Вольному - воля
Царь глубоко затянулся самосадом. Закашлялся, выдохнул облачко дыма в серый вечер. Табак горчил и драл горло. Руки дрожали.
"Пронесло, надо же".
Он успел заметить двоих архаровцев, шедших следом. Затаился в нише. Они прошли мимо. "Старею, — подумал Савелий, — расслабился, нюх потерял… Интересно — кто? Бешеный или кто–то из анархистов? Бог ты мой светлый, ещё немного — и кирдык Царю". От этой мысли старика передёрнуло.
Сколько еще удастся играть в прятки со смертью? И ведь не скажешь, откуда ждать беды. Был бы Савелий Царев, вор–рецидивист, помоложе — он бы выкрутился. Но не на седьмом десятке такие пляски устраивать. Скинуть бы годков двадцать — не ходить бы этим сучарам по свету. Крепок, да уже не тот. А ведь как поддавал пару проезжим по краю сибирскому! Потом остепенился, на землю осел, женился. Хозяином оказался справным. Да настолько, что как кулак в лагерь загремел.
Царь огляделся, сплюнул и осторожно пошёл в сторону трапезной. Проходя мимо церкви, он на минуту остановился. Вгляделся в полумрак, вспоминая, что на одной из стен видел фреску с архангелом. Вроде бы с мечом — Михаил Архистратиг. Вдруг захотелось истово перекреститься, но Савелий только покачал головой. Бог ему давно не помощник.
А когда-то думал, не пойти ли в монахи. Вот судьба и подшутила — забросила в обитель. Хотя Спасский монастырь по сути всегда был тюрьмой. И куда более строгого режима, чем сейчас.
Построенный в XVI веке на острове посреди огромного озера, окруженный высокой стеной, он изначально служил местом ссылки непокорных. Серые стены из грубо отесанного камня, узкие щели–окна, забранные решетками. Огромные подвалы с камерами-кельями, самые неудобные из которых были не более полутора метров в длину и в высоту — так, чтобы ни лечь, ни встать в полный рост. Старинные орудия пыток по сей день хранились в одном из помещений — и, по слухам, гуляющим между зэками, до сих пор применялись по назначению.
После революции монастырь некоторое время продолжал влачить свое существование, но узники уже не могли жить тем, что подадут сострадательные верующие, и постепенно кто-то сумел бежать, а кто-то так и умер в тесных кельях. Потом жизнь тут возобновилась. Стены опутали колючей проволокой, на колокольню установили прожектора, а тяжелые дубовые двери обили железными листами.
Более ничего не требовалось: тюрьма была готова.
***
Савелий сидел в небольшой комнатке, выгороженной в бывшем трапезном храме. За дверью слышался стрёкот швейных машин, тихие переговоры заключённых. Огромный зал приспособили под пошивочный цех. Царю, как бригадиру, полагалось отдельное помещение. Охрана во внутреннюю жизнь зоны почти не вмешивалась. Они делали своё дело, зэки — своё. Днём они могли свободно перемещаться по территории. Им спускали разнарядку на работы, а как и кто будет выполнять план, начальника зоны не волновало. Пару лет назад план был не выполнен, и Царь как раз занял место прежнего бригадира. За саботаж была только одна статья.
— Можно? — раздалось из–за двери.
— Заходи, — Царь поморщился.
Лёшке сто раз было говорено: нечего стучать да спрашивать, ему можно и так входить.
— Чего тебе?
— Якут пришёл. По какому делу, не говорит.
— Якут? — Царь задумался, что бы значил этот визит.
Этого уголовника, замкнутого и сторонящегося людей, знала вся зона. Жил он одиночкой, за пять лет ни к кому не прибился, однако трогать его не решались. Было в Якуте что–то демоническое, да и слухи ходили про него самые невероятные. И ни один не был приятным.
— Ты вот что, Лёх, — проговорил Царь, — Якута веди. Только вперёд кликни Шорника и Серого, пусть здесь покукуют. Якут — тип мутный, чего от него ждать, сам чёрт копытом не выстучит.
Лёха кивнул и выскочил из комнаты. Царь против воли ухмыльнулся. Ничего, щупляк, мы еще из тебя волка вылепим. По-другому здесь не прожить.
