Реверсина
Семьдесят шесть
Подгузники... Да, именно они — самое противное. Символ человеческой беспомощности. Сиделка Халия, прежде чем сменить памперс болящей, натягивает резиновые перчатки, которыми затем касается Джессики, а касания резиновых перчаток... Брр... Не человеческие, как будто бы робот орудует манипуляторами. И выражение лица сиделки — бесчувственное, что лишь усиливает впечатление. Брезгует... Нет, Джессика и сама бы брезговала, но... Усатая мексиканка, доившая коз в каком-нибудь загаженном сарае, приехавшая в Штаты по "гринкарте", брезгует прикоснуться к ней, Джессике Альме Возник, весьма уважаемой и зажиточной миссис. Сам факт выводит из себя! Джессика Альма Возник, между прочим, не мало сделала на ниве благотворительности, в том числе и для иммигрантов... Вот, пожалуйста — благодарность!
Халия сменит подгузник, запрячет его в мусорный мешок, перчатки туда же, улыбнется заученной дежурной улыбкой, спросит стандартно: "Вам ничего не нужно, миссис Возник? У вас все в порядке?"
— Иди к черту, la hija de putas! Понаприезжали, выучились у белых скотским манерам! У тебя глаз нет? Как может быть "все в порядке"?
Не снимая с лица бл*дской улыбки сиделка погладит Джессику по седой голове, поправит подушку, даст попить и выйдет вон из комнаты, прихватив мусорный пакет с использованным подгузником и перчаточками "фи-фи-фи".
Нет, пожалуй самое противное — улыбки. Домашний доктор Гринберг, доктор Куини из больницы, фельдшеры "скорой помощи", медсестры, сиделки, даже, черт побери, ее сын Генри — все улыбались! Как будто бы в инсульте, в овощном состоянии, когда половиной тела вообще нельзя управлять, а другая половина ослаблена до невозможности, пролежни воняют, болят дряблые мышцы с суставами, рот перекосило — есть что-то смешное. Ну, Генри, наверное, может радоваться — ему достанется наследство, несколько фермерских хозяйств и консервное производство... Доктора тоже улыбаются не без причины, в предвкушении оплаты счетов. Улыбки искренние, только маскируют их, сволочи, под заботу и милосердие. А гробовщики могли бы и смеяться потирая руки, но делают морду бетонной — так принято. Лицемеры, вокруг одни лицемеры!
Хотя нет, дочка плакала. Искренне, хоть и пьяно. Господи, ну почему Сара дура и падка на недостойных мужчин — приходиться фирму оставлять только на сына?! Дочке, конечно, Джессика создала трастовый фонд с лимитом на получение денег, иначе та быстренько все пустит по ветру... Сара, ее милая Сара... Да пропади она пропадом! Всю жизнь, с момента рождения, сплошные хлопоты с девчонкой. То лишай подцепит, то с велосипеда грохнется — зубы выбьет, то залетит от Чарли Бейседжа! Говорила же, не путайся со старшеклассниками, у них только одно на уме в этом возрасте! В итоге — разбитое сердце и два аборта подряд! Чему только в школе учат?! А колледж, что, лучше? Итогом все равно — наркотическая и алкогольная зависимости, третий муж, а внуков Джессике так и не подарила. Искренняя лузерша Сара.
Генри, конечно, поумнее, только где он? Заедет раз в недельку на часок. Деньги, деньги, деньги... Как будто бы Джессика с Робертом надрывались всю жизнь, чтобы дети так много работали! Сколько денег человеку нужно?
— Мама, чем больше денег, тем большего внимания они требуют.
— Люди, Генри... Люди требуют внимания.
— На мне руководство тремя компаниями, общий штат сотрудников — более полутора тысяч человек. У них есть семьи, кредитные обязательства, а на дворе затянувшийся финансовый кризис. Да, люди требуют внимания, ты права.
— Верни мне внука! Чтобы рядом находился, а не учился на другом конце света! Чему европейцы научат? Чем хуже наши университеты?
— Мам, Сэм достаточно взрослый, чтобы жить собственной жизнью. Может быть и правнуков дождешься... Не волнуйся, я о тебе позабочусь... И не ругайся на Халию, а то уже третью сиделку меняю. Зарплату пришлось повысить... Будь к людям добрее.
— Иди к черту, Генри, вместе со своими деньгами! Знаю, помру — фермы продашь! Тебе никогда не нравилась сельская жизнь. Зачем из дома забрал, перевез в квартиру? Города — они силы вытягивают, а земля предков... Генри, нельзя продавать землю! Поклянись!
