Наше дело правое
Первая рота батальона имени П.И.Чайковского входила в состав Третьей ударной бригады имени М.И.Глинки. Рота выдвигалась на окраину небольшого южного городка: то ли Приреченска, то ли Залесска, бойцы не всегда знали названия станиц и городишек, в которых приходилось принимать бой. Начальство в курсе, и ладно.
Да и сказать по правде, кто нынче в начальниках? Командир батальона — бывший директор областной филармонии. Ротный — известный когда-то дирижер, но сегодня имя его помнит разве что Протасов. Этот бывалый вояка вообще много чего помнит, даже не верится. Как загнёт порой — про «нефтяные» войны, например, или о конфликте за территориальную целостность Крыма. Так и хочется сказать: «Ты ничего не путаешь, старый, а? Может, ты книжек старинных начитался, или кина давнёшнего насмотрелся? Чегой-то ты не того, старый…»
Протасов только крякнет в ответ. Зыркнет из-под мохнатых бровей и гнёт своё: мол, сосунки вы ещё, жизни не видели, а истории своей не знаете, и знать не хотите. Отсюда, дескать, и беды все ваши. Только кто ж к бурчанию старика всерьёз прислушиваться будет?
Ну и взводный — администратор Центрального концертного зала, снесённого джазистами из системы залпового огня. Чем им зал не понравился? Это ж здание, дом, в нём хоть кантаты исполняй, хоть рок-фестивали проводи. Так нет же, сравняли с землёй, а администратор стал взводным. Вот такие теперь командиры. Да других и не было никогда…
Пригород представлял собой пыльную улицу с чередой одноэтажных домишек по одной стороне. Проезжая часть являлась продолжением шоссе, ведущим в областной центр, а напротив домов начинались огороды и картофельные поля. Все эти угодья плавно спускались к берегу реки, здесь весьма неширокой и неглубокой. Перейти её можно вброд, не замочив подсумков. И на другой стороне лес — не слишком густой, какие растут на юге.
Домики, саманные хибары и несколько добротных кирпичных построек — утопали в зелени. Яблони, сливы, черешня. Малинники и кусты крыжовника. Перед каждым домом забор, соответствующий стилю строения — хибары стыдливо прикрывались редким кривым штакетником, особнячки хвастливо выставили витые кованые ограды и высокие глухие заборы. Но таких, богатеньких, как заметил Андрей, было меньшинство.
Рокеры рвались к областному центру. Миновать Залесск (или, чёрт возьми, всё-таки Приреченск?) они никак не могли. Здесь и федеральное шоссе, и узловая железнодорожная станция. Прямой выход в самое сердце области. По этой же причине классики не могли сдать город без боя. В случае прорыва отряды противника ударят прямиком в незащищённое подбрюшье бригады Глинки, двинувшейся на соединение с танковым полком Мусоргского для создания заслона вокруг столицы.
В противном случае весь южный округ в скором времени будет слушать исключительно тяжёлый рок и хэви-метал. И допустить этого нельзя было ни в коем случае, не для того кровь проливали! Так и сказал комбат, бывший директор бывшей филармонии, напутствуя бойцов батальона.
Стояло раннее утро. По ещё тёмному небу, лишь подсвеченному с востока бледно-розовым, проплывали, как сказочные кораблики, лёгкие облака. Ровными колоннами выстроились защитники на центральной площади. Холодно поблёскивали стволы автоматов. Свежий ветерок трепал штандарты с портретами великих композиторов: Чайковского, Глинки, Соловьёва-Седого.
Напротив виднелось здание заброшенного местного кинотеатра, чуть правее — районная администрация с заколоченными окнами и дверями. Далее тянулись пятиэтажные дома, самые высокие в городе, если не считать церковь и телебашню. Церковь тоже давно закрыли, а башня располагалась на дальнем выезде из города и охранялась.
Командир взобрался на импровизированную трибуну, наскоро сооружённую из пустых снарядных ящиков.
— Соратники! — прокричал он, поправляя фрак с двумя белыми гвоздиками в петлице, что приравнивалось примерно к званию майора. — Братья! Нашему батальону, несущему имя великого русского композитора, поставлена трудная, но почётная задача — максимально затруднить продвижение врага!..
— Разве Чайковский русский? — спросил шёпотом кореец Ким. — Он же поляк…
На него тут же зашикали, но кто-то сердобольный всё же сжалился:
— То Шопен поляк, а Петр Ильич русский…
— Бригада ушла вперёд, — гремело с трибуны. — У ваших товарищей задача ещё более ответственная — не пустить супостата в столицу! Но и мы не ударим в грязь лицом! Постоим за нашу святую правду, за право детей и внуков слушать возвышенную и благородную классическую музыку! А не тот мерзкий уху и противный сердцу рёв и грохот, который рокеры — по недоразумению, а ещё более того, по невежеству своему — называют музыкой! От которого даже помидоры в поле вянут …
— Помидоры? — поразился боец Гнатченко. Был он родом из деревни, и «мерзкий уху рёв и грохот» никак не соотносился по его разумению с мясистыми томатами.