Савелий убрал инструменты со стола на стеллаж. Он по молодости слесарил немного, теперь навыки сгодились. С особой осторожностью перенёс на полку оловянный потир с машинным маслом. Поначалу ему было неуютно использовать тяжёлую чашу столь прозаично. А потом ничего — привык.
***
Якут стоял в центре комнаты, с интересом глядя на сидящего за столом Царя. Словно это Савелий пришёл к нему. На примостившихся на лавочке подручных он даже не повёл глазом.
— Ну, ты чего хотел то? — не выдержал затянувшейся паузы Царь.
Якут ухмыльнулся, покачался с носка на пятку.
— Да ты не бойся, Савелий Кузьмич, я с миром пришёл. Даже с подарком.
— Что с миром, это ты молодец, — усмехнулся Царь, — а с подарком — вдвойне, ежели подарок ко двору придется.
— Придётся, Савелий Кузьмич, ой придётся. Тут дело какое: в партии последней, что намедни пригнали, есть паренёк один. Молоденький, справный, но сам в себе. Ни с кем почти не говорит, на вопросы не отвечает. Вот его–то я тебе и хочу подарить. Возьми его под своё крыло, сожрут его одного.
— Странный подарок.
Савелий указал Якуту на стул, стоящий через стол. Гость отказываться не стал.
— Так я в толк не возьму, — продолжил Царь, — на что он мне? Да и тебе что за печаль?
— Моя печаль — пусть моей и останется. Может, жаль мне его? — Якут подмигнул Царю. — А вот тебе, Савелий Кузьмич, он очень даже нужен. Сила у него есть — если её пробудить, будущее твоё видеть сможет. Опасность загодя предсказать. А ведь нужда у тебя большая. Про твои тёрки с Бешеным весь лагерь знает. Да и мало ли ещё здесь опасностей?
Царь задумался. Якут спокойно сидел, сложив руки домиком, и ждал ответа.
— Ладно, — проговорил наконец Савелий, — если правду говоришь, то паренёк сгодится. А подарок твой получается — жизнь моя. Если дело выгорит, то я тебе должен буду. А я свои долги отдаю всегда, это каждый знает. Так что сразу скажи — есть у тебя просьба какая?
Якут покачал головой.
— Ну, смотри, я от слов своих не откажусь. Всё, что в силах моих будет, для тебя сделаю.
Якут кивнул, встал и пошёл к выходу.
— А как парнишку-то зовут? — спросил в спину гостю Царь.
— Петр Золотов, — не оборачиваясь, ответил Якут.
***
Петя сидел, нахохлившись, на поросшем седой травой валуне, и безразлично смотрел перед собой. Монастырский двор, куда заключенных пускали на прогулки, был сильно запущен. По–хорошему, тут бы и бурьян надо было скосить, и обломки стены раздробить и вынести прочь.
Якут обычно шаманил именно тут. "Крестов здесь нет", — кратко объяснил он как–то Царю, но тот лишь пожал плечами. Земля монастыря вся одинаково освящённая. Какая Якуту разница?
Якут, как обычно, помалкивал.
Сейчас он сидел на корточках перед крошечным костерком, в который совал сухие былинки. Ясное осеннее небо благосклонно смотрело на него и Петю.
Горький густо–сизый дымок заставил Якута закашляться, но Петя и бровью не повел, вдыхая этот странный аромат. Узкая струйка дыма словно вливалась ему в ноздри.
— Говори, — велел, наконец, узкоглазый шаман.
— Ночью Бешеный к Царю придет. Договорился с охраной. Его пропустят. Душить хочет, подушкой.
Нежное, чуть смуглое лицо Золотова побледнело. Якут знал: сейчас паренька начнёт тошнить.
— Говори ещё.
— Это всё…
Петю согнуло пополам в приступе рвоты.
— Ничего. Потом тебе уж проще будет, — мрачновато сказал шаман, подул на крошечный огонек, а затем осторожно притушил его жесткой ладонью.
***
Лёха лежал на кровати Царя, тревожно вглядываясь в полумрак. В келью–камеру сквозь зарешеченную глазницу окошка заглядывала луна. Тихо. Так тихо, что слышно, как сухая кожа пальцев шуршит, когда они чуть смещаются по деревянной рукоятке самодельной заточки из напильника.
