Любовь и кролики

У Ники серо-зеленые глаза с золотистыми крапинками. Когда она смеется, в глазах ее пляшет солнышко. У Ники приставучая каштановая челка. Постоянно лезет ей в глаза. Я опускаю фотоаппарат и дую изо всех сил на непослушные Никины волосы.

— Ах ты! — ладони девушки упираются мне в грудь, толкают легонько.

— Подожди… — вновь ловлю ее лицо в видоискатель.

— Нет, ты меня специально смешишь! Чтобы я была глупой на снимках.

— Да стой ты! Еще раз…

В следующие три секунды успевает произойти довольно много событий.

Во-первых, порыв ветра начисто уничтожил мой труд по приведению Никиной головы в порядок. Во-вторых, девушка убрала ладони с моей груди, чтобы самой поправить прическу. В третьих, я нажал на кнопку и отпустил фотоаппарат, он мстительно стукнул меня по животу, повиснув на ремешке.

Так, значит, удар по корпусу от старенького Кэнона — это в-четвертых. А в-пятых… Ника, кажется, хотела что-то сказать, но не успела. Поэтому, за "в-пятых" это нельзя считать, на "в-пятых" это не тянет.

В-пятых, я обнял ее, прижал к себе и поцеловал. Губы у Ники прохладные, мягкие и… требовательные. Они требовали, чтобы я не останавливался, и я не останавливался. О, как я не останавливался!

Забытый фотоаппарат старался напомнить о себе. Он больно впивался — мне куда-то в пупок, ей — под ребра. Но не мог оттолкнуть нас друг от друга. Стиснутый податливыми, плавящимися телами, он бережно хранил тот снимок — последний. В глазах Ники пляшет солнце, пальцы ее занырнули в блестящую каштановую волну, а губы приоткрылись, словно она хочет что-то сказать; но она не успеет, потому что я… Ну и так далее.

И вот я смотрю на снимок и говорю себе: "Дурья башка! Какого фига ты вообще пригласил этого засранца Макса?!".

А потом я еще говорю: "Безмозглый баран! Ну на кой черт тебе все это сдалось?! Жил бы как все, в городе, работал бы с девяти до пяти, пять дней в неделю, не считая праздников".

И отвечаю: "А ну-ка хватит расклеиваться! Быстро оторвал зад от кресла и вперед — принимайся за облагораживающий крестьянский труд на свежем воздухе".

И так который день — смотрю на фото и разговариваю сам с собой. А с кем еще. Хотя времени на разговоры у меня не так уж и много.

Конечно, "в-пятых" не уместилось в те три удивительные секунды. Оно длилось долго. И длилось бы еще дольше, если бы не Макс.

Вообще-то, я сам хотел познакомить его с Никой. Дело в том, что Макс — мой друг детства. А Ника — моя дальняя родственница. Дочь не то маминого троюродного брата, не то папиного двоюродного племянника или что-то в этом роде. То есть, в плане родственных уз все весьма и весьма сомнительно, да и виделись мы раза два, если не меньше. Она живет с родителями в Москве или скорее под Москвой, а точнее под кружащими над Внуково авиалайнерами.

Ника решила провести свой первый отпуск, любуясь красотами Северной Пальмиры. И остановилась, конечно, у нас. У нас — это у моей мамы. Папа давно живет отдельно. Но он к данной истории отношения не имеет. Мама у меня горожанка, а я — деревенский житель. По мне, так в деревне куда красивее, чем на всех этих площадях и каналах. Я вырос в историческом центре, меня колоннадами и фонтанами туда больше не заманишь. А как полезли новые билдинги всякие, так и вовсе тошно стало.

А в деревне хорошо, речка с кривым дощатым мостиком; никакого тебе пафоса — ни староимперского, ни новоэрэфского. Вокруг поля, леса, приволье! Воздух, опять же, душистый. Особенно у меня за домом.

Но Ника ехала специально за стандартным набором: Исакий, Казанский, Мариинка, Эрмитаж, Стрелка Васильевского и тому подобное, с прилегающими окрестностями в виде мостов, каналов и набережных. Ну что поделаешь, трудное детство в захолустье оставляет отпечаток. Она в городе на Неве бывала только по детству; именно тогда, в ее детстве, моем отрочестве, мы и пересекались пару раз.

И вот опять пересеклись. Мама позвонила и попросила "погулять сестренку".

И я решил познакомить с ней Макса. Надо же человеку развеяться. А то он в последнее время весь такой занятой, весь такой озабоченный.

