Покорители Солнечной
— Василич, черт старый, куды поперся?? — бредущий сзади утробно откашлялся, коричневый плевок прилип к стволу корявой яблони. — Я кому кажу? Твою ж налево, Василич, до погоди!
Василич, не поворачиваясь, отмахнулся, потерявший поддержку пакет радо звякнул.
Оба замерли, пакет тоже притих.
Идущий впереди Василич медленно повернулся, пакет аккуратно прислонился к ближайшему дереву заброшенного сада. Задний мужичок попятился, из кармана вылез засаленный платок неопределенного цвета, мужчина помял тряпицу, глаза уперлись в пошатывающегося, но неумоливо надвигающегося Василича.
— Слышь, Василич, ты чего? Иди куды хошь, токо давай трошки того, накатим? А, Василич? Скажи хоть шо-нибудь! — в конце фразы мужичок перешел на шепот, сползая по стволу вниз, машинально закрывая голову.
Почти двухметровый Василич, костлявый, как Кощей из экранизаций детских сказок, навис над компаньоном. Вместо первого слова пошел сип и кашель, через пару секунд сменился невнятным бурчанием.
— Ты не молчи, Василич, я ж к тебе того, со всею душею, токо выпьемо давай, погутаримо, отдохнем..., — обрадованный откладывающейся расправой, мужичок заговорил веселее, глотая буквы, — ты присядь, отдохни, я ща быро капну, че заусим, вона яблочко…
— Стой, Чухон, бухать, дойдем сначала! — глубокий бас всколыхнул ветки. — Давай передохнем чуть и вновь в путь-дорогу…
Чухон тяжко вздохнул, останавливаясь на полпути к пакету. Повалился на траву, руки-ноги раскинулись морской звездой.
— Ты гляди, как хорошо! Зачем идти? Давай туточки сядемо? Гляди, солнушко, птички поют, травка… щас бы по стаканчику, эх!
Лидер компании презрительно хмыкнул, рука залезла внутрь подобия двубортного пиджака, из подкладки показалась пачка "Примы" и спички. Чухон аж рот раскрыл от вожделения:
— Ух ты, Василич, дай потянуть, гадом буду, курить хоцца, смерть как!
Главарь потянулся к другому отделу подкладки, в Чухона полетел крупный окурок.
— А насчет идти… так не тяну тебя, Чухон, хошь — иди, нет — вали на… Вроде говорил уже, чего опять ноешь, черт нерусский?
Мужичонка зыркнул на "коллегу", тут же отворачиваясь от взора Василича.
— Надо так надо, пошли тада, чего тянуть, — Чухон поднялся, колени по очереди отщелкали, как полурабочие подшипники. — Сказал бы хоть, куды идем… Молчу-молчу!
— Куды, куды, знал бы, уже пришли давно, — пробурчал под нос старший, подбирая с земли булькнувший пакет.
Чухон дернул носом, шумно сглотнул слюну. Голос решил не подавать, опасаясь напрягшегося Василича.
Алексей Иванович Петеков, неявным образом поименованный сообществом бомжей "Василичем", двинулся первым, рука мертво держит горловину пакета с "подзарядкой". Дырявые кеды шурша, цепляют жухлую траву. Чухон сорвался на бег — не поспевает за длинноногим напарником.
Процессия из двух человек второй день продолжала путь…
Каждый год, летом, Петекова тянуло в дикие места, подальше от населенных пунктов, людей и возведенных ими строений. До перехода на алкогольную диету Петеков смутно понимал, что стремление к природе можно пояснить привычным с детства празднованием Дня рождения посреди леса, в глухой зауральской деревне. В зрелые годы кадровый военный Петеков ежегодно приезжал отмечать очередную дату к родителям. Сначала к родителям, после на их могилы…
После отставки Петеков не нашел места в новой стране, не "устроился", как тогда говорили. Оселился в Подмосковье, купив покосившийся домик. Работу удалось найти неподалеку, в новых дачных поселках, там и пристрастие к алкоголю проявилось: после пары возведенных бригадой генеральских дворцов обида захлестнула, несправедливость жизненная… Ну и по старинной традиции, да и по совету бывалых коллег стал Петеков выпивать… выпивать и работать, работать и выпивать, здоровье то сибирской, не проймешь ничем… Но проняло, лет через восемь: из бригады солидной вылетел, случайные заработки пошли, за еду и выпивку. На родину ездить перестал — дорого и не к кому — деревню молодежь покинула, а старики упокоились…
Но каждый год, приближаясь к рубежу, Петеков, ставший Василичем, уходил в глушь, вначале полуосознанно, а приближаясь к шестому десятку и вовсе на автомате. Бросал собутыльников, шабашки и подавался в леса. Коллеги пытались пару раз остановить, но безуспешно: выбитые зубы и сломанный нос отбили желание спорить, а Василичу добавили уважения алкашной братии.