И Ким, и Гнатченко были из отделения Андрея, потому, почти не размыкая губ, он цыкнул:
— Разговорчики в строю! — Но добавил всё же: — Эксперимент такой был: около растений включали то классическую музыку, то современный рок. В первом случае рост усиливался, и урожай увеличивался, а во втором — всё наоборот…
— Вона как… — потрясённо протянул селянин. Правота святого дела, на которое предстояло идти, проняла его, как видно, до самой печёнки.
— Так, замолчали все! — цыкнул ещё разок Андрей. — Слушайте, вон, дирек… то есть майора…
— На вас вся надежда, братцы! — заканчивал между тем недлинную свою речь комбат. — Продержаться нужно до вечера, раньше нам с танкистами оборону столицы не наладить. Боевая задача командирам подразделений поставлена, они знают, что делать. А от вас нужны: стойкость, отвага и беззаветная преданность делу торжества классической музыки! Единственно достойной музыки в этом свихнувшемся мире!..
Потом было троекратное «ура», и батальон ротными колоннами двинулся на позиции. Основные силы сосредоточились в опорных пунктах у центральной площади и у вокзала. Там собирались держать оборону вторая и третья роты, усиленные танковой группой и артдивизионом. Комбриг обещал поддержку с воздуха, но позже. С авиацией у классиков было плохо, с горючим ещё хуже.
Как ни крути, а люди, подвизавшиеся прежде в шоу-бизнесе, имели гораздо больше денег и возможностей.
Рота выдвигалась на подступы к городу и должна была принять на себя первый удар атакующих. И вот, взводу Андрея выпала эта улочка: с дорогой, продолжением федерального шоссе, домишками по одну сторону и огородами по другую. В этих огородах, ближе к берегу, по замыслу ротного должен был окопаться второй взвод, прикрывая позиции со стороны реки. Третий взвод рассредоточивался глубже, среди домов, и представлял собой мобильный резерв (два к одному, всё по науке) для передовых подразделений.
Такая вот досталась Андрею улочка — как граница между долгом и славой. Миром и войной. Бетховеном и Диланом.
Иван Платонович Карасик, бывший администратор концертного зала, прикидывал, как бы ему лучше распределить силы взвода. Чувствовал он себя препаршиво. Деловой костюм, положенный взводному, был грязен, мят, и давно потерял не то что вид, но и всякое подобие одежды. Какие-то обноски, честное слово! А что вы хотели — поход! Пыль, дождь, грязь. Полевая форма, наверное, удобнее, но формы Карасик никогда не носил.
Он вообще примкнул к добровольческой армии недавно. До поры удавалось как-то сохранять нейтралитет: сдавать зал то струнным оркестрам, исполняющим произведения Вивальди, то под концерты рок-н-рольщиков всех мастей. Администратор убеждал себя в том, что помогает нести искусство в массы, и пусть оно, это искусство разнородно, не всегда причёсано и академично, а порой попросту дико и для нервной системы небезопасно, но в нынешнем мире размытых ценностей и сбитых ориентиров это наименьшее зло. Пусть лучше бренчат на гитарах, чем снаряжают пулемётные ленты.
Однако счастье длилось недолго. После того как джазмены из дивизии Гершвина снесли помещение к чертям собачьим, заявив, что здесь, мол, будет громадная площадка для исполнения джазовых пьес, а джаз, мол, любит пространство и свежий воздух, и толпы поклонников, которых зал всё равно не вместил бы… И-эх! И где ж эти ископаемые собрались найти столько поклонников, интересно спросить?! Двадцать первый век на дворе, и музыка сейчас у молодёжи совсем другая, а эти мастодонты, эти стареющие мальчики со своими «винилами»…
Обиделся Иван Платонович не по-детски и ушёл воевать. Даром, что считался некомбатантом.
Взводный вытер вспотевший лоб. Каска смущала. Что носят к костюму? Лучше всего, конечно, шляпу. Мягкую, фетровую. Но сейчас не до церемоний — и вот, пришлось надеть каску. В ней бывший администратор чувствовал себя полным идиотом. Но и это бы ладно, куда больше беспокоило осознание, что вот-вот по дороге, из-за реки, а может и с воздуха, ударят превосходящие силы противника.
