странные сны

 

 

 

O.D.D. — странные сны

 

ПОХОРОНЫ

Казалось бы, почему мне не быть довольным этой жизнью? Если подумать, то всё, вроде бы, нормально. Как у всех. А если прочувствовать, то получается, что хуже просто быть не может. Хочется выть от тоски по чему-то лучшему, несбыточному. И душа, от того что ей чертовски тесно, покрывается зелёной плесенью, ноет и ноет, и вот-вот, или усохнет насмерть или взорвётся под действием процесса гнилостного брожения.

Ну не находит она спокойствия и удовлетворения ни в чём. Нудная работа — это явно не для меня, тесная жизнь в убогой квартирке — временное пристанище, скудное на событие и блеклое существование — тихий привал перед победоносным сражением, а всё остальное... Всё остальное — чёртова засасывающая рутина, от которой отпиннываешься. Но толку мало. От всяких телодвижений, стены рушатся и котлован становится только шире. Такая жизнь, засасывает как трясина но пока ещё виден край, и я непременно за него зацеплюсь и выберусь. Выберусь, выберусь. Ну, а пока почему мне не быть просто удовлетворённым вполне удобными и благоприятными условиями своей жизни?

Я прихожу на работу, делаю обход, запираюсь у себя в каморке и могу спать, могу пойти к КИПовцам, потрепаться и поиграть в нарды, а могу заняться тем, для чего избрал меня Бог. Или чёрт? Не знаю.

Так ли уж важно — кто именно указывает мне путь и определяет мою миссию. Но он зудит — пиши, пиши, пиши! Но что, чёрт побери, писать? Я пробую и выкидываю, пробую и выкидываю. Сижу в этой темнице с зарешеченным окном, в окружение штабелей с манометрами и думаю — что писать? И где эта муза, без которой, если даже очень хочешь — всё равно ничего не можешь? Это глупо и жестоко. Почему они там дали мне желание, но не договорились о трудолюбии вдохновении? Работать, ну просто не возможно, лень. И творчество не идёт без рьяного поводыря — вдохновения. А вдохновение — это что? Небольшая бандероль с небес? Или меня должна воодушевлять моя Ленка? Бред. Ленка — это Ленка. Я бы сказал, на что она может вдохновить, да неуместно здесь. Скорее всего, я сам что-то делаю не так? Не внятно, не достойно, глупо...

От горестных дум меня оторвал стук в дверь. Я быстро спрятал тетрадь, передвинул разобранный прибор с края стола на середину и пошёл открывать.

— Паша, пузырёк есть?

— Последний, — ответил я. — Гони валюту, — взял десять рублей и выдал бутылку водки "Пшеничная".

Да, я ещё и барышничал, между делом. Гнал дома самогонку и ту, что не выпивал с приятелями сам, таскал через проходную на комбинат и продавал там. А если не гнал, то шёл с Ленкой в ЗАГС, подавал заявление о бракосочетании с ней, получал два приглашения в магазин в виде открыток и шёл с ними выкупать четыре ящика водки.

И тоже самое, что и с самогонкой.

Я тратил время и силы на то, на сё. На еду, Ленку и шмотки. А, главное, делал урывками, прячась между штабелей с манометрами, точно зная, что другого времени я на это не выделю. А голос звал — пиши, пиши — и иногда хотелось послать его к чёрту, но было жаль. А вдруг? А вдруг оно произойдёт? О-о, это несомненно.

Ясно как день. Иначе быть не может.

И голос гнул меня в бараний рог, играя на амбициях, и я переводил бумагу, не понимая — да где же то, великое?

Рабочий день закончился. Я быстро переоделся, засунул палку полукопчёного сыра за пояс, шматок расплющенного сливочного масла положил на дно сумки и пошёл через проходную. Изображая полное спокойствие, я в общем потоке прошмыгнул её и в том же потоке поплыл на остановку. Но где-то в глубине моих мозгов какой-то червячек шевелился и не давал мне покоя. Что-то меня тревожило, но что? Сыр я уже переложил в сумку, масло, не смотря на жару, не должно растаять до дома, тетрадь я спрятал, каморку закрыл. Так что ещё?

