Отшельник

 

"Есть люди, недостаточно смелые, чтобы насовсем расстаться с жизнью. Они недовольны ею, но хотят ещё дышать, видеть солнце и слышать пение птиц. Вот и я ушёл из жизни, но остаюсь в живых. Я ем, сплю, размышляю, только для людей я мёртв. Если у вас есть в запасе несколько часов, прочитайте историю моей жизни. Кто знает, может, вы извлечёте из неё крупицу истины. Я назову её…

Отшельник

 

Детство… Самая счастливая пора. Для меня же оно было как нельзя более светлым. После него я не знал уже счастья в жизни. Настоящего, искреннего. В детстве не было горя. А если и приходила грусть, я знал, что она обязательно скоро уйдёт. Ведь добро всегда побеждало зло…

Ах, детские проблемы, детские дела! Помню, самая серьёзная проблема — поскорее отделаться от скучной работы по дому и сбежать во внутренний двор замка играть в рыцарей. Мои родители были вечно заняты, и я целыми днями чувствовал себя свободным. Мне днём и ночью грезилось стать самым сильным "рыцарем" среди ребят. Мы срывали с деревьев толстые ветки, стругали их, чтобы у каждого был меч. В игре я становился безумен, неистов. За это ребята меня уважали. Дрался я словно лев.

Мы делились на команды, и меня, как самого "прославленного рыцаря" часто брал в "дружину" Эдри, сын хозяина замка — сира Хвинтона. Он хвалил меня и по-дружески хлопал по плечу, но втайне ненавидел. Ведь я затмевал его воинскую доблесть. Всего лишь сын лакея...

Ох, детские проблемы! Они-то связаны с играми. Но дети вырастают, игра становится жизнью. А в ней нельзя сказать: "Я так не играю", "Это не по правилам", "Я пошёл домой". Только я вот, видите, сумел сказать жизни своё слово. Я стал отшельником…

Так вот, мы вырастали, а жизнь обнажала когти. Я свыкся с разными неприятностями, с понурой головой принял назначенное: не играть мне больше в рыцарей и не бывать больше первым. Нигде. Отец мой — лакей. И он стал учить меня — как его когда-то учил мой дед.

Меня приставили к сыну герцога — тому самому Эдри. Впервые меня посетила простая мысль: почему я обязан кому-то служить? Я такой же человек, не хуже, а даже лучше Эдри.

Но я свыкся с ней. Так приказал отец. И совсем скоро я приступил к ежедневным обязанностям. Я должен был помогать этому юноше одеваться, обязан прислуживать ему за столом, сопровождать его во время выездов, в том числе и на охоту. Там мне не давали возможности отличиться, но хотя бы я мог развлечься приятным видом густых лесов и бескрайних полей.

Работа оказалась не такой уж сложной, но… И сейчас помню это тощее, несмотря на чревоугодие, лицо с малюсенькими коварными глазками. Хитрость их была какая-то звериная. Я бы назвал его глаза поросячьими. Но какая, скажите, у свиней хитрость? А вот такая. Самая, что ни на есть, свинская.

Хозяйский сыночек издевался надо мною, как мог. Он заставлял меня искать повсюду его тапки, которые сам же прятал. Потом нещадно бил за "нерасторопность". О, как я ненавидел его! Он мог капризничать, сотни раз менять решения. И мне приходилось бегать из одного конца замка в другой в попытке исполнить наконец его прихоть. Он заставлял меня играть роль шута, едва ему вдруг становилось скучно. Я знал, почему он так поступал. Он отыгрывался. И хотел отыгрываться всю жизнь. Как же! Не вышло, Эдри, не вышло...

Я с нетерпением ждал часа, когда Эдри решил бы поспать или уехать куда-нибудь без меня. Тогда наступали минуты блаженства. Я оставался один. Забирался на самую высокую башню замка, вылезал на небольшую открытую площадку и сидел, любуясь прекрасной панорамой. Я видел череду небольших лесов, островков густой тёмной зелени в море более светлой травы. Я тонул в этом море, волна восторга захлёстывала душу. И я мечтал… Мечтал о свободе, полной и бесконечной. Хотелось взлететь и парить над миром, всматриваясь вдаль. Чувствуя, что наверху только небо, внизу — бескрайние просторы, впереди — прекрасный мир.

Иногда в мечтах я просто убегал в леса, терялся в них, становясь их частью. Казалось, сделать это так просто! И так хорошо! Я представлял себя странствующим рыцарем, совершающим великие подвиги, а главное — ни от кого не зависимым, живущим под открытым небом и безраздельно владеющим красотой земли.

А порой я мечтал, что останусь там, на высокой башне. Меня не найдут, про меня забудут. Эта площадка стала моим миром. Поэтому иногда я даже забывал, что она существует в реальности для других людей.

И один раз это мне дорого стоило. Меня нашли и приволокли к "повелителю", который давно проснулся и тратил время на то, чтобы найти меня, бездельника. И он приказал на коленях вымаливать прощение. С тех пор я стал осторожным даже в мечтах.

Так вот проходила юность. Я мечтал и мечтал. И всё о ней: о безграничности, о полёте, о свободе.

Теперь у меня она есть… Но только где счастье? Тоска разъедает душу. Чем ближе старость, тем меньше интересов. Я живу по привычке. А смысл жизни всё дальше и дальше. Уже нет сил на великое, нет времени на значительное, нет желания на возможное.