Ставя боевую задачу, ротный поделился оперативной информацией. На прорыв идут как минимум две группы: штурмовой отряд «Свинцовых цеппелинов» и мобильная группа бригады «Металлика». Первые хоть люди степенные — не юнцы, осторожные и разумные. В бой пойдут только после подготовки, а не с колёс. Время будет…
А вот «металлисты», это хуже. Те славятся своей удалью и безрассудством, в огонь бросаются очертя голову, и за счёт этого, порой, пробивают даже хорошо укреплённые районы. Ну и поддержка, конечно. Тяжёлое вооружение у них будет, это ясно, но точными данными на этот счёт разведка не располагала.
Опорным пунктом Иван Платонович наметил себе двухэтажный особнячок, похожий на старинный замок. Господствующая высота — раз, потом — всё же кирпич, а не саман, и есть возможность установить станковые пулемёты и приданную комбатом безоткатку. Да и забор будь здоров, такой и на танке не очень-то прошибёшь.
Он уже собрался, было, кликнуть отделённых и уточнить диспозицию, когда подкатил запылённый «уаз-патриот».
Начальник штаба батальона Людвиг Сигизмунд Эссен-Грауербах был по происхождению австрийцем, родился в Зальцбурге. Но в давние времена родители, прихватив маленького Людвига, поехали на Тибет, искать Шамбалу. Просветления искать. Однако нашли вместо этого некую экзотическую болезнь, от которой умерли быстро и почти в одно время. Мальчика подобрала канадская миссия и переправила в Ростов-на-Дону, где была их штаб-квартира. Так Людвиг оказался на юге России.
Шло время. Парень вырос и даже окончил музыкальное училище, но главным было то, что Эссен-Грауербах в своё время служил в армии. В музыкальной роте. Это обстоятельство делало его одним из немногих кадровых военных в рядах классиков, и авторитетом он пользовался колоссальным.
Намерение собрать отделённых и поставить боевую задачу начштаба одобрил, и до поры стоял чуть в сторонке, покуривая сигарету и внимательно слушая распоряжения взводного. Но потом затоптал окурок и резко произнёс:
— Всё сделаем не так. — И глянул на Карасика из-под козырька настоящей офицерской фуражки (и где взял?!). Он имел право приказывать: цветок на атласном лацкане измятого смокинга говорил о капитанском, примерно, звании. — Пулемёты твои, взводный, сметут с крыши одним залпом. Мы установим их на грунте, с обеих сторон дороги, во фланги атакующим. И хорошенько замаскируем в кустах, укрепим гнёзда мешками с песком…
— Да где ж песок взять?.. — заикнулся, было, взводный.
— Найдёшь! — отрубил начштаба. — На всё тебе час от силы. А на крышу дома поставим двоих с «иглами». И будут твои зенитчики сидеть тихо, как мыши, до самого последнего момента. То есть до появления низколетящих воздушных целей. Далее, орудие установишь в полуподвале, так, чтобы огонь можно было вести прямой наводкой. Для этого в заборе нужно соорудить пролом. Из той же безоткатки, например…
И дальше на пальцах, чётко и ясно — там будут пулемётные гнёзда, там поставить ПТУРы, а там — выкопать траншеи, личный состав отделений усилить ручными пулемётами и РПГ.
Всё стало простым и очевидным, и Андрей вместе с другими отделёнными побежал к бойцам — выводить их на позиции. А капитан с белым цветком в петлице отправился обустраивать засаду силами второго взвода на другом берегу реки, в лесочке.
Иван Платонович вздохнул с облегчением.
Лопатка хоть и называется сапёрной, но лучший друг она пехотинцу. Поэтому первое, чем занялся личный состав подразделения — принялись остервенело вгрызаться в ссохшуюся, твёрдую как камень землю наточенными штыками лопат.
Рубеж отделению Андрея начштаба определил в самом начале улицы. Теперь по правую руку пролегало шоссе, сзади расположилась саманная хибарка с крохотным приусадебным участком, а впереди распростёрлось заброшенное поле, поросшее травой и васильками с одуванчиками. Шоссе просматривалось примерно на полукилометра, далее имелась складка местности — взгорок, а за ним лощина, и асфальтовая лента появлялась на этом взгорке как бы из ниоткуда. Словно дорога из призрачного царства неожиданностей и неопределённостей…
Под боком избушки замаскировали бойцов из третьего отделения с ПТУРом. Гнездо для «Утёса» оборудовали дальше, на границе огорода, в зарослях бузины. Установленный на станке пулемёт обложили мешками с песком. Теперь пулемётчик мог открыть кинжальный огонь по флангу противника, движущегося по шоссе. Остальные копали индивидуальные ячейки на расстоянии трёх-четырёх метров друг от друга. Шесть человек плюс командир — невелик состав, до штатного расписания далеко, даже по мирному времени. Ну, да уж какова армия…
Сухая земля поддавалась с трудом, пыль противно скрипела на зубах, и пот заливал глаза. Каски сняли. И пиджаки тоже. И ослабили галстуки. Формирования классиков не носили военной формы. Фраки и смокинги у офицеров, пиджачные пары у сержантского и рядового состава. Взводному, к примеру, «тройка» положена, бедняге. Туфли лакированные — это вместо сапог или армейских ботинок с высокими берцами.
