Паладины

Ветер гнал с запада тучи, то закрывая луну, то открывая ее вновь, громко шумел в листве, тщетно пытаясь добраться сквозь густые кроны деревьев до костра на лесной поляне. У огня сидел седоусый широкоплечий мужчина в дешевой шляпе с обвисшими полями и потертом сером пыльнике. Если не считать мощного револьвера на поясе, украшенного золотым тиснением, ничто в облике усталого путника не выдавало ни знатного дворянина, ни рыцаря. Но это был сам маркиз де Борнетта, более известный как паладин Аквилан, воин Света, герой последней войны. Он готовил ужин, время от времени вглядываясь в темноту и поглаживая рукоять револьвера под расстегнутым пыльником.

Медленно, с наслаждением, Аквилан втянул в себя аромат жарящейся на костре тушки зайца, повернул вертел и посмотрел на коня. Тот весь вечер ржал, взбрыкивал, метался на привязи, словно чувствовал опасность. Паладину и самому было неспокойно, вязкий воздух предвещал грозу. Конь вдруг громко заржал и встал на дыбы, натянув длинный кожаный ремень, которым был привязан к дереву. Раздался щелчок. Обрывок привязи хлестнул животное по морде. Безумными скачками конь скрылся в темноте, топот копыт затих в шуме ветра.

Аквилан поднялся на ноги, придерживая рукой шляпу, и застыл на месте. В небе над деревьями показались всадники. Их было пятеро. Лошади несли седоков легкой рысью, беззвучно касаясь копытами верхушек вековых дубов. Кровавым светом пламенели глаза на полупрозрачных, словно сотканных из лунного света фигурах. Паладин положил руку на револьвер, вышел на середину поляны и, задрав голову, наблюдал за приближением всадников. Поравнявшись с краем поляны, прибывшие наклонили головы, обратив взоры на него. Аквилан не отвел взгляда. Даже когда всадники, продолжив свой путь, скрылись из видимости на востоке, он еще долго смотрел им вслед, мысленно обращаясь к ним по именам.

 

 

Свет заходящего солнца пробивался сквозь листву деревьев, освещая путь, но уже был не в силах разогнать тени в кустах. Эдгерн заправил полу пыльника за набедренную кобуру, чтобы не мешала в случае опасности быстро вытащить оружие, и заставил коня перейти на шаг. Просека была достаточно широка, но лес кустами и молодыми побегами уже начинал отвоевывать свое. Эдгерн заметил, что последнее время дорогой пользовались не часто. Тем сильнее удивился он, услышав из придорожных зарослей слабый, изможденный женский голос.

— Эй, путник!

Эдгерн остановил коня и повернул голову в направлении звука.

— Помоги, прошу!

Всадник спешился и осторожно раздвинул кусты. За ними, на земле лежала молодая женщина в мужском охотничьем костюме.

— Кто ты? — спросила девушка.

— Я — паладин, — ответил Эдгерн. — Хочу помочь.

Незнакомка бессильно откинула голову, золотистые волосы утонули в траве.

— Нога. Она наверно сломана. Я упала с лошади.

Эдгерн перелез через заросли. Было еще достаточно светло, чтобы разглядеть вывернутую правую лодыжку девушки.

— Еще утром. Заяц. На дорогу выскочил, лошадь испугалась, — пояснила незнакомка.

Эдгерн осторожно попытался стянуть сапог с поврежденной ноги. Девушка вскрикнула и потеряла сознание. Быстро темнело. О дальнейшем пути с раненой девицей нечего было и думать, но ночевать в лесу очень опасно. Взяв незнакомку на руки и подозвав коня, Эдгерн направился в обратную сторону. Благо, не успел еще сильно углубиться в лес. Конь послушно поплелся следом.

Несмотря на вполне обычное телосложение, Эдгерн отличался крепостью мышц. Руки не ощущали тяжести, он шел легкой, пружинящей походкой, уверенно сжимая хрупкую фигурку. Голова незнакомки покоилась у него на плече, от волос пахло ландышами. Аромат волновал.

Выйдя из леса, Эдгерн нашел полянку под деревом у речки. Осторожно положил незнакомку и расстелил на земле пыльник, на который аккуратно переместил девушку. Привязав коня к дереву, он повернулся лицом в сторону, где над лесом еще светилось розовое зарево, встал на колени и зашептал молитвы. Луна отражалась в тихо журчащем протоке ручья. В траве пели сверчки, из камышей им вторили лягушки. Эдгерн прекратил шептать, сложил ладони перед собой, а когда разомкнул их, между ними образовался шар света, такого яркого, что он зажмурил глаза. Шар беззвучно взмыл вверх и повис над его головой. Поднявшись, Эдгерн вытащил из-за голенища нож, присел рядом с незнакомкой и двумя быстрыми движениями вспорол ее сапог, освободив ногу. Шар слегка подрагивал в воздухе над его головой, ярко освещая все на пять шагов вокруг. Лодыжка девушки сильно распухла и уже приобрела мертвенно-синеватый оттенок. Эдгерн осторожно провел руками над поврежденной ногой, не касаясь кожи. Кости были целы, полный вывих, но ничего непоправимого. Усевшись поудобнее, паладин закрыл глаза и протянул руки. Между ладонями заструились лучи света, обвивая ногу незнакомки. Если бы девушка была в сознании, то почувствовала бы, как проходит боль, с щелчком встает на место вывихнутый сустав, стягиваются и срастаются разорванные ткани мышц и связок.

