Трилемма Бострома

 

Часть I. Nigredo

 

— Все-таки я довел эту мысль до конца! — рявкнул Михал`Иваныч, для пущей убедительности стукнув кулаком по столу Малхова.

Малхов, мирно перебиравший бумаги, вздрогнул и поднял взгляд на старшего коллегу.

— Какую мысль?

— Про трилемму Бострома.

— А, и что же? — оживился Малхов.

Михал`Иваныч пододвинул стул и присел:

— Рассуждаем так. Пусть человечеству отведено существовать миллиард лет.

— Допущение номер раз.

— Да. И пусть через, скажем, миллион лет люди научатся имитировать реальность с приличной точностью.

— Допущение два.

— Ты это, лучше считай про себя, — чуть нахмурился коллега, — А то я нить теряю. Вот, сконструируют они виртуальную реальность, им же интересно, как мы живем. Запустят автомат. Пройдет еще миллион лет. В автомате запустят свою виртуальную реальность. Или они там снаружи заново начнут. Через миллион лет еще, и так далее. Получается... миллиард делить...

— Тысяча.

— Да. Тысяча временных промежутков. Мы сейчас реальность имитировать не умеем. Стало быть, мы живем либо на первом промежутке, либо в виртуальной реальности. Но вероятность попасть в этот первый промежуток — один шанс из тысячи. Стало быть, получаем девятьсот девяносто девять шансов из тысячи, что мы живем в иллюзии. Так?

— Ну, — Малхов откинулся на спинку кресла под волчьим взглядом коллеги, — Допущений много, но да, вроде получается: либо цивилизация скоро загнется, либо им неинтересно имитировать реальность, либо мы в иллюзии. Трилемма Бострома, как ни крути. Если только имитация вообще возможна.

— Я искал в Интернете, — торжествующе ответил Михал`Иваныч, — Говорят, если идти дальше такими же темпами, через тысячу лет выйдем на нужный уровень технологий. Я с миллионом перестраховался. Да и мы можем жить не миллиард лет, а уж не меньше пятнадцати миллиардов — это если Вселенная схлопывается.

— Ну, эффектно, да, — согласился Малхов, уже несколько утомленный обилием непроверяемой информации из Интернета, — Но, честно говоря, какая разница, реальность это или нет? Главное, что для нас это реальность.

— Ну, разница все же есть, — возразил Михал`Иваныч. — Если это только иллюзия, то ей может кто-то управлять. Кто-то может вмешаться.

— А вот и проверим, — ответил Малхов решительно, и подвинул поближе чистый лист бумаги.

Сделанная четким каллиграфическим подчерком записка гласила: "О сильномогучие, предопределившие судьбы, отзовитесь! Имейте совесть". Записка была пришпилена к календарю на стене рядом со столом Малахова.

Тут коллеги заметили строгий взгляд заглянувшего начальства и поспешили каждый по своим делам.

***

По случаю надвигающегося Дня Шефа Михал`Иваныч вечером 15 октября закончил пораньше и пошел закупаться. Малхов тоже собирался уходить, когда вдруг заметил, что прицепленный к календарю лист выглядит как-то не так. Хватило одного взгляда. Вмиг задрожавшими руками Малхов сорвал лист и разглядел его внимательнее. Сомнений быть не могло. Незнакомый почерк любезно сообщил: "Есть тут кое-кто, кто все (ну, почти) предопределил. Хотите свидеться? Ждем с оказией".

Малхов раскрыл окно и закурил. Внизу, под тусклым оранжевым светом фонарей, восточный человек сгребал листья к призрачно мерцающему огню. Малхов выпустил облачко дыма, и в ту же секунду резкий порыв ветра выхватил из его рук бумагу с бесценной записью. Кружась и переливаясь в свете фонарей, она упала как раз в кучу листьев и занялась — Малхов почувствовал ледяной укол в сердце. Восточный человек задумчиво смотрел на огонь, его лицо — теперь чуть лучше видное, — напоминало азиатскую версию портрета Кеплера из музея Пулковской обсерватории.

Итак они, — кто бы они ни были, — ответили. Ответили ему, Малхову! И что дальше? Он не может быть первым на этом пути, ведь это даже не он разобрался с трилеммой Бострома, он вообще никто... Кто-то до него, кто говорил о загадочном и непостижимом, наверняка уже имел дело с ними. Надо все это изучить. Надо тщательно все обдумать, прежде чем выступать. Он потерял единственное вещественное доказательство, и теперь ему не поверят без серьезных улик. В конце концов, скажут, тебя разыграли. А вдруг и правда? Но нет, Михал`Иваныч уходил всегда раньше Малхова, да и не стал бы он...

Прошло больше полугода. Малхов каждый вечер проводил, обложившись со всех сторон книгами, о существовании которых раньше даже не подозревал, и читая до тех пор, пока буквы не начинали плыть перед глазами.

