В светлых джинсах и серой рубашке

Иду один. За мной идет мой страх.

Но я не слушаю уже, его угроз пустых.

Теперь лишь, отражается в глазах,

Узор затейливый дорог миров других.

 

Вот и все. Завершилось.

Я вижу небо. Облака похожи на комья растрепанной ваты — неторопливо плывут прочь от начавшего клониться к закату солнца. Что-то новое открывается в этой необъятной, бездонной синеве. Небосклон блекнет, пестрые цвета его будто густеют, редкие облака тают, рассыпаются на тысячи песчинок и исчезают. Очень скоро небосвод становится чистым, как в самый ясный летний день, и оттого кажется даже, что места здесь стало больше. Мир избавляется от лишнего. Теплый свет солнца беспрепятственно льется на улицы города.

 

Ветер усиливался. Пласт воздуха, вытесняемый чем-то, несся к обрыву, соскальзывал с крыши и рушился вниз, подобно водопаду. Я приблизился к перилам. С высоты десятиэтажного дома, на крыше которого мне довелось оказаться, открывался неплохой обзор. При желании можно было легко разглядеть прилегающие к зданию улицы, проспект, что начинался аккурат у подножья дома, рассекая весь город на две относительно равные части, и даже кое-что из окраин. Финальная точка пространства. Этот город, это здание, эта крыша. Именно здесь, уже очень скоро, он полностью довершит свое существование. Обычно я оказываюсь именно в таких местах.

 

Внизу по улицам нескончаемым потоком текли те, кому пока еще принадлежал этот мир. Они уверенно преодолевали расстояния кварталов и как будто боязливо, небольшими группами, пересекали перекрестки. По дорогам, повинуясь своим особым законам, то с чудовищной скоростью неслись, то невообразимо медленно плелись, а то и вовсе останавливались машины. Казалось, ничто не способно нарушить этот привычный, устоявшийся ритм, эту гармонию перемещений, закономерность событий, составляющих в итоге такую простую, стройную и оттого, наверное, такую занятную систему существования жизни.

 

Я стал различать их, эти крошечные, выбивающиеся из общего потока фигурки — первые, из тех, что заметили изменения, происходящие сейчас вокруг них. Теперь они вместе со мной наблюдали события, которым я являюсь свидетелем ровно с тех пор, как оказался здесь. Они тоже поднимали взгляд к небу, словно там был ответ на что-то, что интересовало их. Некоторые останавливались. Кто-то отходил в сторону и задирал голову, приставляя ко лбу ладонь. Кто-то искал место, чтобы присесть. Были и те, кто, потеряв интерес, вновь скрывался в нескончаемом пешеходном потоке.

 

Очистившись от пены облаков, небосвод и не думал успокаиваться. Привычная синева его продолжала мутнеть, наливалась неестественными цветами, рябила, как озерная гладь под мелким дождем. Очень скоро по атласу, уже заметно утратившему свое былую однородность, черно-зеленой плешью начали расползаться амебообразные пятна. Они не спеша, будто нехотя, заполняли собой пространство.

 

Солнце угасло. Рыжий диск заката медленно наливался алым, тускнел, и ярко размытое пятно вскоре обрело вполне различимые очертания. И оно росло. Не равномерно, а словно рывками, солнце будто прощупывало окружающее пространство. Поначалу робко, боязливо, но потом все увереннее, и вот оно уже втрое больше себя прежнего.

 

Внизу началась паника. Я не смотрел на улицы (в панике нет ничего интересного), но хорошо слышал крики. Протяжный вой сирен смешивался с воплями, редкими выкриками, приглушенно доносились звуки разбитого стекла, пару раз к общей какофонии добавлялись отдающие звонким эхом хлопки.

 

И он закончился. По-настоящему. Именно в этот самый момент. Я всегда чувствую, когда он заканчивается по-настоящему: то, что держало в узде его материю, то, что диктовало законы его физике, то, что называется Мир... Все закончилось. Его время вышло.

 

Небо больше не рябило. Солнце, исполинской опухолью нависшее над городом, наконец, перестало расти. Вместо этого оно начало растягиваться, вздуваться, будто что-то внутри него пыталось выбраться наружу. Как птенцы иной раз в попытках пробить скорлупу сражаются со стенами своей колыбели, так и солнце сейчас было похоже на эту скорлупу.