Но я шёл, не озадачиваясь особо этим, довольный собой и гордый. Неописуемо красивый и молодой — продал несколько пузырей, спёр сыр с маслом — предприимчивый и умный, да к тому же, будущий писатель. Так стоит ли утруждаться мелочами?

Жизнь прекрасна, хоть пока и не достойна меня. Пережду её такую, пропорхаю по ней как стрекоза, не утруждаясь, не напрягаясь, не вникая — до лучших времён.

Причина беспокойства выяснилась перед дверью в мою квартиру. Её нечем было открыть.

Вот незадача. Припрятанное за поясом масло вот-вот потечёт, в животе от голода, тянет, а ключи остались в рабочем халате. Ну ладно, что же, не впервой ломать свою дверь, но надо же, как на зло, после последнего взлома я её так хорошо, на совесть отремонтировал, что теперь придётся или разнести её в щепки соседским топором или вынести вместе с косяком.

Ой, ну за что мне всё это? Сегодня пятница, на комбинат теперь не попадешь до понедельника. Но чёрт с ним, с комбинатом. Жить то где то надо, все эти дни?

Слава богу, второй этаж, и, слава богу, путь по дереву и в форточку уже опробован. А дерево, вообще как родное. Столько раз приходилось снимать с него глупую соседскую кошку, что я залез бы на самую его макушку с завязанными глазами.

Я закинул сумку на плечо и на раз, два, три, забрался на подоконник. Соседи у подъезда, без удивления проводили меня насмешливыми взглядами — типа, чаще ходит через окно, чем в дверь — и продолжили свой бесконечный консилиум о жизни и быте. А я спокойно вошёл в открытое окно...

Я слез с подоконника, поправил шторы, повернулся и обомлел. В моём кресле, лицом к телевизору, а спиной ко мне сидел человек.

— Эй, ты что здесь делаешь?

— Сижу дома и телевизор смотрю.

— Он выключен! — неожиданно даже для самого себя, заорал я — Как ты сюда попал?

— По нормальному, через дверь. А вот ты лазишь в окно.

Я ощутил дикий ужас и никак не мог понять — от чего? Что-то снова было не так, и опять я не мог понять, что именно?

— Кто ты такой?

— А ты не узнаёшь? Я, это ты. Великолепная твоя половина.

Панический страх парализовал меня до того, что я едва нашёл в себе силы обойти кресло вокруг и, обойдя, рехнулся окончательно.

В моём кресле сидел, собственной персоной, мой труп. Совершенно очевидно, что это был мёртвый я. Но этого не может быть! Я метнулся в ванную к зеркалу и, увидев там своё живое отражение, полил из душа холодной водой себе на голову. Всё чувствую, всё вижу. Трезвый. Но, вернувшись в комнату, застал всё ту же картину. Пейзаж не изменился. Я стоял, а мой труп сидел. Определённо от такой картины у кого угодно ум за разум зайдёт. Но я, будучи человеком с богатым воображением, уже принял это за факт и, перестав удивляться, приступил к действиям. Я потолкал его, потрогал, пощупал пульс, понюхал и убедился окончательно, что это точно труп. Притом труп с душком. И не удивительно. Ещё сутки в такой духоте, и он начнёт вонять так, что все соседи сбегут из квартир, а мухи со всей округи, наоборот, слетятся сюда на пир. А потому надо срочно избавляться от тела. Но как? Если это умер я, то куда деваться мне живому?

Я обшарил его карманы и ничего в них не нашёл. Абсолютно ничего и никаких документов, в частности. Это ж надо, какая фигня.

Если вызвать милицию, то чёрт его знает, что они решат. Посадят или упекут в дурдом меня живого. Приятели тоже вряд ли поймут. Сплетен и насмешек потом не оберёшься.

— Похорони меня и не мучайся. На высоком холме, с почестями, а на могиле поставь высокий дубовый крест.

— Что? Кто это говорит? — я быстро огляделся, заглянул под диван и шкафы, но никого больше не увидел. — Это ты что ли, говоришь? — я внимательно присмотрелся к его посиневшему лицу. Мой шрам над бровью, кривые зубы. Определённо, это моя морда. Очень похожа.

— На мне есть примета, — сказал я, — которую трудно подделать.

— Ой, брось. Нашёл тоже достопримечательность. Хотя, что скромничать? Он очень даже хорош. Очень, очень классный. Один, на сотни.

