Ответ
В кухне так тихо, что слышно, как нож разрезает томат. Лезвие вспарывает тонкую, упругую кожуру, еще пахнущую солнцем, красный сок брызжет на пальцы. Томаты свежайшие, утром были сорваны на органической плантации к югу от города, в обед доставлены к дверям.
— Что такое, tesorina? — спрашивает Микеле. Трудно быть нежным, когда ты торопливо доедаешь ужин, но он старается.
— Ничего, — говорит Лариса, улыбаясь разделочной доске. — Не опоздай на экспресс.
Он знает эту улыбку одними губами, этот хрупкий, затухающий голос. Когда она переживает, автонож отставляется в сторону — ей нужно чувствовать каждый кусочек еды кончиками пальцев. Автонож пылится в углу стойки уже месяц.
— Ты же знаешь, что Паоло не справится один, — говорит он, допивая кофе. Чертовы просительные нотки все-таки звучат в голосе.
— Паоло ничуть не хуже солнцевик, чем ты, — возражает она, все так же не поднимая глаз от сочной красной мякоти. Ее руки обагрены соком, и на них неприятно смотреть.
— Дело не в том, что он плохой солнцевик, — говорит он, уже не скрывая раздражения. — Дело в том, что мы с тобой давно могли бы туда…
— Нет, нет, — она мотает головой, рукой сгребает помидоры с доски, бросает в прозрачную миску. — Нет, Микеле, не начинай. Вот рожу, там посмотрим…
— Ты говорила это, когда ходила с Милой, — он со стуком ставит пустую чашку на стол, бросает взгляд на рингфон и встает, так же со стуком отодвигая табурет. Ему хочется уйти, впечатывая каблуки в пол, хлопнуть дверью, и не одной, а входную захлопнуть с особой яростью, так, чтобы стекло задребезжало, а канарейки с криками слетели с дерева. Вместо этого он подходит к жене, проводит рукой по ее плечу, по животу, по спине, целует в шею.
— Это только на три дня. Ты и отдохнуть от меня не успеешь.
— Можешь не торопиться, — говорит она, подставляя щеку для поцелуя.
Он качает головой, зажмурившись, и так же, не открывая глаз, не видя ее подставленной щеки, на ощупь открывает дверь и выходит.
***
Когда гул машины затихает вдали, Лариса берет миску с почти готовым салатом, раздумывает пару мгновений и разжимает пальцы. Томаты смешиваются с зеленью и моцареллой, красное, зеленое, белое — все вперемешку, полисинтетическое стекло весело отскакивает от пола и под стойку. На грохот в кухню забегает Мила и всплескивает руками, совсем как взрослая.
— Мам, ты что?
— Руки были мокрые, — Лариса пожимает плечами, улыбается шаловливо. — А кто сейчас будет смотреть мультики, а?
Мила взвизгивает радостно, а глазом косит на часы на стене. До восьми, обычного мультикового времени, еще два часа, с чего вдруг мама расщедрилась? Лариса ловит этот взгляд, хватает ее в охапку и кружится, кружится по кухне.
— Просто так, просто так, — поет она, прижимая к себе теплое, хохочущее тельце, — просто так смотрим мультики весь вечер…
Мила заливается смехом, и вся она — смех, рыжее золото волос и веснушки, и пахнет она летом, песком, шиповником и липкими тополиными почками, и сердечко ее бьется, как у птички… Лариса ойкает, ставит дочь на пол и начинает размеренно поглаживать живот.
— Ну вот, — Мила встает подбоченившись, — допрыгалась. Что я папе скажу?
— Мила-милочка, тебе нужно поменьше общаться с бабушкой, — серьезно говорит Лариса, а глаза улыбаются. –Ты и так ее копия, если еще и говорить начнешь, как она… А папе мы ничего не скажем, да? Давай включай мультики, я нарежу еще салату и посмотрю с тобой.