На свете все мечтают о свободе, но мало кто её получает. У меня же она была. Именно с её обретением я понял, как это скучно. Чего мы все хотим? Стать графом, лордом, накопить богатства, чтобы под старость отдыхать от дел в уютном замке у камина… А у кого и замок, и камин есть с самого рождения становятся стариками уже в юности.

Мне не светило богатство, и я избрал самый простой выход. Я отшельник: ничего не делаю, хоть и не богат.

И вот столько лет один… Нет его, счастья, в безделье. Работой мы отвлекаем разум от мыслей. Потому что мысли — наши главные враги, убийцы души, кошмары разума. Они погружают тебя в бездну абсурда. В бессмыслицу самого себя.

Конечно, я не мог понять всего будучи юношей. Мне казалось, получи я свободу, как сразу счастье найдёт меня.

Было одно "но". Даже сейчас я никак не могу избавиться от него до конца.

Это совесть.

Она говорит, что человек не может жить только для себя.

Раньше я договаривался с совестью. Я ведь жил не для себя, а исполнял волю хозяина. Как и все слуги.

И не важно, что Эдри — наглая свинья, не стоящая наших трудов…

Впрочем, я отвлёкся. Продолжу рассказ.

Друзей у меня в ту пору не осталось. Пора игр прошла, прежние "соратники в битвах" занялись работой. Правда, иногда я был не прочь поговорить с сыном конюха, парнем по имени Синс. Малый был ничего, только помешанный на работе. Я мог бы ему позавидовать. Синс как-то признался, что лошади для него — это всё. Несколько раз я замечал, как он беседует с ними. Он что-то нашёптывал коню, который в ответ лишь кивал головой. Я бы не назвал Синса другом, потому что его друзьями были одни лошади…

Время от времени отец учил меня правилам хорошего тона. Он объяснял, как подобает вести себя лакею среди господ, как разговаривать, кого надо уважать, а кого стараться полюбить. Чем больше я слушал, тем больше удивлялся. Я начинал спорить. Зачем господам нужно моё внешнее уважение, если внутри я буду их ненавидеть? Я не хотел быть куклой. Я — человек, хоть и лакей.

Отец отвечал, что, думая так, я наживу себе врагов. Надо мной начнут смеяться, и я никогда не добьюсь уважения и поощрения от хозяев.

А я не хотел быть богатым в насквозь пропитанном ложью мире. И я начал убегать к себе, в мою башню, уже от собственного отца. Сидел там часами. Теперь я не столько мечтал, сколько думал. Слёзы порой проступали на глазах. Да, плакал от боли, что я один. В замке ни в ком не найдёшь сочувствия. Одиночество сжигало изнутри, мир давил снаружи.

Однажды я решил довериться Синсу, хотел спастись от одиночества. В ответ на мои жалобы Синс спросил:

— Ты волнуешься, как люди к тебе относятся? Не хочешь прислуживать Эдри?

— Нет, — отвечал я, — меня раздражает глупость и пустота людей. Я не хочу становиться таким. Я как рыба, которая мечтает плыть за солнцем, но течение уносит её в другую сторону.

— Но всё равно ты хочешь быть с ними, с людьми... Вот мне всё равно, как ко мне относятся. Я с теми, кого люблю, — он взъерошил загривок коня. — Они не предадут, не посмеются, они всегда рядом.

По лицу Синса расплылась довольная улыбка. А в моей голове возникла нелепая злость на него:

"Конюх! — подумал я, досадуя на непонимание. — Тебя назовут грязным конюхом, лошадником, полускотиной. Как можно выходить на улицу, где тебя закидают камнями, а потом прийти в конюшню и спокойно разговаривать с лошадьми?! Ты не решил проблему, Синс. Ты просто забыл о ней".

Поняв, что от Синса не добиться поддержки, я предпочёл не тратить на него время, а удалиться обратно в башню и предаться размышлениям.

С каждым днём я узнавал всё больше новых людей. Эдри вливался в круг общения отца. На приём к сиру Хвинтону приезжали гости из разных городов, с подарками, приятными новостями. Эдри, как наследник, стал вместе с отцом приветствовать гостей в главном зале. Мне надлежало также присутствовать. Поначалу мне это даже нравилось, и я забывал о башне. Но привыкая к гостям, я обнаружил, что они мало чем отличались от знакомых, были такими же людьми, которым наплевать, кто ты есть, а важно лишь, как держишься. Правилам этикета может научиться любой простофиля. Как же отличить дурака от человека, думающего, чувствующего? Неужели всю жизнь довольствоваться тем, что проводишь время, выслушивая фальшь приличий, похвал и лести из уст простаков?

Я разочаровался в людях.

Однажды вечером собрались особо важные гости. Во главе стола сидел Эдри. Сир Хвинтон был неподалёку и со стороны наблюдал за действиями сына, тая под густыми усами довольную улыбку. Я тоже смотрел на Эдри, да только без гордости. Я насквозь видел этого злобного тирана, хоть внешне его точно подменили.

Эдри сыпал торжественными речами, меткими остротами и тонкими намёками, выглядел доброжелательно, даже ко мне обращался вежливо.

Я приносил для него салфетки и случайно наступил сапогом на полы чьего-то платья. Эдри лишь слегка улыбнулся и обратился к даме:

"Какой неловкий у меня паж. Благородная леди, ради вашей красоты, которая никак не может быть жестокой, давайте простим его за столь дерзкий поступок. Ведь он совершил его случайно. Юноша ещё не знает печали, тяжко ж ему будет начинать жить с самого тяжкого горя — Вашего гнева!"

Дама мило улыбнулась, даже не взглянув на меня. Да и зачем ей я?