По ночам ему являлся царь Индо-греческий, именем Гермей, который готов был примкнуть к созданию Кушанской империи, если только китайский генерал Вэнь Чжун сдержит свое слово. Малхов спрашивал царя, как жить дальше, а тот отвечал, что только участвующий в мистериях Диониса и чтущий Зевса и Гермеса Психопомпа может достигнуть просветления и стать великим Буддой, чтобы оставить этот мир, который есть одна только пустота на свету. Малхов спрашивал о свете, и царь посылал его в союзные земли Империи Маурьев, и он смотрел на Кандагарский камень, где на греческом и арамейском были написаны законы Ашоки. А потом буква "хей" из первой строки начинала расти, там открывался ход, и к нему являлись духи Фаддеева-Попова. Малхова увлекали в темные бездны вселенной, и они, словно виндсерфингеры, скользили по гребню тахионных волн, выходя в области инфляционного расширения вселенной, где вещество сталкивалось с антивеществом в чудовищном водопаде, шириной в миллиарды расстояний между нашей Галктикой и Туманностью Андромеды и глубины еще большей. Сила, толкавшая потоки вниз, порождалась великим давлением света; и никто не мог пройти на ту сторону отсюда, и с той стороны никто не мог выйти, пока не побеждал давления света. А свет порождал не кто иной, как Ллеу Ллоу Гриффетс, со своими друидами пировавший во дворце, укрепленном над водопадом, и солнечный бог ликовал, ибо он есть побеждающий, победоносный, торжествующий.

***

Есть только один день в году, когда силы Тьмы вспоминают о своих победах над силами Света, день, в который сейчас отмечают Хеллоуин, а древние кельты праздновали Самхайн, вспоминая, как князь Дифеда, нареченный брат Владки Мрака, побил палками пойманного в мешок воспитанника солнечного бога Ллеу.

Малхов ждал этого дня с нетерпением, ощущая, что плотина неприступного света, отделяющая его от реального мира, слабеет с каждым днем. Он купил билет на самолет, чтобы рвануть на неделю в Афганистан — встречать Самхайн на развалинах Сур-Хотала, древнего храма света, где сходились линии историй, показанных ему царем Гермеем.

Почти автоматически он ходил на работу и даже попросил дать ему отпуск, хотя это все казалось таким неважным... И начальство это заметило, и спросило, не складывается ли у Малхова впечатления, что он и без всякого отпуска ничего не делает.

— Ну-у, э, видите ли, Иммануил Кайсарович… — начал Малхов.

— Милый, милый Петр Ильич, — воскликнул в ответ начальник. — Вы знаете мое к вам отношение, но в последнее время вы как будто стали …э… не от мира сего. Знаете что, ступайте. Я же тоже человек, я понимаю, вам надо найти себя. И когда вы вернетесь, мы постараемся вместе найти такую работу, какая была бы вам по вкусу.

Такой уж он был, Седой Кайсарович. Иногда его речи казались почти сумасшедшими, но руку на пульсе он держал всегда.

Афганские трудности показались Малхову несущественными по сравнению с предстоящим деланием. Вечером тридцать первого Малхов посетил развалины Сур Хотала с последней группой туристов на сегодня. Он отделился толпы и уселся в зарослях около почти разрушенного храма, сам не зная, чего ждет, но ощущая, как происходит нечто волшебное.

Проходил час за часом, Малхов зябко кутался, но продолжал наблюдать за Сур Хоталом, и наконец его терпение было вознаграждено. Посреди камней зажегся огонек. Человек в облачении зороастрийского мобеда воздел руки над древним алтарем, устремив взор на пляшущие язычки огня. Чем-то он напомнил Малхову восточного человека, сгребавшего листья у них во дворе.

С трудом разогнув затекшие ноги, русский гость поспешил к развалинам. Служитель с испугом уставился в темноту, видимо, ожидая менее приятных визитеров. Малхов подходил ближе, не в силах оторвать взгляда от творящегося за алтарем. Он думал, что лицо жреца будет семитским, но нет — такое же лицо, как у него самого. Наконец Малхов остановился на границе круга света и тьмы. А затем резко шагнул и склонился над огнем.

Что-то воскликнул мобед, но Малхов его не расслышал, да и не собирался слушать. Он поднимал взгляд, запрокидывая голову все выше и выше, уносясь за кружащимся пламенем. А затем оно подхватило его, и потянуло вверх — с силой, но все же недостаточно мощно. Нужно было принять его внутрь. Малхов закричал, огонь потек по его гортани, выжигая изнутри все его тело — а в то же время сохраняя все неповрежденным; огонь оказался неожиданно прохладным...

Вода. Это была теплая горькая вода. Мрак медленно расступался, глаза с трудом привыкали к необычному освещению. Все тело словно чесалось изнутри, но каждый глоток растекался по жилам нежной теплотой, успокаивая тело, пока неприятные ощущения не прекратились вовсе.

Малхов видел выходящую из фокуса зрения громадную чашу из пестрой раковины наутилуса, опутанной золотом: золотая сеть переходила в странную ручку, напоминавшую скульптуру медузы.

— Turritopsis nutricula, — произнес голос. — Основание чаши — изображение этого чудесного существа в масштабе двадцать к одному.

Глаза Малхова наконец привыкли к необычному сиянию вокруг, он смог пошевелиться, до сих пор чувствуя себя странно скованно, и, наконец, повернул шею к источнику звука.

Человек в черно-золотом камзоле отставил наутилусовую чашу в сторону и задумчиво сказал:

— Горька вода страданий, но на дне сосуда нас ждет солнечный зайчик истины. Мы выпиваем воду, чтобы добраться до него, но когда вода выпита, он исчезает — солнечный зайчик не может существовать без бликуюшей воды. Так и тут — мы видим истину за страданиями, но истина не за ними — она в них.

Он говорил определенно не на русском языке, но Малхов понимал. Словно скрипачи играли у него в голове на нервных цепочках мозга по нотам, которые диктовал незнакомец, так что Малхов мог ощутить во всей полноте каждое слово.