Андрей вначале посмеивался, но потом притих. С одной стороны привык, с другой — понял, кое в чём бойцов добровольческой армии лучше не задирать. Вот так брякнул однажды, не подумавши, что, мол, армейская форма удобнее, а свои должны отличать друг друга в первую очередь по погонам. Или, на худой конец, каким-либо нашивкам или нагрудным знакам, а в ответ услышал неожиданное: «А сам-то ты — свой?»
Ответить было нелегко. Андрей успел закончить два курса консерватории по классу фортепиано и с этой точки зрения, безусловно, относился к классикам. Но с третьего выгнали с позором за прогулы и неуспеваемость. Музыку он любил, но скучные гаммы и сольфеджио терпеть не мог, и в аудиториях и академических концертных залах было ему невыносимо тоскливо.
А мир вокруг стремительно менялся! Границы открылись не только в старушке Европе: Азия и Америка последовали её примеру. Земной шар становился доступным и прозрачным, как хрустальный шарик фокусника: мановение руки, и ты уже за тридевять земель! Отправляйся, куда глаза глядят, и без каких-либо формальностей: виз, паспортов, допусков и пропусков. Хоть на велосипеде вокруг света!
Вступила в силу единая мировая валюта. Инициативы «Большой восьмёрки» в сфере атомной и альтернативной энергетики фактически свела на нет извечную грызню за нефть и газ. Совместные международные проекты сулили океан энергии — дешёвой, доступной, бесперебойной. Живи да радуйся!
И судьба Андрея сделала крутой зигзаг, оказался несостоявшийся студент в рядах ди-джеев. Крутил попсу и рок на дискотеках под открытым небом, а позже — на рейвах в дорогих клубах, по всему. Жизнь летела стрелой: шальная, суматошная, безоглядная, с «коксом» и девочками. Адреналин бурлил в крови, как пузырьки в бутылке шампанского. И с этой точки зрения Андрей был больше рокером.
Чем бы всё закончилось — неизвестно, но однажды случилась драка на одной таитянской тусовке. Приложили какого-то пижона по голове бутылкой — до смерти. Виновника не обнаружили, однако многим было выгодно повесить всё на ди-джея. В ближайшем будущем замаячила тёремная камера.
А тут призыв! Российская армия — агонизирующая, местами разлагающаяся уже, но всё ещё называвшая себя Вооружёнными силами, приняла новобранца в свои ряды. Печально покачал вслед головой следователь — явных доказательств вины Андрея у него не было.
Но и этот жизненный этап оказался недолгим. Не прошло и года, как грянул знаменитый Февральский указ президента о роспуске регулярной армии России. В какие уж там запутанные отношения предложил вступить офицерам гарант конституционных прав, Андрей не вникал. Вроде бы, что-то среднее между профессиональной армией и ополчением, но сержантский и рядовой состав дембельнули под чистую.
Он вновь оказался свободным и одиноким в этом безумном, открытом, полном соблазнов мире. Теперь ещё и опасном ввиду хлынувшего из армии оружия и упразднения большинства ранее существующих запретов. Одиночка в этой жизни шансов не имел. Нужно было найти силу, способную удерживать на плаву. Или надёжный якорь, чтоб не унесла разбушевавшаяся стихия.
Орудуя лопатой, Андрей поглядывал на своих бойцов. С Гнатченко всё вроде ясно. Для него чехарда, начавшаяся в когда-то понятной и размеренной жизни, стала ещё большей неожиданностью, чем для многих других. Мартовский указ президента, отдавший, по сути, всю полноту власти местным органам, был для него знаком начавшейся полной анархии.
Москва окончательно отгородилась от страны, предоставив своим гражданам жить кому как вздумается. Примеру столицы последовали и другие крупные города. На юге администрация испустила дух в ближайшие месяцы после указа. Законодательную функцию взял на себя казачий круг, собиравшийся от раза к разу, как придётся.
И когда классики выдвинули лозунг, что прекрасная и вечная музыка может стать опорой в жизни, организовать людей и придать смысл существованию — Гнатченко взялся за оружие. Где его родина — на Украине? в России? или в далёкой незнакомой Зимбабве? — сегодня не смог бы ему объяснить никто. Но отец и дед жили здесь, и Степан Гнатченко здраво рассудил, что и он будет жить здесь. И если уж полыхнул пожар войны, то место ему в строю. С оружием в руках завоевать и кровью оплатить… это… ну… В общем, торжество классической музыки в целом свете… И небольшой участок земли себе, ага.