Луна уже прошла большую часть своего пути по небосводу, когда паладин закончил свое таинство. Он очень устал. Закутав девушку в свой пыльник, он заботливо убрал сухие листья, прицепившиеся к ее волосам, прислушался. Дыхание незнакомки было мерным и глубоким. Она спала. Эдгерн привалился спиной к стволу дерева и тоже уснул. Сиявший над ним шар медленно погас.

 

 

Вагон покачивало на стыках рельсов, колеса стучали в такт. Мимо окна проносились деревья, а вдалеке медленно проплывали холмы. «Столько земли, и так мало народа. Вернутся Адаларцы — кто защитит все это?» — Аквилан, чиркнув спичкой о сапог, закурил сигару. Сидящая рядом старуха взглянула на него, скривив лицо. Паладин пробормотал извинения и вышел на открытую платформу. Облокотившись на борт, он задумался.

Среди паладинов ходит легенда, что души тех, кто утратил веру, погасил в себе Свет, не находят успокоения, не соединяются со Светом, а остаются в этом мире навечно. Пять падших паладинов за семивековую историю Ордена. Пять призрачных всадников. Годы провел Аквилан в библиотеках, выискивая свидетельства очевидцев, докопался до самых древних манускриптов. О призрачных всадниках он знал больше, чем кто бы то ни было, даже сам грандмастер Орландо. Знал, что это не легенда, а самая настоящая быль. И понимал — они появляются среди живых, когда

приходит чье-то время пополнить призрачный строй. Аквилан давно ждал их.

Вчера он снова видел призраков. Они продолжали идти на восток. Туда, куда ему не хотелось возвращаться. Где отгремела война, изменившая его навсегда. Уничтожившая Орден, испокон веков считавшийся козырной картой монарха. Ultima ratio. И эту карту король небрежно бросил на игровой стол ради контроля над дальней провинцией, которую теперь все считали лишней. Забытый край, где не появлялся даже наместник. А Адалар за морем копит силы для нового броска.

Ветер трепал волосы Аквилана и свистел в ушах. Поезд мчался навстречу утреннему солнцу.

 

 

Когда Эдгерн открыл глаза, незнакомка сидела рядом и, улыбаясь, смотрела на него. Разрезанный сапог был уже на ней, голенище она скрепила полоской ткани, оторванной от камзола, паладинский пыльник накинула на себя, кутаясь от утренней прохлады.

— Спасибо, добрый человек! Нога уже почти не болит.

— Эдгерн. Меня зовут Эдгерном, — представился паладин.

— Либуше, — ответила девушка. — Много слышала о вас, паладинах, но никогда не думала, что встречу хоть одного. Говорили, что все паладины погибли на войне с Адаларом. В битве при Синозе.

— Я не участвовал в битве в силу малолетства. Тринадцать лет мне было. Да и погибли не все. — Эдгерн встал. — Но ты же поди голодна, светлая Либуше?

Паладин подошел к седельной сумке и начал копаться в содержимом.

— А что значит эта надпись? — Либуше водила пальцем по шеврону на рукаве пыльника, с рельефно вышитым гербом.

— Aliis inserviendo consumor, это — девиз Ордена. Означает — «Служа другим, сгораю».

Эдгерн достал из сумки копченый куриный окорок, свиную колбасу и краюху хлеба. Понюхав, колбасу украдкой отбросил в сторону, а остальное отдал девушке. Та жадно впилась зубами в окорок. Чтобы не смущать девушку своим присутствием, Эдгерн взял фляги и пошел к ручью наполнить их. Сев на берегу, он смотрел на свое отражение в воде невидящим взглядом. Аромат ландышей преследовал его. Мир вдруг сузился до одного женского существа. Паладин чувствовал себя глупым и счастливым. С востока, громко хлопая крыльями, пролетел гамаюн.

 

 

На центральной площади городка лежала дохлая лошадь, собирая на себя мух со всех окрестностей. Рябой жандарм дремал рядом, опираясь на ствол винтовки, приклад которой упер в землю у своих ног. Разбудил его подзатыльник.

— Виноват, господин комиссар, — пробормотал жандарм, поспешно подбирая упавший с головы картуз.

