Царь-выше-Гор

 

— Ты должен знать..., — сказала чародейка неожиданно твердо, а затем глаза ее закатились.

Она лежала на куче пожухлой травы, заляпанная болотной грязью, с нелепо раскинутыми руками, с растрепавшимися волосами, в которых застряли ветки — и все же она была невероятно, немыслимо величественна. Ее чуждость, ее достоинство, ее горе захватили Абатура целиком; что-то прекрасное, таинственное, неуловимое жило в ее лице... нет, за ее лицом. Не там за лицом, где череп, а там, где душа.

— Мы ничего не можем сделать, Кармиль? — спросил Абатур.

Верный слуга промолчал, зная, когда надлежит говорить.

Яд был смертелен, чародейке оставалось жить считанные часы, может, минуты.

Вдруг глаза волшебницы распахнулись широкими провалами в пугающие бездны. Она снова заговорила, уже с видимым трудом:

— Знай... Замок Айрьямэн Ваэджо... возвышающийся на вершине Хара... Хара Березайте... есть место великого царя... Вы не знаете истины... истина там.... вода... источника вечной юности... вода света... осада... Вкуси света и знай... подойди... — ее голос набрал силу, — подойди же!

Путаясь в складках плаща, Абатур подошел к умирающей, и она, дрожа всем телом, поманила его рукой. Воин наклонился, и тяжелая ладонь легла ему на голову. Чистый белый свет разлился вокруг волшебницы, и Абатур понял — хотя не видел ни разу в жизни, только читал в книгах о таком, — что это легендарный ореол славы. Сияние замерцало, а затем волнами покатилось по руке, проходя сквозь кожу, но даже не вздымая черных прилизанных волос Абатура. В глубине своей головы — на сей раз, кажется, все-таки там, где череп, — воитель ощущал пульс, отдающийся болью, с какой вправляются кости.

Наконец чародейка отняла руку.

— Дерево.... дерево Гокард... есть белый Хом... источник воды света... — прошептала она, прежде чем бессильно осесть на траву.

Абатур сел около нее — следовало бы принять последний вздох умирающей, но он никак не мог сосредоточиться, ощущая в голове необычную легкость и ясность, которой словно бы еще не умел управлять.

Кармиль подошел и взял женщину за руку. Она посмотрела на него, кажется, уже ничего не узнавая, перевела взгляд на Абатура, улыбнулась, а потом возвела очи, словно пытаясь взором достичь скрытого вечным туманом неба.

— Я помню, как мы ловили рыбу на том берегу реки Маррах, — певуче шептала чародейка, — и ты сказал мне идти на ту сторону, а мне было так страшно, и я не перешла... я убежала, и ты был так расстроен... отец, отец, я сбежала, но ты нашел меня тогда, и нашел сейчас... я чувствую тепло... это ты разжег огонь, верно?... Ты всегда разводил огонь дома... конечно, я вижу твое лицо... как оно сияет во тьме, словно тысяча ореолов славы... ты простишь меня, да? За ту ловлю? Ну же, прощаешь?

Кармиль посмотрел на Абатура, тот кивнул, и они сказали почти хором:

— Прощаю.

Волшебница улыбнулась, устремив взгляд вверх, в непроницаемую мглу, и пытаясь увидеть там что-то недостижимое. Дыхание ее стало тонким и прерывистым, и она уже ничего не говорила.

Через два часа Кармиль провел ладонью над ее лицом, принимая последний вздох. Абатур наклонился закрыть глаза погибшей чародейки; и вздрогнул. В них застыла беспредельная небесная синева.

Волшебница принадлежала к Народу Гор.

***

 

— Она и говорила как-то странно, не по-нашему, — сказал Абатур, перешагивая на очередную кочку.

— Да, владыка, — согласился Камиль.

— Но разве это возможно? — Абатур повернулся к слуге с такой силой, что взметнулись полы давно намокшего плаща.

Под ним на миг серебряно блеснула кольчуга.

— Разве Народ Гор не вымер давным-давно под гнетом Царя-на-Горах?

— Владыка, она говорила о царе.

— Я мало что понял из ее речей, но определенно царь, о котором она говорила, злодеем не был.

— Да, владыка.

Вечерний туман уже выползал из урочищ, тени деревьев сгущались, так что слуга и его хозяин почти не видели друг друга, хотя шли след-в-след. Только рубиновый Глаз Утхры в наконечнике боевого посоха воителя мерцал во мраке колдовским сиянием, все остальное тонуло во мгле. Поэтому Абатур начал говорить, не поворачиваясь:

— Архонты учат нас, что Царь-на-Горах есть главный враг нашего Князя Низин. Если бы не он, мы бы уж зажили припеваючи, а сейчас война все еще идет, требуя всех сил. Мы никак не можем победить, потому что он тоже бессмертен, а дружины его — колдовские.

— Та волшебница еще говорила про осаду, — напомнил Камиль.

— Да-а, пик Хара Березайте действительно, кажется, упоминается в песнях как место, где проходила когда-то линия обороны Царя-на-Горах. Но если она ему служила, и ей было там хорошо, то зачем она бежала сюда, на болота?

— Владыка, при всем уважении к памяти павших...

— Что? — почти каркнул Абатур.

— Она была ранена в спину. Яд попал в ее тело через эту рану, единственную на теле.

— А ты не допускаешь мысли, что…

Абатур резко умолк, застыв на месте. Через несколько секунд воитель и его слуга расслышали в привычном шуме болот нечто, что ближе к Горам можно было бы принять за звуки бурана. Вой болотных волков.