 

Старая пластмассовая урна, оборудованная грязным мусорным пакетом, более чем на половину заполненным в прямом соответствии со своим предназначением: пара пустых бутылок, жестяная банка, дюжина маленьких картонных коробочек (хватало добра и помельче). Я хорошо разглядел ее, когда она, как бы в насмешку над всеми законами физики (которых, впрочем, уже не существовало в их изначальном варианте) вальяжно проплыла на расстоянии чуть больше метра от меня. Я, наверное, смог бы даже дотянуться до нее. Урна неспешно следовала откуда-то снизу и направлялась куда-то вверх, вращаясь вокруг произвольной оси. Всплывая, она время от времени отпускала в вольное плавание что-то из своего содержимого.

 

Голоса внизу не смолкали, теперь доносились лишь крики, почти не было посторонних звуков.

Вскоре вслед за урной последовали и другие предметы. Некоторые из них держались за руки, целыми цепями и даже гроздями, ухватившись друг за друга, развивались, подобно праздничным лентам. Кто-то падал быстрее, кто-то едва-едва поднимался, казалось даже, что они просто парят в воздухе. Были и те, кто уносился в небеса камнем, сопровождая свое внезапное вознесение таким оглушительным воплем, словно бы его сбросили со скалы. Но это были, конечно, не все. Большинство из них все еще внизу, держатся за что-то, пытаются спастись. Они всегда тянут до самого конца. Еще около двух минут, трех, возможно.

 

Здание, стоявшее на противоположной стороне улицы, почернело, сморщилось и в считаные мгновения рассыпалось пеплом. Те, кому оно служило убежищем, разделили судьбу многих, некоторые из них падали по вполне привычной траектории. Город не заставлял себя ждать. Все вокруг исчезало, рассыпалось, таяло. Где-то все еще кричали, я закрыл глаза и прислушался...

Ничего.

 

***

 

Словно я стоял под водопадом. Тяжелый поток рушился на меня сплошной, нескончаемой массой. Давил, сковывал каждый сантиметр кожи. Я противостоял ему, сколько хватало сил. И в этом даже было некое удовольствие — спорить со стихией. И вот, вконец вымотавшись, я отступаю, освобождаюсь от потока. И, как никогда прежде, остро, ощущаю свободу, легкость.

Так каждый раз, когда они умирают. Еще один мир встретил свой конец, и я вернулся к ней. Пустота. Именно здесь и сейчас не существует ничего, никого, никогда. Здесь нет материи, и потому это не место, здесь нет времени, и поэтому нельзя сказать о том, сколько оно длится.

Я всегда недолюбливал время, не понимал его: то, что оно обеспечивает, для чего служит, зачем начинается, почему заканчивается. Столь незаметная, странная субстанция почему-то является ключевой составляющей абсолютно всех миров. Совершенно чуждое мне и оттого немного пугающее понятие. Мне нравится чувствовать свободу от него.

Но когда они умирают, я должен...

 

***

 

 

Вот и все. Завершилось.

Жаркое лето. Возможно, жарче, чем обычно. И это даже всерьез тревожит некоторых метеорологов. И они даже, поспешили обеспокоить этим некоторых пенсионеров. Но, в общем и целом, до этого почти никому нет дела. По большому счету, это самое обычное лето, самого обычного солнечного дня. Ухоженный парк, стриженые газоны, прибранные тротуары, выкрашенные белым поребрики. Середина дня, людей немного: те, что отважились прогуляться в такую жару, ищут убежища под густыми кронами деревьев, которых здесь, благо, в избытке.

 

Некоторое время я стоял не двигаясь: прислушивался, привыкал. У этого мира все еще было немного времени. Хотя я уже и мог сказать кое-что о том, как оно закончится.

Этот мир умрет не своей смертью. Я чувствую, когда они уходят раньше. Случается это не часто. Не так-то просто уничтожить мир. Да и если говорить напрямую, никто никогда не ставит перед собой таких целей. Величайшие цивилизации рождаются, живут, достигают пика развития и даже на йоту не приближаются к тайнам мироздания. Наверное, это что-то вроде защитного механизма: при всей своей пытливости и любознательности, разумные интуитивно избегают того, что может стать концом для всего. Этот мир, скорее всего, тоже просто трагическое стечение обстоятельств. Кто-то где-то в чем-то ошибся. Возможно, он даже не подозревал о том, чего это будет стоить.