Скрофа, комиссар полиции, сердито выпучил глаза. Нахмуренные густые брови в комплекте с богатыми усищами и трехдневной щетиной придавали ему свирепый медвежий вид, чему также способствовала надвинутая на лоб мохнатая папаха. Отряхнув картуз, жандарм водрузил его на голову и встал навытяжку.

— Новости есть, знает кто-нибудь владельца?

— Никто не может узнать эту заразу, господин комиссар, не местная, видать.

— Спать меньше надо. Один я о державе думаю, — проворчал Скрофа. — Что с фотографом? Приходил?

— Так точно, приходил, господин комиссар. Сделал свои снимки. Только вряд ли это чего даст. Лошадь, вон видите, гнедая, а на снимках получается почти что вороная.

Скрофа сплюнул на землю, повернулся и пошел.

— Закопать эту падаль. Воняет она, как засранный золотарь, — бросил он через плечо. Комиссар направлялся к участку. Встречные прохожие учтиво кланялись. Он не замечал их, погруженный в свои мысли.

Дохлую лошадь вчера вечером нашли в лесу близ города. Волки задрали ее в таких дебрях, что еле телегу подогнали, чтобы в город привезти. А везти стоило. В седельной сумке были обнаружены пачки листовок с антигосударственными призывами. Свежие, еще пахнущие типографской краской. Если найти хозяина, да правильно допросить, можно выйти на

печатный станок вольнодумцев, а то даже найти и уничтожить их гнездо в восточной провинции. Но пока лошадь никто не узнал. Обыски и облавы не дали результата. Задержали только политического ссыльного, у которого нашли запрещенные книги. Но и тот показания давать не спешил.

В полицейском участке стояла тишина. Слышен был лишь скрип пера жандарма, строчащего справку о проделанной работе, да мерное посапывание задержанного дебошира за решеткой. Скрофа пересек комнату и открыл дверь на лестницу, ведущую в подвал. Внизу шел допрос схваченного политического. Кулаки толстого жандарма методично врезались в грудь и живот подвешенного к потолочной балке человека.

— Говори, скотина, кто снабжает тебя мерзкими книжонками!

Увидев вошедшего комиссара, жандарм прекратил избиение и встал во фронт.

— Квен, дружище! Только мы с тобой о державе думаем! — Скрофа улыбнулся. — Как дела, заплечных дел мастер, результаты есть?

— Никак нет, — ответил жандарм. — Еще работаем.

— Продолжай. Если что — я у себя. — Комиссар вышел, закрыв за собой дверь.

— Ты мне все скажешь, свинья! — Воодушевленный похвалой, Квен продолжил бить задержанного, не обращая внимания на то, что вылетающие при каждом ударе изо рта подозреваемого кровяные сгустки пачкают ему мундир.

Поднявшись по лестнице, Скрофа подозвал занятого написанием справки подчиненного и зашел в свой кабинет.

— Что тут у тебя? — Комиссар взял из его рук справку и пробежался по ней взглядом. — Дерьмо какое-то.

Перевернув лист чистой стороной, Скрофа положил его на стол. — Садись, пиши. Во-первых, описание лошади размножить в типографии, расклеить на каждом столбе. Сказать фотографу, пусть размножает снимки так быстро, как может. Снимки тоже расклеить везде. Установить награду в двести золотых тому, кто назовет имя владельца кобылы. Записал? Живее давай. Во-вторых, пока этот рябой осел не закопал дохлятину, снять с нее подковы. Всех кузнецов города, допросить с предъявлением им снимков и описания лошади, а также подков. При малейшем подозрении, что врут — в подвал, к Квену. Записал? Срок исполнения — к вечеру. Иди. Стой. Исправь: кузнецов в любом случае — в подвал, к Квену. Все, иди.

 

 

Эдгерн и Либуше ехали по лесной дороге. Либуше сидела сзади и держалась за паладина. Они вели беседу. Хотя их знакомство и длилось меньше суток, Эдгерну казалось, что они были вместе всегда. Иногда попутный ветер доносил до него аромат ландыша, ставший уже почти родным. Эдгерн знал, что до города оставалось недолго, но хотел, чтобы эта дорога никогда не кончалась.

— А вот скажи, паладин, можно ли такому чудесному исцелению научить, например, меня?

— Этому, светлая Либуше, научить невозможно вообще. Это ведь не из револьвера стрелять и не мечом махать. У наших способностей природа иная. Обладать ими может любой. Нужно только верить.

— Верить во что?

— Мы верим в Свет, несущий добро. Который выше нас, вокруг нас и внутри нас. Но, на самом деле, совершенно не важно, во что ты веришь. Трудно объяснить, но там, где есть вера, нет страха, нет сомнений. Откуда им взяться, если веришь?

— Так что же, получается, если нет страха и сомнений, то сможешь лечить?

— Если поверишь в это.

— Ох, Эдгерн, что-то до меня с трудом доходит. Точнее, я вообще ничего не понимаю. — Либуше поправила прядь волос, спадавшую на глаза.