В голове гневные мысли закружились роем диких пчёл. Как смел он унижать меня? Унижать под видом благородства? Что значит — "начинать жить"? Этот болван сам не старше меня!

Я смотрел на людей вокруг и видел в них Эдри.

"Неужели все люди лживы, как этот гнусный комедиант?"

Их лица подтверждали мою догадку. Лица-маски: одинаковые улыбки на случай, схожие жесты, ужимки, гримасы. И здесь я должен провести драгоценное время жизни! Стоять у края стола, с улыбкой спрашивать, не передать ли госпоже или господину ещё сыру? Перетаскивать тарелки с одного угла в другой.

Улыбка сошла с лица от столь безрадостного будущего. Я скорчил лицо, открыто выражая презрение и ненависть, и начал раздавать яства с вызовом в глазах. Люди стали сторониться меня, и скоро в мой адрес полетели насмешки.

— Что за шутки, сын? — отец поймал меня в коридоре по дороге на кухню и прижал к стене.

— Никаких шуток. Разве я смеюсь?

— В том-то и дело, что нет. Зачем ты портишь праздник? Хочешь взбучки от сира Хвинтона?

— Плевать я хотел на него!

Отец закатил мне оплеуху.

— Чтобы такого больше не слышал. Или ты улыбаешься, или уберёшься ко всем чертям отсюда! Справимся и без твоих соплей! Чего раскис?

— Ничего, у меня нет настроения улыбаться, — отвечал я, еле сдерживая слёзы.

Отец продолжал смотреть на меня с жестокостью, но вскоре в его глазах стало проступать сочувствие:

— Я тоже был когда-то молод, с трудом привыкал... Теряешься среди чужих людей, которым нет до тебя дела. Это трудно. Но и ты привыкнешь. Давай сойдёмся как-нибудь с нашими? Повеселимся на славу! Не будет глупых условностей. Все — свои. Через два дня крестины у моей старой подруги. Возьму тебя с собой. Посидим, потолкуем. Раз Хвинтон сына вывел в свет, так чем я хуже? Вы ж почти ровня с ним, по возрасту-то…

Я смотрел на отца. В глазах его плясал задорный огонёк. И у меня появилось желание пойти на крестины, узнать ближе людей, которые разделяют мои проблемы и горести. Может, среди них я найду друзей?

И через два дня мы вышли за пределы внутреннего двора замка, войдя в поселение, что находилось во внешнем дворе. Несколько рядов крестьянских изб, следующих один за другим, причём настолько похожих, что можно заблудиться. За ровными улочками шли земельные наделы. Иногда детские игры заводили нас сюда. Внутренний двор был также окружён высокой крепостной стеной, за которой находились лишь леса — любимые места охотников, да дорога — по ней приезжали к нам торговцы, гости, менестрели и бродячие актёры.

Знакомая моего отца жила в одном из домиков, прижимавшихся друг к другу так тесно, что было слышно соседей слева и справа.

Мы вошли в душную комнатушку, из которой валил пар и пахло тушёной капустой. За столом уже собралась небольшая компания: в основном, крестьяне, также несколько солдат и прислуга, чьи лица оказались мне знакомы. Комната слабо озарялась свечами со стола. За окном царила ночь.

Мужчины пили самодельное вино, женщины хлопотали у печки и подавали на стол. Потом, когда наконец все расселись по лавкам, начались разговоры…

Не буду вдаваться в их подробности. Скажу лишь, что не узнал ничего интересного. Всё так грубо, низменно. Я не отрекаюсь от корней, и мне нет дела до внешности этих людей, до их манеры говорить, до спёртого воздуха. Но сидеть среди пьяных солдат, слушать брань, несмешные шутки в адрес давно не молодых женщин… Вино разгорячило их, любое слово, взгляд — и затевалась драка. Я не терплю фальши, но я не смог принять и скотское высвобождение чувств. Жеманность и вольность — что же лучше? Или что хуже?

Я хотел уйти в свою башню, взбежать по винтовой лестнице и вырваться на свободу! Подальше от вонючей комнаты, наполнившейся перегаром, копотью и дымом.

Отец заметил моё настроение. Когда мы шли обратно, он ни о чём не спрашивал меня, хотя я ждал утомительных вопросов "Понравилось ли тебе?" или "Хочешь в следующий раз со мной?" Отец всё понял без слов. Он молчал. Молчал и думал.

На следующий день я, улучив свободную минуту, взлетел по винтовой лестнице наверх, на площадку башни. Передо мной возникла та самая дверь… Вот только запертая на огромный замок! Я сел у входа и стал думать, у кого взять ключи и кто вообще мог запереть дверь. И вдруг всё понял.

Я прибежал домой с требованием:

— Отдай сейчас же ключ!

Отец отдыхал на кровати. Увидев меня, он слегка приподнялся, достал из кармана ключ, повертел им в воздухе:

— Ты про этот ключ? Не знал, что он твой…

Лицо моё стало багровым. Я не знал, что ответить.

— Ну, если ты так хочешь получить его в подарок, выполни мою просьбу. Сынок, будь как все, постарайся принять реальный мир, смирись со своим положением. Тогда я подарю тебе ключик навсегда.

Что я мог ответить? Ведь если я смирюсь, то мне и не нужен будет ключ, башня, вид с той площадки.

Я мог бы это сказать, но разве бы отец понял? Сжалился?

— За подарки не платят жизнью! — бросил я ему в ответ и убежал. Куда? Куда угодно, лишь бы подальше от него.