— Пойдем быстрее. Тут недалеко деревня.

Абатур нетерпеливо зашагал по кочкам, изменив направление движения.

Вскоре они вышли к длинной линии частокола. Ворота обнаружились быстро; местные жители покрыли их резьбой рун. Никакого видимого проявления волшебства воитель не замечал, но это значило только, что здешние колдуны ловко прятали концы в воду. Командир Абатура, заклинатель Абарис, открыл ему куда больше секретов рунной магии, чем обычно знают воители. И только поэтому Абатур понял, сколько грозной силы скрыто в этих символах — и как все изящно замаскировано; а вот откуда высшие тайны рун известны деревенским обитателям, скорее всего, останется тайной.

С другой стороны, простой здравый смысл подсказывал, что в здешних краях никто не будет украшать двери резьбой для развлечения. Только не здесь. Правда, по слухам, этого можно ждать ближе к морю, но Абатур всегда сомневался в достоверности этих сведений. Хотя у моря так и не побывал. Среди задач, которые ставили Архонты перед своими воителями, всегда были такие, которые подразумевали работу на побережье, но Абатур выбирал из почти бесконечного набора дел обычно те, что касались средней области болот. Выбирал — это, конечно, условно сказано: Архонты учили, что все события мира предопределены деяниями Князя Низин. Но они же избегали и прямых приказов, предлагая выбрать любое из мириадов поручений.

Неплохая замена свободе, если вдуматься. Или если не вдумываться.

Абатур постучал в ворота посохом.

В глубине болот подобное не удалось бы. Там деревья так трухлявы, что ворота сплетают из чистого волшебства. Вблизи древнего сердца болот все засовы отпирают и запирают слова силы. Скудные плоды, землянки и грубое тряпье вместо одежд оставались уделом не способных к волшебству; овладевшие же Искусством Слова изощрялись в потакании все новым прихотям. Редко кто из средних болот заходил в глубины, прекрасно зная, что очередным мимолетным капризом скрытого туманом колдуна может быть убийство первого встречного.

Но даже тамошние могущественные колдуны трепетали перед сердцем болот. О! В окружении трясин, в густом тумане, порожденном извержениями лавы из чертогов Князя Низин, — там лежали Сады Наслаждений. Окованные железной броней непреодолимой совокупной силы Архонтов, запечатанные непредставимой властью Князя Низин, они служили местом обитания всех людских чаяний и желаний. Фата-моргана, порождаемая туманами садов, не была обманом зрения или слуха, — она действовала на самую сердцевину человеческого существа. Это и было наградой, которую Князь сулил самым храбрым воинам при жизни и их душам после смерти.

Там, в Садах Наслаждений, проводились темные и загадочные мистерии, там пировали Архонты, чтобы наполниться новой силой, туда приходили прорицатели, призванные Князем Низин, чтобы возвестить волю всевластного. И когда эти прорицатели снова являлись среди людей, даже близкие с трудом узнавали их, — ибо никто не может говорить с Князем и остаться прежним.

Ворота приоткрылись.

Абатур вошел, вздымая ало сияющий посох.

— Знает ли кто-то о дереве Гокард? — проревел он.

Местные жители — согбенные темные фигурки, унылые обитатели унылых земель, — испуганно попятились, словно встревоженные шумом.

— Тогда ужин и постель, — распорядился воитель.

***

— Но, владыка, ты уверен, что не хочешь сообщить заклинателю Абарису или Архонтам? Вы встретили чародейку Народа Гор! Мало того, что это важно само по себе — расспросы о дереве Гокард в таких условиях просто небезопасны.

— Вот что, Кармиль. Архонты не вмешаются в это дело, пока мы сами во всем разберемся.

— Да, владыка. Но с чего же тогда начать?

— Она говорила о дереве Гокард, или же белый Хом. Это источник света. Я думаю, его надо найти.

— Но не лучше ли начать с поисков самого царя? Мы бы могли сперва посетить Айрьямэн Ваэджо, а потом, уже узнав царя получше, двинуться, куда заходим.

— Если бы это было возможно... Чародейка говорила об осаде. Смотри сам, чародейка назвала два места: дерево и гору. Ясно, что они должны быть связаны. Либо надо отнести воду света к царю — тогда надо найти сперва дерево. Либо надо отвести царя к воде — тогда надо найти сперва дерево, чтобы не бегать с ним по болотам.

— Либо дерево вообще не имеет к Хара Березайте отношения. Она сказала, что на горе мы узнаем истину. Разве можно с этим медлить? — возразил Кармиль.

— Мы не можем являться к замку без ценных даров. Каждый должен внести свой вклад; если царь владеет какой-то полезной истиной, мы придем к нему, как владеющие другой ценной вещью. Умолять я не стану, я еще горд.

— Да, владыка.

— Мы будем продолжать поиски, пока не узнаем, где находится дерево Гокард, и пока не найдем воду юности.

И однажды они нашли.

***

Воитель, чеканя шаг, шел по болотной жиже, не видя в тумане даже собственных рук. Зато чужие голоса, странные шорохи и тени вторгались в его разум постоянно. Воитель был в сердце болот, в одном шаге от Князя Низин.

Правда, никто из смертных никогда не делал этого шага; те, кто лицезрел Князя, вернулись… изменившимися. Поэтому ближе к морю кое-кто из безумцев смел утверждать, — смел шептать глубинам собственного сердца, — что Князя нет, что он лишь выдумка Архонтов или заклинателей. Но Абатур знал, что Князь существует: он ощущал силу всевластного, его всепоглощающую мощь, бьющуюся в каждой травинке, в каждой пылинке, в каждой капле тумана этих болот — пульс древнего сердца мира.