Так тихо, что слышно, как в соседней келье дышит Царь. Тяжело, с похрипываниями. Они поменялись местами. Бешеный придет сюда. Уверенный, что Царев мирно спит здесь.
Лёха не был убийцей. Он вообще преступником не был. Школа, училище, пять лет проработал в Мосводоконале. Когда на технолога Алексея Ивушкина донесли, что он, дескать, отравляет москвичам воду, и его пришли арестовывать, он некоторое время был уверен, что это шутка. Правда, очень недолгое время.
По прихоти Царя Лёшка сделался его подданным. Угодил знатно: иначе б не лежал здесь с заточкой под одеялом.
"У тебя один удар. Лежи тихо. Он нагнется, душить начнет, — поучал Лёху второй приближенный Царёва по кличке Шорник. — А ты — бей. Вот так", — и Шорник показывал как, пока Лёха, по его мнению, не выучился.
Лёшка ждал, но, видимо, все же задремал, потому что не успел отследить, как открылась дверь. И не услышал осторожных шагов. Просто открыл глаза и увидел черную тень.
Тень повернулась влево-вправо, проверяя — нет ли подвоха, и подошла к кровати. Лёха постарался выровнять дыхание, но это было нелегко. Он ждал, полуприкрыв глаза, пока тень склонится над ним. И тень действительно наклонилась.
***
Бешеный был молодым зверем. Попав в переделку, он почти сразу потерял человеческий облик, его даже уголовники со стажем побаивались. Перевели его не так давно — буквально за пару месяцев до того, как Царь стал тут бригадиром. Савелий авторитетно навел свои порядки и привычно принялся править монастырем почище прежних настоятелей.
Это Бешеного не устраивало.
…Тихо отворилась заранее смазанная дверь. Ключи одолжил вертухай Серега: у него с Царем были прения с самого начала. Старикашка дрых без задних ног: такое тихое дыхание бывает только при очень глубоком сне.
Бешеный чуть склонился над спящим — и увидел в лунном свете щелки приоткрытых глаз. Звериное, темное тут же включилось в работу. Он выдернул из–под головы старика подушку. Впечатал ему в лицо. Навалился сверху. Сдохни!
И тут грудь проткнула игла… Она не давала ни выдохнуть, ни вдохнуть, и изумленный Бешеный отшатнулся было от жертвы. Неожиданно сильный толчок опрокинул Бешеного на спину. Вскочивший с койки человек, задыхаясь, кинулся на него сверху.
Второй удар пришелся Бешеному прямо в сердце.
Лёха ударил так, как учил Шорник. И усилил свой удар тяжестью собственного тела.
***
— Беда, будет беда, — словно в бреду повторял Петя.
— Да что с ним такое? — хмурился Царь, оглядывая парнишку, словно испорченный патефон, который вдруг отказался работать. — Лёха, а ну-ка кликни Якута.
Петя, однако, твердил своё, и никак не получалось уточнить — какая именно беда. Ясно лишь, что она идет. Большая, непонятная, из–за стен монастыря, с неприветливых берегов Озера.
Якут пришел насупленный, недобрый, взял Петю за подбородок, долго смотрел в его огромные напуганные глаза. Подержал так, затем приобнял, похлопал по спине. Мальчишка немного успокоился, забормотал:
— Темно, больно… страшно.
— Плохо дело, — цыкнул зубом Якут. — Совсем большая беда идет. Всем беда, не только тебе, Царев.
***
— Ты вот что, Лёх, — сказал Царь негромко, хотя в комнате они были одни. — Ты, пожалуй, сходи-ка к Витюхе–заму, расспроси его, что да как. Киря своих людишек вроде в курсе событий держит.
— Да я как-то… — задушевный Царёв тон смутил Лёшку. — А что именно спросить?
Он и в самом деле не очень понимал, о чем и как разговаривать с Виктором Козловым — заместителем начальника зоны.
— А ты в лоб-то вовсе ничего не спрашивай, скажи — Царь кланяться велел, да нет ли с воли газетки какой почитать, он мне иной раз газетки передаёт… а там уж и разговор завяжи.