Я встретил "сестренку" у метро на Невском, и мы направились к Дворцовой площади. Там нас должен был поджидать мой товарищ. Но он немного задержался. Всего на несколько минут. Но, фактически, все решилось в те удивительные, внезапные три секунды. Ну и продолжало решаться в течение еще некоторого времени после.

Мы стоим, разделяемые только фотоаппаратом, наши губы не разделены ничем, и площадь огромной каруселью беззвучно плывет в дрожащем мареве, кружится мягко и ровно. Зимний уступает место штабу Гвардейского корпуса, тот сменяется зданием Главного штаба. Шестерка взмыленных коней вечно рвется с арки к прохладным и мутным невским водам. И только черный ангел замер, прячась где-то в ослепительной лазури, вознеся над нами тонкую руку, не то в грозящем, не то в предупреждающем жесте.

Он предупреждал, ангел, что Макс уже близко.

Встреча вышла натянутой. Нет, поначалу ничего такого не было. Только Макс как-то странно на меня посматривал. Это-то понятно, я ведь сказал ему, что с сестрой познакомлю. Потом, в кафе, где мы втроем обедали, Макс спросил, чем Ника занимается. В смысле, где учится. Та с гордостью сообщила, что осенью собирается в аспирантуру. А в прошлом году закончила биофак и теперь работает в каком-то научном институте. Услышав про аспирантуру, я немного притух. Куда мне с тремя годами неоконченного гуманитарного, а потом с двумя срочными и тремя сверхсрочными на флоте.

А Макс развеселился. Он сказал, что это здорово, что Ника биолог. Что, мол, мы с ней найдем много новых точек. Для соприкосновения. Я незаметно погрозил Максу кулаком.

А Ника спросила:

— Игнат (это я Игнат, привет родителям), а ты чем, собственно, занимаешься?

Я покраснел, отвел в сторону глаза и невнятно пробормотал:

— Да так, всем помаленьку. Торговля, то да се.

Макс закашлялся — сухариком поперхнулся. Я пнул его по щиколотке под столом. Мой друг без комментариев проглотил сухарик.

Весь дальнейший обед он сидел молча, что-то обдумывая. А когда мы с ним прощались, сказал:

— Это здорово, Ника, что ты еще две недели в Питере. Тут очень много красивых мест, а еще очень много хороших ресторанов. Я как раз хочу тебя в один такой пригласить. Он небольшой, зато уютный. Хоть и не в центре, но с отличной кухней. "Максимум вкуса" называется.

Я скрипнул зубами и сказал:

— Дурацкое название, по-моему.

Ника чуть растерянно посмотрела на меня.

— И тебя, Игнат, тоже приглашаю, — говорит наш добрый самаритянин, — если б не ты, я бы никогда не познакомился с этой милой леди. Сверим часы. Что у нас? Среда? Ну, тогда завтра, в четверг, часиков на семь. Идет?

Ника снова вопросительно на меня посмотрела.

Я опять скрипнул зубами и буркнул:

— Идет.

А что мне еще оставалось делать? Телефонами, в смысле номерами, Ника с этим пройдохой уже обменялась, а потому мне нужно было быть начеку.

Я отвез Нику к маме. Героически отбился от настойчиво предлагаемого ужина и настрого запретил родительнице рассказывать, как зарабатываю себе на хлеб насущный.

Когда ехал в деревню, позвонил Максу.

— Все нормально, друже! — кричал Макс в трубу. — Я все понял. Ваше дело молодое, я не мешаюсь. Только пообещай, что придете. Ну хочется, чтоб девчонка нормальной еды попробовала, а не этого быстропита. А вы меня даже не увидите. У меня своих дел будет по горло. Ну, может, выскочу на минутку к вам. Ну ты сам знаешь, как я там кручусь по вечерам.

— Угу. Угу-угу, — хмыкал я в ответ на его треп. — Приедем, хрен с тобой.

Но нехорошее предчувствие меня не оставило.

На следующий вечер мы с Никой вошли в вертеп под названием "Максимум вкуса". Ресторанчик был почти пуст. Официантка, стоявшая у барной стойки, сразу же подошла к нам и указала на столик у окна.

— Здравствуйте! Для вас заказано, — проворковала она и положила на стол два меню.

Ника уже знала, что заведение принадлежит Максовой родне, а потому не удивилась.