Целый день я бродил по внутреннему двору замка, по местам, где когда-то играл с друзьями и где теперь резвились другие мальчишки. Я думал, вспоминал, любовался окрестностями. Но мне не хватало ощущения высоты, полёта, свободы.

Какой сложный выбор. Безвыходная ситуация. Можно бы и пойти на обман. Но разве я Эдри какой-нибудь?!

Я бродил до вечера, не задумываясь, что мне светит за похождения. Смотрел на небо — такое тёмное и бездонное. Как можно под этим небом, чувствуя глубину и величие его бескрайности, волноваться о том, кто победит на турнире, какое платье надеть вечером. Какие-то глупости!

Бродил я всю ночь и вернулся уже, когда линию горизонта начали прорезать первые лучи солнца. Я лёг в пустую холодную кровать. Будь что будет. Засыпая в тревоге, я ожидал, что разбудит меня либо приличный шлепок, либо брань, либо ушат ледяной воды. Но разбудил меня, как это ни странно, голос Синса:

— А, так ты уже здесь. Тебя все искали!

— Кому я мог понадобиться? — угрюмо спросил я.

— Ты разве забыл? Сегодня день рождения Эдри! Ты обязан быть при нём. Будет огромный праздник, народу — тьма!

Я зевнул, потянулся и начал медленно одеваться:

— Ладно, скажи всем, что я сейчас явлюсь. Надеюсь, праздник ещё не в разгаре?

— Нет, даже и не начинался. Идёт подготовка к нему. Твой отец со вчерашнего вечера суетится, бегает из кухни в главный зал и обратно.

Выслушав Синса, я отправился помогать отцу как ни в чём не бывало. Переживания оставил в стороне. Пусть полежат себе!

Когда увидел отца, во мне вдруг пробудилось раскаяние. Хотелось попросить прощения. А он лишь строго смотрел на меня, не вспоминая вслух о моих ночных блужданиях.

— Иди, помоги матери, — сухо сказал он и махнул рукой в сторону кухни, откуда доносились аппетитные запахи. У матери работы всегда хватало. Дома она бывала ещё реже отца. Меня выслушивала вполуха — думала о чём-то своём, вставляя несвоевременные замечания в мою речь. Она во всём повиновалась отцу, так что жаловаться на него не было смысла.

Мать дала мне кучу посуды, которую необходимо было вымыть до блеска. Работа несложная, по крайней мере, не мешала размышлять.

Когда я перемыл тарелки, чашки, миски, их стали наполнять такой вкуснотищей, от вида которой у меня, оголодавшего, слюнки потекли. Как назло, пришлось отправляться подавать эту еду гостям. Праздник уже начался. Я вышел в зал, где проходило торжество, отметил, что столы расставлены в виде огромной подковы, в центре которой расстелили пушистый ковёр для танцев и отдыха.

В общем шуме меня мало кто замечал. К тому же за мной шли двое поварят и моя мать. Но меня заметил — кто бы мог догадаться — Эдри! И поманил к себе. Увидев, что внимание именинника кем-то занято, все притихли. А Эдри взял меня за руку и, картинно обращаясь к гостям, произнёс:

— Хочу представить друга детства. И не смотрите, что слуга. Все мы люди, все ходим под одним Богом. Я в душе всегда храню к нему тёплые чувства. А за время его службы мне, я смог убедиться, что парень этот — добрейшей души человек. Да, иногда он бывает чересчур задумчив, но ведь все мы разные. Когда же ему весело, я рад посмеяться вместе с ним. Спасибо тебе за всё, друг.

То ли Эдри был слишком пьян в свой день рождения, то ли на самом деле повзрослел, но в тот момент я впервые в жизни хотел пожать ему руку и сказать "Спасибо". Не знаю, почему так подействовала на меня лесть? Может, из-за воспоминаний, которые он разворошил в душе, к тому же приправленных бессонной ночью раздумий. Я забылся, поддался, купился на дешёвую приманку.

Теперь-то я понимаю, зачем люди льстят друг другу. Это пьянит сильнее вина. Даже мне было неважно, правду он говорит или лжёт. И никому нет до этого дела.

Эдри посадил меня рядом, налил вина, поставил тарелку с пирожными. Мне можно было не работать: за мной ухаживал сам именинник! Я чувствовал себя почётным гостем. Ещё бы: мои отец и мать подавали напитки и блюда, а я сидел за столом, пил, ел и веселился. Наслаждался чудесными яствами, приготовленными матерью за ночь. Я пил превосходное вино, и мне стало вдвойне веселее. Я смотрел на людей и переставал замечать фальшь в их лицах.

И тут я увидел её... Она сидела напротив, почти рядом со мной. Её взгляд покорил меня. Эти глаза, таинственные и манящие в безбрежность небес... Я и сейчас прекрасно помню игривое выражение изумрудных глаз из-под огромных ресниц. Они излучали мягкий свет и радужное тепло — именно так, по-другому не могу передать чувства, что я испытал тогда. Но во взгляде её были и шипы — дерзкий вызов всем, даже тому, что любишь. Голова моя горела. Я стал рассматривать поднос с пирожными, заставляя себя думать, как заботливо мама обмазывала их кремом… Лишь бы не смотреть на неё. Она, словно огненная птица, испепелит меня. Я принялся опустошать поднос, запихивая в рот одно пирожное за другим. Когда они закончились, встал из-за стола, сухо поблагодарил Эдри и отправился к себе.