— Я и сам не понимаю, светлая Либуше, — улыбнулся Эдгерн, — credo quia verum. Я верю, ибо истина.

 

 

«Аквилану. Эдгерн направился восток месяц назад. Точное местонахождение неизвестно. Других паладинов востоке нет. Орландо.»

Сложив листок пополам, Аквилан сунул его в карман и вышел из прокуренного помещения телеграфной станции. Теперь он знал, куда и зачем идут призрачные всадники. К востоку от Синозы располагался только один город. А за ним край света.

Здесь конечный пункт железной дороги. Дальше дилижансом или верхом. Подумав, Аквилан остановился на втором варианте как менее сковывающем свободу маневра. Купив в городе коня, паладин отправился в путь без промедления.

Конь летел стрелой по восточному тракту, но Аквилан продолжал пришпоривать. Времени было мало. Однако, как он ни торопился, остановки у огромного монумента на месте решающей битвы минувшей войны он не сделать не мог. «Ad gloriam!» — гласила надпись на постаменте. Глядя на огромного паладина высеченного в граните, Аквилан вспомнил тот день. Почти семь лет назад он привел сюда отряд паладинов. Сто сорок два воина, весь цвет Ордена. Шли авангардом, вместе с местным ополчением. Позиция была удобной: непроходимые из-за особенностей местности фланги сводили на нет численное преимущество Адаларцев. Нужно было только удержать ее до подхода основных сил. Окопаться толком не успели, враг прибыл раньше. Пришлось драться в чистом поле, как в старые времена. С первыми выстрелами ополчение дрогнуло и побежало. Отряд паладинов остался стоять против тысяч воинов Адалара. Ad gloriam! Ауры доспехов веры не спасали, лишь позволяли пережить на одно-два попадания больше, чем пережил бы обычный человек. А пули навстречу летели сотнями. Никогда в жизни Аквилан не стрелял так быстро. За время скоротечной схватки он истратил почти весь боезапас, тяжесть которого сгибала его перед боем. Паладины разменивали свои жизни один к десяти, но их число стремительно таяло. «Ad gloriam!» — кричали они перед смертью вместо такого естественного «твою мать!» Немногие дожили до рукопашной, и лишь единицы услышали сзади боевой клич подоспевшей конницы. Враг был разбит.

Аквилан смотрел на постамент памятника на могиле ста тридцати трех лучших воинов королевства. Сто тридцать три имени. Весь цвет Ордена. И девиз: «Aliis inserviendo consumor». И «Ad gloriam!»

«Эдгерн. Да, нужно спешить,» — подумал Аквилан и дал шпоры коню.

 

 

Скрофа смотрел в окно. Фонарщик зажег фонарь и, подхватив лестницу, двинулся к следующему. По улице, чадя и фыркая, проехал паромобиль местного изобретателя Клопштока. За ним с лаем бежали собаки. Фонарщик шарахнулся в сторону и выругался.

В дверь постучали. На пороге появился мужиковатого вида жандарм.

— Нашли, господин комиссар! Как вы и говорили, кузнец опознал. Комиссар отошел от окна и сел за стол.

— И кто же этот неуловимый крамольник?

— Баба! — Лицо жандарма расплылось в улыбке.

— Ну, хорошо. Отведите пока к Квену, устал я что-то сегодня. Утром займусь.

— А паладина куда девать?

— Какого паладина? — Скрофа забеспокоился. — А ну, выкладывай мне все, баран!

— При бабе был паладин. Как кузнец ее опознал, так вона они и скачут. Всевышний сам, не иначе, послал их к нам в руки.

— Да, да, само собой, Всевышний! Ты что думал, такой тупица, как ты, мог бы сам кого-то поймать? Без Всевышнего? Ближе к делу давай, что за паладин?

— Не могу знать, господин комиссар. Он отказался сдавать оружие, потому как, говорит, паладин сдает оружие только королю. Мы хотели было его силой обезоружить, но он так сверкнул, что мы сразу поняли — не надо лучше.

— Как сверкнул?

— Не могу знать, господин комиссар, так вот прямо... — жандарм замахал в воздухе руками, пытаясь подобрать нужное слово, — сверкнул.

— Ладно. Давайте его сюда. Бабу на допрос. От Квена пока держите подальше. До особого распоряжения физическое воздействие вообще не применять.

Скрофа почесал небритый подбородок. Дело принимало нежелательный оборот. Работа комиссара полиции включала в себя много составляющих, и сказать наверняка, все ли из них совпадают с понятиями паладинов о добре и чести, заранее было невозможно. А уж если с их понятиями что-то не совпадает, то — дуэль «hic et nunc». И выхода нет. Откажешься — «умри, презренная паскуда», согласишься — «exitus letalis». На клинках или на револьверах, без разницы, превзойти паладина невозможно. И главное, все в рамках закона!