— Здесь проще заботиться о тебе, медицинская помощь лучше, я могу регулярно навещать...
— Зубы-то не заговаривай! Выучился на юриста, чтобы честных людей охмурять! Клянись, а то прокляну! Извещание заменю!
— Завещание... Мам, после инсульта ты недееспособна. Не волнуйся...
Не волнуйся. Как не волноваться-то? Трое детей было, муж, хозяйство. Где всё? Муж умер в постели шлюхи, чтобы вертеться ему в пекле на сковороде, более пятнадцати лет назад. Клиффорд отдал долг Родине, та дала сдачу похоронами за казенный счет на военном кладбище, салютом из карабинов никогда не бывших в бою и треугольником сложенного флага. Генри погряз в бизнесе, наплевав на личную жизнь. Сара, ее милая Сара — дура, прости господи. И она, Джессика Альма Возник, превратилась в овощ! Как не нервничать, когда положение дел из рук вон плохо?! Все не так, как должно было бы быть!
А как должно было быть? Всегда находилось что-то, что откладывалось "на потом". Книги — целая библиотека набралась, развлечение для пенсии. Не смотренные фильмы, умение вышивать нитками картины, мастерство печь тоненькие блинчики. Хотелось съездить в... Куда-нибудь, пусть на Ниагарский водопад — ведь пенсионеры путешествуют. Написать книгу...
Третий год Джессика лежит в постели, пялится в потолок и перебирает в уме самые противные вещи на свете.
Вот, кстати, потолок! Чудовищен, поскольку высмотрела на нем все неровности и трещинки. Надоел каждодневностью! Глаза открываешь и...
— Джесс, какая же ты стала сварливая!
Если бы не до боли знакомый голос, то миссис Возник подумала бы, что фраза донеслась из телевизора или она сама себе что-то сказала — бывает, случается. Еще вариант со слуховыми галлюцинациями: а, что, у инсультников актуально. Джессика замерла. Тишина, тишина, еще немного тишины и можно вычеркнуть фразу из памяти, тем более, что дырок там побольше чем в дуршлаге. Ну, ладно, не совсем тишина — слышно, как Халия что-то поет на кухне, но то не считается.
Раздался смех и в поле зрения показался улыбающийся Роберт, покойный супруг.
— Как же рад тебя видеть!
И этот с улыбкой!
— Б... Бобби?
— Да, Джесс, это я.
— Бобби, но ты же...
— Умер. Да. Тело похоронили, а душа... Она бессмертна. Мы же вместе в церковь ходили, слушали проповеди отца Макдонахью. Удивительно? Хе-хе... Но, вот так...
— Хе-грм... Чего тебе надо, старый паскудник?
— Мне? Пришел за тобой.
— А, что, я звала? На что мне сдалось твое общество, блудливая морда?
Роберт покачал головой, вздохнул, вновь улыбнулся:
— Джесс, то дела давно минувших дней. Я, конечно, прошу у тебя прощения за причиненную боль, за измены, ссоры и непонимания. Но нужно смотреть в будущее, оставив прошлое истории. К тому же нас связывает клятва у алтаря. Помнишь? "И в горести, и в радости, пока смерть не разлучит ".
— Так ты сдох уже давно!
— Душа бессмертна, а брак соединяет души.
— Пошел к дьяволу, Роберт Возник, век бы тебя не видеть! И не собираюсь я помирать!
— Душа твоя заперта в старом измученном теле. Пойдем со мной, я покажу путь в страну, где боль, печали и заботы...
— Заткнись! И слушать не желаю! Тоже мне, нашли проводника на тот свет! Что, кандидатуры иной не нашлось? Я бы рада была увидеть брата или Клиффи... Но Бобби Возник?! Нет! Провались пропадом, сгинь! Хе-грм... Тьфу!
Миссис Возник смачно плюнула призраку покойного супруга прямо в глаз — возмущение подарило ей сил и меткости. Призрак вздрогнул, улыбка исчезла.
— Я...
— Растворись! Убирайся туда откуда пришел! И передай своим боссам, что я не собираюсь умирать — у меня еще в этом мире куча дел! А если и пришлют кого, то только не тебя! Видеть не желаю!
— Миссис Возник, подождите! Я просто следую протоколу! Я на самом деле не ваш супруг! Меня зовут Алигер и я жнец, собирающий души. Брать внешности родственников — это дань традиции... Сейчас открою портал, вы увидите свет и...
— Так ты еще и не Бобби?! Изыди, демон! Изыди, а то визжать буду! А-а-а, Халия, тащи скорее распятие! А-ааа!!!