Не помню, где я провёл остаток дня, вот только ночью никак не мог уснуть, вспоминал, как она сидела, как смотрела на меня. О, прекрасные глаза незнакомки. Откуда взялось это чувство, о котором утром я даже не догадывался? Оно словно удар молнии. Меня лихорадило, никогда во время болезни не было в моём теле такой дрожи.

И с тех пор я окончательно потерял покой. Чувство поглотило меня без остатка. Я позабыл и леса с бескрайними просторами, и мечты о полёте, не думал о площадке на высокой башне. Я смотрел на небо и не видел больше бесконечности. Я не отдавал себе отчёта: чего я хочу от прекрасной незнакомки. Во мне она просто поселилась вместе с ощущением, что в мире есть красота и счастье. Отец не узнавал меня, даже открыл дверь в башню по душевной доброте. Сходив туда пару раз, я понял: мне нечего больше там искать. Всё казалось знакомым и надоевшим.

Раньше мне казалось, что любовь — выдумки пустых людей, с которыми общался Эдри и его отец. А в мире моего отца любви не существовало. Для меня любовь была очередной ложью. Я думал, что полюбить можно кого угодно, если смириться и уговорить себя. Дать себя обмануть. Чтобы на старость лет сказать, будто любил её всю жизнь. А ещё я знал похоть… Но я не хочу об этом писать. Оно того не заслуживает.

Но я не думал, что буду бродить словно во сне по просторам огромного замка сира Хвинтона, не понимая смысла, исполнять кое-как обязанности слуги, не спать по ночам... Мне стало вообще не интересно общение с Синсом, и я начал жестоко высмеивать его тёплые чувства к лошадям. Синс обижался и проклинал себя, что доверил свою тайну. А мне было всё равно…

Не могу сказать, будто я так уж сильно изменился. Раньше я просто хотел свободы. Теперь без Неё мне эта свобода стала не нужна. Я мечтал быть рядом с той незнакомкой, чтобы она просто сидела и смотрела на меня чарующим взглядом. Я показал бы ей свою башню, мы бы вместе парили в облаках, сидя на площадке. А потом бы сбежали отсюда. Даже трудно представить, куда бы мы смогли убежать, где бы жили, но подробности казались излишними. Мы бы умчались прочь от всех, чтобы быть только вдвоём на целом свете. Всю жизнь. Её волшебный взгляд согревал бы мне душу. Волшебный… может быть, она магичка? Уж очень пленительна…

Странно, но в то время меня абсолютно не волновало, любит ли она меня, что ей нравится, какие у неё взгляды на жизнь, чем она дорожит. Это уходило на второй план. Казалось, чудная девушка точно такая же, как и я, и она сразу поймёт мои чувства, стоит лишь рассказать ей.

Потому что никто никогда не смотрел на меня так.

Ночами я ворочался в кровати и в полусне представлял себе разные истории. Отважный рыцарь (а чьё лицо скрывалось под забралом его шлема, угадайте) на прекрасном боевом коне (подготовленном верным оруженосцем Синсом) спасает красавицу от огнедышащего дракона. Девушка стоит, привязанная к столбу. Её отдали в жертву чудовищу, которое требовало плату за мир и покой в нашем замке. И платой должна быть самая прекрасная леди из окрестных земель (хотя откуда была сия красавица, сидящая в тот знаменательный день со мной за одним столом, я не имел ни малейшего понятия — может, она вовсе прибыла из-за моря?). Красавица дрожала, чувствуя приближение дракона. Небо чернеет, ужасный зверь на крыльях слетает на землю. И тут, словно луч яркого солнца, в ущелье появляется рыцарь в блестящих доспехах. Дракон оборачивается к противнику, но громоздкая тварь бессильна против быстрого копья. Дракон повержен в брюхо. Я освобождаю возлюбленную под восторженные крики выскочивших из укрытия людей — моих отца и матери, сира Хвинтона и Эдри, и, конечно же, оруженосца Синса, который во время сражения волновался не столько за меня, сколько за мою лошадь. Я несу возлюбленную на руках, подхожу к сиру Хвинтону, и тот даёт согласие обвенчать нас в его замке. Потом он торжественно посвящает меня в рыцари. Хотя я ведь уже был рыцарем, когда въехал на коне в ущелье... Эх, старость-старость, даже толком в былых мечтах разобраться не могу. Совсем запутался.

Зато теперь я понимаю, насколько наивен и глуп был тогда. Кажется, в отрочестве я совершенно не знал жизни. Будто был чем-то ослеплён: сначала лестью, потом первой влюблённостью.

И вскоре случилось то, что рано или поздно должно было произойти…

Эдри вдруг перестал донимать меня всякими глупостями — он стал взрослым человеком, мужчиной. К нему теперь приходили по делам просители, если герцог почивал, либо отсутствовал. Эдри старался стать мудрым и справедливым. Я высоко ценил это, но мало что понимал в политике, поэтому редко посещал подобные встречи. Эдри и не настаивал на моём присутствии. Я стал чаще бродить по замку, который теперь казался мне маленьким. В детстве я думал — эта цитадель не имеет границ.

Работу свою я выполнял с ещё большей неохотой. Может, сказывалась лень, но, кажется, это было связано с тем, что я всё время мечтал. Оттого делался рассеян, невнимателен и туго соображал.