— Ну, а всё же?

— Перестань. У меня же то же самое.

— Ой, молодец. Всё знаешь, — ну разговаривает труп каким-то образом, значит разговаривает, подумал я. Что ж, теперь.— А если я позову, например, соседей, ты скажешь им, что я тебя не убивал?

— Ты, знаешь, Паша, сказать-то, я скажу, но сомневаюсь, что они поверят мне. И тогда вовек тебе покоя не найти, потому что миссия твоя останется не выполненной. Ты не напишешь своего романа и умрёшь, как жил, дураком, непрошибаемым остолопом, так и не поняв по-настоящему ничего в жизни, да ещё в тюрьме или дурдоме. А разве этого мы достойны?

— Но ты, кусок тухлятины, повежливее.

— Не напрашивайся.

— Я не пойму, если ты-это я, то я что, должен похоронить самого себя?

— Я! — вдруг гневно заорал он. — Доблестный граф Аустерлиц! Я участник победоносных сражений, я пил, ел и воевал плечом к плечу с людьми, о которых сложены легенды, я видел и делал такое, что тебе и в страшном сне не приснится! Мне сам чёрт не брат, а боги восхищаются мною и покровительствуют мне! Меня осыпали золотом короли и президенты, гордые красавицы сходили по мне с ума! Я имел в этом мире всё, что хотел! А ты кто такой? Ты, пыль придорожная, называешь себя мною? Ты, жалкий человеческий зародыш, ворующий маргарин с комбината, называешь себя мною?!

— Я не ворую маргарин.

— Тебе, безликому засранцу, выпала великая честь. Тебе выпала возможность упокоить тело и душу великого Аустерлица. Зиг!

— Хайль! — рявкнул я.

— Так выполни эту миссию, с честью. Ты уже отмечен тем, что выбран для этого дела. Так не осрамись и увидишь — за благое дело будешь вознаграждён небесами...

В моей голове ролики за шарики зашли. Мгновение назад передо мной был гневный Аустерлиц с моим лицом, а сейчас сидел посиневший труп с той же самой физиономией, и я не знал, происходило это в моём воспалённом воображении или наяву. Поскольку наяву такого быть просто не может, но я всё это наблюдаю, вижу, осязаю и щупаю, то, значит, я сам нахожусь там, где такое возможно. В дверь позвонили, я спрыгнул со стола и в паники заметался.

— Паша, — закричала Ленка из-за двери, — это я. Открой!

— А-а, это ты, Лена. У меня ключей нет, я сейчас вылезу в окно. Иди, подожди внизу, — и я спустился по родному дереву на улицу.

Я схватил Ленку под руку и повёл её подальше от соседей и подъезда.

— Ты должна мне помочь, — зашипел я на неё, — мне очень нужна чья-нибудь помощь. Только не надо меня ни о чём сейчас расспрашивать. Ты сделай как истинный друг и влюблённая девушка. Помоги, не задавая вопросов, и если даже станет страшно и непонятно — не отступай до конца.

— Ты меня пугаешь. Что случилось?

— Дело в том, что я и сам не знаю. Но надо провести одну не очень приятную и хлопотную операцию, а одному мне это сделать тяжело. Поэтому я и прошу тебя. Ты, готова помочь мне?

— Это опасно?

— Не знаю.

— Нас не посадят в тюрьму?

— Не знаю. Но послушай, — возмутился я, — ты любишь меня или нет?

— Может и люблю, но не знаю, до такой ли степени...

Я, глубоко поражённый её ответом, громко выругался, но с выбранного пути не свернул.

— Поехали, — сказал я и потащил её к дороге — в похоронное бюро «ритуал».

— В "ритуал"!? Зачем?

— Гроб для меня покупать.

 

В похоронном бюро выяснилось, что для того, чтобы купить гроб, надо иметь свидетельство о смерти.

— Мне для себя — сказал я и пожалел. В глазах тётки, которой я это сказал, засветился недобрый огонёк, а пальцы её руки зловеще заплясали по столу. Мне привиделись здоровенные санитары и мерзкий, тщедушный доктор в очках, ехидно спрашивающий, — Так вы что, батенька, умерли?

На выходе меня перехватил шустрый мужичок в синем халате.