В трёх метрах от Гнатченко ковырял землю Ким. Парень с детства мечтал стать образованным человеком. Он искал знаний в Европе: Сорбонна, старейшие английские университеты и знаменитые учебные заведения Германии были для него открыты. Но долго он нигде не задержался — душа требовала разнообразия. Эта неодолимая тяга к переменам вела юного корейца по миру, она же помешала ему в своё время поискать сосредоточие мудрости где-нибудь поближе, в Китае или Японии. Таким образом, объездив ещё и обе Америки, Ким оказался на юге России в самый разгар боевых действий.
Именно здесь, слегка путаясь в именах композиторов и с трудом отличая арию от оратории, Ким нашёл, наконец, своё призвание. Андрей был за него спокоен — этот не подведёт. Что, к сожалению, нельзя было с уверенность сказать о Мачулисе. Вон он, машет лопатой да поглядывает по сторонам.
Сын рыбака, и внук рыбака, Регимантас Мачулис появился в рядах классиков не так давно. Имена Иоганна Себастьяна Баха или Вольфганга Амадея Моцарта ему ни о чём не говорили, Чайковского он почитал, скорее всего, за великого русского полководца и напевал в полголоса лишь народные песни. На литовском языке. И всего две.
Вообще-то, во второй роте был взвод народников. Специальным указом по армии народное творчество приравняли к классической музыке, и это правильно — ни к року, ни к диско оно явно не относилось. Существовало даже отделение частушечников из Сибири, и ребята порой устраивали отличные концерты, веселя батальон на привалах злободневными и жгучими как красный перец куплетами. Вот туда бы Мачулиса и определить. Народники могут сесть в рядок — якут, узбек и белорус — и запеть что-нибудь своё. Каждый — своё. И всем нравится, все довольны…
Порой Андрей им даже слегка завидовал — всё какой-то якорь.
Его размышления прервал Али. Сын Азии (так ввиду отсутствия границ и культурных различий называли теперь выходцев из бывших среднеазиатских республик) достал коврик для намаза и собрался совершить положенную молитву. Что делать, некоторые привычки впитываются с молоком матери.
Впрочем, был он ещё и сыном гастарбайтера, и внуком гастарбайтера, приехавшего в незапамятные времена в Москву, но крупные города — с их придирчивыми и злыми полицейскими, жёсткими миграционными законами (ныне, правда, забытыми) и всеобщим непониманием нужд детей Азии вызывали в Али неприятие на генетическом уровне. Поэтому нет ничего странного в том, что перекочевал он на юг, а вот почему оказался в рядах классиков, оставалось загадкой. Восток — дело тонкое…
Али готовился к намазу. Остальные — а это, помимо перечисленных, ещё Протасов и Жорж Маршан — вот и весь личный состав отделения — продолжали усердно рыть землю, стараясь не обращать внимания на приготовления азиата.
Первым не выдержал Протасов.
— А вот интересно, — как бы самому себе задал вопрос старый вояка, — сколько времени Али на молитву тратит? Минут двадцать?
— Не, — тоже не отрываясь от лопаты, откликнулся Жорж. — Полчаса, не меньше…
— И это значит, что окопчик его будет сантиметров на пятнадцать-двадцать мельче, чем у нас. — Протасов даже головой покачал сокрушённо. — А это, в свою очередь, означает…
— Что поймать пулю или осколок шансов у нашего Али процентов на тридцать больше, — подхватил француз.
Говорил Жорж на чистейшем русском языке. Различий между Францией и Россией не делал никаких совершенно, а в музыке предпочитал Шостаковича и Рахманинова. И свято верил, что музыка именно этих композиторов будет скоро звучать по всему миру. Впрочем, Андрей подозревал, что Маршан легко откликнулся бы и на любую другую идею, лишь бы свистели вокруг пули, да пахло сгоревшим порохом.
Али прервал свои манипуляции с ковриком и беспомощно оглянулся.
— Но, братья… — тихо произнёс он. — Время молитвы…
— Так и помолись, коль веруешь. — Протасов разогнулся и отёр лоб рукавом пиджака. — Что, молитв на свете мало? «Отче наш» — молитва короткая и ёмкая. А Бог на небе един…
Старый солдат не стал поминать Апрельский указ президента, позволяющий повсеместное распространение без ограничений и запретов не только любых религий и конфессий, но и сект, и языческих верований, и ещё бог знает чего. Или чёрт знает чего. Опытен Протасов был и мудр — к указу этому отношение в армии было очень разное.
Али сложил и убрал коврик. Они преклонили колени — Протасов и сын Азии. К ним присоединился Ким, который очень любил православные молитвы. Протасов принялся нараспев читать «Отче наш», остальные двое старательно повторяли. Бойцы отделения притихли, остановив работу. Может, и это якорь? — подумал Андрей.
Потом Али начал добавлять слова на своём наречии, всё чаще слышалось «Аллаху Акбар!». Ким тоже забубнил что-то по-своему. Так и закончили обращение к Богу: каждый своему и каждый по-своему.