Каждый год, летом, Петеков шел…
Чухон знал, что Василича не остановить, но знал и то, что коллега в дорогу берет порядком припасов, в том числе спиртного, месяц может не пить, но мешок соберет! Два дня Чухон подстерегал соседа возле двора, и ожидание прошло не зря: второй день проходит на обеспечении Василича: поит, кормит, а то что идут невесть куда, так и хрен с ним! Наливают, мало, но наливают, можно и прогуляться!
Кавалькада двинулась дальше, один смутно чуйствует, куда идти, второй шаркает следом, держа в поле зрения пакет. Первого грызет трудно определяемая душевная тоска, второго — тоска вполне явная, по стакашке хмельного…
Заброшенный сад остался позади, Петеков остановился перед развилкой: левей две поросшие травой колеи уходят в бор, вправо тянется узкая тропка, конец ее скрывается в густых кустах.
Сосновый бор приветливо чирикает, цокотит и ухает разноголосо, чаща молча ожидает решения путников. Чухон помалу потопал влево, шаг, два, оглянулся нервно на главаря:
— Ты это, Василич, того… пойдем сюды, светлей там, птахи поют опять же… Чего молчишь?
Петеков шагнул вправо, ботинки по шнуровку покрылись зеленым соком, тягучий аромат свежестоптанной зелени шибанул в нос обоим, Чухон мечтательно вдохнул, поводя ноздрями.
— Эх, красота… Василич, ты того, брось тудою идтить, в бурелом то!
Петеков нехотя ответил:
— Не хочешь — не иди…
Чухон остановился, начал кричать в показной истерике:
— Вот всю дорогу ты так, ни во грош меня не ставишь! Хочешь — иди, не хочешь — не иди! Гад ты, Василич! Василииич, стой!
Чухон рванул вдогонку, Петеков процедил, чуть повернувшись:
— Ты ведь сам со мной пошел? Сам! Я не звал тебя, посему ответ держать не обязан!
— Ну ты же командир, ептить его налево!
— Командир…, — задумчиво протянул Петеков, работа мозга отразилась на лице так явно, что Чухон приостановился, вскидывая ручки: — Да ты не бери в голову, Василич, как скажешь — так и будя! Командир, не командир, какая в хрена разница!
Подергивание лицевых мышц Петекова прекратилось, сибиряк молча пошел к чаще, метровыми шагами меряя тропу. Чухон осторожно выдохнул, вспоминая прошлогоднюю драку Василича с тремя заезжими бомжами. "Гости" решили поживиться на крошечном, в пару соток, огородике таежного пропойцы, в его отсутствие. Чухон вздрогнул вослед пронесшейся картинке: один "гость" навсегда остался в деревне червей кормить. "Правда, сам виноват, придурок, нахера за лопату схватился, ей же и получил по башке, — Чухон вновь вздрогнул. — Те двое повинились, и живы остались, еще и мировую с хозяином выпили! Все-таки наш Василич хороший мужик, токо яростный дюже! Не зря в деревне все уважают, потому что если бы не был мужиком, не уважали бы, а так уважають, значится…". Чухон потерял мысль, встревожено глянул по сторонам, в поисках ведущего, из глотки мгновенно вырвался полукрик-полувсхлип:
— Василич, не бросай меня! Василич!