Скрофа выругался. Занесла же нелегкая в этот дикий край паладина. Без их светлой дурости проблем хватает.

В кабинет вошел молодой человек. Желтый пыльник с шевроном на плече, шляпа с приподнятыми по бокам полями и характерное крепление кобуры на бедре не оставляли у Скрофы сомнений — паладин.

— Садись, паладин, к столу, двигай стул. — Скрофа сделал жандарму знак удалиться и достал из тумбочки стаканы и пузатую бутылку.

— Выпить не желаешь? Хорошая вещь, заморская. Как называется, не знаю, но пахнет фруктами и на вкус ядрена.

— Почту за честь, уважаемый, коль угощаешь от сердца. Кстати, Эдгерном зовут меня. — Паладин придвинул стул и взял наполненный стакан.

— А я — Скрофа, комиссар полиции местный. Давай, за знакомство.

Спиртное было крепким. Эдгерн сразу же почувствовал разливающийся по телу жар и приятную пульсацию в голове.

— Жалко, закуски нет, ну да ладно. Давай сразу, чтобы не было между нами, так сказать, недопонимания. Кем тебе приходится дама, с которой ты путешествовал?

— Светлая дева Либуше находится под моей защитой и покровительством. Прими это к сведению, так как недопонимание в данной ситуации действительно недопустимо. Absit invidia verbo.

— Странный язык. Давно не слышал. Тебя не затруднит, если попрошу говорить на знакомом мне языке, один черт, на этом ничего не понимаю. — Комиссар наполнил стаканы. — А известна ли тебе суть претензий, предъявляемых законом к твоей подзащитной?

— Известна. Твои подчиненные по пути ввели меня в курс дела.

— Давай еще выпьем, и я расскажу тебе, каким это самое дело видится с моей стороны. Скрофа подкрутил фитиль в лампе, добавив света. Собеседники залпом выпили.

— Смотри, расклад какой идет, — продолжил Скрофа, занюхав рукавом. — Край этот раньше ничейный был. Пришли сюда одновременно мы и Адаларцы, чтобы, стало быть, территорию эту освоить. Сначала били они нас люто. А при Синозе мы им так дали, что гнали потом, пока в море не скинули. Земли эти, считай, кровью политы. И благодаря этому здесь живем мы, а не косорылые. Выстраданы нами эти земли. Ну а как их освоить? Край земли. Лютые зимы. Ни театра тебе, ни синематографа. Задница, в общем. Неохотно едут сюда нормальные люди. Только авантюристы всякие, типа меня. Вот и стали сюда ссылать отщепенцев, да вольнодумцев всяких. На перевоспитание, стало быть. Там им жилось плохо, свободы не хватало. Так вот вам! Целая страна! Свободы сколько хочешь! Хочешь сеять? Земли плодородной полно. Хочешь строить? Вот тебе, пожалуйста, вековой лес. Руки из жопы растут? Не беда, вон опальный виконт Шейнхольц редакцию открыл, газетку выпускает. Щелкоперы в ней развлекают трудовой люд своими побасенками. В общем, как говорится, работай и воздастся. Так нет же! Находятся, представь себе, паладин, люди, которые не хотят работать. А чего они хотят? Ровно того же, чего и я, и ты, и остальные нормальные люди. Хотят, чтобы все стало хорошо. Вот только делать ничего для этого не хотят. И ждать не хотят, пока другие сделают за них. Разрушить предлагают все, что плохо. Ну, по ихнему мнению, конечно. Взять и уничтожить, стало быть. Да еще и честной люд баламутят, подбивают к бунту. Что ты на это скажешь, паладин?

— Такая позиция деструктивна, и порицания, несомненно, достойна.

— Вот. И я считаю, что порицания. Вешаем мы их здесь, короче. Ну а что с ними делать? Сослать мне их некуда — дальше только океан. На каторге они работать не могут, мрут сразу. А жить нормально не хотят. Эта Либуше, о которой речь шла, из них. Но ведь она же под твоей протекцией? И что мне делать?

Эдгерн хранил молчание. В лампу залетела ночная бабочка, и огонь замерцал, отбрасывая причудливые тени. Скрофа подождал, пока она сгорит и наполнил стаканы.

— Как тебе выпивка?

— Хороша.

— А то! Адаларская. Знаешь, а я ведь воевал. При Синозе в том числе. — Скрофа распахнул на груди рубашку, обнажая широкий шрам. — Сразили меня на передовой. Аккурат там, где паладины сражались. Они-то на себя первый удар и приняли. Там бы я и остался, если бы не доблестный Аквилан. Не дал меня добить косорылым. У него, верно, патроны кончились, так он их руками испепелял, да свет испускал такой, что враги бежали без оглядки.

— Не доблестный. Славный. Все, кто выжил при Синозе, носят титул славного, а Аквилан и до того момента лет десять, как носил. Этот титул является высшим. — Эдгерн достал сигару и прикурил от собственной ладони.