— У меня есть то, что тебе надо, — тихо сказал он и взмахом руки позвал за собой. Мы с Леной оказались в столярной мастерской, за магазином «Ритуал».

— Вот как раз под твой рост, — сказал мужичек и показал на обтянутый красной материей ящик. — Подходит?

— Надо бы посолидней, лакированный, с ручками...

— Ну, знаешь ли, такие нарасхват. Не успеваем снабжать население, так сказать. Этот-то вот чисто случайно здесь задержался, и мастера, как назло, с утра больные. И вот, чисто ввиду этого совпадения, можем выручить тебя за то, что ты выручишь нас. И денег возьмём не много, на лекарство. И тебе сэкономленные деньги помогут с горем справиться. Ну что скажешь?

— Беру.

— Подгоняй машину.

Да, машину.

Я вышел обратно на улицу и, увидев припаркованный у магазина уазик, решительно направился к нему. Дверь оказалась открыта, но ключей в замке не было. Не раздумывая, я вырвал провода, уселся за руль и легко завёл машину.

— Откуда? — зашипела Лена.

— Молчи, молчи. Садись в кабину. Мужики, грузите по-быстрому.

Через мгновение гроб оказался в чреве уазика, а я, впрыгнув в машину, дал по газам.

— Мужики! — крикнул я, немного отъехав. — Буду жив, привезу вам ящик пива. Спасибо, что выручили.

— Да хоть на пузырь дай, козел!

— Нету!

 

—Ты угнал машину?! — восхищённо проговорила поражённая Ленка. — И украл гроб?!

— Я это сделал исключительно под давлением обстоятельств. Ты не представляешь, как, они на меня давят. Дышать не могу.

— Не ожидала от тебя такого. Ты оказывается герой. Я восхищена.

— Н-да, — смутился я — когда-нибудь я стырю для тебя букет цветов.

— Спасибо. Я таю. Мне так приятно. А куда мы, кстати, едим? К тебе домой?

— Ко мне мы поедем попозже.

— А жаль. Я бы хотела к тебе сейчас.

— Видишь ли, Лена, у меня дома находится господин Аустерлиц. В любом случае, он помешал бы осуществить нам то, о чём ты подумала.

— Так мы едем в другое место?

— Да, мы едем в другое место.

— Как романтично. Ты заинтриговал меня. А куда? Это будет сюрприз?

— Пожалуй, что да. Сначала мы заедем ко мне в сарай, за инструментом, а потом — на кладбище.

— Фи-и. А почему туда?

— Дело в том, что мы ещё не всё, что нам надо, добыли. Надо ещё спереть дубовый крест.

 

От того, что мне предстояло сейчас сделать, у меня волосы на голове дыбом вставали. Но в определённый момент, ещё там, дома, стало наплевать на всё. Как будто жить осталось один день.

Я на уазике въехал на территорию кладбища, не останавливаясь. С кем то я здесь был на похоронах и потому помнил, что недалеко от той могилы возвышался большой деревянный крест. А вот и он.

Я развернул машину, взял в кузове пилу с топором и за полминуты свалил крест.

Несколько человек молча прошли мимо меня. Пожилая женщина в недоумении остановилась недалеко от меня.

— А что это вы делаете? — спросила она.

— Ломаю крест, — ответил я. — Лена, помоги скорее. Он очень тяжёлый.

Лена, вся красная от стыда и возмущения, подошла ко мне, но промолчала.

— Извините, — не унималась женщина, — а зачем вы его ломаете?

— Сюда сейчас привезут огромный мраморный бюст.

— А-а...

— Вы не поможете?— попросил я.

— Ну конечно. А вон мужчины идут. Молодые люди, помогите, пожалуйста! — позвала их она. — Что же это вас одного отправили грузить такую махину?

— Знали, сволочи, что добрые люди помогут.

Молодые люди оказались охранниками, но женщина быстро всё им объяснила, и мы сообща засунули крест в уазик, после чего я подвёз джентльменов до кафе.

 

Лена, с трудом дождавшись пока они выйдут из мкшины, набросилась на меня.