И он был в шаге от средоточия этой силы.

Воитель шел, высоко взметнув рубиново сияющий посох, с доспехами, горящими колдовским звездным светом, и несуществующий ветер вздымал его алый плащ. Абатур шел как победитель — он, сразивший Эрихтонея, Змеевидного Демона, имел на это право. И женщина, шедшая рядом, признавала за воителем это право.

Она была скрыта плащом, лицо — невидимо за капюшоном, руки — спрятаны за черными перчатками. Скользя без шороха, без дыхания, без единого лишнего движения, она казалась чуждой всему живому — хотя была человеком, как и все заклинатели. Заклинатели — то есть люди, достигшие высшего чина, уготованного людям Князем Низин. Если, конечно, не иметь в виду… другие пути.

И как знак признания ее чина Князем, васильковым огнем горел перстень на ее левой руке.

Заклинательница Кабира.

— Избираемая награда — твое право, — заговорила она после долгого, очень долгого молчания. — Но Абарис будет негодовать. Он думал, что ты попросишь ученичество.

— Мое честолюбие иного рода, — хмуро ответил Абатур. — Кажется, только прошедший посвящение в Саду может лицезреть Князя?

— Ах, вот оно что, — в бесцветном голосе появилось уважение, смешанное с явным любопытством. — Ты хочешь увидеть Князя?

— Прежде я хочу осмотреть Сад, чтобы быть готовым… ты понимаешь, чтобы пройти посвящение. Когда я совершу нечто большее, чем победа над змеей, я вернусь за большей наградой.

— Смело — но и предусмотрительно. А Абарис знает о планах… насчет посвящения?

— О, я хочу, чтобы это осталось приятной неожиданностью. Надеюсь, я могу рассчитывать…?

— Ну конечно.

Вдруг Кабира придвинулась, рука в черной перчатке железной хваткой вцепилась в бледную, покрытую шрамами кисть воителя с болот.

— Мы входим в Сад! — прошептал голос из-под тьмы капюшона.

Туман навалился на Абатура. Он шел в молчании, присутствие Кабиры почти не замечалось. Странные, будоражащие ощущения возникали в его разуме, причудливые обольстительные тени скользили у самой кромки воспринимаемого чувствами. Сладостный пульс, нечто вроде предчувствия скорой победы, захватил сердце Абатура. Туман завораживал воителя своими переливчатыми образами, одно неясное манящее видение перерождалось в другое, и дикое разнузданное чувство ликования охватывало воина. Он старался бороться с этим, отторгнуть постыдное ощущение, но Сады были слишком притягательны. Абаур не находил слов, чтобы описать себе самому чувства, которые вызывали эти видения. Так, наверное, чувствует себя любовник, видя уходящего мужа, — предвкушение смешано с чувством непонятной униженности.

Рубиновый Глаз Утхры замерцал, словно бы потупившись, — наверное, и ему не полагалось взирать на манящие тайны Садов, пока его владелец не совершит подвига во славу Князя.

Абатур сосредоточился. Теперь он шел по указанному оракулами и знамениями пути, и Кабира забеспокоилась. Наконец она сухо сказала: "Следует свернуть".

— Я не совсем понял, поч… — ответил Абатур, нанося удар ножом.

Из шеи Кабиры заструилась кровь, но заклинательница каким-то чудом устояла на ногах и бросилась бежать, растворившись в тумане. Она бежала, чувствуя, как жизнь покидает ее тело. У самого выхода из Садов заклинательница упала на колени.

Перед ней стоял Кармиль.

Она взглянула на него и в одну секунду поняла все.

— Добей… меня… — взмолилась Кабира.

— Хорошо, о величайшая владычица, — сухо ответил слуга, — Но тогда позволь мне одолжить твой перстень.

Кабира судорожно кивнула, почти падая. Кармиль коротко замахнулся мечом и прервал ее страдания. Затем слуга снял с тела перстень, а труп бросил в трясину. Только стайка пузырей осталась от заклинательницы Кабиры в мире, ведомом смертным.

Между тем Абатур дошел по указанным пророчествами тропам до центра Сада и увидел дерево. Оно было величественно и прекрасно — самое совершенное живое существо, которое когда-либо встречал воитель. Неохватный желтый ствол был почти скрыт склоняющимися до земли ветвями, полными сверкающей росы в складках темно-зеленых листьев. Вершина дерева терялась в тумане. Абатур начал наполнять дивной жидкостью взятые с собой фляги. Когда воитель уже почти закончил, он заметил надписи вдоль ствола, сделанные на языке древних рун, тех самых, которым его учил Абарис:

Мудрость для мира — девственница для евнухов.

Мудрость для мира — зеркало для слепых.

Мудрость для мира — масло для размягчения камней.

Вот начало мудрости: вопросить о Царе.

Вот начало глупости: отвечать о Царе — ибо это как убивать своего врага во сне. Ты проснешься, и не сделано ничего.

Вот мудрость: знать о Царе, кто Он есть и каковы Его добродетели.

Для меня нет ничего выше меня; все есть ничто, и я есть Единственный, и всякое дело мое основано ни на чем.

Спрашивающий: "Для чего?" — глупец, подобный ничему.

Не спрашивающий: "Для чего?" — подобный цветку, Единственный.

Вот начало начал мудрости и глупости: Царь есть Единственный.