Только теперь работнику фирмы удалось как следует разглядеть говорящего с ним. Седые волосы до плеч, бледное, чистое сильно удлиненное лицо, темные, почти черные глаза. В облике человека жило торжественное благородство; в древние времена он мог бы читать Авесту для посвященных, возглашая с должной силой слова на забытом языке.

— Кто вы? — спросил Малхов, так и не найдя вопрос получше.

Голос прозвучал не то, чтобы слабо... он скорее как будто вообще не прозвучал. Такое ощущение бывает, когда говоришь в толпе и сам себя не слышишь. Но незнакомец услышал и понял:

— Я Пвилл, князь земли Дифеда. А разве вы не меня искали?

— Вас, конечно, только... Это — настоящий мир? Где я?

— Вы там, куда хотели попасть. Это Зеленая Земля, и да, по крайней мере, насколько я могу судить, это настоящий мир.

— А мой мир? Мир, где я жил? Что с ним?

Князь Пвилл вздохнул.

— Он здесь... Все еще где-то здесь.

— Где-то? — Малхов растерялся. — Что вы имеете в виду?

— Мы его потеряли. Нет, не так. Его украли... Хотя так тоже не пойдет. Что же, начну с начала.

Малхов устроился поудобнее. В комнату проникли первые солнечные лучи, заиграв на подлокотниках кресел.

 

Часть II. Albedo

 

— Зеленой Землей всегда управляли чародеи. Не всегда это было мирное правление; точнее сказать, мир царил на этой земле очень редко. Тридцать тысяч лет назад владеющие магией впервые объединились для того, чтобы прекратить войны и распри. Так был созван и основан Первый Круг Чародеев, называемый еще Кругом Волшебников. Этот Круг управлял чародейскими делами тысячелетиями, а потом распался. Волшебники разделились на Судей и Странников — первые хотели судить и править, вторые же хотели сами искать свой путь, удаляясь от низменных сфер. Все кружилось в неустойчивом состоянии несколько тысяч лет, а потом грянула битва. После нее уцелевшие собрали Второй Круг Чародеев, называемый еще Кругом Друидов. Друиды были великим священным братством; но неизмеримой силы восстание погубило их... почти всех. Это было пять тысяч лет назад.

Времена могущества друидов простирались на мириады веков. Никто, в общем, не знал, как управиться без них. Мир скатился в безвластие. Из мглы забвения вынырнули былые Судьи и Странники — они оформились в два Ордена, Тьмы и Света. Маги Тьмы поставили на первое место справедливость, карающую руку воздаяния. Нужен интеллект и чувство баланса, чтобы не впасть в одержимость при таком способе правления; как выяснилось позднее, не все обладали требовавшимися качествами. Маги Света правили, исходя из соображений человеческого идеала в целом; человечность, отеческую привязанность и сыновний долг они сделали своими знаменами. Борьба между ними была долгой и упорной, но сама эта борьба стала частью постоянного и вечного в мире, гарантом размеренности всех случающихся перемен. В этой борьбе выковывались люди, сильные духом и достаточно способные, чтобы противостоять хаосу и распаду. Казалось, эти битвы между двумя Орденами будут вечны. Но двадцать лет назад великий Светлый маг, Гвидеон Сердцеведец, возглавил Орден Света и заставил отступить Орден Тьмы. Сильно, сильно отступить...

Однако Гвидеон не попытался уничтожить нас. Он вызвал из глубин леса Эмриса Вирта, последнего друида. Это был единственный из друидов, овладевший тайной Волшебного Сна, в котором он и прождал тысячи лет — пока его время не пришло. По совету Эмриса Вирта Гвидеон объявил себя правителем и созвал Третий Круг Чародеев. В него вошли и Орден Света, и Орден Тьмы. Круг получил название Круга Магов. Война окончилась, настало время мира. Но! При этом прекратились и те военные стычки, которые для целых поколений магов были стимулом к совершенствованию. Нужна была школа магов — и Эмрис Вирт создал ее. Из пришедшего ему в голову за тысячелетия снов, призвав все свое великое чародейское искусство, Вирт создал иллюзорный мир. Мир, существовавший в его голове, но которому сила друидов дала пусть призрачную, но жизнь. Мир этот был первоначально населен порождениями воображения Вирта, а затем он стал посылать туда наших юношей на обучение. Молодой чародей ложился спать, выпив особую микстуру, а просыпался уже внутри иллюзорного мира Вирта, чтобы явить в нем мужество и мудрость, и, пройдя необходимые испытания, вернуться... до следующего раза.

— Вы хотите сказать, — возбужденно выкрикнул Малхов, — что я такой молодой чародей?

Князь Пвилл с жалостью посмотрел на собеседника:

— Нет-нет. Вы — коренной житель того мира. Вы вызваны сюда моей собственной магией, и это было непросто сделать, потому что мир видений Эмриса для нас почти недоступен. Тот порядок, о котором я вам рассказывал, не поддерживается последние семь лет. Семь лет по нашему счету, то есть около семисот лет по времени вашего мира.

— Что случилось?

— В Ордене Тьмы всегда была группа магов, которых интересовали возможности управления миром с помощью рецептов, черномагических ритуалов, меняющих сразу весь мир. Это далеко от наших прямых целей, которые никогда не предполагали губительного или вообще сколько-нибудь значительного влияния на окружающую среду. Но кое-кто из магов пытался замахнуться на радикальное изменение мира, а для этого им нужны были инструменты, которых в нормальных условиях пришлось бы ждать веками. Они решили не ждать. Группа магов во главе с Магистрами Айзеком Алхимиком, Йоханом Астрологом и Магистром Альбертом устроила ловушку и заточила Эмриса Вирта в склеп в колдовской гробнице Эдиакара. Одновременно их сторонники выкрали магический ключ, дающий вход в ваш мир, и бежали.