Ивушкин потер подбородок.
— Сделаю, — сказал он.
***
К Витюхе в "покои" пропустили не сразу — обыскали чуть не по полной, но Лёха привычно стерпел. Немолодой капитан Козлов скучал в одиночестве, смоля дешевые папироски.
— Чего тебе? — спросил он у заключенного. — Царь, что ли, за прессой отрядил?
— Ага, — кивнул Лёшка. — Угостите папироской?
— Бог подаст, он тут, видать, тоже заключение отбывает, — усмехнулся Витюха и протянул Лёхе несколько газет, на одной из которых красовалось пятно от стакана с чаем. Лёшка сделал вид, что собирается уйти, разглядывая по дороге газеты, а потом повернулся к Козлову и спросил:
— А что, гражданин начальник, по области–то слышно? Вроде неприятности какие-то к нам с района, а то и с Москвы?
— Да типун тебе, Ивушкин, — выдохнул Козлов вместе с дымом, — наоборот, хорошо все, вон, генерал какой-то даже собирается вроде амнистии проводить.
Тут Витюха замкнулся и помрачнел втрое против обычного — видимо, разглашению это пока не подлежало.
— Иди-иди давай, — пробормотал он, — нет никаких неприятностей и не будет.
— Поподробнее бы рассказал, гражданин начальник, — хрипловато сказал Лёха.
Черт его знает, с чего вдруг в его голосе прорезались нотки бывалого головореза? И повелительные интонации, замаскированные нагловатыми и просительными оттенками — откуда вдруг взялись?
— А коньяком тебя не угостить? — огрызнулся Витюха.
— А золотишка хочешь? — сузил глаза Ивушкин, подошел ближе, сел на стул напротив Козлова. — Скажи хоть, что за амнистия будет? Каким категориям?
— Какое золотишко? — навострил уши Козлов.
— Какая амнистия?
— Частная. На одно лицо. Начзоны будет рапорт составлять для генерала Шамха… Шемах...
— Клад настоятеля монастыря. Век будешь в золоте ходить, — выпалил Лёха.
Козлов задумался. Прошла томительная минута.
— Что хочешь? — наконец спросил Витюха.
— Чтоб Киряев на меня рапорт составил.
Витюха затянулся папиросой, закашлялся и втоптал пальцами окурок в сизое блюдце.
— Гонишь. Нет у тебя золота.
Лёха покривил губы и нагнулся над столом, подавшись вперед, к Козлову.
— Поговоришь с начальником — будет.
Козлов побарабанил пальцами по столу.
— Так дело не пойдёт. Принесешь задаток — тогда и потолкуем. Сроку у тебя — неделя.
***
От замначальника Лёха вышел пошатываясь, едва дошел до Царя, отдал ему газеты. От разговоров уклонился, вернулся к себе и забился в угол. Его почему–то мутило, словно тухлятину какую съел. Что делать, как выкрутиться? Разумеется, никакого клада у него под рукой не было.
Да и откуда тут клад… убогое место, все давно разворовано или разрушено.
***
— Поди-ка сюда, Шорник, — сказал Царь негромко.
Шорник отлепился от холодной стены, прислонясь к которой, смолил цигарку. И вместе с Царем стал прохаживаться по двору, поглядывая, чтоб рядом никого не было.
— Скажи-ка мне, — начал старый вор, — что это с нашим Лёхой творится. Не знаешь?
Мрачный, кряжистый, молчаливый Иван Шорников подумал и покачал головой.
— Что-то он темнит в последнее время. Ходит какой-то мутный, мрачный, все молчком да в одиночку. А я ведь как сына его воспитываю, учу уму-разуму.
Царь нахмурился пуще прежнего и вздохнул.
— Ты, сынок, сходи к Вите, вызнай, что да как.... Лёшка не в себе, так ещё и Петя опять загундел. Может, новости тревожные объявились. Да и про Лёху расспроси ненароком, может, ляпнет что.
***
Ни с кем не говоря и ни на кого не глядя, Лёшка пересек двор и забрался в густую поросль можжевельника за Благовещенским храмом, где все еще лежала "голова" — главный купол церкви. Позолоченные листы с нее давно ободрали, переломанные ребра досок щерились, будто угрожая, и железный ржавый крест выглядел увечно и страшно.