Абатур знал, что не Князь Низин и не Царь-на-Горах написали это, но дерево показало движущие силы его собственного сердца в словах мудрецов иных миров. Воитель вгляделся в слова, запоминая, а потом зашагал прочь, сжимая фляги с водой вечной юности, унося в сердце слова, запечатленные на стволе.

Но еще он уносил — в легких, в крови, в тени в уголках глаз, — кусочек самих Садов.

Воитель и слуга встретились на границе древнего сердца болот и поспешили прочь. Все прошло гладко: их никто не хватился, никакой тайной стражи у Садов не обнаружилось. Наверное, с точки зрения Князя Низин в Садах не было ничего ценного, что можно унести с собой.

***

В таверне, полной чада, и пота, и бахвальства об успехах в грабеже, блуде и насилии, Абатур видел что-то мучительно напоминающее Сады Наслаждений. Посетители то ли подражали Князю, то ли бросали ему вызов, пытаясь построить жизнь из собственных мечтаний.

И вдруг здесь, посреди почти зримого гниения человеческих душ, случилось нечто необычное.

Установилась тишина.

Все глаза были устремлены на человека, вышедшего на середину зала. Обветренное лицо, дорожная одежда — все мятое, привычное, удобное. Человек откашлялся и запел.

Он пел о далеких островах; о пламенеющем шаре солнца, погружающемся в море; об исполинской луне, горящей в тумане над мерцанием городских огней; о холодных пиках и звенящих колдовских песнях, которые слагают бури. И не звуки музыки очаровывали людей, но слова, рвущиеся из сердца и полные жажды жизни и счастья узреть мир.

Кем бы ни был этот человек, он пел о том, что видел сам. И когда он закончил, таверна разразилась криками; но чад бессмысленных бесед, на минуту рассеявшись, уже снова заполнял зал дымкой. Кармиль терпеливо дождался, пока трактирщик договорит с певцом, а потом подвел гостя к Абатуру, что-то втолковывая на ходу.

— Присядь к нам, — предложил Абатур.

Путешественик сел.

— Я хочу, как и ты, совершить путешествие, и надеюсь, что ты мне поможешь.

— Для вас — все, что угодно, — ответил певец.

— Ты знаешь гору Хара Березайте?

Путешественник остро, внимательно посмотрел на собеседника:

— Да, я знаю про эту гору. Я видел ее.

— Как туда добраться?

— Вы знаете о пике Сеннар?

— Нет.

— А о горе Радану?

— Да, это место мне известно.

— От горы Радану я шел на север тридцать дней, обходя все заставы войск Архонтов и повсюду спрашивая, где же идет война, и так достиг пика Сеннар. Там была деревня Народа Гор; я нанял проводника, и мы двигнулись на север. На рассвете седьмого дня мы перевалили через Лебединый хребет, и я увидел на востоке гору Хара Березайте, овеянную ореолом славы, прекрасную и чистую, словно видение мира. Замок возвышался на ней, сложенный из оливина, и камня, подобного халколивану, и некоего подобия сандалового дерева.

— Но вы не дошли до замка?

— Нам пришлось вернуться. Я, правда, и сам не уверен, что хотел идти на Хара Березайте, но в любом случае, мы встретили раненую чародейку Народа Гор, ей нужна была наша помощь. Мы довели ее до деревни, где был целитель, и она осталась там.

— Как она выглядела? — спросил Кармиль.

Путешественник углубился в описание, и Абатур понял, что догадка слуги верна, — певцу встретилась та самая чародейка, чей последний вздох они приняли на болотах.

— Почему же она ушла? — поинтересовался Абатур.

— Никто не знает, как остановить яд цилония, — ответил Кармиль. — Может быть, она пыталась найти лекаря с болот, в деревнях иногда владеют тайнами, которые скрыты и от чинов Князя, и, думаю, от целителей Народа Гор.

— Но почему она была одна?

— А почему мы одни? — устало спросил Кармиль.

И тут пьяный гул таверны изменился. В нем теперь слышался не хмельной угар и никчемная удаль, а шипящий страх и бормотание, с каким выражают невольное, — невольничье, — вколоченное палками уважение.

Два призрака, мерцающих холодными огнями, просачивались сквозь стену, заполняя помещение. Светильники затрепетали. Болотные твари кружились в центре зала, из вихря призрачных огоньков струилась мутная, давящая тьма.

— Прочь! — крикнул Абатур. — Я воитель Князя Низин!

Рубиновый глаз Утхры полыхнул в посохе яростным, безумным огнем посреди тьмы, — а затем явился его обладатель. Утхра, дивное бледное существо, напоминающее мираж, лунноликий алоглазый юноша в одеждах из льна, сжимающий антрацитовый жезл, возник, вынырнув из глубин посоха.

— Неужели они бы явились, если бы им не сказали? — произнес юноша нараспев, и пепельные кудри его мерцали в полумраке в такт печальному покачиванию головы. — И разве мог им сказать тот, кто не видит? И разве видит твои дела кто-то, кроме Глаза Утхры, одного из тех существ, которые по воле Князя Низин видят все? Не противься призракам с болот, воитель… прими их.

Юноша воздел жезл. И в этот миг путешественник бросился бежать. Призрачные лапы болотных тварей на мгновение охватили его, но затем певец вырвался. С жезла Утхры сорвался алый огонек, и в той мгновенной вспышке прозрения, в какой мы замечаем, что наши братья скоро станут выше нас, Абатур понял, что на сей раз путешественнику не уйти.

И воитель призвал силы, гнездящиеся в стихиях мира, моля их остановить цветок Утхры. Вечные и неразложимые основания бытия исполнили просимое, и Утхра медленно повернулся к Абатуру. Лицо его было приговор и было смерть.