Мила делает реверанс, забавно скосив глаза к носу, и нажимает на кнопку на стойке. В воздухе вспыхивает экран, жеманный женский голос произносит:
— Привет, Милана! Что ты хочешь смотреть сегодня?
— Мультики, мультики!
Мила плюхается на неуклюжий диванчик, заворачивается в мамину шаль и трет запястье, чтобы активировать рингфон.
— Привет, Сири, — говорит она затем своему пальцу. — Что я хочу смотреть сегодня?
— Привет, Мила, — отвечает ей детский голос. — Может быть, ты хочешь смотреть про Собаку-Обижаку? Также вчера начался новый сезон Симпсонов.
— Симпсоны! Симпсоны! — кричит Мила телевизору, прыгая на диване, и на экране появляются желтые фигурки.
Лариса режет томаты и вспоминает, как двадцать с лишним лет тому назад не она, а ее мать готовила ужин, а маленькая Лариса смотрела Симпсонов. На улице взрывались дымовые шашки, на заднем плане тревожно гудели новости, и не было у нее рингфона с мультиопционной Сири, и папа ее ездил на дряхлом Форде, а о мобиле только мечтал. Годы прошли, те события покрылись толстым слоем пыли и слухов, и не объяснить уже юному поколению, что мирное небо над головой — это роскошь, а не данность. Да и не надо. Не дай бог Миле когда-нибудь придется идти в школу в биомаске, как довелось ходить Ларисе.
— Мам, — говорит Мила, уставившись заворожено в экран. — Мам, а папа надолго уехал?
— Три дня, — говорит Лариса, и сердце сжимает обида.
— Всего три дня, — повторяет она весело, чтобы обмануть закипающие в уголках глаз слезы. — Не успеешь опомниться, как он вернется, и поедем все вместе на побережье.
Рыжая голова рассеянно кивает, реклама ретро-телефона, громоздкого и с кнопочками, сменяется толстопузым Гомером в окружении семьи, и мысли Ларисы снова разбредаются. Нет, не уедет она отсюда, как бы Микеле не уговаривал. Не бросит родителей, а они не сорвутся с места, не захотят помирать где-то на другом конце планеты, как бы уютно там ни было. Да и она не хочет. Давно прошли безумные, номадические сороковые, когда позором было оставаться на месте дольше года, и пусть ее саму накрыла эта волна, пусть, но сейчас она уже достаточно созрела, чтобы признать — больше всего ей хочется жить в своем родном городе, ходить по тем же улицам, по которым ходила в детских ботиках, видеть, как город растет, хорошеет и дурнеет…
— Мам, — раздается недовольный голосок. — А где мультики?
Не сразу Лариса понимает, что желтые фигурки на экране сменились хмурым мужским лицом, что-то вещающим.
— Ничего не слышу, — морщится она. — Громче.
Телевизор послушно прибавляет громкость.
— У землян нет повода для паники, — говорит мужчина. — Радиосигналы, которые засек радар, очень слабы. Ведущие ученые-экстратерры исследуют сообщение прямо сейчас. Повторяю, нет повода для паники.
Лариса садится рядом с дочкой на диван, вытирает руки о платье, пачкая его красным и не осознавая этого.
— Мам, что такое радар? –Мила дергает ее за подол.
— Штука такая… Ловит сигналы, волны…
— Волны, как на море?
— Не знаю, tesorina… Давай еще послушаем. Громче!
Хмурый мужчина, повторив еще несколько раз про необходимость отсутствия паники, сменился дикторшей новостей. Она начинает говорить возбужденно и с нотками очевидной паники в голосе:
-Представители Роскосмоса утверждают, что зарегистрированные сигналы — это не более чем энергошумы, однако Зайцев-младший, именем отца которого и был назван радар сорок лет назад, уже подтвердил, что устройство не могло принять энергошумы за внешний радиосигнал. К Земле приближается космическое тело, передающее радиопослание, расшифровкой которого и занимаются сейчас экстратерры. Как скоро произойдет контакт, неизвестно. На связи корреспондент из Москвы, где на Красной площади уже собрались представители фонда «Антропный принцип»…
Лариса дотянулась до стойки и выключила телевизор.
