Путём Заратустры

Путём Заратустры

Мужчина с вяленым лещом так сладко зевнул, что Кирилла потянуло на сон. Он помял в ладонях лицо, закурил, облокотился на стойку. В ногах правды — с гулькин нос, так же как и в пустом бокале. Он перебрался за свободный столик. В каждой "пивной" неизменно работало зонирование — стоячие и сидячие места. Даже в душной "Рюмочной", где половину помещения занимала продавщица Люська, значилось две стойки и два столика.

Сёма запаздывал, пришлось брать второй бокал. Народ отдыхал перед выходным, вечер четверга — дело святое. Стучали о край рыбёхой, поплёвывали косточками на газеты, горланили.

— За разведение марсианских садов! — крикнул один, запойный, с мокрыми локтями и глазами. — Пусть растут! Пусть благоухают!

— Рано ещё! — осадил другой. — Потерпи, родной! Давление не то… Вот к столетию, думаю, начнут озеленять.

— К столетию чего? — спросил появившийся Сёма, улыбчивый, с кепкой на ухе. Ницшеанец второй ступени, гордость Республиканского шатлостроительного. — О чём диспут в народе?

— К столетию первого тетрафторметанового завода, — просветил Кирилл.

— А! — Сёма набрал воздуха и выдал, точно "Передовицу" читал: — Через каких-то пятнадцать лет! Давление атмосферы составит одну пятую от земного, и колонизаторы наконец-то снимут скафандры, перейдут на кислородные маски.

— За пивом дуй, колонист.

— Я мигом.

За окном умирающим слоном завопил клаксон паровика. Почти всё топливо шло на нужды космической промышленности — Великая Цель, Марс, Будущее! — и уже как полвека на улицах советских городов гудел и пыхтел паровой транспорт.

Они зарядили тёмного "жигуля" — под филе кальмара, толстолобика и тушёную в молоке с луком воблу. Пиво шло влёт.

— Что в пакете? — спросил Кирилл, отрывая зубами плавник.

— Узнаешь, — интригующе улыбался Сёма.

— Сам гляну!

— Валяй.

В пакете ютилась банка краски и кисти.

— Опять церковь марать?

— Марсом клянусь, нет! Враги Ницше сегодня пусть спят спокойно. Да не смотри ты на меня так. Пошли — всё поймёшь на месте.

"Иди путём Заратустры!" — призывала растяжка между столбами. Щит на фасаде обкома приглашал юбилеить не жалея сил. Поводы — шикарные. Ровно сто лет назад на съезде КПСС был утверждён смелый проект наполнения атмосферы Марса парниковыми газами: метаном и другими углеводородами с Титана. Тогда же, в 1961, громыхнули Царь-бомбой. Ну и конечно Юрка Гагарин…

У продовольственного весело рябила очередь. Люди встречали соседей, друзей, забытых школьных товарищей, заводили новые знакомства, общались, заглядывали в далёкое будущее, когда активность Солнца вынудит к полному переселению — на уже родной, обжитый Марс. Нигде так приятно не летит время, как в советской очереди! Разве что у общественных экранов, за трансляциями из закрытых городов, просмотром ретро-сводок: строительство орбитального зеркала, первый астероид, брошенный на красную планету, публичное осмеяние скептиков, в те далёкие годы кричащих об опасности изменения скорости вращения Марса, наклона его оси…

Проходя мимо, Кирилл расслышал обрывки кулинарных ожиданий: привезли улиток, чёрную икру в "литровых", сыр с плесенью и что-то ещё.

— Филе голубой акулы! Через час — в реализацию! — кричал мегафон над входом. — Семьям колонистов — двойная норма!

— О! — обрадовался Сёма. — Инка моя объедаться будет, когда меня примут.

— С чего она твоя? — удивился Кирилл. — Вы же расстались?

— Расстались — сойдёмся. Беспартийным буду — сойдёмся! "Через тернии к звёздам" на новый год смотреть перестану, если не склеется.

— И "Вспомнить всё"?

— И "Вспомнить всё" не буду пересматривать!

Кирилл скривился.

— Зачем тебе она? После всего…

— Нужна. И спасибо, что напоминаешь… Правду говорил Заратустра: "В своём друге ты должен иметь своего лучшего врага".

В цитатах Сёма был хорош. Библию партии, великий труд Ницше — наизусть, от зубов, в тему; случай подломит, да так, что где север, где юг — поди пойми, а он, знай, выдаст: "Мир тем похож на человека, что и у него есть задняя часть". Вторая ступень, за световой год видать.