 

Это всегда рождается незаметно. Бесшумно, как весенний ветерок сквозь щель наспех закрытой форточки едва ощутимо наполняет комнату свежим воздухом, так и оно проникает в мир тенью, легкой волной откусывая кромку берега, кусочек за кусочком, все дальше и все больше, пока не поглотит все.

Я нашел взглядом свободную скамейку, наверное, единственную свободную во всем парке. До сих пор не занятой она оставалась, очевидно, по причине того, что располагаться ей довелось в месте, обделенном тенью деревьев, и нещадное летнее солнце жарило ее в своих лучах весь день напролет. Несущественное обстоятельство для меня. Преодолев расстояние, разделяющее нас, я занял место на одном из ее краев и принялся ожидать.

 

Я смиренный свидетель его трудов. Неисчислимое множество миров, коим он подвел итог, хранятся в моей памяти, и, вероятно, в этом и состоит мое предназначение. Вести учет, помнить, понимать. Мне думается, я неплохо справляюсь со своими обязанностями.

 

— А ты знаешь... знаешь, что скоро всему этому придет конец? — произнес кто-то совсем рядом. Голос мелодичный, звонкий, девичий, но против обыкновенной веселости и беззаботности, с которыми обычно звучат подобные голоса, этот был отягощен переживаниями, совсем ему не свойственными, и оттого звучал грустно, с нотками нервозности.

Я медленно повернул голову. Темноволосая девушка, в бледно-желтой майке с незатейливым узором, сидела совсем близко, на одной со мной скамейке. Выражение лица ее было под стать голосу — обеспокоенное и слегка опечаленное. Большие глаза, подведенные для пущей выразительности, глядели в мою сторону пристально и даже с каким-то вызовом. На миг мне даже показалось, что предназначается этот взгляд именно мне. Но, мгновение спустя, я все же обернулся, чтобы узнать, к кому же она обращается.

 

Рядом никого не было.

 

Я вновь повернулся к девушке, в этот раз с интересом. Она выжидала.

— Мир умирает. Это так, — тихо произнес я.

И, к своему немалому удивлению, был услышан.

Выражение лица моей собеседницы сделалось задумчивым. Похоже, мой ответ был не таким, на какой она рассчитывала.

— И ты так просто говоришь об этом? — отозвалась она с недоверием.

Я не совсем понимал, что она хотела мне сказать и что ожидала услышать в ответ. Но сам факт завязавшейся беседы мне нравился. Мне не так часто удается говорить. И причиной тому вовсе не то, что обычно я не ищу или избегаю общения, а в том, что просто...

— Просто это происходит,— отозвался я и тут же добавил:

— Странно, что ты об этом заговорила.

Было интересно следить за тем, как меняется выражение ее лица. Брови слегка приподнялись вверх, глаза оттого округлились, уголки губ дрогнули, и рот чуть приоткрылся, едва заметно обнажив ровный ряд белоснежных зубов. Кажется, мне удалось ее чем-то удивить.

— И что тут странного? — с ноткой сарказма в голосе усмехнулась она.— Подумаешь, захотелось поговорить о конце света.

Смысл ее слов вновь ускользнул от меня. У разных миров правила различны. В одних вселенных разум проявляет себя иначе, чем в других. Они по-разному думают, живут, умирают. Вполне возможно, что в этом мире разумные просто время от времени любят беседовать о конце света. В таком случае, в нашем разговоре нет ничего странного. Исключая, конечно, тот факт, что моя собеседница вообще обратила на меня внимание. Хотя и в этом нет ничего невероятного, иногда меня замечают, не часто, но порой. Особенно когда конец уже совсем близок, я ловлю на себе удивленные, опустошенные ужасом взгляды.

— Прости, но кажется я тебя не понимаю... Я недавно существую. Здесь.

Она смотрела на меня испытующе, словно пыталась прочесть что-то на моем лице, а я смотрел на нее в ответ, терпеливо ожидая, что же она увидит там.

— Ты странный, — наконец заключила она.

— Нет.

Я ответил бессознательно и с запозданием понял, что своим отрицанием лишь укрепил ее уверенность в этой ошибочной догадке.

— Ну да, — снисходительно усмехнулась девушка.