— Я не могу поверить, что ты решился на такую мерзость! Это была чья-то могила, а ты хладнокровно ограбил её! Ты подлец и вандал! И вообще, я просто не узнаю тебя. У меня в голове не укладывается, что ты можешь всё вот это вытворять! Тебя словно подменили. Если бы я не видела своими глазами, то ни за что бы не поверила, что ты способен вот на такие выходки. Что с тобой случилось, и для чего всё это? Кого ты собрался хоронить?

— Сейчас увидишь.

Я поставил машину в кустах за домом, и мы с Леной пошли к подъезду.

— Я ключи забыл на работе, так что придётся лезть в окно.

— Ну, залезь и открой дверь изнутри.

— Не могу. Изнутри тоже нужны ключи.

— Я не полезу по дереву!

Я задумался.

— Жаль, могла бы познакомиться с герром Аустерлицем. Тогда, может, подождёшь внизу, пока стемнеет?

— Я вообще уйду!

— Ты обещала быть со мною до конца. Я поверил тебе. А кроме тебя я в этом деле не могу больше никому доверять. Так значит, ты бросишь меня сейчас?

— Мерзавец, ты играешь на моей порядочности. Я по ряду причин должна бы сейчас уйти, но не уйду. Вот так. Но как я полезу по этому дереву!? Я вся исцарапаюсь, порву колготки и юбку?

— Я куплю тебе другие. Да и дерево это я уже своей задницей отполировал. Тебе не попадётся ни один сучек, — я протянул ей руку. — Ну что, пойдём?

— Я боюсь, вдруг упаду. А если дверь, — с отчаянной надеждой в голосе произнесла она, — сломать?

"Идиот, пожалей девушку, не втягивай постороннего человека в свои личные дела. Пусть идёт домой".

— Но мне нужна помощь! — заорал я, задрав голову кверху.

"Ты далеко не рыцарь, друг мой".

— Что ты сказал? — спросила Лена.

— Я сказал — иди домой. Не стоит тебе никуда лезть и вообще, я сожалею, что с самого начала втянул тебя в это. Это была ошибка, так что дуй домой, а я справлюсь без тебя.

"Очень тактично. Ты бы ей ещё в морду дал".

 

Через минуту я впрыгнул к себе домой.

— Вот ты скажи, — начал я, — чего ты понукаешь и с указаниями лезешь? Ты решил, что я совсем ничего не соображаю? Как, по твоему, я один вытащу тебя из квартиры? Или ты сам пойдёшь?

В ответ я не услышал ничего. Постояв немного в удивлении, я усмехнулся — ну правильно, он же труп, почему он должен говорить? И взяв в ванной топор, стал вырубать замок в двери. Изуродовав окончательно и бесповоротно дверь, но всё же открыв, я натянул на голову Аустерлица кепку до самых ушей, подхватил его за талию, закинул его руку себе на шею и повёл на улицу.

— Ну и тяжёлый же ты.

Двое соседей на площадке с любопытством смотрели на нас.

— Перебрал, сволочь, — сказал я. — Вообще не дышит. Может, поможете? А то уроню, не дай бог. Шею сломает...

— Чего, запах от вас какой-то... Обделался, что ли?

— Сам ты обделался.

— Ты уж без нас как-нибудь, не торопись, осторожно...

— Спасибо за совет, соратники. Помощь так сказать не делом, а словом. Дверь захлопните и квартиру посторожите, пока я вернусь. Ограбят ещё.

— Ой, ой, ой. Унитаз что ли снимут?

Спустившись на улицу, я перестал церемониться с достопочтенным герром и на пределе сил, бегом поволок его к машине и усадил, наконец, у колеса.

— Да сколько ж ты весишь?

"Мертвецов тянет к земле, дружище".

— Опять заговорил, — пробормотал я. — Лучше б помог. Я вообще думаю, что ты ходить можешь. Ко мне домой ты же пришёл?

"Ты насмотрелся ужасов по ящику".

— Ну-ну. Поднимай задницу.

Отдышавшись, я открыл заднюю дверцу уазика, затащил тело внутрь, уложил его в гроб и бегом вернулся домой. Там я взял подушку, простынь, все свои скудные сбережения, отложенные на закупку водки и сахара, с сожалением взглянул на распахнутую дверь, махнул рукой и ушёл.

Вернувшись к машине, я застал около неё ненаглядную Ленку.

— Я поеду с тобой, — прошептала она с широко распахнутыми глазами. — Я буду помогать тебе во всём.

