самиздат

Он совсем не выглядел грозно — полный, лысоватый, слегка обрюзгший, с красным гипертоническим лицом и изъеденным оспинами носом-картошкой. Шел от двери меленько семеня, сопел и прижимал к тучному боку дешевую, порядком засаленную блок-папку синего цвета.

И все же стало страшно. Зорькин замер в ортопедическом гамаке, в животе засосало, во рту появился гадкий солоноватый привкус. Он лихорадочно пытался сообразить, кто его сдал.

Человек присел на циновку и раскрыл папку, — Супруга, — сказал он бесцветным голосом, не отрываясь от шуршащих телуминовых пленок с записями и медиафайлами. Через минуту холодные рыбьи глаза обратились на Зорькина. — Супруга, говорю, ваша — молодец. Верный член «Гражданского фронта», проявила бдительность и верность…

— Кому? — невесело усмехнулся Зорькин.

— Что?

— Кому верность?

— Кому надо. А вы вот не оправдываете... Признание будем писать?

Зорькин устало кивнул.

— Тогда попрошу сдать немедленно все… — Толстяк потянулся к одной из пленок и сверился с записями, — все шесть экземпляров.

Зорькин взъерошил седеющие волосы и огладил ладонями виски.

— Что теперь будет? — тихо спросил он.

— Ничего особенного. Сдадите носители, напишете показания на сообщников, — редактор вздрогнул, толстяк ухмыльнулся, — да, нам и это известно. Суд у нас гуманный, думаю, обойдетесь пятеркой. Ну, если мы с вами будем дружить и сотрудничать, разумеется. Иначе — не меньше пятнадцати. Статья у вас серьезная, сами понимаете, хранение и распространение.

Зорькин протестующе набрал в грудь воздуха, но гость не дал ему произнести ни слова.

— Прокурору расскажете. Но учтите, все что больше двух с половиной килобайт автоматически подпадает под распространение и, соответственно, — до тридцатки.

Бледный Зорькин поднялся, и, сутулясь сильней обычного, подошел к шкафу. Там, в дальнем углу, под свитером и двумя полотенцами лежала плотная стопка бумаги. Шесть выпусков. Темными ночами, на дедовском струйном принтере, с контрабандной афганской карты памяти печатал он эти страницы. Вычитывал, спрятавшись под полисетовым одеялом. Один за другим, из рук в руки, пошли бы они в народ. Размножились, переиначились, засаленными листками разлетелись по свету… Дрожащими руками Зорькин схватил стопку и положил на циновку. Потом из сахарницы достал карту, нерешительно положил и её.

— Ну, вот и хорошо. Вот и славненько… — толстяк пролистал несколько страниц. — Ишь ты! Мир фантастики… — Красное лицо его брезгливо скривилось. — Правду надо читать! Целое министерство правду пишет, а вам всё выбрыки…