— Знаешь, — вдруг заговорила она после продолжительной паузы, — это ты меня прости. Прицепилась с идиотскими вопросами.

Девушка поднялась со скамейки.

— Просто у меня сейчас столько всего... –устало вздохнула она куда-то в сторону. — Но я вижу, у тебя своих заморочек хватает.

Едва заметная грустная улыбка скользнула по ее губам, она машинальным жестом закинула сумочку за плечо:

— Пока. И удачного конца света!

Она уверенно зашагала прочь. Стук ее каблучков ритмично отбивал расстояние, которое с каждым шагом разделяло нас. Мне не хотелось, чтобы она уходила.

— Спасибо.

Я не кричал. Но голос мой звучал достаточно громко, и, наверное, она могла меня слышать. Но, судя по всему, решила, что говорить нам больше не о чем. Я смотрел ей вслед до тех пор, пока ее стройный силуэт не растворился в мареве полуденного жара.

Возможно, я обидел ее чем-то. Может, я не смог правильно ответить на ее вопросы?

Так мне показалось сначала. Однако чуть позже я пришел к мысли, что причины ее ухода могли быть и другими. Так или иначе, больше это уже не имело значения.

Когда мне еще удастся поговорить с кем-нибудь?

 

Пространство. Время. Реальность. Весь этот мир, его сущность, его колоссальное прошлое, что вереницами событий тянется от первой вспышки, меняясь, виляя, пронзая и заполняя пустоту. Эта изначальная причина, и ее следствия, и следствия, и следствия... Перелистывая эпохи, сквозь века, совершенно логичные и правомерные цепи событий. Это гармония, порядок, правила, фундаментальные законы реальности, формирующие мир таким, каким он в итоге встречает меня, когда время его заканчивается.

 

Но этот мир был еще так молод, вспышка не произвела и половины своего потенциала. Так необычно, что время, которое он отвел себе — истекает. И происходит это не потому, что нити ушли далеко от истока, как это бывает часто, и не потому, что сам исток погас, как это бывает чуть реже. Сейчас все иначе. Он угасает не своей смертью. Похоже, что и так бывает. Но... я не помню... странно.

 

Что-то смогло нарушить структуру, его основу, его сердце. Ничьей вины в этом нет. Все случилось так, как и должно было случиться. Все события — следствия. Все пути предопределены.

Где-то очень далеко, возможно, даже не в этой галактике, одна за другой разваливаются на куски, обращаются в прах планеты, лопаются подобно мыльным пузырям, колоссальных размеров солнца, расплескивая шлейфы раскаленной магмы на тысячи световых лет, и все быстрее, все ближе, все тише. Он освобождает от себя пустоту. Начавшись в простой ошибке, оно, подобно лавине, перемалывает, переваривает пространство, обращая его в небытие.

Все закончится здесь, уже очень скоро, в этом самом парке. Я всегда оказываюсь именно в таких местах.

 

Я не слишком хорошо умею отслеживать время. Никогда не было нужды в этом навыке. И сейчас, вглядываясь в лицо девушки, той самой девушки, я напряженно пытался определить отрезок времени, который миновал с тех пор, как она покинула эту скамейку. Это долго? Или не очень долго? Или, может быть, это скоро? Пробуя распознать разницу этих терминов, я понял, что подобрать нужный смогу разве что наугад.

— И ты опять здесь?! -снова сарказм в ее голосе.— И ты, конечно же, просидел здесь всю ночь?

Я не покидал скамейки и потому утвердительно кивнул ей в ответ, но она, кажется, мне не поверила.

— Ты за мной следишь? — спросила она, вроде бы шутя, но с подозрением и нахмурившись.

Я следил за каждым ее словом, за каждым выражением ее лица, и снова кивнул утвердительно.

Она заметно насторожилась.

— И зачем тебе это?

Вопрос поставил меня в тупик. Я задумался, стараясь подобрать подходящий ответ, найти что-нибудь, что могло бы являться причиной, и не смог. Видимо, мое замешательство каким-то образом выдало себя — как бы там ни было, несколько долгих мгновений спустя она примирительно улыбнулась и присела рядом со мной.

— А я сегодня ушла с работы, — тихо, но без сожаления призналась она, так и не дождавшись моего ответа.

— Это плохо? — я был рад смене темы.

В ответ она неопределенно пожала плечами.