Макс честно держал свое слово и не отсвечивал. Мы выбрали сазана в сливочном соусе с овощами, взяли беленького и очень неплохо проводили вечер. Из невидимых динамиков тихонько позвякивала Кейко Мацуи, панель, что висела над нами, показывала длинноногих девиц, дефилирующих по подиуму.

Мы болтали о всякой всячине, я рассказывал о годах, проведенных на флоте. И старался обходить тему своей теперешней трудовой деятельности. "Черт! — думал я, — она еще и биолог. Повернута на любви ко всяким четвероногим тварям".

Мой приятель показал острые зубы ближе к завершению ужина. Потом-то он оправдывался, говорил, что хотел только пошутить. Но я-то знаю его подлую натуру. Он нацелился на Нику, а когда я сбил ему прицел, то решил отомстить.

Сначала вышел шеф-повар и принес две тарелочки. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что это. И очень захотелось наподдать по подносу, на котором тарелочки стояли, ногой.

— Жаркое из кролика по-испански. Подарок от заведения нашим дорогим друзьям!

Я так и не решился заехать ногой по подносу. А надо было. Поставив тарелочки на стол, шеф с достоинством удалился.

Я с тревогой взглянул на Нику. Мне показалось, или она чуть изменилась в лице?

— Я уже сыта, — сказала она. — Твой друг, конечно, мил и все такое, но он немного опоздал.

— Девушка! — крикнул я, — пожалуйста, счет.

Тут нежные переливы японского джаза смолкли, панель погасла.

А затем я услышал свой собственный, искаженный динамиками и крепким алкоголем голос:

"Кролики это… не только ценный мех, но и два-три кило легковс… усвай…яемого мяса".

По экрану скользнули наискось ряды ящиков, закрытых проволочной сеткой. В ячейки тыкаются подвижными розовыми носами мои милые, пушистые, вонючие братцы. Камера трясется в непослушных пальцах Макса. Вот я держу за уши дрыгающуюся зверушку. Перехватываю за задние лапы. В руках у меня молоток. Почему-то специальной палки для забоя я тогда не нашел. Бью, но не попадаю точно по затылку. Кролик извивается у меня в руках, коротко и тонко верещит. Матюкаюсь, бью еще раз, молоток слетает с рукояти. Кролик падает на траву и бьется в конвульсиях. Белоснежная шерстка его окрашивается в алый цвет.

— Шкурку попортил… — бормочу я, шаря по траве в поисках молотка, — ниче, щас я тебя, мой милый, сделаю.

В тот день мы с Никой, кажется, не перекинулись больше ни словом. И вообще больше не виделись. Знаю от мамы, что она через день укатила в свою Москву, мол, по работе надо.

Максу я дал, конечно, по уху.

Он оправдывался:

— Она бы все равно узнала, что у тебя руки по локоть в крови невинных няшек. Ты бы никак не скрыл. Ну что бы ты сделал?

— Что-нибудь сделал, — рычал я. — Хотя бы запись эту долбанную засунул тебе куда поглубже.

Ну дал в ухо и что? Бизнес-то делать все равно надо. Сейчас кроликов разводить модно, рынок насыщен. А в "Максимуме вкуса" всегда берут моих питомцев с большой охотой.

Смотрю на фото, где Ника еще ничего про меня не знает. Смотрю и вздыхаю. Думаю, надо идти, кормить ушастых. Вот только отвечу на вызов.

Перевожу взгляд на экран телефона — Ника смеется, поправляя прическу. Кажется, хочет что-то сказать, но так ничего сказать и не успевает. Ну, вы помните.

— Да, — говорю помертвевшими губами, — привет.

Ника сопит в трубку.

— Я вела себя как дура. Разозлилась. Но ты тоже хорош…

— Ну а что я должен был? Ну, если у меня такая работа. И… ведь мясо же мы все едим. Ну, почти все. Ты же ешь?

— Ем. Когда дают. Я про другое. Игнат, чего ты мне сразу не сказал? Наплел что-то про торговлю… Я приезжала не только отдыхать. Я в первый же день поехала к коллегам из нашего петербургского филиала. Узнавала, можно ли с ними сотрудничать. Они меня встретили с распростертыми объятиями, вообще предложили переводиться к ним. Упрашивали просто. У них молодежи нет. Но понимаешь, мне для исследований нужны кролики, много молодых здоровых кроликов. А с этим они не могли помочь — у них с кроликами большая напряженка. Понимаешь? Им самим кроликов не хватает. И я отказалась. Так вот сейчас думаю, может, зря?