Жнец Алигер, имеющий внешность покойного Роберта Возника, зло сплюнул себе под ноги, развернулся и бормоча "да пошла ты сама, старая карга" скрылся из вида в стене комнаты. Его плевок с пола тоже исчез.
На кухне сиделка Халия курила в форточку и слушала крики подопечной, приглушенно раздающиеся из соседней комнаты. "Халия! Халия! Где ты, дочь шлюхи? Уволю! Халия!"
— Мадонна, когда же дух старухи найдет упокоение? — вздохнула мексиканка, выкинула окурок на улицу и поспешила на крики.
Мадонна не вняла просьбе сиделки — миссис Возник неожиданно пошла на поправку и самочувствие ее улучшалось с каждым днем.
Тридцать шесть
Мари любила бывать в кабинете Филиппа, сидеть, утопая в кресле из потертой буйволиной кожи, рассматривать постеры старых фильмов в стальных рамках на стенах и слушать, как агент бормочет себе под нос, читая новое ее творение. За пятнадцать лет сотрудничества обстановка комнаты часто менялась, мсье Фьюрени обзаводился новыми трофеями, какими-то безделушками, находившими место на многочисленных полках, поэтому сумма впечатлений постоянно обновлялась. Неизменными оставались лишь кресла, за состоянием которых Филипп ревностно следил, да огромный деревянный стол, который явно не вписывался в общую обстановку. Никогда не вписывался. Зато сам Филипп Фьюрени неплохо за ним смотрелся. Всегда.
Мари поерзала по коже кресла, бросила взгляд на Филиппа, уткнувшего взгляд в планшет и представила, как они занимаются сексом, используя эти самые мебельные раритеты. "Сними босоножки, шпильками кожу проткнешь... Ох, осторожно, поцарапаешь столешницу...""Заткнись, помолчи..." И она затыкает его рот горячим поцелуем. А руки рвут пуговицы, заползают под рубашку. А его руки...
Агент оторвался от чтения, поднял еще затуманенный взгляд карих глаз на Мари, положил планшет на эротичный и нелепый в авторских мыслях стол.
— Ну, что сказать... Вроде бы, неплохое начало. Хотя, наверное, я бы убрал "бл*дскую улыбку". Да и появление жнеца Алигера какое-то слишком внезапное. Впрочем, как и его исчезновение. Лежит старуха, думает о семье, о противных вещах, вдруг выскакивает некий потусторонний персонаж, бросает несколько фраз и исчезает. Как-то плавнее нужно его вводить. И выводить...
— Как скажешь, тебе виднее, как вводить-выводить...
— Что?
— Я говорю, что со стороны виднее. Всегда доверяла твоему чутью. Скажешь плавнее — попробую плавнее. Скажешь убрать улыбку — уберу. Главное, чтобы тебе понравилось.
"Господи, у меня, наверное, все фразы сейчас двусмысленные. Секс, секс — только о нем и могу думать!" — Мари сжала пальцы на подлокотнике и обивка скрипнула.
— Главное, чтобы продюсерам понравилось. Я, что — передаточное звено между творцом и меценатом, паразит. — Мужчина напротив неопределенно повертел в воздухе ладонью и грустно улыбнулся.
— Филипп, не прибедняйся же.
Тот рассмеялся и откинулся назад, демонстрируя Мари гладко выбритый подбородок. "Для своих сорока восьми лет он не плох, ох как не плох. Держит, паршивец, форму... Так, спокойно, соберись. Черт, да что же со мной происходит?! Филипп же мне как... Как кто? Младший брат? Бл*дские гормоны! Все, все, "бл*дские" вычеркиваю..."
— Да, вместе мы заработали достаточно евро, чтобы не прибедняться. Так и чем порадуешь на этот раз? Что там дальше, о чем книга? Завязка, вроде бы есть. Интрига... Не знаю. Ну, что-то, да, несомненно есть — по такому короткому отрывку не скажешь однозначно. Лежит присмерти зажиточная американка, в своем видении прогоняет жнеца смерти и начинает выздоравливать. Ее наследники стараются все же старуху отправить на тот свет, а старуха активно сопротивляется? Шекспировские страсти облаченные в триллер? Ну, да, что-то в этом есть — главная героиня достаточно не стандартная. Или, все же, мистика? Жнец ей вовсе не привиделся, а играет в некую сатанинскую игру и с помощью старухи прибирает под серп все ее семейство. А в конце выясняется, что это сиделка все подстроила — какой-то древний индейский культ муэрте с галлюциногенами, чтобы управлять сознанием жертвы. Конечная цель, чтобы старуха переписала наследство на нее. Да, точно — миссис Возник уже тяготится жизнью, умоляет о смерти, но та все не приходит. И Халия помогает, с условием, что Джессика изменит завещание в ее пользу.
