Пора цветения первых трав

– Прощай!

– Постой, а как же ты?

– Не беспокойся. Со мной всё будет хорошо.

– Но я не знаю, как мне жить дальше. И тебя не будет рядом.

– Просто помни обо мне. Твоя память станет мне домом.

– Домом. Домом. Всегда хотела узнать, как это — когда тебя ждут дома.

– Ты скоро узнаешь. Прощай!

– Прости…

***

Яна прожила на свете двадцать лет, из них первые семнадцать она была воспитанницей детского дома, а последние три — студенткой медицинского института. И сейчас она могла со всей уверенностью сказать, что распухший нос и красные глаза, которые показывало ей зеркало, — всего лишь следствие аллергической реакции на пыльцу. В город пришло тепло, и первые цветущие растения заставили хлюпать и чихать чувствительные носы.

Конечно же, во всем виновата аллергия! А то, что Дарина — Янина соседка по комнате — в два пятнадцать ночи шляется очень даже известно где, здесь совершенно не причём.

Ну и что с того, что они лучшие подруги? Еще с детдома. Были.

И зачем она взяла Дарину на вечеринку?! Яна уехала от Бориса в одиннадцать, а Дарина осталась... Др-р-рянь!

Ну что ж, в конце концов, Яна может найти себе на следующий год новую соседку по комнате. А Борис… Чихать Яна на него хотела! Пусть катится куда подальше! Она переживет. Как аллергию. Да-да, вот именно. Были б еще от сердечных разочарований таблетки… Хотя, конечно, есть, но не совсем то… Да всё это чепуха! Борис, Дарина, подумаешь! А слезы — чисто аллергического происхождения. И от обиды не чихают так звонко и оглушительно.

Размышляя таким несколько сумбурным образом, девушка сменила топик и шорты на ночную рубашку. Затем приняла антигистаминную пилюлю и залезла под одеяло.

Очень скоро мысли начали путаться и сплетаться в причудливые узоры. Противно ухмылялось лицо Бориса, потом оказалось, что это не лицо, а живот, и почему-то Даринин живот. На котором делали надрез. И ведь это она, Яна, аккуратно вспарывала его скальпелем. Живот всё еще походил на лицо, но уже не ухмыляющееся, а напряженное, сосредоточенное. Ей даже показалось, что живот пытается что-то сказать безгубым ртом-разрезом.

"Что он хочет сказать? — подумала Яна, засыпая, — и почему я оперирую? Странно, я же, как бы, терапевт...". После этой мысли девушка провалилась в сон… и тут же услышала чей-то оглушительный храп. Храпели буквально ей в ухо. Она даже проснулась от удивления. Прислушалась — всё тихо. Да и кому бы тут храпеть? Кровать Дарины пуста, комната в секции единственная. Потому что угловая. За ближней стенкой только ночь и семь этажей пустоты вниз, а за противоположной — узенький секционный коридорчик.

Яна поворочалась и снова заснула. И тут же опять услышала храп — звучный, богатый на переливы и переходы с басов на фальцет. Преодолевая сонное оцепенение, девушка приоткрыла глаза и прислушалась. Опять ничего — тишина. Странно… Не в силах больше сопротивляться сну, Яна провалилась куда-то вниз, в темноту.

Прохладная, легкая тьма окутала девушку, мягко потекла ей в глаза, уши, рот. Затем полезла в нос, отчего там жутко засвербело.

Яна чихнула и открыла глаза, обнаружив, что уже светает. Бледный прямоугольник окна давал скудный, болезненный свет, и можно было разглядеть обстановку комнаты, но цвета еще не появились, их заменяли пока всевозможные оттенки серого — от светло-пепельного до темно-наждачного. В этой монохромной предутренней тиши Яна лежала и медленно шевелила пальцами ног — по очереди — начиная с самых маленьких и заканчивая большими. Насколько Яна знала, подобным искусством владела только она.