— Смотря для кого, — девушка глубоко вдохнула, словно решаясь на что-то. — Вчера я узнала, что жить всем нам осталось считаные дни...

Она отвернула голову, словно отмахиваясь от этой мысли.

— А знаешь, это ведь не обязательно — сидеть тут. Пошли.

Сказав это, она резко поднялась и, ухватив меня за руку, потянула за собой. Я повиновался.

Я не заметил, как мы оказались за пределами парка. Наверное, потому, что незнакомка оказалась весьма разговорчивой особой и, казалось, ее ничуть не смущало то, что я в искусстве общения совсем не силен. Она говорила почти непрерывно, иногда даже как будто бы сама с собой, а я сопровождал ее, подобно тени.

Та, кто напророчил девушке приближающуюся катастрофу, оказалась ей родственницей. Бабушкой. Прозорливый предок прекратил свое существование как раз накануне моего появления, по естественным причинам. Но, на последнем издыхании, бабушка не придумала ничего лучше, чем раскрыть любимой внучке правду о приближающемся конце всего сущего. При жизни бабушка успела снискать славу весьма точными прогнозами грядущего, и внучка искренне верила ее пророчествам. Слушая эту историю, я отметил, что и на смертном одре чутье не подвело старуху, однако вслух этого не сказал. Помимо прочего, я немало узнал и о других аспектах ее повседневности. Как будто бы по секрету, она посвятила меня в некоторые тайны неудачного романа одной своей подруги, призналась, что уже давно планирует бросить курить, поинтересовалась, не разбираюсь ли я в машинах, и еще много всякой еще более обрывочной информации. Иногда я отвечал что-нибудь, стараясь точнее угадать с нужными словами. Получалось не всегда.

Мы шли по одной из не слишком оживленных улиц города, когда она неожиданно призналась, что хочет пить, и почти сразу же после этого нырнула в стеклянные двери под пестрой вывеской. Двери приветливо звякнули, закрываясь за новым посетителем. Я проследовал за ней. Когда я оказался внутри, девушка уже стояла у кассы.

— А ты будешь что-нибудь? — обернувшись, обратилась она ко мне. Я отрицательно качнул головой. На безразличном лице продавщицы, дамы преклонного возраста, начало проступать удивление.

— Да брось, я угощаю, — радушно улыбнулась она. Я снова отрицательно закивал. Взгляд продавщицы также устремился в мою сторону, но был слеп. Он блуждал по стенам, внимательно изучал входную дверь, но, не обнаружив искомого, вскоре вновь остановился на девушке. Это был странный взгляд человека, отягощенного сомнением в чем-то таком, что раннее казалось ему незыблемым.

— Дочка, а с кем это ты говоришь?

Девушка вновь взглянула на меня, лицо ее отражало легкое, но нарастающее замешательство. Она смотрела на меня так, будто бы вопрос этот предназначался мне. Продавщица также принялась заново изучать направление.

— С ним, — осторожно ответила девушка. Ответ казался ей очевидным, ведь никого, кроме нас, в помещении не было.

— Но там ведь нет никого.

Воцарилось напряженное молчание.

— Дайте две, — ледяным голосом произнесла незнакомка. Мгновенье помешкав, продавщица наконец опомнилась и вскоре уже пробивала в кассе чек за две небольшие бутылочки с красочной этикеткой и темно-зеленой жидкостью внутри.

Заполучив покупку, девушка, не сказав ни слова, развернулась и направилась к выходу. Прошла мимо меня, будто бы не замечая, и под звон колокольчика, скрылась за дверями. Я последовал за ней.

Едва оказавшись за порогом магазина, я сразу же наткнулся на ее испытующий взгляд. И я не знал, чем мне следует ответить на него.

— Держи.

Она протянула мне одну из купленных бутылочек.

— Мне не надо, — ответил я, не понимая ее настойчивости.

— Бери!

На этот раз она ткнула бутылкой мне в грудь, и тут я все понял. Это была проверка. Тест на мою реальность, которая только что была подвергнута сомнению продавщицей. И я принял ее правила.

— Пей, — потребовала незнакомка. Видимо, того, что я могу взаимодействовать с физическими объектами, было недостаточно. Несколько секунд ушло у меня на то, чтобы разгадать несложный механизм, которым была запечатана бутылка. Избавившись от крышки, я поднес горлышко к губам и сделал пару глотков. Взгляд девушки тут же устремился вниз, возможно, она ожидала что жидкость, не встретив препятствия, прольется на асфальт. Но этого не случилось. Я прошел оба ееиспытания. Но было похоже, что всех сомнений это так и не развеяло.