Филипп всегда так делал — накидывал идеи кучей, остановившись на середине текста. Мари однажды его спросила, почему он сам не пишет? Филипп отмахнулся: "Не хватает мне усидчивости. Моя стезя, все же, сводничество тех, кто истории придумывает, с теми, кто ленится или не в состоянии и поэтому рад купить. А фантазия, да, фантазия помогает в сделках." Буйная фантазия Фьюрени не оставляла, порой, и десяти процентов от начальной авторской задумки. Мари, впрочем, раньше не сильно возражала — ей не принципиально было о чем писать. У нее была мечта — стать популярной писательницей. Мечта, с помощью Филиппа, осуществилась. Но в этот раз... В этот раз она не могла уступать — предстоящая книга должна стать последней.
— Я... Гхм... Я не думаю, что история будет слишком мистической или с наворотом интриганства. — Мари посмотрела выше головы своего агента, стараясь отвлечься от блудливых желаний. — Алигер появляется в самом начале и все — исчезает. Не известно, существовал жнец на самом деле или нет, да это и не важно. Важно другое — Джессика начинает молодеть. Ремиссия, так сказать, старости. У нее улучшается зрение, стали расти зубы, волосы приобрели пигментацию, кожа разгладилась...
— Пигментацию? — Филипп дернул щекой — Не вздумай так написать!
— "Ее локоны налились пшеничным цветом"... Не суть. В общем сначала Джессика встала с постели, а через некоторое время вовсе переехала из квартиры Генри на свою ферму. Халия... Халия обычная сиделка, получила расчет и занялась другим пациентом — тоже проходной персонаж. В рассказе важна лишь сама Джессика. Даже ее дети не важны. Она понимает, что нужно их отпустить — дать жить собственными жизнями. Каждый же сам себе судьбу выбирает, поэтому родители часто не довольны своими детьми — они не оправдывают ожиданий. Так и не должны! Но диктат родителей меняет детям судьбы. Ведь если бы не мать, то Сара, возможно, оказалась куда удачливей, а Генри не строил бы карьеру в бизнесе с таким усердием. Да и Клиффорд, возможно, не пошел бы в армию. А Роберт — к проститутке. Чем яснее становился разум Джессики, тем больше она вспоминала, думала и понимала, что жизнь нужно прожить вовсе не так, как она делала — цепляясь мертвой хваткой во все окружающее. Она даже за жнецом не пошла, поскольку цеплялась... За что? Мы лишь гости в этом мире! Но стало происходить ежедневное медленное чудо — Джессика все молодела. Ей ничего не оставалось, как начать новую жизнь. И она постаралась осуществить отложенные ранее мечты: научилась печь тонкие блинчики, вышивать картины нитками, прочитала много книг из своей библиотеки, а фильмы пришлось выкинуть, поскольку пленки размагнитились... Ну и стала путешествовать, чем больше тем дальше. Пока однажды решила вовсе не возвращаться назад. Ей пришлось инсценировать собственную смерть, взять другое имя, переехать в другую страну. Ведь это странно же для родных и друзей — постоянно молодеющая женщина!
— Мари...
— Погоди! Филипп, понимаешь, это история о переосмыслении собственной жизни, о той редкой возможности, когда можно переиграть давние решения. Люди жалеют, что молодость слишком глупа, а старость — слишком немощна. А Джессика в истории обладает жизненным опытом, она может сказать читателям, что же на самом деле важно и как жить не допуская роковых ошибок. Возможно, Господь и сотворил чудо, повернул старость вспять, чтобы она смогла помочь людям посмотреть на свою жизнь с другой стороны...