Неожиданно кто-то вывел носом отчаянную, синкопированную руладу. Ее прихотливый изгиб на фоне серебристой рассветной тишины показался Яне похожим на линию, очеркивающую в полумгле ее собственную правую голень и ступню. Девушка прекратила утренние экзерсисы с пальцами ног и приподнялась. Только сейчас она сообразила, что лежит на аккуратно заправленной постели совершенно без одежды.

"Странно. Я же…". И тут до неё дошло, что она просто всё ещё спит. А раз так, девушка решила выяснить, кто является источником навязчивых звуков, преследующих ее по всему сну. Поднявшись с постели, она обмоталась полотенцем, которое вчера бросила после душа на стул. Вышла из комнаты, включила в секции свет. И обнаружила дверь в конце коридора — там, где за стеной полагалось быть только уличному воздуху и, разве что, какой-нибудь летающей живности.

Убедившись, что это не обман зрения, девушка решительно толкнула невозможную дверь, и та бесшумно распахнулась — за ней оказалась комната один-в-один похожая на комнату Яны. Такой же предбанник в качестве прихожей, кухонный стол направо, две кровати у боковых стен и светло-серое окно с противоположной от входа стороны. И так же — одна кровать была пуста, а на другой спали. Совершенно голый парень навзничь лежал на заправленной постели и уже не так громко, но весьма артистично похрапывал. Пальцы его ног по очереди сгибались и разгибались. Сначала самые маленькие, а в конце большие.

Яна заворожено смотрела на это безостановочное движение. Ее к концу третьего курса невозможно было удивить храпящим голым мужчиной, но вот шевелящиеся пальцы… А вдруг у нее во сне тоже шевелятся? Не то, чтоб это некрасиво, но всё же как-то странно. Особенно странно то, что кроме нее так умеет еще кто-то.

Яне стало слегка не по себе — определенно, что-то неправильное было в том, что она стояла здесь, полуголая, и таращилась на мужские… пятки. Девушка решила тихонько ретироваться. Однако этому помешал неожиданно бросившийся из темноты под ноги стул. Он с громким стуком (совершенно специально!) опрокинулся, Яна чуть не потеряла равновесие, неловко взмахнула руками, и полотенце, скрывавшее до этого её наготу, соскользнуло на пол. Парень, громогласно рыкнув напоследок, рывком поднялся на кровати и уставился заспанными глазами на девушку.

И тут Яна поняла, что совсем не стесняется этого голого парня, который, впрочем, оказался вполне симпатичным — с коротко стриженными темными волосами, твердыми скулами, задумчиво-лукавым прищуром глаз; ну, то есть абсолютно, ни капельки не стесняется. А тот смотрел на нее во все глаза и молча улыбался. Хорошо так улыбался. Как… Яна не смогла определить, как кто, но от человека с такой улыбкой явно не стоило ожидать ничего плохого. Девушка тоже улыбнулась. Молчание затягивалось, но, похоже, это никого не тяготило.

Наконец, девушка, нагнувшись (разумеется, так, чтобы линия бедер и спины предстала в наиболее выгодном ракурсе), подняла полотенце и обернула его вокруг бёдер. Парень спустил ноги на пол, нагнулся, нашарил шорты и натянул их, не отрывая взгляда от Яны.

— Ну, привет, — нарушил затянувшееся молчание он.

— Привет, — ответила Яна.

— Присаживайся, — парень указал на поверженный девушкой стул.

Яна подняла стул, села.

— Твой храп мешает мне спать, — просто сказала она.

— Не удивительно, ведь я лег под утро. А всё из-за тебя.

— Как? — удивилась девушка.

— Ты полночи не давала мне заснуть.

— Что?.. Я тоже храпела? — Яна состроила шутливо-удивлённую рожицу.

— Нет. Чихала. Во сне.

— Ах, это! — Яна облегченно махнула рукой.

Молодой человек рассмеялся — смех его был не хуже улыбки — и сказал:

— Храпеть в чужом сне — совсем не то, что чихать в своем.