— Ну да. Вот так и испепелял, — рассеянно заметил Скрофа. — Знаешь, когда я валялся там раненый, не в силах пошевелить головой, глаза мои смотрели прямо вдоль линии обороны. Запомнились мне, понимаешь, десятки мертвых тел в таких же пыльниках, как у тебя. Ровной цепью. Ни один не сделал даже шага назад. Вы ведь никогда не отступаете. Но я не паладин. Мне не зазорно. Поэтому вот такое у меня будет к тебе предложение...

 

 

Лампады, висящие на стене, освещали узкий коридор, но в камерах царил полумрак. Эдгерн подошел к решетке. Заметив его приближение, Либуше украдкой вытерла слезы.

— Моя лошадка — Листик. Она умерла, — тихо сказала девушка.

— Я сочувствую твоему горю, светлая Либуше, но, признаться, более всего меня беспокоит другое: в этих местах распространителей крамольных листовок вешают.

— Я знаю. Но тут уж ничего не поделать. — Девушка изо всех сдерживалась, чтобы не разрыдаться. — Не хочется умирать. Мне страшно, Эдгерн. — Она прильнула к решетке, ухватившись за прутья, и Эдгерн подошел вплотную, накрыв ее руки своими.

Их лица были совсем рядом. Смрад подземелья отступил. Паладин чувствовал аромат ландышей.

— Комиссар Скрофа полагает, что твоя личность не представляет большой общественной опасности. Он может отпустить тебя, если ты расскажешь ему, кто печатает листовки.

— Ты что же, считаешь, что все, кто не паладин, могут легко предать для спасения собственной шкуры? В этом твоя вера? Так ты обо мне думаешь? — В тоне Либуше не слышалось упрека, скорее сожаление и разочарование.

— Разреши хотя бы увезти тебя из города, светлая Либуше. Скрофа согласен выпустить тебя до суда под залог. Мы уедем в Обитель, там безопасно.

— Увезя преступницу от правосудия, ты сам станешь преступником. Крамольником и вольнодумцем. Которых здесь вешают. — Губы девушки дрожали от сдерживаемых рыданий, но слезы предательски катились по щекам. — Уезжай один. Если хочешь мне помочь, не приходи на казнь. Повешенные умирают очень некрасиво. Не хочу, чтобы ты видел.

— Я люблю тебя, Либуше.

— От тебя пахнет спиртным. Пожалуйста, уйди, Эдгерн. — Девушка, высвободила свои руки и отошла вглубь камеры, скрывшись во мраке. Паладин повернулся и пошел к выходу. Услышав стук закрывающейся двери, Либуше дала волю чувствам.

Наверху Скрофа, заложив руки за голову, раскачивался на стуле и задумчиво смотрел в потолок. «Amnicitia inter pocula contracta plerumque vitrea est,» — медленно произнес он.

 

 

Аквилан зашел в трактир. За столом в углу сидел Эдгерн. Кроме него и трактирщика в помещении никого не было. Увидев вошедшего, молодой паладин поставил чашку с чаем на стол, выскочил из-за стола и сделал несколько шагов навстречу.

— Fiat Lux! — Эдгерн поклонился.

— Fiat! Садись, Эдгерн, я здесь по делу. Эдгерн послушно вернулся за стол. У него было много вопросов, но тон Аквилана, не располагал к дружеским беседам. Тот явно был чем-то обеспокоен. — Я встретил Скрофу. Он мне все рассказал. — Аквилан сел напротив молодого паладина.

Эдгерн молча отхлебнул из кружки в ожидании продолжения.

— Я считаю, что тебе немедленно нужно уехать.

— Почему? — Эдгерн напрягся.

Аквилан достал сигару и покрутил ее между пальцами.

— Я не случайно приехал в этот город. Шел на восток за призрачными всадниками. Есть основания полагать, что скоро их станет шестеро. В столице прихвостни адаларцев требуют распустить Орден, от которого и так мало осталось. Орландо в королевском совете бьется за наше будущее. — Он наблюдал за Эдгерном, но на лице последнего не дрогнул ни один мускул. -А тут ты, собираешься поубивать слуг закона, защищая преступницу. — Я не собираюсь никого убивать. И потом, разве кто-то отменил указ короля? Имею полномочия hic et nunc. Почему я должен положить любовь на алтарь человеческих законов? Признаться, я удивлен. Не знай я своего учителя, принял бы тебя за кого-то другого. Странны для меня твои речи. Странны и лукавы. Чему ты меня учил? Паладин должен верить, а не думать. Говорить велеречиво на страх врагам, с пафосом обличать зло и уничтожать его без раздумий — вот удел паладина. Размышления — для политиков, юристов и прочей нечисти. Или ты проверяешь меня, славный Аквилан?