— И явил новую мессию на Землю! Был плотник, стала фермерша, почему бы и нет. А вот нет! Нет, нет и еще раз нет. Мари, пойми, твою историю, полную размышлений, нельзя продать. Я бы понял, если бы ты затеяла, как Хаббард, новую религию, на подобной авантюре можно заработать, но писать внежанровую философскую тягомотину — уволь. Милая моя, ты же не первый день в нашем бизнесе, должна бы понимать, что продается, а что нет. Дюжина выпущенных нами бестселлеров ничему не научила? Иди на рынок с тем, что жаждет публика. Я понимаю, ты считаешь себя талантливым и успешным писателем, популярным автором, востребованным сценаристом, творцом. И как творец думаешь, что достаточно поработала на публику, привлекла внимание к своему голосу, теперь можно сотворить нечто оригинальное, вне шаблонов. А, знаешь, я не против — твори. Издай книгу за собственный счет. Или вообще — выложи в сеть бесплатно, поскольку это самое разумное. Ведь никто не купит, а если и купят, то единицы. А единицы не окупят сил и времени на создание произведения. Плюс ситуация введет тебя в депрессию, а в ней ты не сможешь написать ничего толкового. Опять расходы. Нет, ты пробуй, пробуй, только до тебя уже пробовали. Да и сюжетец , когда человек живет наоборот, от старости к молодости, уже проскакивал. Не помню названия...
Мари опустила взгляд с Бреда Питта в образе Бенджамина Баттона на Филиппа Фьюрени и отметила про себя с каким-то твердым равнодушием, что все-таки нет, любовник ей требуется помоложе. Бушевавшая страсть неожиданно прошла, накатило разочарование. Агент почувствовал сквознячок, как-то неловко дернул плечом, добавил:
— Да, возможно я сейчас говорю обидные вещи. Но разумные. Успешность — во многом следование правилам, а их нарушение ни к чему хорошему не приведет. Я же о тебе забочусь!
— Да, конечно... Филипп, как ты думаешь, сколько мне лет?
— Кхе. Забываешь, что я видел твой паспорт. Но выглядишь прекрасно, уверяю. И это не пустой комплимент.
— А ведь дело не в пластике или косметике.
— Мари, но все же, съезди на побережье, развейся. У моих знакомых есть пляжный домик на Ривьере, думаю он сейчас свободен... Отдохни недельку, полюбуйся на волны. Сейчас я не смогу получить за твою историю ни у кого аванса. Попробуй отнестись ко всему проще, накропай еще несколько страниц или синопсис...
Писательница улыбнулась холодной скупой улыбкой, решительно встала из кресла, которое показалось ей грязным, произнесла: "хорошо", развернулась на каблуках и направилась к дверям кабинета.
— Мари, воспользуйся моим предложением! Чайки, соленый воздух... Я позвоню, как только все организую..., — неслось ей в спину.
Стеклянная дверь из-за доводчика закрылась мягко. Жаль.
Секретарь Клоди оторвалась от компьютера и вопросительно посмотрела на вышедшую от патрона посетительницу. Та демонстративно швырнула в мусорную корзину свой мобильный коммуникатор и произнесла четко разделяя звонкие слова:
— Передайте Филиппу, что он уволен. О сексе не может идти речи.
Шесть
Больше всего на свете Вероника не любила будильники. Выспаться всласть — вот то немногое, что она требовала безоговорочно от жизни. Можно не доедать, ходить в рванье, пребывать в долгах, но если спать столько, сколько нужно организму, то жить легче. Этой мудрости ее Ба научила, а уж мудрости у Ба не занимать. Вероника приучила близких ее не будить, кроме тех случаев, когда жизни может угрожать опасность. Хорошая звуко— и светоизоляция спальни, отсутствие электронных приборов, понимающие люди рядом — вуаля, почти каждое пробуждение являлось счастливым. Даже следующие за тяжелыми днями, сумасшедшими вечерами и бессонными ночами.
Поэтому сейчас, шлепая босыми ногами по теплым вощеным доскам коридора на кухню, в пижаме, с растрепанными волосами и припухшим ото сна лицом, молодая женщина улыбалась. Вчера же пришлось хоронить отца.
На кухне возле окна стоял Джордж, смотрел задумчиво на пляж и потягивал из кружки кофе.
— Доброе утро, моя радость.
— Уж скорее день, сладкая. Дай поцелую.
— М-м, я не чистила зубы.
— Ну, тогда дай обниму — ты такая со сна милая.
Постояли обнявшись, обмениваясь запахами и теплом друг друга. Посмотрели вместе в окно. Там, за стеклом, разливалась синева неба с океаном, а до синевы простирался почти белый песок. Где-то на полпути от дома до кромки воды темнела маленькая фигурка сидящей девочки.
— Как наше чудовище? — нахмурилась Вероника.
— Хандрит. — Джордж поднес кружку к губам и сделал глоток. Покатал во рту остывший кофе, проглотил, добавил задумчиво — Уже долго, со вчерашнего дня. Ничего не ела, только пила сок и молоко с печеньем. Спать даже не ложилась. Ушла на пляж, села и сидит, смотрит на океан. Говорит, что ей хорошо.