— Отвали. Это секретная миссия.

— Под пытками не выдам тебя.

— Надо будет рыть могилу. Лопатой. Видела когда-нибудь лопату?

— Буду рыть лопатой, ногтями и зубами.

— С чего это такая жертвенность? Курнула ты, что ли?

— Не капли в рот, ни.. К сожалению.

— Искренне сочувствую. Может, примешь для храбрости горячительного? Я прихватил.

— А давай выпьем вместе? Помянем, и, может быть, тебе полегче станет.

— Я за рулём. Гаишники если остановят, права отберут. Хоть у меня их и нет, но всё равно жалко будет. Так что пока воздержусь. Да и легче мне не станет. А ты выпей для решительности, не стесняйся. Прямо скажу — проводы в последний путь этого герра, занятие не для слабонервных.

— Я, как и ты, тоже пока не буду.

— Тогда пойдём, поможешь уложить его на его последнее ложе, и поедем к месту его последнего причала.

— Пойдём, поедем, поплывём. А скажи, это ты убил его?

— Дура, он сам умер.

— Вы так похожи. А кто он? Твой брат?

— Моя тень. Поехали, напарник. И имей в виду, если что, пойдём по одной статье, но в разные районы крайнего севера. Так что, близость чувств и тел в освещении пламени любви нам с тобой не светит. И потому вознаградить тебя за преданность я не смогу. Подумай об этом, пока не поздно спрыгнуть с подножки.

— Жми на газ, Паша,— насмешливо ответила Лена — и думай о хорошем. Расчёт я с тебя получу уже сегодня.

 

Это всё не правда. Не может быть, что бы вся такая положительная и старательно воспитанная Ленка вот так безрассудно, словно подвыпившая беспризорница, вела себя. Да и я потерял и страх, и совесть, и что-то ещё, тупо мешающие жить.

Я сейчас гнал на трясущемся уазике по городу, без прав и документов на него, голодный и немытый, но как никогда сосредоточенный на выполнении стоящей передо мною задачи. И точно знающий, что другого способа сделать то, что я делаю, просто не существует. Аустерлиц должен быть похоронен мною и потому, несмотря ни на что надо действовать так, и будь что будет. Я как будто повзрослел сразу на целую жизнь. Разве мог я всего день назад безропотно брать ответственность на себя за что-то, полагаясь при этом только на себя, не жалея себя, и не думая о себе любимом? Разве мог я, вырвавшись из зависимости от мнения всех, посторонних вести себя, вот так как сегодня? Не гордясь собой и не восхищаясь и рискуя свободой?

По странным, одному мне, понятным причинам с сомнительным призом в конце.

Нет не мог. Я бы всего этого не сделал. И потому всё это не правда, или я — это не я...

 

Но уазик прыгал на выбоинах и трамвайных рельсах, в гробу подпрыгивал герр, гремела обшивка, Ленка, сжав зубы, цеплялась за что могла и молчала. На посту ГАИ мне махнули полосатой палкой. Я остановился и, решив действовать в этот раз нахрапом, вышел, громко хлопнув дверью, а гаишник, снова замахав жезлом в сторону моего уазика, закричал:

— Двери сзади закрой! Гроб потеряешь!

Двери действительно были открыты. Наверное, открылись на ходу.

— Придурок, — уже не услышал, а повернувшись к нему, угадал по губам гаишника его последнюю фразу. — Езжай, — и он забыл обо мне.

"Сволочь, подонок!" — вдруг завопил Герр Аустерлиц — "Ты что, кирпичи везёшь? Как ты смеешь так грубо обращаться с моим драгоценным телом!? Скотина! Поезжай медленно!!! А то будет тебе анафема! Медленно! Понял?! Подлец!"

— Да понял я, понял. Извини.

 

Когда какое-то время везёт в делах, зависящих только от удачи, начинает казаться, что сам бог распростёр над тобой свою участливую длань. И если так, то значит ты чем-то это заслужил, может быть, ты с самого рождения отмечен им, а может, ты заслужил его покровительство своими делами и мыслями, и тем, что ты такой классный. Так или иначе, но когда фортуна поворачивается к тебе в чём-то, и потом не покидает во второй раз и в третий, и в пятый, начинает съезжать крыша от того, что иного объяснения, кроме того, что ты избранник — нету. Волей-неволей начинаешь верить в высшие силы и думать о том, что "некто" оберегает тебя от неприятностей и непоправимых ошибок, за тем только, что ты ему нужен. А раз так, то значит, ты неуязвим.