"Вот так свалят тебя, и не подымешься, — Лёха присел возле креста, раздвинул траву, чтобы лучше видеть переплетения кованых прутьев. — Что крест? Всё под откос летит, да так, что и костей не соберешь…"
Сам Алексей мнил себя атеистом, но церковь, кресты, иконы возвращали к детству, к тающим леденцам и мятным пряникам на Рождество, к запаху бабушкиных куличей из–за плотно закрытой двери в кухню, к ласковой и красиво одетой матери, собирающейся ко всенощной. И ощущение праздника, мира в душе, торжественного покоя… "Покой нам только снится", — прошептал Алексей, глядя на разрушенные символы веры.
У Лёхи хранился от той, праздничной детской жизни, талисман — золотой нательный крест старинной работы. Бабушка строго наказывала его хранить — он и прадеда спас, который через многое как заговоренный прошел, и деда. Отец крест почти не носил, берег, в шкатулке прятал — вот и не стало его раньше времени. Лёха до сих пор не понимал, каким чудом удалось пронести распятие на зону.
Теперь крест мог сослужить Лёхе службу, спасти его — если им откупиться. Расстаться с последней каплей покоя и ощущения радости.
Ради фантома свободы — ничем не подтвержденного обещания.
Алексей снял крест, взвесил его на ладони. За спиной раздался шорох потревоженных веток. Лёха резко развернулся, сунув крест в карман. Рука сама собой нащупала рукоять заточки, с которой не расставался всю последнюю неделю, несмотря на опасность обыска. Увидев вышедшего на прогалину Шорника, он немного расслабился.
Шорник подошёл ближе и внезапно, без замаха ударил Лёху в живот. Ивушкин упал на колени, пытаясь глотнуть воздуха.
— Ну что, сучара, — Шорник говорил спокойно, ровно, — сам всё выложишь, или помочь?
Для убедительности он добавил ещё пару ударов по голове. А когда Алексей растянулся на траве, впечатал несколько раз сапогом. Лёха откатился в сторону, резко поднялся на колени. Сверкнула сталь.
— Ха! — выдохнул Шорник, отпрыгивая в сторону. — Эвона как! У волчонка зубки отросли, как я погляжу.
Лёха поднялся на ноги, из разбитого носа текла кровь. Его слегка трясло, но заточку он держал крепко. Шорник вытащил из кармана ножик, но нападать не спешил.
— А кишка не тонка? — презрительно бросил он.
— Проверь.
Шорник неспешно двинулся вбок, Алексей поворачивался следом.
— Так что ж ты, сучара, своих продал, — продолжал меж тем Шорник. — За золотишко решил себе свободу купить?
— А ты, видимо, для Царя стараешься, — усмехнулся Лёха.
— Уел, — вернул усмешку Шорник, — только про золото ты мне всё равно расскажешь. Тебе–то оно всё равно без толку.
— Что так?
— Так нет у Вити тебе больше веры, думает, сдашь ты клад Царю. Так что, кончай дурить. Мне твоя смерть и не к чему вроде. Отдай золотишко. Хоть на зоне, а живой.
Лёха сделал вид, что задумался над предложением. И вдруг в одно мгновение оказался рядом с Шорником. Мелькнули ножи.
— Сука… — прошептал Шорник.
Он сделал шаг назад и осел на траву. Завалился набок и затих.
Лёха выронил окровавленную заточку. Посмотрел на прижатые к боку пальцы. Сквозь них текла кровь.
***
— Нельзя так, сынок, — Савелий печально покачал головой. — Нельзя.
Лёшка посмотрел в глаза Царю и вложил в руку золотой крест.
— Прости.
— Бог простит, — сказал Царь.
Алексей его уже не услышал. Его глаза закатились, и он обмяк на руках у Савелия. Старик тяжело вздохнул и дрожащей рукой прикрыл покойнику веки.