Яна смущенно улыбнулась:

— У меня вдруг появилась аллергия на цветы, травы…

— Цветы? — теперь пришел черед удивляться молодому человеку. — Ах да, у тебя же там сейчас весна…

Яна только сейчас заметила, что окно разукрашено льдистыми узорами.

— Да, аллергия… — рассеянно протянул парень, — но ведь дело не только в ней! — он лукаво взглянул на девушку.

— Ну… — замялась та.

— Ой, я же не представился! — парень хлопнул себя по лбу. — Ян.

— Как интересно. А я Яна. Даже странно…

— Это для тебя странно. А для меня — не очень.

— Но что всё это значит? Этот сон…

Парень встал с кровати, подошел к окну и открыл форточку. В комнату ворвался морозный воздух.

— Понимаешь… Я с раннего детства мечтал, чтобы у меня была сестренка-близнец… да, знаю, странное желание. Обычно мальчишки мечтают о брате, младшем или старшем… В крайне случае — о собаке. Ну а я мечтал о тебе.

Яна задумчиво накручивала на палец темную прядь. Она не обращала внимания, что полотенце лежало на бедрах, а грудь матово и бесстыдно белела в полумраке.

Ян тем временем включил стеклянный чайник, тот озарился призрачным синим светом и почти сразу же недовольно зафырчал-затараторил неодобрительной скороговоркой.

— Так вот, — Ян, достал из шкафчика чайные чашки, — я представил, что у меня есть сестренка-близнец, и ее зовут Яна. Но вот что странно — я-то хотел, чтобы она была всегда рядом со мной, чтоб мы вместе ходили в детский сад, школу, играли… А Яна не хотела. У нее была какая-то своя жизнь. Она жила в другом городе, и даже в другом времени года. У нее и родителей совсем не было, всё детство прошло в детдоме. Это моя-то сестра! А я мечтал, что мы будем жить вместе, в нашем доме, с нашими родителями…

— В нашем доме, — тихо сказала Яна. И повторила, — в нашем доме, — будто пытаясь понять, каковы эти слова на вкус.

— И я ничего не мог поделать, — продолжил Ян. — Она не могла меня видеть, а может, не хотела. А я-то хотел! Хотел разговаривать с ней, прогуливаться по вечерам. Да просто помогать ей, знать, что у нее всё в порядке! Но толком видеть ее, присматривать за ней, я мог лишь во сне. И там я всегда рядом. Рядом с тобой.

Чайник напоследок зло щелкнул, убрал иллюминацию и стал булькать из тени последние нечленораздельные ругательства. Ян бросил в чашки чайные пакетики и залил их кипятком.

Яна подтянула одну ногу на стул, обхватила колено, задумчиво закусила губу.

— Но я тебя во снах никогда не видела. Только сегодня…

— Вот именно! Я оставался невидимым для тебя. И это очень меня огорчало. А сегодня… возможно травы… или то лекарство, которое ты приняла. Впрочем, неважно.

Я тебя помогал. Всегда помогал… Вспомни свой вступительный экзамен по химии. Откуда у тебя взялась тогда нужная шпаргалка? А кто отвлек собаку на пустыре? После пятого класса, на каникулах. Помнишь? И это я напугал девчонок, когда они хотели выбросить тебя из окна. А… Да вот хотя бы сегодняшний, то есть, уже вчерашний, вечер...

— Что — вечер? — насторожилась Яна.

— Дверь ванной будто бы сама открылась, и ты услышала, а потом увидела, как Дарина с Борисом… Вот я и говорю, что глазки красные у тебя не только из-за пыльцы.

Во рту у Яны пересохло, в глазах предательски защипало. Она поднялась со стула.

— Зачем… зачем ты это сделал?!

— Ром, который Борис открыл и разлил по стаканам, но который вы еще не выпили…

— Что — "ром"?

— Это был очень некачественный ром, вернее это не ром даже, а…

— Откуда ты знаешь?