Окрылённому удачей и безнаказанностью, тебе уже кажется, что ничто тебе, баловню фортуны, в этой жизни не угрожает, но есть законы, которые незримо присутствуют и правят в человеческом обществе тысячи лет, и они гласят, за всё рано или поздно так или иначе придётся расплачиваться или получать плату. За упорный труд и доброту воздается, а если дано авансом, то спросится. Если ты будешь только брать и брать, и не пойдёшь по тому единственному пути, который указан тебе и который тебя манит с детства, то когда-то проиграешь в карты всё, споткнешься на ровном месте, выбьешь себе глаз, лишишься друзей и любимых, потеряешь волю к жизни и само желание жить.

И став ни для чего и никому не нужным, умрёшь...

 

Солнце уже упало на линию горизонта, когда я нашёл, наконец, подходящий холм на окраине одной из близлежащих деревень. С одной стороны виднелся висящий над городом смог, с другой, в извилинах дорог, пряталась деревня а прямо под нами, внизу, простиралась гладь водохранилища.

"Красота", — удовлетворённо подумал я.

Я бы сам не отказался быть похороненным здесь. На покрытом зелёной травой холме, под высоченным, почерневшим от времени и ветров, дубовым крестом. И пусть на него будут садятся вороны и глазеть на необъятные просторы этих земель, а снизу, с дорог и озёр, люди, увидев крест, будут гадать — что это там, кто-то похоронен, а кто?

Да так себе, никто...

 

Мы с большим трудом спустили гроб на землю и подтащили его к краю могилы.

"Что ты вытворяешь, изувер? Ты собирается спихнуть меня в эту яму и забросать как собаку землёй?! Это, по-твоему, то, что я заслужил? Я, благородный граф, бившийся плечом к плечу с Бонапартом при Ватерлоо, буду зарыт как сдохшая лошадь? Да как ты посмел даже подумать о таком, жалкий понос?! И неужели ты подумал, что тебе это удастся?!"

— Конечно, удастся, — я просунул стропы под днищем гроба и подал концы Лене. — Начинаем, — сказал я. — Постарайся не уронить. Вперёд.

"Нет! Я сказал!"

Крышка гроба отлетела, и герр Аустерлиц, выскочив как чёрт из табакерки, принял сидячее положение в гробу.

Лена с диким воплем отскочила и, выпучив глаза до размера куриных яиц, остолбенела в стороне. Я, бросив верёвку, тоже отшатнулся, но быстро взял себя в руки.

— Ты что творишь? — заорал я.

"Здесь должен быть оркестр и толпа из моих друзей, любовниц и единомышленников. Пушки на конных лафетах и шестеро негров с белыми верёвками у гроба вместо вас!"

— Так где же все они?!

"А я откуда знаю?! Это всё твоя забота!"

— С кем ты разговариваешь? — спросила, дрожащим голосом, Лена.

— С ним! — рявкнул я и показал на сидячий труп пальцем.— Ему нужен оркестр и пушечная канонада!

"Да!" — подтвердил герр.

Лена сделала несколько медленных шагов и, осев на землю рядом с нашим импровизированным столом, взялась за початую бутылку с водкой.

— Ты, сволочь! Я головой рисковал, я потратил последние деньги на венки и всякую прочую ерунду! Я сделал для тебя всё, что в моих силах, и ты ещё не доволен?! Почему вообще, хороню тебя я, а не твои друзья и поклонницы? Где хотя бы их деньги на похороны, да и твои тоже? Никого нету и в помине рядом, а мою девушку за то, что она возится с тобой, подонком, и рискует вместе со мной, ты решил сделать дурой?! Да? Из-за того, что нет пушек и негров! Ты, потусторонняя сволочь, просто издеваешся над нами! Но на меня где сядешь, там и слезешь! Я тебя сейчас такого в яму спихну и сверху гробом пришлёпну!

"Я не могу! Не могу! Не могу быть похороненным так!"