— Не горячись, юный Эдгерн. Прости беспокойство старика, видящего в тебе надежду Ордена. И кроме того, я знаю Скрофу. Он опасный воин. Тебе не совладать с ним.

— Aut vincere, aut mori... — начал было Эдгерн, но осекся. Глаза его изумленно расширились. — Аквилан, да ты ведь пал, верно? Как давно? Орландо знает?

Аквилан смотрел в глаза молодого паладина и видел взгляд человека, обнаружившего в своем пиве тонущего таракана.

— Понимаю, Эдгерн. Corruptio optimi pessima. — Седоусый воин отвел взгляд, чиркнул спичкой и раскурил сигару, выпустив клуб дыма. — Свет погас во мне после Синозы, куда я привел на смерть весь цвет Ордена. И новых паладинов с тех пор не народилось: кризис веры, как говорит Орландо. Но я то знаю — Орден уничтожила моя гордыня и жажда славы, не позволившие уклониться от битвы. Ad gloriam! — кричал я, и величайшие воины вторили. Только они умерли, а я нет.

Эдгерн глотком допил чай и встал.

— Ты тоже умер, старик. А Орден будет жить, пока горит Свет. И горе тем врагам, кто не

уклонится от битвы с ним. Будь это королевский совет или сами пятеро всадников. Свет же в тебе погасила утрата тобой веры, а не твои действия при Синозе. — Паладин надел шляпу и вышел из-за стола. — И не можешь не понимать это, если в тебе осталась хоть капля Аквилана. Прощай старик, в недобрый час принес ты мне весть о смерти моего учителя. — Эдгерн быстрой походкой покинул трактир.

Аквилан растерянно теребил пальцем усы. «Напрасно я проделал такой путь сюда. Крепок дух мальчишки, и сильна его вера. Ничего изменить нельзя, как нельзя было изменить и меня до Синозы,» — подумал он. Во рту вдруг стало сухо.

— Корчмарь, водки!

 

 

Эдгерн шел по улице. Взгляд его был тверд, походка уверенна. На главной площади уже был возведен помост с виселицей, собралась толпа зевак. Эдгерн прошел мимо Скрофы, подчеркнуто не обращавшего на него внимания, и слился с толпой.

Охраны было немного: двое на балконе ратуши и двое у виселицы. Эдгерн понял, что основные силы сидят в засаде. Оглядевшись, он отметил места, откуда по нему будут вести огонь стрелки. Если Скрофа решит напасть, шансов не будет. Защититься он не успеет. Но не всегда уместно наносить удар первым.

На балконе ратуши появился судья. В мантии и колпаке, все согласно Уложению. Из дверей вывели Либуше, она была сильно избита, шла пошатываясь. Толстый жандарм подталкивал ее в спину. На помосте он связал ей руки за спиной и накинул на шею петлю. Либуше смотрела в толпу, словно отыскивая кого-то глазами. К казни было все готово.

Толпа затихла. Судья начал оглашение приговора. Эдгерн достал револьвер и выстрелил в воздух. Люди вокруг расступились, образовав кольцо, и недоумевающе смотрели на него. Судья смолк.

— Комиссар Скрофа, а также судья и палач, имен которых я не знаю! — Слова звучали отчетливо и громко. — Я, паладин Ордена Света, благородный Эдгерн, объявляю вас мучителями и убийцами невинных, осквернителями образа прекрасной дамы, персонами, противными Свету! На основании изложенного я вызываю вас на поединок до смерти! Hic et nunc! Здесь и сейчас. Выбор оружия и очередности оставляю за вами. Если вы решите выйти на поединок втроем одновременно, приму как должное. Но в случае отказа от поединка вы будете признаны трусами и убиты без возможности защищаться!

Испуганная толпа начала потихоньку редеть. Пауза затянулась.

— Мы принимаем вызов, паладин. — Раздался откуда-то сзади зычный голос Скрофы. — Но только после свершения правосудия. А я, как лицо отвечающее за охрану правопорядка в городе, напоминаю вам, что вмешательство в процесс

отправления правосудия является уголовно наказуемым деянием и будет пресекаться всеми...

Выстрелы оборвали его фразу. Эдгерн был на прицеле десятка винтовок, но стрелки не смогли уследить за его молниеносными движениями. Судья распахнул спиной дверь балкона ратуши и упал внутрь, голова жандарма на помосте откинулась, а тело завалилось, как мешок. Толпа с разноголосым криком бросилась врассыпную. Но выцелить Скрофу паладину не позволили. Грянувший залп опомнившихся стрелков поверг его на землю, револьвер выпал из руки и отлетел на несколько шагов. В облаке взбиваемой пулями пыли Эдгерн пополз к своему оружию. Доспехи веры не спасают паладинов, лишь помогают пережить на одно-два попадания больше. Эдгерн затих в пыли, и стрельба прекратилась.