Из непроходимых кустов выглянул Петеков, с гримасой отвращения произнес:
— Да не голоси ты! Боец! Ты боец, или ты баба, боец? А ну быстро ко мне, раз-два!
— Вот, мать, обозвал командиром, видать зря, — проворчал Чухон.
— Не слышу, боец, ты чего шепчешь?
— Ничего, Василич, эт я так, пою тихонько, елы!
— А-а, песня — это хорошо, давай громче! И сюда иди, быстрей!
Первая защитная линия остатка огромного дремучего леса легко расступилась перед таежником, второй член отряда влип в колючую преграду в виде терновника. Влип, и мог понести потери, но рука командира выдернула, как котенка из бочки.
— Не спать, боец, вперед!
Чухон покорно кивнул и побрел за командиром, загребая толстенный ковер из листьев. Командир обернулся, мелькнувшая улыбка напугала сильнее мата.
— Так где песня, не слышу?!
— Щас будет, отец родной, едри его…
Чухон задумался, память отказывается вспомнить хоть пару куплетов из одной песни, в голове знатно щелкнуло — налетел на сук. "Зато песню вспомнил, — Чухон потер набухающую шишку, огляделся со страхом, лес подступил близко-близко к тропе, да и нету никакой тропы, так, просвет между деревьями, — ну и жутко тут, темно, как ночью, сыростью тянет!".
— Командир, погоди! Я спою, токо не бросай! Из-за о-острова-а на стрежень, на гребне-е речной волны-ы-ы…
Лес одобрительно зашумел, Петеков показал большой палец, Чухон смущенно улыбнулся… Они шли.
Чухон дернул рукой, просыпаясь, кисть подползла к голове, намереваясь почухать лысину, щелчок, в руку будто гвоздь воткнули! Мужчина заорал, с позиции лежа подпрыгнул метра на полтора, вытаращенные глаза шарят по сторонам.
Вчера Чухон плелся за командиром, пока мог, три раза получил ветками по голове, еще больше по другим частям, не выдержал — плюхнулся под ближайший ствол и захныкал от страха перед сплошной стеной деревьев, от голода, одиночества, и Василича давно не слышно… Командир грациозно скользил промеж зарослей, пока не исчез из виду, куда только и делась стариковская немощь и похмельный тремор. Впрочем, вернулся Василич быстро и так же бесшумно. Чухон снова захлюпал носом, на сей раз от облегчения. Быстро поели, заснул Чухон возле костерка мгновенно, кажись, еще до того, как голова на траву опустилась.
Оглянулся, ночевали они на краю большой поляны, по периметру стоят великанские ели вперемешку с чем-то лиственным, названий Чухон не выучил, дома то степь и степь кругом… В центре овального пространства груда камней размером с жигуля, лежат не вповалку, а как-то странно, вроде как несколько фигурок из тетриса разложили на земле. Чухон протер глаза, по руке пробежала голубенькая змейка, волосы вздыбились, пахнуло паленым, не обратил внимания: Василич находится над кучей камней и вроде даже не касается их ногами! Чухон опустился на корточки, голова мотнулась из стороны в сторону. "Что за херня! Вчера ж не пили, наоборот хорошо так, как токо в молодости было, не болит ничего, не тошнит, едри его!". Чухон, как стоял на четвереньках, так и попятился к лесу, толстый ствол спрятал пугливого туриста, нос и глаз торчат, как у партизана в засаде…
Петеков просыпался совсем по-другому: как и всегда, ежегодно, по приезду (или по приходу) на место, в глухую чащобину, в голове светлело, сибиряк понимал, что к чему, выпивал за упокой родственников, и шел домой, чтобы через год вновь податься в путь, как рыба на нерест. В этот раз пробуждение вышло таким же обыденным, но вот дальше…
Петеков раскупорил пол-литра, недоуменно глянул на сопящего Чухона: "Как он здесь оказался? Ну да ладно, здесь так здесь… Начнем помаленьку…". Стукнула о ветку свернутая пробка, пластиковый стаканчик наполнился до краев, Петеков шумно выдохнул: "Вечная память вам, спите спокойно!". К кому обращается конкретно, сибиряк и не знал, привык пить за всех, кроме себя. Так и сейчас. Первая бутылка опустела, банка тушенки хищно улыбнулась рваными краями. Перед погружением в блаженное, расслабленное состояние Петеков отметил странную для леса тишину, но списал на алкоголь и годы. "Раньше-то на километры чуял все, эх, жизнь пропащая!". Потянулся за стаканом, рука замерла над посудиной.