Одним поздним вечером, как всегда в мечтах, я бродил по тускло освещённым коридорам замка. Внезапно услышал какие-то шорохи в одной из комнат. Прислушавшись, я различил голоса: вроде бы кто-то стонал. Я напугался: в этом крыле комнаты много лет пустуют, паутина затянула даже замочные скважины на дверях. Кто или что могло находиться здесь в столь поздний час? Окинув пронзительным взглядом коридор, я заметил на стене жалкое подобие оружия. Старинная сабля, висевшая крест-накрест с топором. Древко топора выглядело древним, и я не рискнул браться за него, опасаясь, как бы оно не рассыпалось в прах. Чтобы не оставить себя без пальцев на ногах, я выбрал саблю. На цыпочках приближаясь к пугающей двери, затаил дыхание. Паутина сорвана, а дверь даже не заперта. Холодок пробежал по телу. Я приник ушами к замочной скважине, прислушиваясь. Те же звуки, только более отчётливые.

Сначала я хотел пойти доложить обо всём сиру Хвинтону. Но остановил себя мыслью: какой же я рыцарь, спаситель красавиц, если даже сейчас готов убежать? Я набрался мужества, глубоко вздохнул, пытаясь остановить нервный тик, и пнул дверь ногой. Со скрипом она распахнулась, и я вбежал в комнату, держа саблю наготове. Те, кто находились внутри, явно не ожидали никакого вторжения. Но я вбежал, и мне открылось зрелище, разбившее на осколки мой мир.

Я увидел, как Эдри, и… та самая девушка… Они были вместе… Она стояла к нему спиной, Эдри держал её за волосы и… Сабля с громким звоном ударилась о мраморные плиты пола, звук эхом прокатился по комнате и застыл. Как застыл и я, не зная, что сказать и сделать. Любовники повернулись и тоже безмолвно смотрели на меня.

Эдри не вытерпел первым:

— Чего тебе здесь надо, ублюдок?!

Заикаясь, я пытался что-то ответить, но голос дрожал, готовый сорваться:

— Я думал…, я хотел… комната не запира…. давно не…, думал воры…

— Не хнычь, мы не воры. А теперь проваливай, и держи язык за зубами! Понял?!

Я стоял, не в силах сделать и шага. Девушка, которую сначала моё появление немного смутило, теперь поддержала Эдри и презрительно фыркнула:

— Милый, как ты терпишь таких идиотов? Ты среди них как в болоте с гадами…

Эдри сменил лицо дикого зверя на морду кота и ответил:

— Хочешь, моя лань, мы его накажем? Какого наказания заслуживает паж?

И тут я сорвался:

— Идите вы к дьяволу, скоты! Будьте прокляты!

Не глядя на их реакцию, выбежал прочь из комнаты. Слёзы мешали разглядеть дорогу, и я шёл наугад, надеясь на память моих ног. Я знал, что Эдри не донесёт на меня за грубость. Можно было не беспокоиться на сей счёт. Хотя в тот миг меня занимали совершенно иные мысли. Прибежав к себе, я лёг на кровать и принялся душить подушку. Потом стал колошматить её и пытался даже разорвать.

— Как она могла? Как она могла?! С таким скотом! С Эдри! У него солома вместо мозгов! У него чурбан вместо души!

Сейчас я могу понять, что тот взгляд совершенно ничего не значил для неё. Она сотням людей дарила выразительные взгляды. А я попался, как простак. И обезумел, потеряв рассудок.

Но в тот момент сколь ничтожной она мне стала казаться! Образ возлюбленной сменился силуэтом продажной девки, обнимающей Эдри. Она и его не любила. Эдри богат, может позволить себе всё, делает ей дорогие подарки… Подлая! А я ведь думал, она смогла бы понять меня, сидеть рядом и смотреть на мир с высоты. Никогда! Прочь чудовище! Фальшивая кукла!

Не помню, как мой бред перешёл в сон. Разбудил меня звон колоколов. Начинался великий праздник. И господа, и слуги вставали рано и шли молиться.

Я никуда не пошёл. Просто не мог. А о чём мне было молиться? Мечта разрушена, любви, как оказалось, нет. И счастья, видно, тоже.

А ведь скоро придётся идти вновь работать на мерзкого Эдри… Я закрыл глаза, чтобы продлить сон. Продлить бы его навечно и не видеть никого.

Не получилось. С тяжёлым грузом на сердце спустя некоторое время я встал с кровати и отправился к хозяину.

После той ночи Эдри не расставался со своей девушкой. Её пребывание в замке почему-то затянулось дольше, чем у обычных гостей. Они вместе принимали пищу, выслушивали просителей, прогуливались, Эдри даже на охоту её брал.

Моё сердце предательски начинало биться чаще, когда я подходил к ним.

А они, точно сговорившись, измывались надо мной. Однажды, когда я подавал на стол во время приёма гостей, Эдри, увидев меня, сморщил нос:

— Послушай, паж, сдаётся мне, ты года два не мылся. Твои сальные волосы, уф, а какая вонь от твоих ног. Ты же приносишь нам пищу, у гостей пропадёт аппетит!

Люди за столом начали улыбаться и толкать друг друга, чтобы каждый обратил всё внимание на меня.

— Я мылся ещё вчера, — ответил я, краснея.

— Ну, тогда, может, попробуешь помыться с помощью воды, — шутка Эдри вызвала громкий хохот в напряжённой тишине зала. Решив подыграть любовнику, девушка поддержала его:

— Фу, из какой выгребной ямы вылез этот паж, Эдри?

Мне пришлось удалиться с позором. Они мстили мне. Не знаю, за что. Конечно, им невдомёк, сколько горечи и разочарований пришлось мне пережить. Людям всё равно. Эдри просто надо было чем-то занять даму в этом "болоте". Издеваться над слабым — достойное занятие для пустых людей.

