Сказка про Шамаханскую царицу

— Расскажи про Золотого петушка.

Ну почему опять про петушка? Что она нашла в этой дурацкой, совсемнедетской сказке?

— Киска, я же тебе читал про него вчера. Ты забыла?

Молчит. Смотрит. Синеглазка. Тишину размечают, мерят на равные промежутки стрелки настенных часов с ухмыляющимсяПлуто на циферблате. Ночник дает ровно столько света, чтобы в тенях по угламкомнаты могло спрятаться только по одному чудищу. А это нестрашно, ведь папа,то есть я, легко с ними справится. Соображениями о тенях и чудищах дочьподелилась со мной на прошлой неделе.

Зевает. Вытягивает руку из-под одеяла и легонько теребит меня за рукав.

— Расскажи.

— А глазки-то закрываются. Устали глазки. Может, я тебе лучше про бобовоезернышко расскажу?

— Про пе-ту-шка, — раздельно, четко проговаривая каждую букву. Дажеприподнялась на локтях.

— Ложись, ложись. Хорошо, сейчас прочитаю тебе про твоего петушка.

Разыскиваю в тонкой потрепанной книжице золотисто-красную иллюстрацию и,щурясь, вглядываюсь в текст. Когда заканчиваю, Ната уже посапывает. Выключаюночник и выхожу. Интересно, сколько чудищ я напустил, когда позволил темнотезаполнить комнату? А скольких вызываю к жизни, когда просто закрываю глаза?

***

Замерзшие комья гулко стукнулись о крышку гроба. Сергей с трудом отвелвзгляд от темного провала. Ну вот и все. Он выпрямился, взглянул на заплаканныелица Ольгиных подруг, на хмурые физиономии мужчин. На мгновение встретилсявзглядом с тестем и сразу же отвернулся. Затем вышел за пределы участка, прошагалпо узенькой дорожке до угла. Достал сигареты, закурил. Дробно постукивали комьяземли, какая-то незнакомая Сергею женщина, похоже, Ольгина сослуживица, в голосплакала и размазывала слезы пополам с косметикой по широкому, красному отмороза лицу.

— Ты почему Нату не взял? Не дал проститься с матерью?

Сергей вздрогнул, обернулся. Тесть смотрел на него в упор, и в то жевремя, словно бы сквозь, через него — туда, где мужички с лопатами уже принялись закидывать землю. В узловатых пальцахтесть мял незажженную сигарету. Это были его первые слова за сегодняшний день,обращенные к Сергею.

— Я… решил, что так будет лучше. Она у тети Тани, у соседки…

Сергей достал зажигалку. Протянул ее, но тесть, похлопав себя покарманам, вытащил свою. Прикуривая, отвернулся.

— Решил он… что лучше.

…На поминках Сергей ничего не ел и почти не пил, а через каждые десятьминут бегал покурить. В один из перекуров он подслушал разговор двух женщин вкоридоре. Вернее, говорила только одна — Сергею показалось, что та, с краснымлицом, которая громко плакала на кладбище.

— Она из-за него поехала, из-за кобеля. Это точно. Она же знала, что оней изменяет… Собралась куда-то, на ночь глядя. Когда его дома опять не было. Ана дорогах сейчас ужас что! Гололедица… а она еще в таком состоянии… И тот, ктов нее въехал, пьяный был вусмерть. Вот так все… Ох, господи-господи… Уроды онивсе!

Наконец женщины ушли. Сергей прислонился к стене, втянул воздух сквозьзубы. Прошептал еле слышно: «Как же это…».

***

В разгар рабочего дня позвонили с незнакомого номера, Сергей ответил ипочти тут же отключился. С полминуты оторопело смотрел на сотовый, словно ждал,что аппарат превратится сейчас во что-нибудь невообразимое, например — вогромного жука с крылышками — и улетит. Лучше б он так и сделал. Сергей проверилномер — нет, его он не знал. Старый номер Кристины он хоть и удалил, однакосмог бы набрать его по памяти в любое время суток, в любом состоянии.

Но вместе с ним он бы вспомнил — и сейчас конечно же вспомнил — свойпрошлогодний разговор с Ольгой. «Я не знаю, кто она — и знать не хочу, — глаза ее смеялись иплакали одновременно, а руки не находили одна другую. — Можешь уйти к ней или к кому-то еще. Но не пытайся потомвернуться. Не получится». «Я никуда не уйду, — он накрыл ладонью ее беспокойныепальцы, — я хочу быть только с тобой. С Натой. Мне больше никто не нужен. Я даюслово, что это никогда не повторится».