— Зайцев, Зайцев, — бормочет она, — это же тот самый Зайцев, тот самый радар. Не может быть.
— Мам, что не может быть? — хнычет Мила, снова дергая за подол.
— Все хорошо, ничего не может быть.
— Что такое радиопослание?
— Это как сообщение… — Лариса качает головой. — Но его могут отправить только разумные существа…
— Что такое разумные существа?
— Это мы с тобой. Папа, бабушка, дедушка, Кристина и Ильес, мы все — разумные существа.
— И к нам летят такие же, как мы?
— Не дай-то бог, tesorina, — Лариса тянется перекрестить дочь, но, опомнившись, прячет руку за спину.
— Мам, почему не дай-то бог?
— Вот что, Мила-милочка, мне нужна твоя помощь. Вынеси-ка мусор, а когда вернешься, будем делать кексы.
Мила, надувшись, подхватывает мешки с мусором и выходит с кухни. Лариса подносит руку ко рту, собираясь вызвать мужа, но спохватывается — на экспрессах запрещена связь. Да и зачем звонить? Чтобы сказать: «А ты слышал, к нам летят инопланетяне»? Нет, конечно, звонить она не будет. Бабушка бы сейчас бухнулась на колени молиться, а что делать ей, Ларисе? Едва услышав до ноющей боли знакомые слова «нет повода для паники», она начала паниковать. Наслышалась она такого в детстве, спасибо. Нет повода для паники означает, что паниковать уже поздно. Да бог с ним, с Микеле, но что делать с Милой, что делать с маленьким?
Поглаживая живот круговыми движениями, успокаивая то ли ребенка, то ли себя, Лариса присаживается на подлокотник дивана и снова включает новости.
***
Поднявшийся к вечеру ветер проходится по саду, приглаживает траву, как ладонью, шевелит головки отцветающих пионов, пригибает их устало к земле. Он поднимает пыль, но не разгоняет духоту. Дотрагиваясь до каждого листка, каждого лепестка, он будто подначивает: «Проснись! Оживи! Запахни так сильно, чтобы свести всех с ума!» Ветер будто шепчет: «Есть только сегодня, поэтому существуй, умоляю тебя, существуй, не забывай существовать ни на одну секунду…» В такой вечер хорошо умирать, раскинувшись звездой на сухой, нагретой земле и впитывая в себя выцветшее июньское небо.
Пронзительно сладкий запах шиповника окутывает беседку, заставляет Анну поводить носом, вдыхать глубоко, словно она — утопающий, которому для жизни нужен всего один глоток этого насыщенного медом воздуха.
— Какой печальный запах в этом году у шиповника, ты не находишь, Андрюша?
Андрей приподнимает голову со спинки кресла, принюхивается.
— Что в нем печального, а? — говорит он сварливо. — Что я задыхаюсь от него, а ты нет?
Анна отмахивается от него, как от мухи, и замечает вышедшую из кухни Милу с двумя пухлыми черными пакетами.
— А куда направилась наша птичка? — спрашивает она певуче, прикрывая глаза рукой, чтобы лучше видеть внучку. Вылитая мать, иногда может показаться, что маленькая Лариса бегает по дорожкам сада, а не ее дочь. Так же кривит губы, так же визжит от пауков.
— Мусор, — Мила приподнимает мешки. — Мама отправила, не дала смотреть про летучие разумные существа.
Анна слышит обиду в ее голосе, качает головой:
— Строжит твоя мама, так строжит.
— Что за летучие разумные существа? — спрашивает дед, не открывая глаз.
— Которые разумные и летят к нам, — отвечает Мила уныло, пиная камушки на дорожке.
Андрей приоткрывает левый глаз.
— Кто летит к нам?