И его усилия не остались тщетными. Совсем скоро люди, встречая меня в коридорах, начинали посмеиваться. И я возненавидел весь мир, всех людей. Я сотню раз убеждал себя, что мне не важно их мнение. В мыслях я убивал их всех, по очереди. Начиная с Эдри, конечно. И мечтал я уже о том, что будет, если в мире останется лишь несколько человек. Избранных. Людей, как я. Мы всё начали бы заново, а прошлое предали бы огню и вечному забвению.

Внезапно ворвавшись в привычный мне мир, всё перевернула война. Никто не ждал её, даже не думал, а вот она — у порога. Замок сира Хвинтона граничил с соседним королевством. И первый, внезапный удар огромной армии мы приняли на себя.

Я бродил в одиночестве по коридорам. В голове у меня зрел новый план — план побега. Да, я твёрдо решился на это: всё бросить и скрыться в лесной чаще, питаться ягодами, кореньями и добытым мясом. Но как мне сбежать из замка? Даже если удастся, за мной тотчас вышлют погоню…

Вдруг слуга, подметавший помещения замка, пронёсся мимо меня, размахивая длинными руками, с криком:

— Война, война! Все на главную площадь! Война!

Люди испуганно выглядывали из комнат. Слуга стал собирать со стен всё исправное оружие.

Я в панике бросился наружу. Там уже столпился народ. В центре толпы, на возвышении — какой-то самодельной трибуне — стояли сир Хвинтон и его сын. Вид у них был тревожный. Оба держали в руках мечи. Сир Хвинтон — в латах, блестевших на полуденном солнце почти так же, как и мои доспехи в давних мечтах. Левая рука герцога обнимала шлем. Он громко вещал:

— Враг вторгся на наши земли. Земли наших отцов и дедов. Враги не берут пленных, они топчут поля, поджигают деревни, насилуют женщин и вешают мужчин. Мы должны остановить их любой ценой. Селяне бросают дома и бегут к нам, в город. Они ищут укрытия. Здесь они нашли его, за крепкими стенами замка и прочными щитами воинов гарнизона. Но этого мало. Если понадобится, и они выйдут в бой. И вы пойдёте сражаться тоже. Скоро прибудут полки Его Величества, которые уже в пути. А пока мы должны выстоять. Должны! На вас одних вся надежда. Или вы хотите отдать детей и жён в рабство?!

Громогласное "Нет" эхом прокатилось по всему двору, заставляя стариков выползти из домов и брать оружие в руки, заставляя мужчин забыть о том, что у них есть семья, и помнить лишь о об одном: нельзя сдавать замок врагу.

Сир Хвинтон с помощниками занялся вооружением крестьян и слуг.

Мне тоже сунули в руки железный прут и отправили на оборону стен. Но в моей голове был лишь план побега. Найти лазейку, незаметно скрыться. Они станут думать, что меня убили. Никто не станет искать! Пускай это подло — дезертировать, бросать своих… Но у меня в целом мире нет своих.

Совсем рядом, на стене, у амбразуры, я увидел Синса. Он сжимал в руках вилы и со страхом, но и с упрямой решимостью всматривался вдаль. Этот странный человек готов отдать жизнь ради любимой конюшни… На миг я позавидовал ему.

Я напрямую предложил ему тоже бежать. Но он вдруг начал поносить меня браными словами. Он называл меня преступником и предателем. Говорил, что я всегда думаю лишь о себе.

Я не виню Синса. Это его путь и его выбор.

Громкий шум и крики дали нам понять, что враг уже близко. Стало жутко: сколько их там? Вдали я мог рассмотреть лишь тучу пыли, ползущую по зелёной равнине. Конца ей не было видно. Руки людей, сжимавших какие-то подобия орудий, начали нервно дёргаться.

Посреди тучи вырисовывались четыре столпа — осадные башни. Потом мы разглядели нескольких всадников, отделившихся от общей массы и скакавших к замку. Видимо, для переговоров. Вскоре их кавалькада подъехала к воротам. Предводитель отряда протрубил в рог. Сир Хвинтон лично выехал к ним навстречу. В нескольких шагах от них он остановился, поднял руку вверх. С разных концов крепостной стены полетели стрелы. Ни один из всадников не уцелел. Наш лорд после такого вероломства поднял меч вверх и громко прокричал:

— Первая победа за нами! Вторая не заставит себя долго ждать! — словно безумный, герцог рассмеялся, опьянённый пролитой кровью.

Несколько громогласных "Ура!" раздалось со стен. Раздалось и замолкло, превратившись в гробовое молчание. Наш лорд сделал выбор за нас, обрекая на мучения и смерть в случае поражения. Так стоило ли сражаться за такого повелителя?

Молчание грозило перерасти в открытое осуждение. Всем стало ясно: расправа врагов за кощунство будет жестокой. И никто не уйдёт. Никто. Это меня и пугало...

Враги пошли в наступление. Впереди — плотные ряды пехоты с огромными прямоугольными щитами. За ними — таран и лучники. Когда они подошли близко, с наших стен солдаты открыли огонь. И засвистели стрелы, полилась кипящая смола, летели камни… Сущий ад, который я не мог вообразить себе даже в худшем кошмаре. Мои детские мечты о драконе и полёте показались мне в тот миг смешными. Да, я слышал стоны людей, заживо сгоравших от чёрной массы, лившейся с небес! А солдаты на стене, совсем рядом, умирали у меня на глазах, вдруг пронзённые случайной стрелой. Они смотрели на меня и словно прощали то, что ты пока ещё жив.