Болотные призраки преследовали путника, Кармиль пытался их задержать, обитатели таверны давно бежали — и воитель остался один на один со служителем Князя. Утхра заговорил, и в голосе его была власть:

— Да сбудется предсказанное, да осуществится предначертанное, да льется река событий и не замедлится, да мятется вселенная и не остановится…

Это заклинание должно было полностью подчинить воителя, но вспыхнувший вокруг бойца ореол славы защитил его — предсмертный дар чародейки Народа Гор оказался не учтен служителем Низин. И Абатур воскликнул, вложив в голос всю бывшую у него ярость и жажду правды:

— Иийехии! Да будет! Будь!

И Утхра начинал быть. Руки его задрожали, по лбу покатились капли соленого пота — и Абатур нанес удар лишившимся навершия посохом. Утхра перехватил его одной рукой, и призрачные струи пламени потекли по дереву. Древние силы, созванные Утхрой, нашли выход — Абатур едва успел отдернуть руку, отшвырнув горящий посох. Воин рванулся вперед, вырывая у служителя жезл и пытаясь подставить ему подножку. И Абатуру удалось!

Выхватив костяно мерцающий жезл, он нанес удар чуть выше переносицы, и антрацит пронзил лоб, проходя сквозь него, как сквозь масло. Утхра из последних сил притянул к себе Абатура, страшный и грозный даже перед смертью. Служитель прохрипел:

— Акула тонет, если не плывет… Корабль тонет, если с пробоиной… Ты рушишь стены мира, но есть истина… Непобедимая и непереносимая… что больше ничего нет. Стены мира, которые ты рушишь — это сам мир.

Его взгляд поднялся выше, и Абатур, проследив за направлением красных глаз, увидел обеспокоенного Кармиля. Слуга торопливо сказал:

— Надо уходить! Огонь!

Абатур обернулся. Вспыхнувшее от его посоха пламя уже почти перекрыло путь к выходу. Становилось жарко. Абатур поднялся и сделал шаг вперед. Обвитая пламенем балка с грохотом выпала из потолка и сшибла Абатура с ног, а потом он уже ничего не помнил.

Трещало пламя, и воздух наполнялся дымом, и все же Кармиль потратил время на то, чтобы дождаться, когда страшные глаза Утхры окончательно погаснут.

***

Абатур очнулся на закате. Он полулежал, прислонившись к стволу древнего клена, удобно устроившись на золотистой листве, и смотрел, как внизу догорают останки таверны.

— Как наш путешественник? — спросил воитель, откашлявшись.

— Владыка, я задержал призраков чарами, так что он успел бежать.

— Почему ты все еще называешь меня владыкой? Вряд ли я теперь воитель Князя Низин.

— Я никогда не называл тебя владыкой по этой причине, владыка.

Абатур вздохнул, переводя взгляд на закат — на клубящийся вечерний туман, окрашенный солнцем в едва заметные оттенки алого.

— Все дары Князя мы, конечно, продадим в Теддуме. Там заночуем, а потом разделимся. Тебя ни в чем не подозревают, и остаток пути — за тобой.

— Но, владыка… мне не кажется, что нам следует разделяться.

— Вместе мы не прорвемся.

— Что ж, владыка, если ты так настроен…

— Именно так.

— Тогда позволь предложить план.

— Слушаю.

— Для этого придется заслужить самый страшный приговор, который только есть у Князя Низин…

***

Около мшистого валуна Абатур резко развернулся. Тропинка вилась дальше меж елей и лиственниц, но лучшего места для боя ему не найти. Воин встал спиной к камню, ожидая нападения.

Сейчас его вряд ли узнал бы кто-то из знакомых. Кожа приобрела золотистый оттенок, около уголков глаз иногда россыпью появлялись морщинки, волосы растрепались, добавились новые шрамы. Изменился даже голос, — в нем поселилась звенящая чистая нота, особенно ясная в боевом кличе Абатура, который сам по себе от этого словно обрел способность повергать врагов окарачь. От прежнего Абатура осталась разве только любовь к красным одеяниям.

В левой руке Абатур сжимал прямой сверкающий меч из трижды заклятого булата, изготовленного в тиглях под холмами Фенсалира из небесного железа. Позолоченный эфес украшали письмена обитателей рощи Ходдмимир. В правой руке воителя покачивался хлыст, сотканный из чистейшего сапфирового пламени, подобное которому бывает, когда горит болотный газ. Но это пламя не имело к болотам отношения — магия Скалы Равноденствий породила его; приморский кипарис дал рукоять.

Шорох пробежал по траве, а потом показались на тропе первые загонщики, самые скорые и нетерпеливые: болотные духи. Синий огонь хлыста пронзил гнилостное мерцание раз, другой, третий; призраки таяли один за другим, открывая дорогу наступающим Утхрам. Те шли безмятежной процессией, подобные плакальщикам на похоронах, но зачарованный булат рассекал призрачную плоть, гудел хлыст, и Абатур чувствовал, что побеждает. Здесь, ближе к Горам, его силы росли, а у слуг Князя — таяли. Заклятья Абатура оставляли в рядах наступающих настоящие бреши, а их магия бессильно отражалась от ореола славы воителя. И все же… бой должен идти не так.

Как же тяжело решиться!

"Верь мне", — так сказал Кармиль.

Что ж, поверим. Время могиле умереть.