— Разумные существа, — повторяет Мила еще унылее. — С другой планеты, наверное.
Андрей открывает оба глаза и с кряхтением выпрямляется в кресле.
— С какой еще другой планеты? Мила, ты что болтаешь?
— Андрюша, — с укором говорит Анна.
— Не андрюшь меня, — отрезает он. — Мила, отчитайся.
Мила со вздохом ставит мешки на землю и садится на них, и настолько заинтригованы ее бабушка с дедушкой, что ни слова не говорят ей о том, как негигиенично сидеть на отходах.
— Дяденька сказал не паниковать, — объясняет она. — Тетенька сказала, космическое тело и радиопослание. Мама сказала, разумные существа и не дай бог.
Недоумевающее лицо деда ее будто раздражает, и она повторяет те же слова, но повышенным тоном и используя экспрессивные жесты. Например, «существа» она изображает, приставив руки к голове на манер зайчика, а при слове «бог» почему-то стучит по деревянной колонне беседки.
— Зайцев! — говорит она в заключение тирады. — Зайцев и радар!
— Не тот ли радар… — начинает Анна, тоже садясь.
— Мила, тебя мама мусор отправила выносить, а ты тут прохлаждаешься, — вдруг говорит Андрей. Мила задирает брови, морщит лоб обиженно, но он непреклонен.
— Она наверняка ждет тебя. Все, иди, иди.
Он даже подгоняет ее легким шлепком по попе. Мила не обижается, ведь дед всегда такой, но считает необходимым принять оскорбленный вид и уйти по газону, задрав нос и волоча мешки за собой.
— Мила, цветы же! — кричит Анна вслед. — Андрюш, скажи ей…
Но дед ее не слушает. Он уже достал из кармана рубашки допотопный телефон — тот, который нужно было брать в руку, чтобы позвонить — и набирает на нем в поиске, бормоча под нос:
— Радар Зайцева… Новости…
— Андрюш, это тот радар, который построили, когда мы поженились? — спрашивает Анна капризно. Он совсем не обращает на нее внимания, совсем… Снова к консультанту идти? Соседи на смех поднимут, семьдесят лет мужику, а все с женой разобраться не может…
— Ань... — зовет он странным голосом, будто придушил его кто. — И правда тот самый радар. Засек радиосигнал на частоте 1420 мегагерц, но на этот раз его можно расшифровать.
Анна молчит, куда ей понять, откуда ей знать… Ее в тот год интересовало платье и как впихнуть свадьбу в межреволюционный сезон. А ему только исполнилось тридцать, он заканчивал второе высшее на физика-ядерщика и вместе с одногруппниками до головной боли, до самых кровавых рассветов обсуждал строительство радара Зайцева — сверхмощного радара, который сможет принять и распознать внеземные радиосигналы, а значит, принять и распознать внеземной разум, а значит — внеземную жизнь, ту самую живую жизнь, которую человечество так тщится отыскать в равнодушной Вселенной. За два года до этого НАСА подтвердили, что на Венере раньше была жизнь, и вот — Зайцев построил радар. Велики были надежды, высоки были ставки, но годы шли, одногруппники один за другим пропадали в весенних революциях, Андрей стал начальником, у них с Анной родился Лазарь, потом Лариса, а радар молчал. До крупицы исследовали ближний космос и доступную часть дальнего, но — тишина. Крохотные человеки с голубой планеты на окраине рукава Ориона стучались в наглухо запертые двери. Если и была разумная жизнь во Вселенной, кроме землян, она очень хорошо пряталась.
— Андрюш, не переживай так, а то стимулятор снова барахлить начнет, — говорит Анна, снова откидываясь в кресле. Порог любопытства не превышен, ответы получены, она снова спокойна. — Сколько уже этих сигналов было, все мусор, все суета…
Он не слышит, не слушает, обновить страницу, обновить страницу, обновить…
«Неопознаваемое космическое тело движется к Земле со скоростью 8 км/с.Если траектория не изменится, то сегодня поздно вечером объект пролетит на расстоянии около шести тысяч километров над поверхностью планеты. Глава ВКО России высказал предположение, что при изменении траектории неопознанный объект следует расстрелять».