— Ну, это мы еще посмотрим. — Вероника отпрянула от мужа, завозилась с намазыванием бутербродов и приготовлением сладкого чая, накинула халат и направилась к одинокой фигурке.
Когда она подошла, то тень упала рядом с рукой шестилетнего на вид создания, перебирающего пальчиками песок. Девочка медленно повернула голову и посмотрела на Веронику с подносом. Кукольная неподвижность лица первая обращала на себя внимание, следом изумляли внимательные серые глаза, которые, казалось, продавливали наблюдателя тяжелым взглядом. Вероника остановилась, в нерешительности поправила волосы, улыбнулась. Девочка почти не отреагировала, продолжая пересыпать между пальцами песок.
— Садись уж, — наконец произнес странный ребенок и хлопнул ладошкой рядом с собой, — послушаем вместе ворчание волн.
Бренча посудой на подносе Вероника неловко присела, взяла с тарелки бутерброд, протянула ребенку, но та лишь головой мотнула — не хочу.
— Как ты, Ба? — робко спросила Вероника.
— Как я? Хм, хороший вопрос. Как я... — Девочка повернулась вновь к океану, принявшись разглядывать чаек. Вероника подумала, что Ба станет отмалчиваться, но та неожиданно заговорила.
— Я вчера старалась вспомнить. Где бывала, с кем встречалась, твоего отца... В голове какие-то обрывистые моменты прошлого, да и то — не уверена, что они достоверны, как будто бы происходили вовсе не со мной. А может быть и не происходили, может быть это сны, фантазии, сюжеты. Я решила вспомнить свои книги, записи, заметки. Достала. Оказалось, что практически не помню французский язык. Вот так. Решила взять переводные издания. Посмотрела, почитала. Знаешь, малыш, я пролистала их все, те, что на английском. Удивительно, не помню, чтобы я их писала.
Ба замолчала, но не надолго. Ей нужны были паузы, как будто бы она вспоминала слова.
— На свете не так уж много вещей, которые можно назвать вечными. И почти все сейчас здесь. Вода. Она всякий раз разная, но вечная. Форму меняет, но не исчезает. Ее можно слушать, слушать, слушать — не надоедает. Воздух, образующий небо. Песок и камни. Еще огонь. Они меняют формы, но... Они были, есть и будут. Еще время... Не знаю, может быть я стала такой же как они? Вечной? Постоянно меняющей форму? Но ведь это не правильно! Люди не такие, как стихии. Стихии однородны, целостны, а какая же в людях целостность? Я прожила сто сорок шесть лет и, возможно, через шесть лет превращусь в эмбриона. Или процесс вновь обратится вспять: стану старше, потом и вовсе состарюсь, почти как нормальная. Какая-то нелепость. Тело, разум и душа — единый организм, симбиоз. Но тело постоянно меняется, разум постоянно меняется, а душа... Что она? Просто энергия заставляющая быть живым? Ведь сколько личностей я уже сменила, сколько жизней прожила! Память уходит, все забывается... Так что же остается? Какой смысл для меня в вечности? Это не правильно — хоронить внуков, при том не в состоянии вспомнить их лиц. Нашла дневниковые записи — оказывается я сильно любила Сэма. А не помню... Химия тела вновь заставляет меня все забыть. Потом и читать, потом и говорить. Уже сейчас напрягаюсь, но не понимаю вещей в которых когда-то прекрасно разбиралась. Секс, например... Мы все рабы тела, его развития и угасания. Зачем нужна такая вечность? Вечность рабства! Мука...
— Ба, все в порядке, — Вероника наклонилась и накрыла своей ладонью маленькую ручку пересыпающую песок, — я рядом. Ты не одна. Я буду с тобой, чтобы не произошло, до конца. А если вновь вырастешь — родишь дочку. Представляешь — моя бабушка будет младше меня. Вновь узнаешь, что такое секс, а уж опыта, думаю, тебе не занимать. Там же разум не нужен!
На серьезном кукольном личике впервые проскользнула улыбка.
— Ну, вот, видишь, всегда есть повод улыбнуться. — Вероника протянула Ба тарелку — Съешь бутерброд.
— Малыш, эту еду невозможно есть. Ветер, песок... — Ба рассмеялась — Ох и глупая же ты у меня! А все оптимисты глупые. Вот скажи, что самое противное на свете?
— Будильники, ясное дело.
— Нет, подгузники! Ну, ничего, скоро узнаешь...
Ноль
Крик младенца резко прервался и утонул в паузе голографического воспроизведения. Глаза-щелочки полные слез, судорожно стиснутые кулачки, зев беззубого рта...