И только закончили, за взгорком послушался рокот моторов.
Бойцы попрыгали в ячейки.
— В роте болтали, на этом направлении работают «битлы», — нервно выкрикнул Жорж. — Если так, жди артобстрела…
Его не поддержали, бойцы пристально, до боли в глазах всматривались в ленту шоссе, выползающую из лощины. Но мысли подчинённых были понятны отделённому. Он и сам подумал: да, «битлы» — это было бы неплохо.
Поклонники «Битлз» создавали собственные формирования, кстати сказать, достаточно многочисленные. Люди степенные, в летах, ни с рок-н-рольщиками, ни с представителями других музыкальных направлений они не смешивались. Немного дружелюбнее относились к поклонникам «Роллинг Стоунз», Девида Боуи и прочих ветхозаветных групп. Воевали обычно осторожно, предпочитая мощную поддержку артиллерией. Про то, как трудно поднять группу «битлов» в атаку, ходили анекдоты.
Да, неплохо, если б в противниках оказались «битлы», «цеппелины» или «ВИА форева». Всё лучше, чем «Металлика» или «Алиса эт аль». Не говоря уже о формированиях «Ай, ДДТ!», личный состав которых был постоянно и хорошо под градусом. В бою они гибли сотнями, но если врывались на атакуемые позиции — более свирепого и беспощадного противника было не сыскать.
Подумал и крикнул:
— Внимание! Готовность номер один!..
И вовремя — дизели в лощине рыкнули вовсе уж утробно. Почва под животом начала подрагивать: вначале как-то неуверенно, словно кожа на крупе породистого скакуна, но быстро дрожь земли стала отчётливой, крупной и вмиг передалась телу, оружию, вторглась в область разума и духа. Воздух будто загустел, и в плотной этой среде к рёву моторов добавился тяжёлый лязг гусеничных траков. Боевой клич нового времени.
Бойцы припали к оружию, а на взгорок выползла БМП-3. Боевая машина оказалась совсем не на шоссе, где её ждали, а посреди чиста поля, слева от дороги: низкая, угловатая, с приплюснутой башней в лепестках бронеэкранов. Даже на вид опасная и какая-то… непробиваемая.
Смертоносный механизм замер на секунду, а затем медленно и неотвратимо как судьба двинулся на позиции отделения. Угрожающе щупали пространство совмещённые пушки калибра сто и тридцать миллиметров. Следом из лощины выползали БТР-80: числом три, с задорно поднятыми к верху стволами крупнокалиберных пулемётов.
На бортах бронетехники без всякой оптики были отчётливо видны портреты Виктора Цоя.
Вот так — ты предполагаешь, а противник располагает. Дикая сотня имени Вити Цоя считалась самым дерзким и безбашенным подразделением во всех сводных войсках рокеров. Цели и задачи сотня ставила себе сама, появление её на том или ином участке фронта не мог предсказать никто. В бой эти ребята бросались как берсерки, заменяя тактику или хотя бы здравый смысл безудержным напором и отвагой. И воевали до последнего бойца.
Значит — не повезло.
И тут же гулко жахнул главный калибр бе-эм-пешки. Сзади ухнуло так, что внутри всё оборвалось. Андрей припал к земле, но всё же нашёл в себе силы — вывернул шею, оглянулся. На месте саманного домика стояло облако дыма и жёлто-серой пыли, градом валились сверху куски сухой глины. Остался ли кто в живых из операторов противотанковых ракет, оставалось только гадать.
Но время для гаданий было не самое подходящее — уже билась в судорогах тридцатимиллиметровая подружка «сотки», и на правой скуле машины расцвела пламенная бабочка — заработал курсовой пулемёт. Андрею казалось, что вся эта огневая мощь направлена на него одного. Все пули и снаряды метят в его беззащитное, такое открытое, несмотря на вырытый окопчик тело. И потому не сразу сообразил, что пушка и пулемёт перемалывают кусты и молодые яблоньки вокруг разваленного саманного домика.
Из ячейки Мачулиса показалась каска и плечи, на плечо лёг РПГ. Выстрел! Промах… Каска скрылась, а по рыхлому брустверу ячейки тут же стегнула пулемётная очередь, разметав глыбы сухой земли. Других противотанковых средств у отделения не было, а из подствольника этого монстра не взять.
Между тем бронетранспортёры активно включались в события. Двое шустро переползли через шоссе и атаковали соседей. Там слышалась суматошная пальба из всех видов оружия, стрекот автоматов уверенно перекрывался стуком бе-те-эровских крупнокалиберных пулемётов. Третий же пёр целенаправленно, по широкой дуге огибая позицию отделения, и вышел прямиком на пулемётное гнездо. «Утёс» остервенело отстреливался от надвигающейся махины, бронебойно-зажигательные пули долбили в лобовую броню как град по стеклу, рикошетили, но пробить защиту не могли.