В центре полянки засияло.
Засияло так ярко, что пришлось прикрыться рукой. Чухон заворочался, голова зарылась в наст, как у страуса. Петеков размашисто саданул себя по щеке, зубы лязгнули, но свечение не исчезло. "Ну п…, вот и белка пришла, — Петеков разгладил одеяние, — будем вести себя достойно, раз такое дело, скоко пью, пора уже того, как говорится, и честь знать!". Мужчина вперился в центр полянки, минута, другая, пять — ничего не меняется. "Ну и чего дальше, так и сидеть?". Потянулся к следующей бутылке, отдернул руку. "Да ну, хватит ужо пить, вот только чего делать-то?". Поерзал еще пяток минут, встал, в руке литруха, деревья проводили решительно шагающего мужчину тихим шелестом.
Не дошел метров пять, сияние трансформировалось в конструкцию, напоминающую кабину лифта. Двери распахнулись, в голову проник шепот: "Подойдите, возьмитесь за поручни". Петеков встряхнулся, словно собака на берегу реки, приложился к горлышку. "Вот это да! — восхищенно пробормотал. — Знакомая фраза!". Вновь приложился к бутылке.
— Интерфейс создан, как привычное вам устройство, желаете сменить?
— Не, пущай будет, как в кино… во, Гостья из будущего, Алиса, меелофон! — Петеков гордо оглянулся, оценить мысленные усилия некому, Чухона не видно.
— Подойдите, возьмитесь за поручни!
— Да что ты заладил, поручни — поручни, если можешь в голове общаться, зачем поручни?
— Вы правы, необязательны, просто вам необходимо максимально расслабиться для приема пакета информации… Я, то есть управляющая программа, решила, что вам так легче будет настроиться…
— Ха, расслабиться, — Петеков осмелел — белка странная какая-то, похоже кондрашка откладывается, можно и подыграть, — вот, ща накачу и расслаблюсь, как вам надо!
Мужчина крутнул бутылкой, жидкость красиво взвихрилась.
— Эта жидкость вам необходима для поддержания жизнедеятельности? — нейтрально поинтересовался голос.
— Угу, еще как необходима! Жаль, тебе налить некуда! — Петеков надолго присосался, осталось на треть, на поляне мощно пахнуло спиртным, — ну все, я готов, запускай!
— Запускаю…
Днем в райцентре раззвонились телефоны тревожных служб, скорая, пожарные, МЧС. Все, до кого смог дотянуться Чухон, получили слезные просьбы о спасении друга, собственно: "Василича, с которым мы, как братья!". По телефону слишком явно слышен пьяный акцент звонившего, посему службы отреагировали не сразу, да и адрес места происшествия Чухон указать не мог даже приблизительно, а определение: "Там, в лесу, на полянке, где камни хитрО сложены, ети их налево", не очень подходило для локализации района поиска…
После резкой вспышки света Чухон дернул было из лесу, но убег недалече — захотелось выпить. Выпил раз, другой, сил прибавилось, аккуратно, боком, двинулся к центру поляны. Василич лежит плашмя, руки раскинуты, литровая бутыль в правой, на физиономии довольная ухмылка, вокруг тела слабое свечение. Чухон тряхнул головой, свечение поуменьшилось, потер глаза — вовсе пропало. "Фу-ух, колбасит, а он вишь ты, лыбится, — Чухон потрогал лежащего, — вроде теплый, токо дышит еле-еле… Василич!!". Крик не подействовал. Чухон осмелел, лицо Василича приняло несколько оплеух, но реакции не последовало, улыбка, правда, сошла. Чухон еще дернул спиртного и побежал за помощью…
Прохладная комната, темно, запах мочи, пота и блевотины. Петеков раскрыл глаза, приподнялся, голова закружилась, но сразу прошло. На деревянных полках лежат вповалку пятеро тел, бетонный пол в разводах, окно зарешечено, дверь обита металлом. Одно из тел удалось идентифицировать.