Мы в мгновение ока остались ни с чем. Эмрис владел тайнами Волшебного Сна, так что он не умер, — но для нас все равно, что умер, оставшись заточенным в склепе. О том, что творилось у отколовшихся магов, мы узнали позже. Магистры Айзек и Альберт вмешались в ход событий в вашем, иллюзорном мире, установив там с помощью заклятий свои законы. Они перестроили ваш мир — аккуратно, но так, чтобы направить в нужную им сторону. Ваш мир менялся быстрее нашего, они задали направление этих изменений. Достижения в сфере техники, совершенные вами, они перенесли в этот мир. В Зеленой Земле техника работает хуже, чем у вас, но им хватает. Они укрепились в Северных Горах и собирают там свои силы. Война уже идет, но пока не прямыми путями. Однако если все будет идти так, как идет, вскоре их техномагическая сила просто сотрет нас с лица земли.

Третий Круг за последний год написал заклятье, которое может разрушить крышку склепа Эмриса. Но увы — только изнутри! И вот...

Князь Пвилл внимательно посмотрел на Малхова.

— Я призвал вас как ключ к победе в этой великой войне. Я прошу, чтобы вы отправились со мной к склепу Эмриса Вирта. Вас держит в этом мире сила моей зачарованной воды, но она выдыхается. Скоро вы станете почти призраком. Тогда вы сможете пройти под крышку склепа. Вы — часть личности Вирта, вам удастся войти в его разум. Там вы произнесете заклятье, которое я вам дам, и с помощью силы, живущей в теле друида, разрушите гробницу.

— А потом?

— Зачарованная вода постепенно перестанет действовать. Вы покинете этот мир и вернетесь в свой родной. А здесь, в мире Зеленой Страны, Эмрис Вирт уснет — но уже не в склепе, а в пределах нашей досягаемости. Гвидион знает, как пробудить его. Как только это случится, Вирт вернет ваш мир в свою власть. И тогда он найдет способ отблагодарить вас за сделанное — ваш мир, как-никак, лишь его воображение. А здесь мы одержим победу над Айзеком, Альбертом и их присными.

Малхов вздохнул.

— Значит, мне придется произносить заклятье? А оно действительно сработает?

Князь Пвилл хищно усмехнулся, и как-то сразу стало понятно, что он — маг Тьмы:

— Скорее всего. Даже почти наверняка.

***

Они шли по коридорам княжеского замка. Малхов плохо их запомнил, ему было трудно воспринимать мир Зеленой Страны — каждая вещь, каждый звук, каждый блик заполнял его сознание целиком, ему никак не удавалось охватить общую панораму, как будто этот мир был слишком велик, чтобы уложиться в его разуме. Только отдельные детали: вот промелькнул герб Дифеда — осьминог, обвивающий камбалу, лежащую на зеркальной поверхности; мраморные колонны, позолота, картины в стиле Каспара Фридриха, молчаливые стражи в изящных черных камзолах с позументами, проносящиеся туда-сюда с озабоченным видом слуги.

И глаза, глаза... Это было... как для человека, который всю жизнь прожил среди черноглазых, увидеть и голубые глаза, и зеленые, и серые. Очи здешних обитателей лучились странным огнистым сиянием, которое встречалось и в иллюзорном мире, но там оно было однообразным, размеренным — очевидно, отражая характер самого Эмриса Вирта, — а здесь поражало многообразием пульса света и буйством переливов.

Они вышли во внешний двор, полный зеленого цвета листвы и синевы небес. Растений Малхов не узнавал. Князь Пвилл торопливо накинул тяжелый черный плащ, расшитый золотыми колдовскими знаками. Словно из ничего возникла карета без лошадей и возниц, которую Малхов не успел рассмотреть. Его только поразило, что в карете были хрустальные окна.

— Давайте я попробую свести риск к минимуму, — сказал князь, усаживаясь поудобнее.

Сидевший напротив Малхов осторожно кивнул.

— Вам потребуется произнести заклинание. Я думаю, что, скорее всего, вам будут нужны только ключевые идеи, остальное сила Эмриса сделает сама. Но на всякий случай вам лучше выучить и полный текст. Слушайте и запоминайте...

Они ехали дальше, иногда Малхов по желанию князя-Магистра повторял чародейские слова. В остальное время он глядел на зеленые, залитые солнцем луга, и размышлял. Мимо промелькнул жующий траву заяц, сверкнув то ли когтями, то ли -может ли это быть? — крохотными копытцами. Ленты рек, обрамленные склонившимися ивами, сменялись лощинами, заросшими орешником. Впереди стеной поднимались тонувшие в сизой дымке древние леса.

Мысли Малхова, тем временем, шли странным извилистым путем. Сначала он подумал, что мир, в котором он прожил всю жизнь, хоть и иллюзорный, все же не нуждается в Эмрисе Вирте для своего существования. Техномаги поддерживают его таким, каким к нему Малхов привык, и еще большой вопрос, сделает ли друид жизнь лучше. Семьсот лет назад не то, чтобы был сплошной праздник. С другой стороны. Он, Малхов, ведь вселится в тело создателя мира! Что ему стоит немножко подправить этот мир самому — отблагодарит ли его Эмрис Вирт или забудет, это еще неизвестно, мало кто склонен говорить спасибо собственным сновидениям. Надо быть хозяином своей судьбы. Что же, можно вселиться в тело Эмриса, изменить свою жизнь там, в иллюзорном мире, а потом... Пусть создатель спит и дальше, пусть не подозревает, что кто-то гостил в его разуме.