И ведь он сам верил в свои слова. И тогда — год назад. И все это время,вплоть до неожиданного звонка. Он постарался забыть, ему казалось, что он ивправду забыл: и игриво-хищный оскал в полутьме, и темные, разметавшиеся поплечам и грудям волосы Кристины, и живую тяжесть молодого, страстного тела… Нокак бы он мог всего этого не помнить? И тонкий, дразнящий аромат — смесь еедухов и пота, и жаркий шепот, а особенно то, как удивленно смотрели еетемно-карие, почти черные глаза, когда он… Сергей сглотнул слюну и нажал навызов. Пока ждал, он вспомнил еще об одном разговоре, который состоялся несколькими месяцами ранее того — прошлогоднего.

***

— Если ты, гад, закрутишь с Кристиной, а я узнаю — я вас покрывать небуду! Что ты сегодня вытворял? — лицо тестя, и без того красное от выпитого,приобрело свекольный оттенок.

— Да успокойтесь, ничего же не было. Всего лишь потанцевали…

— И это ты называешь «потанцевали»?! Да… — тесть поперхнулся, ивозмущенно покрутил головой, переводя дыхание. — Это не танцы. Это… да ты отнее не отлипал весь вечер. Какого хрена Степаныч ее взял. Внучку хотелпоказать… В общем, я тебе еще раз говорю...

— Послушайте! Вы меня слышите! Я еще раз говорю — мне кроме Ольги никтоне нужен. Она… она — вся моя жизнь. Я не представляю, как бы я без нее…

— Я предупредил… Если что, Ольга все узнает. И пеняй только на себя. Неожидал я, Сергей, от тебя такого.

***

На ужин у нас сегодня спагетти с сосисками. Ната смешно втягивает длинныескользкие вермишелины с причмоком и присвистом.

Расправившись со спагетти, спрашивает:

— А почему так темно на улице?

— Потому что вечер. Потому что зима.

Я убираю ее тарелку в мойку. Открываю коробку сока.

— Нет. Там ночь, — дочка кивает на свое отражение в окне. — Там так многоночи. — И неожиданно перескакивает: — А дедушка еще приедет?

— Ты к дедушке сама летом поедешь. Когда тепло будет. А пока зима. Новыйгод скоро.

Ставлю перед ней стакан и наливаю сок.

— А мама к дедушке поехала?

Закрываю коробку, пододвигаю стакан дочери. И лишь отвернувшись кхолодильнику, стискиваю зубы и зажмуриваюсь. Снова в свете фар вижу наш искореженный«Ситроен». Залитое кровью лицо Ольги… Столкновение произошло в пятнадцатиминутах ходьбы от дома Кристины. Это если идти обычным шагом. Я же добралсяминут за пять.

Делаю глубокий вдох, ставлю сок на полку.

— Мама к дедушке поехала? — дочь глядит на меня и качает ногой.

Подхожу к Нате, ерошу ей волосы, смотрю в запрокинутое личико. Онапытливо заглядывает мне в глаза, не переставая покачивать ногой под стулом.

— Понимаешь, — говорю, — я не знаю, как тебе объяснить. Мама оченьдалеко. И в то же время мне кажется, что она рядом с нами.

Ната некоторое время соображает.

— Это что, как в сказке?

— Ага, как. Как-то так.

— Ох, ну и куда же она подевалась!

После купания несу дочку в спальню.

— У! Не хочу спать!

— А кто тебя будет спрашивать!

Укладываю на кровать, даю пижаму. Приказывает:

— Отвернись!

Ух ты, господи.

Когда улеглась, спрашиваю:

— Что сегодня читать будем?

— Про петушка.

Вздыхаю, но тянусь за книжкой.

— Слушай, а откуда у нас эта сказка? Что-то я не помню.

— Баба Таня дала. Когда я у нее была. Она мне читала. И подарила.

— Баба Таня? А когда… — я осекаюсь. Я понимаю, когда.

На середине Ната меня прерывает.

— Что такое «лёжан в боку»?

— Что? А, не так. Лежа на боку. Ну, как ты сейчас лежишь. На бочёкповернулась. И лежишь себе на боку.

Улыбается. И улыбка и глаза широко распахнутые, синие — мамины.

— А Додон — кто? — снова спрашивает.

— Додон? Царь. Ты еще не запомнила? Столько раз слушала.

— А я думала, дедушка.

— Ну, конечно, дедушка. Он же старенький.

— А-а. А царица Шамханская — это мама?

— Что? Кто?

— Ну, царица Шамханская. Ну, она же пропала? Подевалась куда-то.

Молча смотрю на дочь. Нет, милая, царица Шамаханская — это не мама. ИДодон — вовсе не дедушка в этой глупой сказке. А мамы в ней быть не должнобыло. Никак.

Но я ничего такого не говорю, я закрываю глаза и погружаюсь во тьму, вкоторой слишком много чудищ. И я не уверен, что справлюсь с ними.