Расстрелять… Андрей поднимает вдруг ослепшие глаза на бесцветное небо, по которому, словно кистью, размазаны облака. Где-то там — разум, который крохотные человеки хотят расстрелять…
***
— Ваш рингфон, пожалуйста.
Первую просьбу Микеле не услышал — засмотрелся на прощающихся влюбленных. Он обхватил ее веснушчатое лицо ладонями и вытирает большими пальцами слезы, а она что-то горячо говорит, цепляется руками за его рубашку, не хочет отпускать или уезжать не хочет — черт их поймет, этих новых путешественников, чей багаж переезжает отдельно от них.
— Господин Моретти, ваш рингфон, пожалуйста, — повторяет проводница устало.
Микеле спохватывается, поднимает руку, прикладывает палец к терминалу.
— Добро пожаловать на борт экспресса «Красная стрела», господин Моретти.
Надо по возвращении отвезти девочек отдыхать, и не на машине или экспрессе, а на настоящем самолете, у которого есть крылья — представь, Мила, настоящие крылья, как в кино! Два ряда сидений, круглые окошки, квадратные столики, и места для ног мало, и трясет его, говорят, немилосердно, но зато не эта серая тоска с местами-капсулами, криорежимом и безвкусным кофе. Пойти, что ли, провести все полчаса в ресторане? Есть не хочется, пить нельзя, пить будет можно только после вечернего совещания, да и надо ли оно, пить? Микеле представляет бокал со старым добрым красным сухим и вспоминает утреннюю Ларису. Да, пить надо.
Экспресс летит полупустым, однако в ресторане, кроме него, сидят еще двое — один тощий, как скелет, другой кривоносый, и тощий листает планшет. Микеле получает свой бумажный кофе, отпивает, морщится и решает поскандалить. В конце концов — почему никому нельзя, а тощему можно?
— Добрый вечер, не соизволите ли отключить ваш планшет?
Главное — начать уверенно и вежливо. Тощий поднимает на него глаза, и Микеле понимает, что он его не видит. В этих круглых голубых глазах словно бегут строчки того, что он только что читал, какой-то новости, судя по крупным красным буквам заголовка. Микеле не успевает вчитаться, как кривоносый говорит:
— Слушай, отвали, а? Не в игрушки играем.
— Никто в игрушки не играет, — холодно отвечает Микеле, — а экспрессы теряют ориентиры и садятся на Сейшелах.
— Ну и плохо тебе будет на Сейшелах? — говорит кривоносый. — Если бы меня туда бесплатно…
Тощий тычет ему в бок, и кривоносый только машет рукой. Мол, если бы его туда бесплатно, гори все синим пламенем. Микеле, однако, не хочет синим пламенем. Он хочет добраться до Сан-Диего и наладить батарейный цикл.
— Повторяю, выключите планшет.
— Слушай, мужик… — кривоносый начинает дергать носом, но тощий снова двигает его локтем.
— По-моему, это полный бред, — говорит тощий, и по движению его губ, не соответствующему словам, Микеле понимает, что вавилонка в ухе смягчила стилистический регистр.
Кривоносый пожимает плечами:
— А ты чего хотел? Все деньги тратятся на соцпрограммы, откуда им выйти на контакт с инопланетянами?
Микеле разворачивается на полпути и вперивает тяжелый взгляд в планшет, потом в тощего.
— Контакт с инопланетянами? Так вы об этом читали?
— А тебе что? — кривоносый явно обиделся.
— Давайте по пиву, а? — Микеле непринужденно присаживается за их стол. — За пивом расскажете, что там за контакт.
Пиво — это интернациональный способ представиться, попросить прощения за грубость и сделать комплимент. Предложить пива — как предложить трубку мира, этот жест понятен даже слепоглухонемому.