— Чухон? Подъем, боец, хорош валяться! — Петеков неожиданно упруго вскочил с лавки, толкнул знакомого, — давай, вставай!
В ответ слабое хрипение. Петеков потянул за руку, усаживая собрата. Тот открыл странно ясные глаза.
— Василич, проснулся? Ух ты, — Чухон пощупал себя за лицо, торс, присел пару раз, — я не понял, Василич, это че такое, нету бодуна ваще, епти его в душу мать!
— Остынь, Чухон, — Петеков задумался, — я тоже не чувствую похмелья, а ну-ка, бойцы поднимайтесь!
Чухон вскочил, тормоша трезвяковскую братию, в ответ услышал пару матерных конструкций, остальное — хрипы и бульканье. Петеков приподнялся, руки пробежались по складкам одежды, легкие качнули воздуха:
— Па-а-адъе-ем!! — рявкнул так, что загудела дверь.
Четыре тела, поднялись единым организмом, держатся друг за друга, хоть и шатаются, но стоят. Чухон и вовсе вытянулся в струнку.
— Ну ты даешь, Василич, прямо Кашпировский! Или как тебя… вас называть? — робко поинтересовался.
— Обращайся как к товарищу капитану… Ну что, алкоотделение, готовы к экспериментам? — хищно поинтересовался Петеков. Алкобратия отодвинулась к стене, держась друг за дружку.
— Да не боись, плохого не сделаю, — успокоил командир, кладя крайнему мужичку руку на плечо, — итак, трезвеем, хорошо… теперь пьянеем, хорошо… следующий!
— Координатор, объявите срок переноса базы на восьмую планету, техники готовы, но мне нужно знать заранее…, — Инженер склонился в почтительном поклоне.
— Перенос! — Координатор фыркнул обоими ротовыми отверстиями, — ну почему нам не дают просто почистить планету от этой плесени, называющей себя разумной жизнью, и лететь домой?!
— Но уничтожение разумной жизни под запретом, вы же знаете, — Инженер склонился еще ниже, спинной гребень угодливо встопорщился. — Правда, с землянами Центр не определился, причислять к Разумным или нет… Но пока надо ждать и уходить на край системы.
— Ладно, ждем один оборот планеты, я запустил один эксперимент, должен помочь, эти червяки сами откажутся от полетов в космос…
— Но ведь нам нельзя контактировать с землянами?
— Мы и не контактировали, — отмахнулся Координатор, — так, голограмму отправил под управлением машинного интеллекта, червякам должно хватить, они мозг на три-четыре процента используют, ты же знаешь… Так что, ждем!
— Принимаю Ваше решение, Координатор!
Через год базу на обратной стороне Луны уничтожили, наблюдатели родом из центра Млечного Пути переселились на Нептун. Координатор долгий срок распекал подчиненных за неудавшийся эксперимент. "Почему сорвался эксперимент? Даже хуже, эксперимент удался, вот только вектор воздействия оказался иной! Подопытный образец получил дар, точнее, усиление дара убеждения до максимального уровня, только убеждает он не в том, что загружалось! Движение организовал, "Покорители Солнечной", проглоти их сингулярность!".
Сибиряк Петеков навсегда застрял в слегка пьяном состоянии, когда уже хорошо от выпитого, но до отруба далеко, из процесса программирования запомнились жуткие картинки, бездонные пропасти Вселенной, и маленький человечек на краю…
Петеков собрался, как на бой, загоняя жуткий страх вглубь, добавляя организму толику опьянения, иначе не справлялся с гнетущими посланиями, записанными в подкорку, ежеминутно всплывающими из памяти.
На огромной площади волнуется человеческое море, в сотни раз большее следит за выступлением в прямом эфире. Петеков взошел на трибуну:
— Друзья! Земляне! Доколе будем сидеть, как кроты? Нам пора к звездам!