Абатур упал, и меч выскользнул из его руки. Призраки наплыли вязкой массой, леденящие заклятья Утхр гасили пламя жизни в затрепетавшем теле… Это пламя сопротивлялось несколько мгновений — и погасло.

Воитель был мертв.

И тут другой голос, полный могущества и силы, заставил Утхр расступиться. Призраки кинулись врассыпную. Фигура, укрытая синим плащом, скользнула по тропинке, которую освещало теперь не пламя бича, а холодное сияние перстня.

Заклинатель Абарис подошел к своему бывшему подчиненному. Абарис, знаток древней магии, хранитель мрачных тайн земли, — как он оказался так недальновиден, чтобы взять на воспитание предателя? Но сегодня измена будет искуплена. Пусть воитель мертв — он не уйдет от суда. Душа — форма тела, не больше, не меньше; и мистические связи, хотя и разорванные, еще не истлели. Эти связи используют некроманты в своих темных обрядах… и их использует Князь Низин, когда Абарис доставит ему тело. И тогда душа Абатура не уйдет в пределы, недоступные смертным, но останется вечно мучиться в глубинах земли. И пророки и заклинатели, узрев ее мучения, в своих книгах напишут должные слова о правосудии Князя Низин и о долге смертных перед ним.

Брезгливо отшвырнув упавший хлыст, Абарис оглядел бездыханное тело, а затем возвел очи горе и воскликнул:

— О святой Архонт Абраксас! О святой Архонт Ютубар! О святой Архонт…

Он взывал к первоверховным служителям Князя, обращаясь за помощью — заклинателю следовало торопиться, и только Архонты могли дать то, что он просил. И, узрев случившееся глазами Утхр, высшие духи откликнулись на зов.

Белоснежные, яростно сияющие крылья распахнулись за спиной Абариса; весь он был словно окружен чистейшим белым пламенем, по сравнению с которым ореол славы Абатура был просто мерцанием. Лицо казалось вырезанным из кусков застывшего огня, во всем облике появилось нечто львиное, а глаза словно обрели способность видеть во все стороны разом.

Абарис на время получил чин Архонта.

Взяв в свои руки — или лапы? — мертвое тело, Абарис набрал высоту. Утхры провожали его восторженными гимнами.

***

Абарис увидел знакомое васильковое сияние и заколебался: кто-то из заклинателей воспользовался магией перстня, чтобы послать сигнал бедствия. Но в таком густом тумане разглядеть этот отчаянный зов о помощи можно было только сверху — разве что кто-то случайно пройдет шагах в двадцати от угодившего в беду заклинателя.

Приняв решение, Абарис снизился. Сила Архонта должна помочь ему справиться с любой проблемой. Однако туман был почти непроглядным, так что Абарису пришлось почти свалиться на голову неведомому чародею. И тот сразу же приставил кольцо к его шее.

— Перстень начинен ядом цилония, — буднично сказал Кармиль. — Ты все еще из плоти и крови, так что если будешь делать глупости, тебе предстоит мучительная смерть. Сейчас я заберусь к тебе на спину, и мы полетим к пику Радану… и дальше на север.

Абарис взвыл от гнева: как он мог забыть о слуге Абатура! Но жажда жизни перевесила чувство обиды — заклинатель позволил ничтожному рабу вскарабкаться к себе на плечи, а потом взлетел, надеясь улучить мгновение, чтобы столкнуть его. Надеждам этим не суждено было сбыться: они миновали зыбкие поля тумана, пролетели над ельниками, впереди протянулись горы, мелькнули края рыжих змеев, остались позади селения Народа Гор, а Кармиль все так же железной хваткой сжимал горло заклинателя рукой с отравленным перстнем.

Они обогнули лагерь Архонта Юкубара, миновали Лебединый хребет, и только тогда Кармиль приказал снижаться. Они сели на пятачке ровной земли, и слуга дал заклинателю флягу и клочок пергамента с старательно выписанными рунами.

— Полей тело Абатура из фляги. Затем читай.

Абарис подчинился.

Абатур вздохнул, с трудом приподнимаясь на локте, — а вот Абарис, наоборот, пошатнулся и почти упал. Заклинатель в миг утратил всякое сходство с Архонтом, став самим собой: изможденного вида стариком с всклокоченными седыми волосами и проницательными темными глазами.

— Выше в Горы мощь Князя слабеет, — задумчиво сказал Кармиль. — У тебя вряд ли остались силы, так что тебе лучше пойти к лагерю Ютубара. Это там.

Враждебность в лице Абариса сменилась неким более сложным чувством, смесью признания и уважения. Абатур, меж тем, ничего этого не замечал:

— Хвала Царю-на-Горах, я жив! Кармиль, Кармиль, ты справился! И планы Князя мы разузнали точно. И вот — я жив! Ух, и натерпелся же! Нет, даже… Просто невероятно! Кармиль!

Слуга улыбнулся.

— Что было во фляжке? — поинтересовался заклинатель.

— Вода источника вечной юности, — ответил Абатур. — У нас еще осталась.

Абарис окинул ученика странным взглядом, а потом негромко сказал:

— Люди, привыкшие жить в тюрьме, смотрят на свободный мир, и он кажется им даже более бедным. Здесь даже стен нет! Эх…

После этого он повернулся, накинул капюшон и, мелькнув синим пятном на фоне серо-коричневых скал, исчез за поворотом тропы.

Абатур и Кармиль двинулись в другую сторону. Поговорив о происшедшем, путники умолкли, предпочтя беседе наблюдение окрестностей. Пораженный воитель вдыхал чистый и свежий морозный воздух гор, наслаждался пением ветра между вершинами — хотя и помнил, что под ноги и здесь надо смотреть внимательно.