— Когда вы разбрелись все… ну, когда Дарина и Борис оказались вместе в ванной, а ты была на балконе с Максом и Никой… я попробовал немного. Мне-то ничего, я же в своем сне, а ты… Я испугался за тебя!

— А… а что с ними? С ребятами? С ними что?!

Ян растерянно остановился посреди комнаты с чашками в обеих руках.

— Ну, с Максимом и Никой — точно ничего, они же перед тобой уехали. Вы начали скандалить, вот они и…

— А Борис, Дарина? Они, как они?!

Ян, нахмурившись, уставился в пол.

— Про них я ничего не знаю. Я же могу быть только там, где ты.

— Так они — что? Выпили? Где они? В больнице? Дома?

— Не знаю, — прошептал Ян и поставил чашки на стеклянный журнальный столик, стоявший у второй кровати. — Ты чай — с сахаром? Ах, что ж я спрашиваю? Ты-то всегда без…

— Как, как к ним попасть?

— К кому?

— Не притворяйся!

— Яна, успокойся, это всего лишь сон. Мой сон. Который ты принимаешь за свою жизнь. Я тебя выдумал. Давно. Сестренка, не волнуйся! Это всё фантомы, игры сознания и подсознания…

— Сестре-онка?! Я тебе покажу сестренку! Чудовище! Как отсюда выйти?!

— Успокойся, пожалуйста… у меня варенье есть, грушевое. Ты его любишь…

Яна с оттяжкой, с наслаждением, влепила пощечину ненавистному и такому знакомому лицу. Ян взял ее за руку, но она вырвалась и толкнула его прямо на столик. Жалобно звякнули чашки, весело хрустнуло стекло столешницы. Ян неожиданно быстро поднялся, с удивлением посмотрел на руки, изрезанные осколками. Кровавые полосы на его руках и животе казались черными трещинами на поверхности фарфоровой куклы.

— Я, кажется, сейчас увидел твою подругу… раз так получилось… обязательно сделай то, что она тебе скажет напоследок, — прошептал он перед тем, как повалиться на кровать. Из его спины, словно дельфиний плавник, торчал осколок стекла, смутно поблескивающий в стылом утреннем свете.

Яна не помнила, как выбежала из комнаты, помнила только, что захлопнула за собой дверь с такой силой, что посыпалась штукатурка.

Пришла в себя она только в своей комнате.

Стояла, прижавшись к двери, голая, дрожала и плакала... Кусала губы, до боли, в кровь, и плакала. И не заметила, что на плече у нее вместо ее собственного оранжевого полотенца — чужое — темно-красное.

***

Борису повезло. Дверь после ухода гостей так и не закрыли. Поэтому Яна, приехав в четыре часа утра, успела оказать первую помощь и вызвала скорую.

Когда Борис очнулся после двухсуточной комы, полуслепой, почти без печени, то прохрипел Яне, несшей бессрочную вахту у его постели:

— Пожалуй, нам лучше остаться друзьями.

А вот Дарине не повезло. Для нее доза оказалась смертельной. Поскольку у нее не было родственников, тело отправили на аутопсию.

Яна напросилась на процедуру вскрытия и внимательно наблюдала, как врач делает надрез на животе Дарины. "И вовсе он не похож на лицо" — вскользь подумала девушка, наматывая на палец длинную белую прядку. Голова ее в этот момент была занята другим.

Яна вспоминала красивые скулы и короткие темные волосы, и ее губы шептали:

— Храпеть в чужом сне и чихать в своем — не одно и то же. Совсем не одно и то же.

Она еще раз взглянула на Дарину. В этот момент разрез широко раскрылся, и Яна отчетливо услышала два слова, вырвавшиеся из живота:

— Яна, проснись!

Мама трясла ее за плечо.

— Яна, опоздаешь на пары. Просыпайся!

— Но ведь еще так темно…

— Декабрь. Что ты хотела.

***

— Прости меня. Мы еще увидимся?

— Может быть. Весной, когда зацветут первые травы, прислушайся, вдруг кто-то захрапит в твоем сне.