— В данный период времени объект готов к реверсу. Личность почти стерта, душа очищена, тело лишено особых отметин... И я бы даже сказал, что это совершенно новый человек! Знаешь, чем дольше наблюдаю, тем больше происходящее мне по нраву!
Самаэль обернулся к собеседнику, взял распечатку и потряс листками:
— Ты только взгляни на выкладки! Общая экономия ресурсов оценивается в девяносто восемь процентов! Для одной особи! А если транспонировать результаты на группу — результативность окажется выше. Падает загруженность жнецов, количество неуспокоенных так же резко снижается...
— Иеремия остается не у дел...
— Да хоть бы и так! Нет, я понимаю, что Михаилу очень хочется помахать мечишком при Армагеддоне, но конец оперы опять откладывается, а механизм давно жрет общие ресурсы сверх расчетных. Даже две мировых войны не решили проблему перенаселения: человечество усиленно перетаскивает на себя объем Сосуда Душ. Уриил, ну будь же хоть ты благоразумней — Серединная Реальность теряет биосферу из-за людей! Но ведь и не одна она! Дисбаланс между количеством грешников и праведников заставляет моих демонов выкладываться сверх всяких норм, в то время как ангелы плюют от скуки с небес!
— Переходят к Гавриилу, в хранители, — задумчиво отмахнулся Уриил, — не в этом дело.
— А в чем ?! — Самаэль бросил листки на стол и те заскользили по гладкой прозрачной поверхности, провожаемые взглядом алых глаз посетителя.
Зрелище встречи двух архангелов могло бы показаться случайному наблюдателю из Серединной Реальности бредом агонизирующего сознания евангелиста. Уриил, властитель светил, имел антрацитового цвета кожу с золотыми прожилками вен, кроваво-красные глаза и полное отсутствие растительности на голове. Его собрат, Самаэль, напротив, лучился ослепительным белым сиянием, которое, тем не менее, создавало вокруг него настолько глубокие тени, что те казались дырами. Седая шевелюра ниспадала длинными прядями на лицо с голубыми льдинками глаз, отчего черные полоски теней волос превращали лик в подвижную зебрану. Тела же обоих скрывала зеркальная ткань одежды довольно свободного покроя. Кабинет, в котором архангелы заседали, убранством мог напомнить смертному вполне привычный хай-тек, разве что стены состояли из материала схожего с молочно-матовым уплотненным туманом. Но именно сочетание из привычно-непривычных человеку элементов и кричало о бредовой агонии.
— Сводки, конечно, хорошо, — продолжил после недолгой паузы Уриил, — и я даже прекрасно знаю к чему ты сведешь. Модель устарела, Чистилище с Эдемом уже никому не нужны, мировой порядок давно уже не тот...
Самаэль развел руки в сторону:
— Воистину так...
— Возможно, что и так! — поднял палец Уриил, делая ударение на первом слове. А затем менее громко повторил:
— Возможно... Вопрос сейчас в другом — санкции и последствия.
— Какие, к Дьяволу, санкции?
— Пока, что не к тебе. Я задам прямой вопрос, надеясь на прямой ответ — жнец исполнил твою волю?
Самаэль не спешил отвечать. Он откинулся на высокую спинку кресла, стряхнул волосы со лба.
— Система не страдает от единичного эксперимента...
— Прямой ответ!
— ... но система всегда сбоит. Это встроено в ее структуру и именно на отслеживание сбоев мы и поставлены. Каждый из них несет в себе рациональное зерно и может быть расценен, как...
— Да, знаю, божье попущение. Именно им ты и прикрывался, когда скормил людям плоды Познания — Пандемоний тебе в подарок. Шутку, что Великую Мать люди считают седым старцем со светящейся лысиной на облаке, думаю, она по достоинству оценила. Хотя... Воспроизведи момент со жнецом, будь так добр.
Самаэль покривился, но голографический экран оживил. Койка с лежащей старухой, перед койкой фигура в мешковатом сером деловом костюме. "Тьфу!" Меткий плевок. "Миссис Возник, подождите! Я просто следую протоколу!"" Изыди, демон! А-ааа!!!" Ответный плевок на ковер. "Да пошла ты сама, старая карга..." Пауза — жнец, уходящий в стену. Молчание. В воздухе кабинета витало то, что Уриил наконец негромко озвучил:
— Жнец не может иметь своей воли. Он даже не сущность, а функция. Всадники, конечно, формально подчинены тебе, но мы оба знаем — то, что древнее нас, может быть и неподконтрольно. Вот только Всадники, функциями которых являются жнецы, единично и избирательно не работают. Ты тут мне графики рисуешь, презентацию делаешь, а ведь воли-то своей жнецу не выказывал. Прикрываешься, глаза отводишь... Нет, я понимаю, ты исследовал феномен, прикинул возможности и последствия. Думаю, что и к Всадникам присмотрелся, и жнеца обследовал вдоль и поперек...