В этот момент на площадь ворвался седоусый всадник. Динамитные шашки, оставляя за собой хвосты дыма от тлеющих фитилей, одна за другой полетели к зданиям. Раздались взрывы, площадь засыпало щепой и осколками битого стекла, падали на землю засевшие на вторых этажах стрелки. Скрофа, узнав во всаднике Аквилана, прыгнул за каменную оградку и лег на землю, закрыв голову руками. Аквилан пустил коня вскачь по периметру площади, в его руках уже был дробовик, из которого он поливал картечью все вокруг, быстро передергивая скобу рычажного затвора. Ответный огонь подавлялся моментально — Аквилан не знал промаха. Заряд картечи разнес балку, к которой была прикреплена веревка Либуше. Девушка уже почти лишившаяся чувств, без поддержки веревки упала на спину и скатилась за помост. Жандармы, бросая винтовки, пытались спастись бегством. Бросив разряженный дробовик на землю, Аквилан разил их прицельными выстрелами из револьвера. Затем все стихло.

Подъехав к лежащему на земле Эдгерну, Аквилан спрыгнул с коня и опустился на колени. Молодой паладин хрипло и часто дышал, жизнь уходила из него вместе с кровью, льющейся из ран. «Не себя ради прошу, но для спасения твоего верного слуги!» — Аквилан простер ладони над грудью молодого паладина, моля Свет дать ему хоть крупицу былой силы. Но Свет не касался его ладоней. Сзади раздался щелчок взводимого курка. Падший паладин встал и развернулся. В лицо ему смотрело дуло револьвера Скрофы.

— В кобуру бы хоть убрал что-ли, — предложил Аквилан.

— Я не дурак, стреляться с паладином, даже бывшим, — ответил комиссар. — Я просто тебя убью. Но сначала скажи, все это того стоило?

— Каждому свой путь, Скрофа. Я не мог поступить иначе. Он, — Аквилан кивнул в сторону Эдгерна, — тоже. Да и ты сделал, что должен был. Слова остались в прошлом.

— Мы воевали с общим врагом. А теперь мы снова сыграли вместе, на этот раз на его стороне.

— Не говори красиво, мой друг, а то, не ровен час, сам паладином станешь. А быть паладином — очень просто. Слишком просто, чтобы быть. — Аквилан пошатнулся. — Разреши, я сяду, твои люди стреляли плохо, но пуля — дура.

Не удержавшись на ногах, старик рухнул. Из уголка рта выкатилась струйка крови и свернулась шариками в пыли. Скрофа снял курок с боевого взвода, вложил револьвер в кобуру, развернулся и пошел. В голове крутились слова рапорта об отставке.

 

 

Над зданием ратуши появились призрачные всадники. Сделав круг над опустевшей площадью, они остановились у тел двух паладинов, лежащих в луже крови. Эдгерн был без сознания, Аквилан пытался дотянуться до него мертвеющей ладонью, но лишь терял остатки сил. Из-за помоста виселицы покачиваясь вышла Либуше. Разбитое лицо было опачкано пылью, ветер шевелил спутанные космы волос. Равнодушно взглянув на призраков, она подошла к Эдгерну и опустилась на колени. Прильнув своим лицом к его лицу, так что их дыхания слились воедино, она прошептала: «Я верю, любимый». Веревка, которой были стянуты ее запястья, задымилась, затлела и рассыпалась в прах. Протянув руки, Либуше раскрыла ладони над ранами паладина. Огоньки света вспыхнули под ее пальцами и замерцали пульсируя. Разгораясь, свет под ладонями девушки становился все сильнее и, наконец, залил грудь Эдгерна. Впервые после Синозы Аквилан улыбался. Он радовался рождению нового паладина. «Per crucem ad Lucem» — думал он, вглядываясь в изысканный, словно точеный скульптором-виртуозом профиль Либуше, в ее тонкие черты лица, озаренные отблесками света. — «Женщина-паладин. Разве так бывает? А почему бы и нет?» На душе сделалось легко и тепло, в сердце забрезжила надежда. Аквилан поднялся и вскочил на коня. Его окровавленное тело осталось лежать на земле.

— Маркиз де Борнетта! Нам пора в путь.

— Зовите меня просто Феликс, братья. — Сказал Аквилан и пустил скакуна галопом. Шестеро всадников проскакали по пыльной площади. Копыта их лошадей не оставляли следов.

— Эдгерн.

— Да, Либуше.

— Куда мы едем?

— Ко двору короля. Только он имеет право судить нас.

— Нас повесят? — Вряд ли. Паладины заслуживают почетной смерти от пороха и пули.

— Я не боюсь. Сredo quia verum. Правильно?

— Почти. Заедем в Обитель. Грандмастер Орландо хочет видеть тебя.

— А мне дадут настоящее паладинское имя?

— Конечно. Каждому паладину нужно имя, чтобы покрыть его славой. Какое тебе по душе?

— Хочу, чтобы меня звали Аквиланой.