А бронетранспортёр опустил хобот своего КПТВ и ударил длиной гулкой очередью — сминая и пулемётный расчёт, и сам пулемёт со станком в единый клубок агонизирующей плоти и искорёженного металла. Огромное колесо с ребристым протектором играючи преодолело мешки с землёй и проехалось по окровавленным останкам — вначале одно колесо, следом второе, третье — и четвёртое…
— Отходим к зданиям! — заорал во всё горло Андрей, совершенно не уверенный, слышат ли его бойцы. Но, видно, те услышали, или уловили импульс командира, или действовали уже сами, исходя из обстановки. Во всяком случае, фигурки в перепачканных костюмах начали перебежками смещаться к развалинам саманной халупы. Андрей бросился туда же.
Яблоньки весело горели, кусты порубило, будто гигантской газонокосилкой. Среди мешанины оборванных листьев и сломанных веток лежал мёртвый боец третьего отделения Герман Штрассер и ещё кто-то: вместо лица кровавая маска, узнать его Андрей не смог. Но куда больше его заинтересовала лежавшая несколько поодаль противотанковая пусковая установка «Метис-М». А вот и футляр с ракетой. Ну-ка, погодите, братцы…
Тем временем БТР и БМП стали. Кормовые люки их распахнулись, из десантных отсеков посыпались бойцы дикой сотни — в белых майках с портретами Цоя и камуфлированных штанах. И с автоматами наперевес. Бе-эм-пешка продолжала обстрел улицы из обоих орудий, бе-те-эр освободив десантный отсек, развернулся и тронулся к дороге.
Андрей присел у разрушенной стены халупы, укрепил на грунте треногу установки, уложил футляр с ракетой. Припал к прицелу. Оптика приблизила боевую машину пехоты — казалось, до неё можно дотянуться рукой. Комплекс бьёт на полтора километра, а здесь было всего-то метров триста, не больше. Андрей прицелился под приплюснутую башню и нажал пуск.
С лёгким хлопком отлетела крышка футляра, и ракета рванулась к цели. Чуть позванивая разматывающимся проводом управления, реактивный снаряд калибра сто тридцать миллиметров прочертил до бе-эм-пе идеальную прямую и угодил точно туда, куда целил Андрей. Из-под башни извергся огненный гейзер, и тут же сдетонировал боезапас. Бронированное чудовище вскрыло взрывом как консервную банку, затем полыхнуло ещё жарче, повалил дым…
Андрей подхватил автомат и бросился искать своих.
Отделение оттянулось вглубь улицы, рассредоточилось между домов, смешалось с резервом. Совместными усилиями и встретили накатившую волну дикой сотни. Это был бой теней, развесёлая и скоротечная городская герилья, когда противники едва успевают различить, кто перед ними — свои или чужие. Выстрелы в упор, ножи, вспарывающие животы, сапёрные лопатки, разрубающие головы вместе с касками. Если нет оружия — души противника руками, забивай кулаками.
Между одноэтажных домиков, между развесистых черешен и кудрявых яблонь, в малинниках и колючем крыжовнике крутилась на полные обороты дьявольская мясорубка: люди превращали друг друга в кровавый фарш. С утробными криками, рычанием и сдавленным «хэк!» на выдохе.
Бе-те-эр, тот самый, что работал в паре с бе-эм-пешкой, попытался прорваться: двинул по дороге, и только поравнялся с особнячком — тут же получил кумулятивный снаряд в моторный отсек из безоткатки. Но и полуподвал тут же забросали гранатами. Орудие сделало всего один выстрел, хоть и удачный. И погибло — вместе со своим командиром Иваном Платоновичем Карасиком и бойцами расчёта.
Судьба соседей — второго отделения, окопавшегося в огородах — сложилась трагично. Десант отрезал путь отхода к городу и молниеносным ударом выбил бойцов из траншей — к реке, под пулемёты БТРов и захваченного «Утёса». Но ребята ещё держались, ещё отбивались, как могли, даже подожгли из РПГ одну «коробочку». И может, кому-то удалось бы прорваться к улицам, на соединение со своими…
Когда вдруг задрожал воздух. Перекрывая звуки боя, загрохотали вертолётные роторы, и в небе, как чёрные гудящие жуки, тяжёлые и убийственно опасные, появились «МИ-24В». С консолями, обвешанными оружием. Двое сходу принялись утюжить лесок на другом берегу реки, и всё там сразу превратилось в геенну огненную. Третий заложил вираж и ринулся на окраину города.