…Всего несколько минут назад к Царю подбежал Петя и начал дергать за рукав. Он дрожал и показывал рукой куда-то в сторону храма. В его бессвязном бормотании слышалось: "Кровь… кровь…". Царь кликнул с собой пару человек и пошёл посмотреть, что за напасть. Возле храма он нашёл истекающего кровью Лёху. Губы у него уже посинели. Парня трясло. Савелий понял, что звать доктора уже поздно.
Когда Царь склонился над умирающим, тот вдруг открыл глаза.
— Кто?! — Савелий с трудом удержался, чтобы не схватить Лёху за ворот. — Кто?!
— Не при них, — Алексей взглядом указал на сопровождающих. Дождавшись кивка Царя, те отошли на приличное расстояние. Лёшка начал рассказывать...
Теперь Савелий знал, почему его ближайший помощник вёл себя так странно. Знал про измену второго. А ведь он их почти детьми своими считал.
Внутри у него было пусто.
***
Савелий сидел перед столом в кабинете Козлова. Хозяин кабинета устроился напротив, тяжело опираясь локтями о столешницу.
— Какой клад, Витя! Откуда он здесь? — говорил Царь. — Лёха мне перед смертью шепнул — не было никакого клада. Обманул он тебя, да и меня хотел. Хотя, теперь уж, ему — Бог судья.
Царь тяжело вздохнул. Перевернул пару газет на столе.
— Тебе, Витя, не про золото думать надо. Тебе решать надо, как задницу свою спасать. А то слухи-то уже ползут.
Что неспроста кто-то ребят моих стравить решил. Видать, дружбу с кем-то, кто не любит меня, завёл. Глядишь, до начальства дойдет, что тут кое-кто дружить с заключенными да помогать им начал...xml:namespace prefix = o ns = "urn:schemas-microsoft-com:office:office" />xml:namespace prefix = o />xml:namespace prefix = o />xml:namespace prefix = o />xml:namespace prefix = o />xml:namespace prefix = o />xml:namespace prefix = o />
— Ты мне грозить вздумал?! — вскинулся Козлов.
— Да будет тебе, — вздохнул Царь.— Грозить... Я тебе выход предлагаю. Про дела твои только мне известно. И слушок могу запустить, что это я их порешил.
— А то, что я тебя в карцер щас брошу, а потом в спину, при попытке к бегству, не боишься?
— Как не бояться. Только тебе–то это не поможет. Слухи только пуще пойдут.
Козлов встал из–за стола. Подошел к окну, оперся о подоконник, спиной к Царю.
— И что же за услугу такую ты от меня хочешь, дай-ка угадаю? Никак на волю захотелось? А что она тебе, воля-то, на старости лет?
— Так и на старости помирать в тюрьме неохота! У меня родня на поселении. Внучка родилась, пока я здесь прохлаждался. Хоть понянчусь... Ну так что, надумал, али как?
Виктор развернулся от окна.
— Завтра мне нужно рапорт по амнистии подавать. Допустим, там твоё имя будет. А вот у меня какие гарантии?
— Я, Витя, слово своё завсегда держу. Иначе, не прожил бы столько. Да и в старых делах наших, разве я тебя обманывал когда? Да и резона мне нет. Выйду — а ежели тебя закрутят, так и мне покоя не дадут. Ты ведь молчать не будешь. Так что подвоха не бойся.
Царь протянул Козлову руку. Тот несколько секунд смотрел на неё. Потом дернул плечами и подал свою.
***
Царь сидел в бригадирской и смазывал швейную машинку. Работа отвлекала от беспокоящих мыслей о свободе. Воля! Слово жгло Савелия изнутри.
Дверь скрипнула, и в подсобку зашёл Якут. Он аккуратно закрыл за собой створку.
— Здравствуй, Савелий Кузьмич.
— И тебе не хворать, — Царь встал со стула и шагнул навстречу незваному гостю.
— Я к тебе по делу, Савелий Кузьмич. Должок за тобой был. Пора отдавать. Вольную свою отдай мне.
У Царя перехватило горло.
— Не могу я здесь больше — продолжил Якут. — Стены давят, земля покоя не даёт. Отдай, ты же мне что угодно обещал сделать.
Царь провёл ладонью по вспотевшему лбу. Мысли его судорожно метались. Откуда он вообще об этом узнал? Спрашивать бесполезно — ухмыльнётся нехристь и промолчит.