Когда им приносят высокие запотевшие бокалы, кривоносый делает большой такой, смачный глоток и говорит:
— Полный бред это, понимаешь, полный бред.
Микеле кивает, но ничего не говорит. Если выразительно молчать, собеседник обычно сам все выкладывает.
— Получили сигнал, понимаешь? Летит космическое тело, понимаешь? Что делать с телом?
— Летит к Земле? — уточняет Микеле.
— Вроде, мимо, — говорит тощий. — Вроде, вообще астероид.
Микеле пьет свое пиво и начинает тосковать. Он думал, в новости было что-то стоящее, что-то, о чем можно будет вечером поболтать с американцами, а через три дня — с Милой. А в новости очередной астероид.
— Так вот, сигнал, — продолжает кривоносый, словно продолжая какой-то внутренний разговор. — Расшифровали сигнал, понимаешь? Радар его получил и расшифровал. Радар Зайцева, знаешь Зайцева?
— Слышал, — Микеле отставляет пиво. Кажется, новость не такой уж очередная. — И этот радар наконец получил сигнал?
— Получил, понимаешь? Сын того Зайцева говорит, это ответ на последнее послание папаши его, который…
— Господин Викулов и господин Кузнецов, — раздается механизированный голос, и тощий с кривоносым вскидывают головы. — За нарушение режима полета остаток полета вам придется провести в кабине проводника. Просим вас пройти в кабину проводника.
— Полный бред, — ворчит тощий, хватает планшет, и, не оглядываясь на Микеле, оба нарушителя уходят.
— А что в сигнале-то? — кричит он им вслед, но ни один не оборачивается.
Микеле допивает пиво и отрешенно смотрит в окно. Под ним проносятся блестящие озера размером с лужицу, горы, поросшие косматым лесом, и золотые нитки дорог. Экспресс снижается, скоро на выход. В тот год, когда он родился на целой еще Сицилии, не скрытой наполовину под водой, богатой, плодородной еще Сицилии, так вот, в тот год построили этот радар. Пока Микеле рос, разговоров о нем было, как сейчас о лунных турах. Когда ему исполнилось восемь, сумасшедший Зайцев, великий Зайцев отправил свое последнее радиопослание внеземным цивилизациям, прежде чем умереть в безвестной деревушке. В послании том было всего три вопроса: «Вы знаете о нас? Вы готовы к диалогу? Есть кто-то, кроме нас и вас?». С пугающей отчетливостью Микеле понимает, что не так много на Земле людей, которые сейчас верят этому сигналу, верят Зайцеву. А он-то сам верит? А Лариса? Нет, его tesorina никогда не поверит, материалистка до мозга костей, смотрит, наверное, новости и хохочет…
— Экспресс «Красная стрела» приземлился в Сан-Диего, — говорит механический голос откуда-то снизу. — Просьба пройти к выходу и прослушать рекламное сообщение от нашего спонсора. Группа компаний «Аэрофлот» желает вам удачи.
***
Мила приоткрывает тяжелую дверь мусорной кабины и пытается проскользнуть внутрь, но мешают мешки. Пыхтя и извиваясь ужом, она умудряется протиснуться в щель, не порвав ни мешков, ни платья. Особенно обидно было бы за платье — оно совсем новое, ручной работы. Мама говорит, его сделала специальная женщина, которую ее бабушка или прабабушка научила шить.
— Шить, Сири! — говорит Мила в восторге. — Настоящей иглой и ниткой!
Бросив мешки на землю, она оглядывается. Как обычно по вечерам, кабина полна затхлого воздуха, который пронизывают солнечные лучи из специальных дырок в стенах, и запахов. Запахи разной свежести, запахи прелые, сочные, землистые. Бабушка говорит, это потому что все гниет. Миле гораздо больше нравится запах гнилья, чем резкий, неживой запах начисто отмытых вещей.