Сёма потянул Кирилла к "холодному" паромобилю.

— По коням!

Водитель скучал на заднем сидении. Сошлись — на полтиннике.

Прежде, чем "развести пары", машинист нахлобучил котелок, чёрный, как покрытые сажей марсианские полярные шапки — хоть сейчас прогревай макушку орбитальными зеркалами, и подкрутил усы (Сальвадор Дали заплакал бы от умиления — почти идеальные носорожьи рога). Затем щёлкнул на приборной панели, покивал зашумевшему компрессору, принялся ждать, пока прогреется котёл.

В сельском квартале кипела садово-огородная работа. Взлетали тяпки, подвязывались помидоры, наполнялись вёдра. Наверное, с тем же энтузиазмом и рвением трудились за пределами марсианских городов тёмные бактерии, вырабатывая парниковые газы, поглощая свет.

На горизонте чадил пузатой трубой завод по производству паст и консервов для колонистов.

Когда показались ярко-красные небоскрёбы — Кирилл понял, куда они едут.

— Инна? — сказал он.

Сёма кивнул, гордо безмолвствуя.

Дорога пошла вниз. Все молчали. Машинист крутил усы.

Заратустра спустился один с горы, и никто не повстречался ему.

Управились за час. Сёма намечал контур, Кирилл затушёвывал.

Детская площадка под окнами Инны преобразилась, словно спутник Юпитера в фильме "2010".

"Инна! Я люблю тебя до глубины души!" — вывели они на весь бетонный квадрат. Слова Заратустры.

— Правда, он говорил "вас", — уточнял Сёма. — И обращался к братьям по войне… Но!..

Что "но" — он не сказал. Нервничал. Подкуривал одну от одной. Мусолил сотовый. Прикидывал, где стоять, когда она выглянет в окно. Под грушей фонаря? У слова "тебя"?

— Полечу! Непременно! Меня продвинули в списке, я говорил? Буду лишайники разводить, бактерии какие-нибудь… чтобы кислород, чтобы Марс задышал!... И Инка будет гордиться, а потом прилетит, и ты прилетишь…

Кирилл не мешал. Много было слов, но — душил, давил в себе, чтобы не пробилось парниковыми газами. Блядь ведь Инка. Блядь! По-другому и не скажешь. В каждом районе по хахалю — так веселее. Даже не покривилась, когда вскрылось всё это…

— Я всё бросила. Ради тебя! Кто эта тварь? — в лицо Сёме. — Кто наши отношения хочет испортить?

"Эта тварь — ты", — вот что Сёма должен был ответить, отрезать. Так нет… Ещё и виноватым ушёл, обсосанным, поздно мужика включил — стрелял матом в спину, холостыми, а она уходила: обиженная, гордая, красивая блядь. После этого они расставались и сходились — раз десять, не меньше. Больше года геморра.

Окно на третьем этаже распахнулось. Лицо Сёмы стало похоже на осколок водно-аммиачного льда. Мелькнула рука, мелькнула какая-то тряпка.

— Инна! — крикнул Сёма.

— За другого замуж ходила! — слаборифмованно ответило окно. Свет Инна не зажгла — серая тень в чёрном проёме.

На площадку спланировали спортивные штаны со штрипками.

— Мои, — странным голосом сказал Сёма.

Он поднял штаны, тут же бросил, словно сочинение Ленина.

— Сука…

Подошёл Кирилл.

— Пошли, Сём. В жопу её.

— И ладно. Без неё Марс буду менять.

— Без неё, — подтвердил Кирилл. — Что ты вообще удумал? Зачем всё это? Забей. Окончательно.

— Забью.

— Точно? Или опять через неделю начнёшь наяривать, а сама появится — слюни пустишь?

— Хер там. Но... "Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас ещё осталось от червя".

Кирилл махнул рукой.

— Червяком значит хочешь? А! Пыталась Америка Занавес просверлить! Бесполезно с тобой бороться! Как я ещё на это подписался…

Сёма остановился, раскрыл рот, по-рыбьи глотнул, посмотрел на далёкие окна, всплеснул руками.

— Улечу…

И со вздохом опустился на лавку.

Какое-то время они не говорили. Молчание Сёмы давило на Кирилла; и поистине, вдвоём человек бывает более одиноким, чем наедине с собою.

— Дурак ты, Сёма, — Кирилл толкнул плечом, протянул сигарету. — Жизнь свою не можешь сформировать, а Марс — собрался…