Нет!

Или....

— Вы, конечно, вообще не обязаны верить мне, — легко сказал Пвилл. — Я хочу сделать по ходу движения одну остановку, чтобы вы сами увидели...

Малхов ахнул. Дорога повернула, и перед ним открылся широкий луг, на котором возвышался город. Сияющий город на горе. Вернее, даже не на горе, он словно и был горой, застывшим мерцанием водопадов света. Разноцветное сияние поднималось над городом, он весь был наполнен жизнью, пульсировал ею в каждой черте, в каждом архитектурном решении.

— Светлоречье, — проворчал князь. — Столица земель Ордена Света. Город виден почти отовсюду в их владениях, на самом деле отсюда до него полдня пути — на моей карете, я имею в виду. Я хотел бы, чтобы вы отправились туда, чтобы поняли, за что мы воюем. Конечно, можно просто поговорить с людьми, с кем-то вроде того старика с палкой, что идет по дороге перед нами. Но на это уйдет много времени. Лучше вам самому все увидеть. Я мог бы пустить пыль в глаза в землях Ордена Тьмы, но не там, так что вы узрите Светлоречье как оно есть. Встретите коллегу Гвидеона, вам понравится.

— Гвидеона Сердцеведца...

— Да.

— А нужно ли это? Сомневаюсь, что маги Света одобряют планы с участием призраков.

Князь Пвилл напряженно улыбнулся, и Малхов понял, что попал в точку.

— Я верю вам. Ну то есть, конечно, может быть, на самом деле я в сумасшедшем доме, а все это мне только кажется, но мне не нужно видеть Светлоречье, чтобы решиться. Только освобождение Вирта покажет, что наш мир действительно управляем кем-то — когда он сдержит ваше слово и отблагодарит меня за помощь.

Князь Пвилл ничего не ответил, только пробормотал заклинание, и карета изменила ход. Теперь они проезжали мимо Светлоречья. Малхов почувствовал, что ему надо как-то объясниться:

— Не хочу видеть прекрасные города, в которых все равно больше мне никогда не побывать. Ведь зачарованная вода не может удержать меня тут надолго?

— Увы, — подтвердил Пвилл. — Она действует дня полтора, не больше.

— Проверяли? Здесь, стало быть, уже были другие... обитатели нашего мира?

— Изредка.

— Оттуда и наши мифы, и легенды, и рассказы про... про вас.

— Нет, скорее мифы и легенды — от наших учеников, которые отправлялись путешествовать в ваш мир. Людям свойственно чувствовать стоящую за их историями реальность. Хотя, конечно, много и выдумано. Моей женой, например, называли Рианнон, достопочтенную супругу Магистра Мак Ллира.

— О! — Малхов задумался. — Извините за нескромный вопрос, но, стало быть, у вас нет и сына — я слышал, — по имени Придери?

— Что? Нет, у меня нет детей.

— А я помню строчки из древней баллады про великого бойца Тьмы Придери, в котором течет кровь Пвилла.

— Увы, — сухо сказал князь, и Малхов смешался.

***

Поля сменились диковатым лесом. За последние годы здесь явно проложили несколько новых дорог, но в целом места оставались глухими и необжитыми. Они проезжали мимо каких-то разрушенных зданий из желто-белого песчаника, контрастирующего с прохладным лесным сумраком.

Малхов некоторое время изучал странно переливающиеся в хрустальном окне отражения — он словно перетекал в князя Пвилла. Неожиданно Малхов сообразил, что это значит — он действительно теряет реальность, превращаясь в привидение, и хрусталь уже не торопился его отражать.

Карета резко встала. Пвилл открыл двери, и нежный прохладный ветер пролетел внутрь.

— Сады Эдиакара, — глухо пояснил Пвилл. — Средоточие древней магии, прародина человечества.

Малхов чувствовал живущую тут силу, которая вибрировала в воздухе словно раскатами неслышимого грома. Она была очень древней, очень спокойной, грозной — но не угрожающей, величественной — но уютной, вечной — но чистой и свежей. Обитатель иллюзии так погрузился в себя, что не сразу заметил стоящую всего в нескольких шагах костяного цвета пирамиду, возвышающуюся над тисовой рощей.

— Садов уже давно нет, конечно, — тихо сказал князь Дифеда. — Это все было построено еще Первым Кругом. Друиды не воздвигали залов, они жили в единении с природой, и все их алтари были уничтожены давным-давно еще в дни Великого Мятежа. Скалу Восходов, место, где друиды собирались в равноденствия, разбили в пыль. А от волшебников кое-что осталось, и Пирамида Сердцевины — самое значительное из их наследия. Когда Третий Круг был созван, его собрали здесь. Здесь никакое зло не угрожает человеку, кроме того, что он взял с собой. Пойдем.

Они пошли. Малхов молчал, подавленный могуществом обитающей здесь силы. Стены пирамиды казались гладкими и ровными, и кажется, их пытались привести в порядок последние несколько лет. Вход был лишь узким провалом в черноту. Похоже, Пвилл не нуждался в свете, так что Малхов вынужден был напомнить о себе. Хлопнув себя по лбу, Магистр Тьмы сделал небрежный жест, и вокруг разлилось неяркое фиолетовое свечение.