Таран, в конце концов, пробил ворота, и неприятельские войска проникли во внешний двор. Тучи пехотинцев стали подниматься к нам, на стены. Я не хотел никого убивать. Надо было всего лишь остаться в живых. Дрожь била меня всё сильней, от волнения не разгибались колени, в висках стучала кровь. Твёрдо решившись бежать, я понёсся сквозь ряды сражавшихся, уклоняясь от ударов. Звон мечей заложил уши, будто я находился в кузне, где выковывалось оружие для целой армии.

Пробираться было тяжело. Но всё-таки я смог сбежать со стены во двор, а там шла ещё более горячая схватка. И тут я увидел, что один воин показывает пальцем куда-то мне за спину и кричит. Я резко обернулся — на меня мчался конь. Оставшись без всадника, конь обезумел — ничего не видел и сминал всё на пути. Я повалился в сторону, оцарапав плечо о чьи-то вилы, лежавшие на земле. Быстро поднявшись, я решил поблагодарить незнакомца, но увидел его лежащим ничком в луже крови. Я решил подобраться ближе и узнать, кем был мой спаситель. Я приподнял тело за плечи и поднял самодельное забрало. Лучше б я этого не делал…

Потому что в храбром воине я узнал отца. И вдруг мне захотелось послать к чертям всё: свою жизнь, эту войну, планы побега. Сесть вот здесь, прижаться к отцу и умереть рядом с ним. Оказывается, я всё-таки любил его. Отчаяние поглотило меня.

Но внезапно я осознал, что сейчас-то меня абсолютно ничего не удерживает в замке, и, как в тумане, начал выбираться прочь со двора, за ворота.

Они были распахнуты. Столько человек сегодня прошло сквозь них, сколько не проходило за год. Я побежал через поля, не оглядываясь назад. Может, свои же мне пустят стрелу в спину. Всё равно.

Я бежал до тех пор, пока не обессилел. Я выдохся и упал в небольшой овраг, заросший лопухами и подорожником. Здесь, в полном одиночестве, когда мечта всей жизни была уже на пороге, я дал волю чувствам. Я рыдал, мои пальцы вырывали с корнем траву и сжимали её, превращая в кашицу, я вгрызался в тёплую рыхлую почву. Я прощался с прошлым. Теперь я свободен.

Вскоре пришёл в себя, встал и оправился дальше со спокойной душой.

Впереди разглядел два силуэта, согнувшиеся над мёртвым конём. Видимо, его загнали. Каково же было моё удивление, когда я узнал Эдри с любовницей. Они тоже бежали из замка. Трус бросил отца! Подлец. Но и я не лучше.

Настал час мщения. Жаль, я выбросил железный прут.

С гордым видом я подошёл к ним.

— Здесь ты мне не хозяин. И сейчас ты ответишь за всё зло.

Эдри начал доставать из ножен меч. Но я предугадывал это и рывком бросился к нему, выбил оружие из тощих рук. Потом ударил в челюсть. Эдри упал.

Но он быстро оклемался и вскочил на ноги. Мы схватились врукопашную. Мне было нетрудно победить. Я и раньше не раз бил его. Но не хочу вспоминать это теперь. Я отмстил. Обвил руками его шею и не отпускал до тех пор, пока его тело не перестало дёргаться.

Девушка встала передо мной на колени:

— Не бросай меня здесь! Я не знаю дороги. В замке остались мои родители. Прошу, отведи меня туда. Прошу. Хочешь, взамен я отдамся тебе. Я знаю, ты меня любишь. Ты не бросишь меня здесь…

Жалость проникла мне в сердце. Но тут я вспомнил другое её обличье — глумящееся надо мной лицо. И она мне стала противна.

— Иди, куда хочешь. Не моя забота. Пойдёшь за мной, убью.

Девушка зарыдала. А во мне не было жалости. Жизнь в замке убила её. Я отправился в сторону леса. Общество отринуло меня, а я отвергнул их всех. Меня больше не существует.

Я поселился в чаще леса, где и живу до сих пор. Первое время трудно было привыкать к простой пище, я испытывал постоянное чувство голода, но потом привык, и теперь она мне в радость. Я научился жить в согласии с природой. Куда лучше, чем с людьми.

Порой приходит грусть. Я забыл, что есть ненависть, любовь, тщеславие, гордость. Я будто один из лесных зверей. К тому же старый. Добывать себе пищу становится сложней. Скоро я перестану выходить из хижины и умру от голода. Я написал эту историю, чтобы хоть как-то оправдать смысл существования. Может, прочитав её, кто-то почерпнёт для себя что-то нужное. Вспомнит тогда добрым словом автора, одинокого отшельника. Вспомнит и посочувствует, попробует понять…"

 

В дверь постучали. Паренёк спрятал рукопись и пошёл открывать. На пороге стоял Синс:

— Что ты копаешься, поехали скорее!

— Куда? — полусонно спросил хозяин комнаты.

— Как куда? На турнир! Я уже приготовил коней.

— А… — парень оживился, — Я не могу пропустить момент, когда Эдри вышибут из седла в первом поединке. Его втопчут в грязь и сломают все кости…

Синс был озадачен:

— Да как можно так говорить? Я буду переживать за хозяина. Он выедет на Драконе. Скакун ретивый, но послушный…

Они вышли во двор, сели на коней и примкнули к процессии с Эдри во главе. Сир Хвинтон провожал сына и пожелал ему удачи в состязании рыцарей королевства.

Вскоре свита Эдри пропала в густом тумане, оставляя за собой полуразрушенные недавним штурмом стены родного замка.