— Его нет. — тихо произнес Самаэль.
— Что?
— Жнеца Алигера не существует. — Повторил седой архангел и улыбнулся. — Она придумала его, чтобы плюнуть в лицо смерти.
Вновь разразилось молчание, на сей раз затяжное. Видимо Самаэль задел управление голопроектором, поскольку изображение стало статичными фрагментами пролистывать бытие реверсины.
Пропалывает грядки на ферме, видна лишь филейная часть туго обтянутая джинсами. Вылезает пьяная из автомобиля, разбито уткнувшегося в покосившийся фонарь. Задумчиво читает, сидя на унитазе, дамский роман. В свадебном платье целует мужа. Болтает в парикмахерском кресле по телефону, а волосы ее покрашены в ультрамарин. Рожает первенца. В темных очках плачет на похоронах. Пинает в зад какого-то нерадивого рабочего на ферме. Сидя на унитазе задумчиво пишет роман. С мукой на лице печет блинчики. Уплетает гамбургер, а по запястью стекает кетчуп...
Времена, события, возрасты и сцены хаотично сменяют друг друга, а архангелы все смотрят и смотрят, не в силах прервать калейдоскоп жизни.
— Великая мать! — только и может прошептать Уриил. И не понятно, ругается или констатирует факт. Самаэль же улыбается. Ехидно так — скорее всего что-то задумал. Мари бы написала — "бл*дски"...
Шесть
Соленый упругий ветер взъерошил волосы на голове мужчины и заставил того зажмуриться. Ветер нес с собой пляжный песок: тот скрипел на зубах, выбивал слезы из глаз, стряхивал с сигары горячий искрящийся пепел. На горизонте сгущались тучи — надвигался шторм. Но мужчина упрямо сидел на дюне и не собирался никуда уходить: он приглядывал за играющими на пляже детьми, мальчиком и девочкой лет шести. А те не замечали ни только наблюдателя, но и надвигающуюся бурю. Впрочем, мужчину все равно никто не мог бы заметить, его, как бы, и не существовало.
Он даже был бы рад, если бы его действительно не существовало, но вон та шестилетняя соплюха, строящая с, как она считала, своим братом огромный песчаный замок на берегу, однажды его придумала и он стал собой — самым могущественным и осведомленным существом Вселенной. Если бы кто-то удосужился бы что-то спросить — мужчина всегда знал ответ. И не мудрено — мужчина являлся воплощенным хаосом, а именно хаос знал все обо всем, что невыносимо скучно. Если вы знаете все обо всем, пропадает смысл бытия, да и вообще смысл чего-либо. Но однажды появилась Великая Мать — существо, которое начало фантазировать. Оно придумало Землю, космос и звезды, океан и пляжи на берегах, леса, реки и облака, и даже Луну, которая всегда повернута только одной стороной к Земле — вот такая прихоть. Причину своей прихоти существо забыло. Вообще, отличительной особенностью существа была способность забывать. И даже воплотив в реальность сам хаос и назвав его Алигером, существо позже о нем не помнило. Но Алигер, увы, не мог забыть Великую Мать, как и ничто из ее творений. Именно поэтому ему приходилось постоянно приглядывать за забывчивой фантазеркой — а кому еще быть хранителем бога, как не Смерти.
Вероника вышла на террасу дома и стала звать детей.
— Ну наконец-то проснулась... — Ворчливо пробормотал Алигер и сплюнул на песок сигарный окурок. Мать придумала свою новую опекуншу и по совместительству внучку жуткой соней. Заботливой и доброй, но соней. А кто без недостатков? Взять, хотя бы его, Алигера — имел слабость к кубинскому крепкому табаку. Причин на то не существовало, но так придумала Мать, а потом забыла почему.
Алигер вздохнул, вновь посмотрел на темнеющее небо и подумал о людях, что потеряют завтра кров, утонут в подвалах и будут спасаться от сошедшего селя на крышах. Они станут молиться, взывать к небесам, к мудрому и любящему богу... А бог, между тем, примется рядом с ними хлопать испуганно серыми глазками полными слез. И никогда не сможет ответить на вопрос "почему". Могла бы, тогда и не было ничего.
Иронично.