Внезапно воитель обратился к Кармилю:

— У меня не осталось оружия. Думаю, перстень Кабиры сгодится на первое время.

— Если, владыка, ты думаешь, что нам понадобится оружие, — ответил слуга с сомнением, протягивая кольцо.

***

Они стояли и смотрели на Хара Березайте, прекрасную и чистую в лучах рассветного солнца. На ее склонах, еле заметные, суетились люди, поднимался дым пастушьих костров… Ни малейшего следа замка.

— Где же? — прошептал Абатур, сердце его упало.

— Не отчаивайтесь, владыка, — ответил Кармиль. — Древние песни о местах такого рода все говорят одно: нужно прежде верить, что искомое есть, а потом еще хотеть увидеть сокрытое, — и только тогда оно явится.

— Мое сердце раздваивается. Я не знаю…

— Нет-нет, владыка, не дайте этому укорениться! Сказано в трактате мудреца, что тот, для кого истина все, для того выгода ничто, а для кого истина ничто, для того выгода впереди всего. Вы не можете служить и тому, и другому, владыка, — страх удержит вас; ибо если сказка реальна, то будничность ничтожна, и дела тщетны. Что ж, пусть так — не время набивать себе цену. Значение имеет только жажда, жажда, живущая внутри тебя, внутри каждого, — и что есть надежда, что она утихнет. Жаждущему дадут даром от источника воды живой.

— Я вижу его, — коротко сказал Абатур.

Замок, подобный листве майской березы; подобный гречишному меду, который добавляют бабушки в вересковый отвар; подобный смешению нежной прохлады дня и запахов целебного ладана, рождающемуся, когда мать проветривает комнату — ибо сын ее излечен; подобный взгляду кузнеца, ловящему блеск новорожденного клинка; подобный шуму моря в раковине стромбуса; подобной руке старика-отца на плече сына, во славе вернувшегося с войны; подобный радости невесты, — дивный Айрьямэн Ваэджо, замок Царя-на-Горах, открылся воителю Абатуру.

***

Они шли, но войск Царя-на-Горах видно не было. Замок приближался с каждым часом, становясь все необозримее и величественнее по мере того, как черты его становились видны глазу.

— Могу и я задать вопрос, владыка?

— Да, конечно, — откликнулся Абатур, чуть поворачивая голову.

— Что ты чувствуешь? Сейчас, подходя к замку Царя-на-Горах?

Абатур около полуминуты обдумывал вопрос, а потом заговорил, тщательно выбирая слова:

— Представь себе рабыню, которой доверили воспитание детей, и которая пошла с ними в лес и заблудилась. И они уже успели побродить по лесу и ощутить заползающий в сердце ужас.

— Да.

— Я чувствую себя так, как почувствовала бы себя эта рабыня, услышав, как трубит хозяйский охотничий рожок.

— Благодарю, владыка, я понял.

— И мне это чувство не нравится. Я надеюсь, оно пропадет после встречи с Царем-на-Горах.

— Все мы живем надеждами, владыка. Кроме тех, кто обрел блаженство.

Абатур покачал головой.

— А что ты чувствуешь, Кармиль?

Слугу, казалось, удивил этот вопрос.

— Владыка… я чувствую, как будто мы переходили над пропастью по веревке, и ноги наши коснулись твердой земли, — но мы совсем не знаем, куда приведет нас горная тропа.

— Ну, похоже, знаем, — возразил Абатур.

Потому что они пришли. Тропа, вившаяся вокруг Хара Березайте, оканчивалась у ворот замка. Они были распахнуты, неподалеку кучей лежали тела: мертвецы и из Народа Гор, и из бойцов Князя Низин. Вокруг не было видно ни души, но легкий лязг доносился изнутри. Абатур ринулся во внутренний двор, не став разглядывать замок.

Но там тоже было пусто. Тихо шумела вода в искусственном водоеме — она сочилась из трещин исполинской белоснежной колонны, попадая в чашу, поддерживающую ее, как ладонь свечу. Мерцание жидкости показалось Абатуру знакомым:

— Вода источника юности!

— Да, это Аредвизур, и в нем та самая вода, — ответил Кармиль.

Абатур медленно повернулся:

— Откуда ты знаешь?

— Да вот написано, — пожал плечами слуга, указывая на вьющуюся по чаше вязь.

— Ты знаешь этот язык? — поразился воитель.

— Да, было дело… еще до того, как ты приобрел мои услуги, владыка.

Тут снова послышались лязг и крики, и Абатур заторопился.

Они пробегали по анфиладам, пересекали зал за залом, не останавливаясь, чтобы рассмотреть обстановку, — единственное, что мог сказать Абатур, что она была великолепна и превосходила предел всяческих мечтаний.

И наконец они ворвались в главный зал.

Абатур не смог воспринять его, разум просто отказывался вмещать такое величие, — но воитель следил за маршрутом всю дорогу, и теперь не сомневался, что они каким-то образом оказались прямо над внутренним двором, над тем местом, где стояла колонна и источник Аредвизур. И эта колонна вырывалась прямо из пола зала… вернее, это была не колонна, а дерево: исполинское, невообразимое белоснежное древо с кроной, покрытой огневеющей росой.

В самом центре зала ветви сплетались, образуя нерукотворный трон.

И этот трон был пуст.

"Мы опоздали", — промелькнула в голове Абатура мысль, зажегшая в душе разрушительное пламя.