Они шли по коридорам, миновали древние залы, отделанные теперь заново и искусно освещенные, — но нигде не встретили ни одного человека.

— Здесь только собирается Круг, — пояснил Пвилл. — В обычное время пирамида пуста, украсть тут все равно, скажем так, ничего не получится.

Теперь их путь лежал в глубину пирамиды. Наконец они вошли в подземный зал, свет в котором исходил от плит пола и потолка, но казался почти настоящим солнечным. Этот зал был пуст, если не считать расставленных по стенам знамен и того, что находилось в его центре.

Строгая каменная гробница простого светло-коричневого цвета. На боковой стороне было выбито косматое солнце, крышку украшали мелкие изумруды, складывающиеся в загадочные буквы. Когда Малхов попытался взглянуть внимательнее, он разглядел что-то вроде: Vere illa dies terribilis erit, но потом линии букв показались ему совсем спутавшимися. Пвилл глухо произнес:

— Здесь и спит Эмрис Вирт.

Малхов вглядывался в гробницу, но чувствовал только невероятную зловещую силу, с которой ее кто-то наглухо запечатал.

— Мы не посещали Светлоречья, так что приехали слишком рано. Вы еще не... еще не призрак. Заночуем в лесу, с утра повторим заклятье, а потом примемся за дело. Как вам план?

Малхов кивнул. Он чувствовал, что у него начинают трястись руки.

***

Они выбрали упавшее бревно поудобнее, и Пвилл магией зажег костер, болезненно щурясь.

— Я должен оставить вас, — мягко сказал князь. — Боюсь, нам с каретой придется патрулировать территорию. Техномаги хитры, хотя даже они едва ли способны преодолеть магию Эдиакара. И потом, я все равно не привык спать по ночам.

Малхова озадачило упоминание кареты как живого существа, но спросить он уже ничего не успел. Князь Дифеда сделал шаг в сгущающиеся сумерки и в один миг растворился в темноте.

Малхов привалился к бревну, глядя на весело трещащий костер и пытаясь уследить за уходящей капля за каплей настоящестью. Вдруг завибрировал телефон. Малхов ответил на звонок прежде, чем успел сообразить, что, кажется, должен быть вне зоны действия сети.

Номер не определялся. В трубке что-то защелкало, а потом кто-то взволнованно спросил:

— Я куда-то попал? Простите, как вас зовут?

— Эм... Допустим, Петр. А, собственно...

— Получилось! Его зовут Петр! — раздался взволнованный шепот в трубке, а затем отвечающий сменился:

— Я Магистр Альберт, — представился новый, несколько суховатый, но ясный и энергичный голос. — Вы, должно быть, слышали обо мне?

— Откуда у вас мой номер?

— Ну, иногда не нужно знать номер, чтобы позвонить человеку... у спецслужб вашего мира есть маленькие хитрости, которые мы позаимствовали. Поверьте, мы позвонили вам потому, что в отчаянии. Мы хотим только, чтобы вы поняли, как вас обманывают. Место, к которому вас ведут — вовсе не могила Эмриса Вирта. Это действительно гроб, но он изготовлен для вас и подобных вам. Магистр Пвилл хочет заманить вас туда — и замуровать навечно. Он открыл почти бесконечный источник силы — ему ничего не стоит призывать гостей из вашего мира, а затем склеп, крышку которого не открыть никому, сам удерживает их в вечном заточении.

Малхов похолодел.

— Но зачем князю это?

— Князю, х-ха. Ну, дело вот в чем. Призраки обладают могуществом, они — источники силы. Правда, очень слабые источники, но если собрать тысячу или, лучше, миллион призраков... Тогда он сможет бросить вызов всему волшебному сообществу, установить едва ли не единоличное правление!

— Но где же Эмрис Вирт?

В голосе Магистра Альберта зазвучала досада:

— Забили же вам голову, а. Не было никакого Эмриса Вирта. Когда мы поняли принципы устройства техники, мы создали ваш мир, чтобы разобраться в технологиях без вмешательства магии. Наука требует больших усилий и самоотречения. Но другие из Ордена не хотели терять власть. Произошел раскол между нами и остальными магами Тьмы. Воспользовавшись этим, глава Ордена Света, Магистр Гвидеон, нанес удар. Гвидеон был молодым выскочкой, его положение было непросто; Пвилл долго ждал часа, чтобы возглавить Орден Тьмы, но он ненавидел нас, а угроза уничтожения Ордена заставила Магистрат искать компромиссную кандидатуру.

Тогда Пвилл и Гвидеон, Магистры Тьмы и Света, заключили сделку. Они толи создали голема, толи просто нашли на улице старика-актера, дали ему какую-то незначительную магическую силу и объявили Эмрисом Виртом, наследником тайного знания друидов. Старику продиктовали все нужные решения: Третий Круг и тому подобный бред, а когда он их озвучил — тихонько убрали. Магистр Гвидеон стал Главой Круга, а Пвилл стал безраздельным владыкой Дифеда и занялся тут своими делами. Какими — вы уже знаете.

Малхов задумался, а потом откуда-то из запаса реплик, услышанных в кино, всплыла фраза:

— А зачем вы мне это говорите?

Голос в трубке набрал силу:

— Я не хочу усиления власти Магистра Пвилла. А вам я хочу только добра. Пвилл наверняка сказал вам, что не может удерживать вас здесь вечно — Зачарованная вода может вас сделать человеком только один раз.