— Ты, Савелий Кузьмич, учти, я пока по-доброму прошу. По совести. Но и по-другому могу.
— Ты погоди… — начал Савелий, — тебе на что она? Может, договоримся?
— Отказать хочешь? — оскалился Якут, — так я на подачки не настроен. Что ты мне можешь другого предложить?
Царь на мгновение задумался, а потом вспомнил. Он нащупал в кармане Лёшкин золотой крест и бросил его через комнату.
Якут поймал его. Словно обжегшись, зашипел и отшвырнул крест в угол.
Царь до скрипа сжал зубы. Рука сама потянулась в карман.
Якут нахмурился и приподнял верхнюю губу. Чисто волк, того и гляди — в глотку вцепится.
— Дядь Коль! — вскрикнул вдруг Петя. — Кровь!
Зачем он прибежал за ним, словно собачонка? Да ещё ворвался посреди разговора…
Якут повернулся на голос, и этого мгновения хватило Царю, чтобы сделать шаг вперёд. Захрустел разрываемый ударом заточки ватник.
— Ты… — глаза Якута удивлённо расширились. Он перевёл взгляд на окровавленный остряк в руке Царя, пошатнулся и рухнул на пол.
— Нет! — завизжал Петя и бросился к Якуту. Он упал перед телом на колени. Тихонько подвывая, зарылся лицом покойнику в грудь.
Рука Царя разжалась, заточка зазвенела по плитам. Он поморщился и отвернулся.
— Вот так вот, Петя… Вот так…
Савелий успел сделать пару шагов к выходу и захлопнуть дверь. Краем глаза он заметил мелькнувшую позади тень, услышал мерзкий треск собственного черепа. Мир закружился и померк.
***
Петя Золотов стоял над телами, переводя взгляд с одного на другое. Затем пристроил помятый потир обратно на стол. Вся комната после удара была забрызгана машинным маслом.
Внезапно Петя рассмеялся и взял с полки несколько газет, свернул трубкой. Обмакнул их в самую большую лужу масла, как раз рядом с головой Царя. Нашарил в кармане спички, и через секунду его факел радостно запылал. Петя бросил его в сторону деревянной перегородки. Затем подтащил тело Царя к Якуту. Поднял с пола заточку и лёг между мёртвыми.
Улыбаясь, он провёл остриём по сонной артерии. Поток крови хлынул на пол, растекаясь чёрным пятном. На его поверхности заплясали отсветы разгорающегося пожара.
— Вот и свобода, — успел тихо шепнуть Петя.
***
Виктор Козлов прижался лбом к холодному стеклу. За окном падал первый снег. Он вымарывал черноту пепелища на месте монастырской трапезной. Лишь отдельные доски торчали из белого покрывала. Словно почерневшие пальцы.
Виктору вспомнился тот день. Пожар, крики, вопли, кутерьма. Три обгоревших трупа рядком. Никто не знал, что случилось. Козлов тоже не знал, но догадки у него были. Волю не поделили.
А делить–то было и нечего. Через две недели после пожара генерала Шемахатдинова арестовали по делу Хулпан–Галеевской контры. "Враги повержены, — сообщали газеты. — Еще одна голова контрреволюционной гидры срублена доблестными чекистами!" Шемахатдиновскую амнистию объявили вражескими происками.
Правда, Козлов узнал об этом много позже. Не до амнистии было. Пожар и гибель цеха вместе со всем оборудованием и материалами повлекла за собой внимание сверху. Начальнику впаяли несоответствие с отправкой на лесозаготовку. Козлову удалось выкрутиться и стать начзоны. Ему бы радоваться, но на душе было тревожно. Уж больно часто на этапах стали попадаться бывшие коллеги.
Виктор отошел от окна и сел за стол. Вынул из кармана золотой нательный крест. Он нашел его на пожарище, недалеко от трупов. Крест чудом остался цел, даже не оплавившись. Козлов с минуту неподвижно смотрел на распятие на ладони. Он уже успел приладить к кресту простую бечеву.
Козлов покачал головой. Открыл ящик стола и положил туда крест. Неровен час, кто на шее увидит, проблем не оберешься. Ничего, авось и без креста пронесет.