Битва уже завершилась. Последние из сражавшихся здесь людей уже пали под натиском Архонтов и сейчас умирали. Архонты повернулись к Абатуру, и тот вздрогнул, понимая, что пришел его последний миг.

— Не надо, не надо, это наш новый гость, — вдруг мягко сказал Кармиль.

Абатур почувствовал, как мир пошатнулся под ногами.

— Что!?

Кармиль не отвечал — он медленно шел, торжественно благословляя Архонтов, и они склонялись перед Кармилем, целуя его руки. Он шел, и одежда его становилась лилейно-белой. Кармиль взошел на трон и спокойно сел, благословив Абатура.

Воитель словно прозрел, глядя в этот умиротворенный сияющий лик.

И Абатур видел, что зал больше, много больше, чем казалось ему, и что здесь собрались сотни, тысячи человек, — как и он, только что зашедшие сюда. И Абатуру было открыто в благословении, что каждый из пришедших увидел, как кто-то стоящий рядом, незаметный и всегда помогавший садится на трон. И все незаметные слились воедино, и все они были едино, и все они — Сидящий на Троне.

— Ты — Князь Низин! — хрипло воскликнул Абатур.

— Я, — спокойно сказал Кармиль, Сидящий на Троне, отвечая всем сразу, — Я Князь Низин, и я Царь-на-Горах, и я Царь-выше-Гор, и другого нет. Я живу, и живут мною, и я существую, и существуют мною, и я знаю, и знают мною, и другого нет. Вы прошли путь, чтобы принять меня. Ваши поиски вывели вас из кругов мироздания, освободили от ответственности за землю, ставшую вам чуждой, — вы не принадлежите тому, что внизу, и оно не принадлежит вам. У вас нет ничего, — это мой дар, дар свободы. Я хочу, чтобы вас выбор был чистым. Потому что есть то, что выше гор. И туда я хочу увести вас — там я могу быть с вами вечно… в полноте. Или вернитесь вниз, в яростный и прекрасный мир, полный борьбы и страданий. Это ваш выбор.

Абатур смотрел в лица других воителей, заклинателей, детей Народа Гор, еще десятки лиц были из тех народов и сословий, о существовании которых он даже не догадывался. Огромный, блистающий, кипящий мыслью и кровью мир был создан — неужели как тюрьма?

Неужели нет?

— Ты лжешь, — устало сказал он, и шепот пробежал по рядам собравшихся. Свита Архонтов сомкнула ряды. — Ты не Царь-на-Горах. То есть, может, ты и Царь, но ты — не то, что я ищу. Истина должна быть во мне самом, я ищу того, кто поможет найти ее во мне, а не уведет от поиска.

— Я и есть истина в тебе, — просто ответил Кармиль. — Я уже говорил тебе — ты боишься и не можешь принять… но это не знание, это страх мешает тебе, хотя твое сердце знает: все чины и все иерархии кончаются здесь. Истина здесь.

Абатур молчал, хотя его всего трясло от гнева.

— Что же, пойдем, — позвал Кармиль, а потом поднялся с трона и легко зашагал по ветвям дерева куда-то вверх, вверх, вверх, — пока сияние его одеяний не превратилась в само небо над головами.

А за ним цепочкой, как цыплята за наседкой, шли люди — поверившие ему. Они уходили, и их не преследовали. Они шли молча, подняв глаза вверх: они не смотрели больше на землю, и на земле больше никто не смотрел на них. Отпечатки ног перед белым деревом занес пылью налетевший ветер, а само дерево словно бы закрылось, стало чуть тусклее, и Абатур узнал его.

Дерево Гокард.

Вернее белый Хом.

"Дерево Гокард есть белый Хом", — так ведь сказала умирающая чародейка?

Не важно.

Молодая девушка с растрепавшимися по спине золотыми волосами повернулась к выходу, и, борясь с робостью и акцентом, нерешительно сказала:

— Ну, мы же остались, верно? Так пойдем, да?

— Никуда ты не пойдешь! — прогремел Абатур и воздел правую руку. Васильковое кольцо заклинательницы Кабиры наполнилось зеленым пламенем, а затем огонь вырвался тяжелой струей и ударил девушку в спину. Она упала, потом поднялась и бросилась бежать, и несколько секунд слышался только стук ботинок по зачарованным залам замка.

Все смотрели на Абатура.

— Это цилоний, — сухо пояснил он. — Яд смертелен. Мы все равно умрем, какая разница, раньше или позже? Не место страху. Сегодня наш час победить. Победить — увидеть истину, отступить — умереть. Вот выбор.

Слова его раскатились по залу, многократно усиленные эхом.

— Кого победить? — спросил кто-то.

— Предлагаю допросить Архонтов с пристрастием, — резко ответил Абатур и шагнул вперед, к свите Архонтов, все еще окружавшей древесный трон.

За ним следом по рядам прошло множественное движение. Люди шли за ним, шли за Абатуром, шли за его правдой, — нет, за своей правдой! Архонты должны знать! И им придется раскрыть свои тайны.

Абатур распалял себя перед столкновением, хотя что-то в глубинах сердца подсказывало, что дело проиграно.

Но оружие да не будет сложено.

Все вокруг кипело магией, и Абатуру не составило труда вызвать из болотных глубин свой булатный клинок и огневеющий хлыст. Васильковый перстень дружески подмигнул, сотворив заклинание, но увы — ему нельзя больше доверять. Оружие, подаренное Князем, могло быть ненадежно. Уж лучше свое. Родное.

Бич взвыл перед сияющим лицом Архонта.

Послышался лязг железа и боевые кличи.