— Как, так? И почему? Чем тебе не нравится место? Место замечательное. Да и вообще, какая разница тебе, где будут лежать твои кости? Не жить же тебе в могиле? Хотя кто тебя знает. Но всё равно — место замечательное. Лучше не найти!

"Я не хочу быть погребённым бесславно".

— Ты не хочешь, а я что должен делать в связи с этим? Что!?

"Я хочу оркестр и пушечную канонаду".

— Вот сволочь неуёмная.

Я быстро подошёл к нему и нажал на голову, намереваясь выпрямить тело, но голова вдруг соскользнула с его шеи, стукнулась о край гроба и покатилась по земле.

"Оркестр и пушечную канонаду!"— злобно повторил герр.

— Ах так, ну ладно будет тебе канонада.

Я подхватил Лену и, оттащив её подальше, вернулся к уазику. Топором я пробил бензобак на нём, отбежал в сторону и бросил спичку. Полыхнуло пламя, грохнул взрыв, потом второй, и в клубах дыма мы с Леной вдруг увидели разряженных лошадей, волочащих пушечные лафеты и красивых пушкарей за ними. Аустерлиц сложился в гроб, и шестеро здоровенных негров в набедренных повязках поддели под гроб белые канаты и под бодрый марш военного оркестра стали спускать его в низ. Оркестр сверкал начищенными трубами и блестящими галунами, лошади перебирали копытами, пушки стреляли раз за разом, а негры, в клубах дыма, уже закапывали моими лопатами могилу.

А вот друзья и поклонницы так и не явились.

— А где же...? — хотел язвительно спросить я герра, но Лена перебила меня.

— Как красиво, — восхищённо сказала она. — Как в историческом кино.

— Да красиво,— согласился я и вдруг почувствовал облегчение подобное тому, словно я сбросил гору с плеч.

Я постоял с минуту, наблюдая за этой бесовской картиной, вздохнул и повернулся к девушке.

— Но дело сделано, и нам пора идти назад, — я обнял Лену за плечи и медленно повёл в сторону от вершины холма. — Сейчас это всё закончится, а нам надо уходить отсюда. — Пойдём Лена, ты сегодня натерпелась со мной ужасов. Надо отдохнуть от этого всего и тебе и мне. Пойдём, сладенькая, пойдём, девочка моя отважная и безрассудная, пойдём к дороге а там на попуточку и домой, в квартирку с разломанной дверью, в кроватку с тобой любименькой...

— Как то странно ты заговорил. Почти как поэт. Ты умом слегка не тронулся?

— На счёт — «слегка», я не уверен.

Отдалившись шагов на двести, мы услышали деревянный скрежет сзади и одновременно оглянулись. На фоне звёздного неба высился крест.

— Какой он огромный, — сказала Лена.

— Да, — согласился я, — мы привезли намного меньше.

И вдруг он полыхнул огромным, осветившим весь мир, красным пламенем.

 

* * *

Я очнулся от ослепительной вспышки и даже, когда открыл глаза то какое то время не видел ничего, кроме завораживающей красноты пламени. Потом до меня донёсся настырный стук в дверь и, я наконец, понял, что нахожусь в своей коморке на комбинате.

— Сейчас! — крикнул я каким-то осипшим голосом и попытался встать, но ноги подо мною подкосились, а через мгновение их стало колоть и ломить. Я их отсидел и теперь не мог дойти до двери. Они болели, оживая, и абсолютно не слушались.

"Матерь божья! Да что же это, чёрт побери!?"

— Просыпайся, Паша! — крикнул знакомый голос из-за двери — И пойдём домой. Собирайся, пошустрее.

— Ладно, — прохрипел я и ошалелыми глазами уставился перед собой. Боль отступила, и передо мною быстро промелькнуло всё то, что я увидел только что во сне, и теперь я озадаченно, не в силах вообще хоть что-то подумать, пытался переварить увиденное.

« Я же не просто это всё увидел. Я пережил!»

Более чем в озадаченном состоянии, я достал из кармана ключи от квартиры и посмотрел на них. В столе должны были лежать палка копчёного сыра и шматок сливочного масла. Они были на месте.

Ну, правильно. Куда же они могли деться? Я прошёлся туда-сюда по тесной комнатушке и, вернувшись за стол, достал свою тетрадь, раскрыл её и с авторучкой в руке перед чистым листом, задумался.