— Да.

— Есть лучшее средство. Зачарованная кровь. Убивший мага кинжалом Карнвеннан и омывший руки в крови его, становится жителем этого мира. Навсегда. Наша война — не ваша война, но она коснется вас, если вы не примете реальный мир. И сюда есть только один вход — через омовение рук.

— Но это же...

— Это великий закон природы, — величественно сказал Альберт. — Нельзя войти в мир, не заняв место кого-то иного.

— Я не понимаю, — хрипло ответил Малхов.

— Я хочу сказать только, что тебя пытаются убить. Не надейся уцелеть, если не нанесешь упреждающий удар, вот и все.

Малхов вздрогнул и выронил сотовый. Он блеснул голубоватым мерцанием и исчез в траве. Малхов пошарил рукой и поднял сияющую пульсирующим светом вещь — она уже перестала быть телефоном. Взору человека из вымышленного мира предстал длинный, напоминающий шило кинжал с резной рукоятью из дерева, кажется, омелы. Он был... совершенным. Законченным в каждой детали. Полным и окончательным ответом на любую трудность. Сапфирово мерцающие буквы на лезвии были Малхову незнакомы, но знание о том, что это — Карнвеннан, пришло мгновенно.

Полыхнувшее пламя костра оттеснило на миг голубое колдовское свечение, окрасив лезвие в глубокий багряный цвет.

 

Часть III. Rubedo

 

Малхов не сомкнул глаз в ту ночь. Какое-то странное убеждение овладело его сердцем, и в моменты просветления разума он готов был признать это почти манией. Малхову казалось, что стоит ему уснуть, и он возвратится в мир грез, который собирается оставить навсегда.

Пвилл возник неожиданно, темная фигура словно вынырнула из предрассветных сумерек. В руках он держал ветку, усыпанную персиками.

— Доброе утро. Не думал, что они здесь вызревают, но это же Сады Эдиакара... Угоститесь?

Малхов только сейчас сообразил, что почти сутки ничего не ел. И желания не возникало. Он покачал головой.

— Это потому, что вы уже почти призрак, — согласился Пвилл. — Думаю, нам пора идти.

Магистр бросил ветку персика у догоревшего костра и внимательно посмотрел на Малхова. Тот поднялся. Долгий путь до гробницы промелькнул в одно мгновение; Пвилл был полностью поглощен тем, чтобы Малхов как следует запомнил заклинание.

Вот уже они около коричневой плиты.

— Я все еще не призрак, — заметил Малхов.

— Осталось ждать недолго.

— Тут негде присесть?

Пвилл поморщился:

— Это не положено, но так и быть, — он сделал жест рукой, и тут же Малхов нанес удар.

Карнвеннан блеснул небесной голубизной, которая тут же сменилась ярко-алой кровью, хлынувшей из раны. Пвилл повернулся — Малхов чувствовал, что надо бежать, или упасть, или сделать еще что-то, но почти оцепенел. Князь-Магистр начал шептать заклинание, но Карвеннан гневно вспыхнул бешеным красным огнем, и магия исчезла, словно поглощенная пламенем этой ярости. Пвилл пошатнулся и рухнул прямо на гробницу, заливая ее кровью. Клинок таял прямо в руках убийцы — то ли не выдержав столкновения с чарами темного мага, то ли возвращаясь в свое прежнее обиталище, то ли — и то, и другое.

Залитые кровью изумруды снова на миг сверкнули уже виденной Малховом надписью. Несколько секунд прошло в томительной тишине. Малхов сделал шаг и схватил бледными, становящимися уже прозрачными руками складки плаща чародея. Непонятная тяжесть охватила их, словно ладони заковали в камень, кровь мага словно затекала внутрь полупризрачного тела, наполняя его существованием.

Минуты текли, словно в безумном кошмаре. Пвилл умирал медленно, не издавая не звука — и пока он умирал, Малхов возвращался к жизни на Зеленой Земле. Кровь на плаще становилась холодной, Малхова пробила дрожь. Он подумал, что непонятно, как еще отсюда выбраться — дорогу он помнил плохо, и... проклятье, он здесь один рядом с трупом!

И тут Малхов почувствовал взгляд. Холодный и взыскующий, он прорвался из глубины гробницы, пронзил все магические засовы, словно просочившаяся в могильную тьму кровь пробудила его. Взгляд из-под крышки гроба уперся в Малхова и уже не отпускал.

Его затрясло.

Он повернулся и бросился бежать, не оборачиваясь.

***

Малхов не помнил, как нашел выход из Пирамиды, как рухнул в карету, но помнил только, что каким-то образом сумел приказать ей двигаться к прочь из леса. Неужели Альберт был прав и он действительно занял место Пвилла, унаследовав все его знания?

Холодный взгляд.

Он упирался в спину, приводя Малхова в бешенство и ужас. Тонкие струйки страха как будто разливались вдоль позвоночника, проникая в мозг, просачиваясь в сердце — холодный взгляд сжигал его изнутри. Кровь Пвилла дрожала в его сосудах, как будто чуждый взор пытался вырвать ее оттуда и вернуть законному обладателю.

Малхов щелкнул пальцами, изменив направление кареты. Он ощущал, что карета стала как будто теснее, поменяла форму, словно пытаясь запеленать ее в покрывала мрака, из которых была создана. Черный паланкин на колесах, без лошадей, без возниц, несся в утреннем тумане по полям, не ища ненужных ему дорог.