— Сири? — тихонько безымянному пальцу. — Представь, они прилетят, а у нас бардак? Папа говорит, Земля ужас какая грязная.
— Земля сильно загрязнена, — соглашается детский голосок.
Мила шевелит носком сандалии круглобокий мешок.
— Интересно, а на каком языке они говорят?
— Кто это «они»? — спрашивает Сири.
— Они… — Мила вскидывает руки к невидимому небу. — Они — те, которые летят. Те, которые отправили нам сообщение. На каком языке они говорят?
— Я не имею такой информации, — говорит Сири.
Мила вздыхает и поднимает мешок. Тот, который помягче, в синий бак — там бумага. Второй, поплотнее, в коричневый бак — там как раз та жизнь, которую Мила любит нюхать. Там банановые шкурки, яблочные огрызки и хлебные корочки.
Разделавшись с мусором, она выходит из кабины и, приставив руку козырьком ко лбу, смотрит в высокое небо без малейших признаков летучих разумных существ. Кажется, вон там, за деревьями, за скелетом вышки, точечка разгорается… Но нет, это просто солнце опалило глаза.
— Представь, Сири, они так много всего могут рассказать… А я им все покажу. Школу покажу, папин завод, живые фонтаны, все-все покажу. Когда же они прилетят?
— Я не имею такой информации, — говорит Сири. — Хочешь, я найду тебе новую сказку про Элли и ее робота?
— Не хочу, — говорит Мила сердито. — Ты ничего не понимаешь. Глупая Сири. Расскажи мне лучше про этот радар, про послание, про разумных существ...
— Выбери одну тему, — говорит Сири почти с ехидством, — иначе мой рассказ будет очень долгим, а тебе пора спать через два часа.
Мила рычит, как настоящий львенок, и топает ногами. Голоса в беседке затихают, и ей приходится тоже примолкнуть и мелкими шажочками направиться к дому.
— Расскажи мне про радар, — говорит она вполголоса пальцу.
— Радар Зайцева был построен в 2024 году, — говорит Сири. — Остальная информация тебе будет неинтересна и непонятна.
— Мне интересно, — умоляюще говорит Мила. — Расскажи, расскажи, что такое этот радар поймал?
— Сегодня в 16.51 радар уловил радиосигнал на частоте 1420 мегагерц. Ученые связали это с приближающимся к Земле космическим телом, но они ошиблись.
— Как ошиблись? — Мила холодеет от предчувствия.
— Десять минут назад было получено подтверждение, что космическое тело является астероидом класса S, покрытым пылью неизвестного происхождения, которая мешала ученым его опознать. Астероид — это большой космический камень. Он не может посылать радиосигнал.
Значит, не прилетят… Мила закусывает губу. Нечего будет рассказать папе, некому показать живые фонтаны.
— А послание? — шепчет она горестно. — Что было в послании?
— Послание состоит из одного английского слова, повторенного три раза, — говорит Сири. — Ты знаешь это слово, вы его изучали. Это слово «да». Послание звучит так: «Да, да, да».
***
«В 21.45 крупный астероид пролетел над Землей на расстоянии семь с половиной тысяч километров. Жители южного полушария могли наблюдать за его полетом в телескопы и космические бинокли».
Андрей тяжело поднимается из кресла, выходит из беседки. Постояв с минуту на месте, потоптавшись, будто проверяя твердь на прочность, он медленно, осторожно, держась за перила, ложится на спину.
— Андрюша! — кричат из дома. — Чай готов!
Светлое сумеречное небо высоко, как никогда. Что там, за этим выцветшим голубым бархатом? Есть ли там что-нибудь?
— Пап! — едва слышно, издалека. — Пап, иди пить чай!
Дурманяще пахнут цветы, но в вечернем воздухе их запах уже не проклятие, а обещание. Жужжит где-то шмель, копошатся жучки. В такой вечер хорошо умирать, раскинувшись звездой на сухой, нагретой земле и впитывая в себя последнее июньское солнце.