Для начала вертушка подавила остатки сопротивления в огородах, перепахав их уже совершенно до основания. Вторым этапом винтокрылая машина сделала заход над улицей — и… с ходу получила в брюхо «иглу» от зенитчиков, предусмотрительно расположенных Эссен-Грауербахом на крыше лже-замка. Лопнул под вертолётом дымно-огненный шар, машина дала крен, ротор заработал с перебоями. Какое-то время вертушка ещё держалась в воздухе, оставляя за собой дымный шлейф, а потом рухнула в застроенный район, тянувшийся вплоть до центра. Там сразу же занялся пожар.
Но двое других «ми» уже заканчивали ликвидацию засадного взвода. Из полыхающего ярким, жарким, бездымным пламенем леса выбирались порой фигурки в костюмах — по одному, по двое, и даже небольшими группами, но без оружия и объятые огнём. Они бросались в воду, в надежде спастись от пожара и смерти, но что-то Андрей не видел ни разу, чтобы кто-нибудь вышел из той реки.
А вертолёты развернулись и перенесли огонь на другой берег. В который раз уже прошлись огненной метлой по огородам и обрушились на здания — не очень-то разбираясь, где свои, а где чужие — поливали свинцом и тротилом всё, что попадало в их прицелы. Снесли «нурсами» зенитчиков вместе со вторым этажом особнячка, смахнули, не глядя, саманные халупы. От домиков, что подобротнее фонтаном летело кирпичное крошево вперемешку с крупными фрагментами кладки.
Оставшийся бе-те-эр сунулся сдуру к домам — досталось и ему. Ракетой своей же вертушки.
И теперь улица горела — окраинная улочка то ли Залесска, то ли Приреченска, ещё недавно утопающая в зелени. Горели черешни и яблоньки, выгибало огнём ветви старых слив. Вспыхнули малинники, задымил колючий крыжовник. Полыхал изувеченный особнячок в псевдоготическом стиле, курились развалины саманных халуп.
Между горящих стволов и дымящихся развалин лежали трупы. В измятых и рваных костюмах, со сдвинутыми за спину, оборванными галстуками. И в майках — когда-то белых, а сейчас грязно-серых, с пятнами крови и жирными мазками сажи, с портретами Виктора Цоя. Только на камуфлированных штанах ни кровь, ни грязь не были заметны…
Лежал с пулемётом в обнимку, прошитый очередью сын Азии Али.
Вцепился намертво корявыми пальцами в сухую землю Гнатченко.
Слепо глядели в дымное небо широко распахнутые мёртвые глаза мятущегося Кима, которого при жизни частенько называли «узкоглазым».
Мачулису разбили голову прикладом и добавили ножом в область почек.
А Жоржу Маршану оторвало взрывом ноги по пояс, и умер он от шока и кровопотери очень быстро.
Андрей видел их всех.
Живых среди развалин не осталось, кроме трёх бойцов. Трое ребят — уже без пиджаков, — какие к чёрту пиджаки! — в лохмотьях вместо рубах, забрызганные с ног до головы кровью, — своей и чужой, — отчаянно сжимали в руках оружие. Они смотрели на Андрея и видели в нём командира. Они ждали приказа…
Вертолёты ушли, опустошив консоли, зарядные ящики и бомбовые люки. Но на шоссе уже выползали из лощины, в грохоте двигателей и лязге брони: самодовольный Т-72, а за ним уверенные БМП и БРДМ, и деловитые БТР. С длинноволосыми идолами на штандартах, с надписями латиницей и кириллицей. И даже что-то вроде марша слышалось от колонны. Основные силы рокеров.
И надо было уходить, двигаться на соединение с основными силами — к центральной площади, под прикрытие танковой группы и артдивизиона. И надо было уходить, но умирал Протасов. Андрей приподнял ему голову, хотел напоить, но боец оттолкнул флягу. Он пытался что-то сказать, и от попыток этих страшно хрипело и булькало у него в груди, из обгорелых отверстий на пиджаке пузырилась кровавая пена.
— Андрюха… — солдат ухватил отделённого за ворот, притянул поближе. — Как же это, а?.. Для чего всё это, а?..
Он захрипел совсем уже надсадно, закашлялся мучительно, выплюнул чёрный сгусток. В глазах стоял вопрос, требовавший ответа.
— Не знаю, батя. Видно, когда всё вокруг перевернулось вверх дном, легче палить во все стороны, чем думать…
— Дай руку! — прохрипел боец и ухватил правую, свободную ладонь Андрея, крепко сжал. — Разберись в этом, парень!
Пена на груди Протасова перестала пузыриться. Рука его потеряла силу и выпустила руку Андрея. Он осторожно опустил голову старого война на землю и раскрыл ладонь. На ладони лежал Георгиевский крест. Потемневший от времени, с потёртыми, закруглившимися уголками на лучах, с царапинами и выщерблинами.
— Добро, батя, — прошептал Андрей. — Разберёмся.
Нужно было уходить. Уйти, чтобы найти якорь.