В нем скорчилась фигурка трясущегося человека, почти раздавленного взглядом из-под крышки гробницы. Он рыдал, он кричал, он хрипло бормотал заклинания — черный материал поглощал все, и казалось уже, что он и сам погребен в этой чудовищной карете.

Показалось Светлоречье. Жители города удивленно расступались перед чем-то напоминающем карету Магистра Пвилла, и она не тормозя пронеслась по улицам города, остановившись только перед беломраморным, напоминающим храм, дворцом. Белые колонны и шпили возносились вверх, откуда струилось мерцание золота и солнечного света. И как только это мерцание окутало карету, она стала таять, таять… и в конце концов совсем исчезла. Остался только рыдающий человечек, скорчившийся на камнях.

Двери дворца распахнулись. Магистр Гвидеон в сопровождении свиты стремительно вышел навстречу — и замер. Он явно ждал Пвилла, а не Малхова. Потом, резким жестом призвав придворных расступиться, он подошел к убийце. Алый плащ Мага Света был украшен золотыми волшебными символами, но их слабое мерцание не шло ни в какое сравнение с исходившим от лица Магистра сиянием. Малхов даже не мог прямо посмотреть в глаза чародея — но чувствовал, что его внимательный и сострадательный взгляд остановился на нем, читая в его сердце, как в открытой книге.

— Кто он? — недоуменно спросил кто-то из свиты.

— Имя его, — мягко сказал Гвидеон, — известно и сосчитано. Имя его Придери, что значит "страдания".

Малхова затрясло, внутри смешались холод и жар, а затем он набрался мужества и, приподнявшись на колени, взглянул в лицо Магистру Гвидеону. И узнал его, как перед тем узнал голос.

— Михал’Иваныч! — изумленно выдохнул Малхов.

А потом все потонуло в ало-золотом сиянии.

 

Часть IV. Signum de la Maison-Dieu

 

— Спасибо тебе, Михал’Иваныч, большое человеческое спасибо за… ну, сам знаешь.

— Да ладно, чего уж там, — засмущался Михал’Иваныч.

— Нет-нет, серьезно, — повысил голос Малхов, — Если бы не ты, лежать бы мне и дальше в сумасшедшем доме. Тебя-то я первого узнал, смог связаться с реальным миром… и так началось выздоровление.

— А когда тебя выписывают?

— На этой неделе.

— Ну, ждем на работе!

— Ждем? А вот от Иммануила Кайсаровича что-то ни слуху, ни духу.

— Ну, не знаю… Раз уж тебя скоро выписывают… Он… э… в некотором роде… не может прийти.

— Что случилось? — Малхов приподнялся с койки.

— Он… в общем, в тюрьме. Как начали выяснять, что и как… Ты же врачам сказал, что тебе инопланетяне или кто-то в этом роде оставили послания. Короче, этим следствие заинтересовалось, они подозревали мошенничество с квартирой, стали искать… нашли одного мусорщика, он видел, как у тебя из окна выпала бумажка. Проверили всех, у кого есть ключи от нашего кабинета. Оказалось, мог только Седой Кайсарович, да он и не запирался. Сразу признался, сказал, что думал пошутить, снять, так сказать, дистанцию между собой и подчиненными. Ну ему и дали дистанцию — два метра бетонных стен. За непреднамеренное нанесение тяжкого вреда здоровью. Его полномочия распределяют сейчас между всеми, так что тебя по возвращении ждет небольшая прибавка даже.

Малхов занервничал, но заметил, что Михал’Иваныч видит его нервозность и, кажется, уже раскаивается в том, что поднял тему. Так что нужно было действовать деликатнее:

— Ты знаешь, я это все выдумал. Я двинулся совсем на другой почве. Надеюсь, что мои показания в здравом уме будут стоить больше, чем в состоянии помешательства. Я не я, если не вытащу Кайсаровича!

***

— Вот такая история, — закончил Магистр Айзек, завершая чтение.

Сопровождавшая голос Магистра зрительная иллюзия угасла.

— Я, как всегда в твоих историях, главный злодей, — заметил Магистр Альберт весело-раздраженно.

— Это же притча, — защитился Магистр Айзек. — Мы там все мерзавцы. Это чтобы помнить, в какой ситуации мы на самом деле. И как мы идем по ниточке над бездной. Тут не надо принимать на свой счет все буквально.

— А Малхов кого символизирует? — спросил Магистр Йохан.

— А вот подумайте!

— Ну просто нет идей! — закатил глаза Магистр Йохан, и два его собеседника дружно заулыбались.

— А не выпить ли нам чайку? — спросил Магистр Альберт.

Обсуждая прочитанную историю, маги вышли из читального зала. Рукопись Магистра Айзека осталась на пюпитре. А затем кто-то невидимый начал уверенно дописывать новые строки.

***

Старик, которого встретили Малхов и Пвилл, добирался до Эдиакара гораздо дольше. Он прошел пирамиду, миновав магическую защиту. Золотой посох его мерно постукивал по камням, фонарь-светильник в другой руке мерцал, как звезда в ночи. Он вошел в зал склепа, подошел к гробнице, поставил фонарь и пробежал пальцами по изумрудным камням. Они забегали, словно живые, складываясь в новые слова.

Затем старик, Знающий-Вопросы-На-Все-Ответы, склонился над безжизненным телом Пвилла, взял холодную его руку в свою и стукнул посохом. Они исчезли. Только угасающий свет фонаря высвечивал новые слова из изумрудов:

И если наша свобода предопределена, то кем?