— Эта... в магазине...

Ее голос звучал крайне недоверчиво. Она не знала, как сформулировать вопрос до конца.

— Я существую за границами ее мироощущения.

Очевидно, ответ ее устроил, или же она приняла его и все произошедшее за шутку. Или хотя бы попыталась. Так или иначе, напряжение на ее лице понемногу развеивалось.

— А колокольчик? Он...

Колокольчик не обращал на меня внимания, он просто не мог, так же, как и продавщица.

— Он часть ее мира.

Тень понимания скользнула по ее лицу. И уже через секунду она смотрела на меня совсем иначе, чем за все время, что мы провели вместе.

— И часть моего мира.

Голос ее был тихим, губы едва шевелились. Я кивнул в ответ, соглашаясь.

— Я вижу тебя. Почему?

— Не знаю. Ты не должна.

Я поднял взгляд к небу. Несколько мгновений назад один из фундаментальных элементов вселенной слегка изменил свое свойство, стал затухать. Вскоре он совсем угаснет, но перед этим его изменение должно как-то отразиться в физической картине мира. Бывшее еще совсем недавно безоблачным, небо начало, словно язвами, покрываться темно-бурыми, с оттенками лилового, грозовыми тучами. Ненастный покров стелился низко, казалось, он едва не касался крыш некоторых зданий.

— И ты не шутил, да? Когда говорил, что мир умирает. -звучало совсем не как вопрос, она сама прекрасно знала ответ.

— Но ведь это неправильно, — переходя на шепот, сказала она, будто самой себе.— Так не может, так не должно быть.

Я услышал обиду и даже ноты осуждения. Она обвиняла меня? Оторвав взгляд от разбухающего неба, я снова взглянул на нее. И каким же странным, насколько непостижимым и чуждым созданием открылась сейчас мне эта девушка. Руки ее сцепились на груди — дрожали, легкий ветерок поигрывал локоном ее темных волос. Черты лица отражали и беспокойство, и некоторую отвагу, надежду, и веру, и страх. Пронзительный взгляд ее серых глаз был красноречивее любых слов, он требовал с меня ответы, которых у меня не было, ответы, которых уже просто не могло быть.

— Так должно быть. Так есть.

Похоже на снег. Кто бы мог подумать. Но в самый разгар жаркого летнего дня? Однако ж нечто, похожее на невесомые пушинки, плавно покачиваясь в воздухе, опускалось на горячий асфальт и будто бы поникало сквозь него.

Как доказательство моих слов, тучи, что заслонили собой уже большую часть небосклона, щедро осыпали улицы города чем-то, чего никто не мог бы от них ожидать. Это не был снег, ни холодный, ни теплый. Нечто, похожее на застывшие голубые искорки, одни чуть больше других. Они не встречали физических препятствий, медленно кружась, исчезали, скрываясь под асфальт. Но не все. Немногие из этих «снежинок» словно бы застревали в материи, и тогда они начинали расти, покрывая поверхности блестящими на солнце трещинами. Это одно из порождений искалеченной физики, одно из первых, но не последнее. Уже очень скоро все закончится здесь.

— Зачем ты это делаешь? Зачем? — спросила она упрекающим тоном, наблюдая за тем, как одна из снежинок неожиданно замерла прямо в воздухе и с едва слышимым электрическим потрескиванием начала расти, покрывая пространство затейливым узором мелких трещин.

— Это не я. Это происходит... просто происходит.

Слова наотрез отказывались выражать мои мысли. Я не знал, как объяснить ей суть этих событий. Возможно поэтому где-то внутри себя, там, где я обычно находил ответы, я неожиданно обнаружил чувство, о существовании которого даже не подозревал: вину.

— Но ведь должен быть способ прекратить это? — пугающе спокойным тоном спросила она.— Все не может так кончиться, ведь в этом нет смысла! Ты должен знать. Ты же можешь...

— Я не уверен, что до конца понимаю то, что вы называете «смысл».

Она взглянула как-то странно, будто бы впервые видела меня.

— А кто ты вообще такой?

И вновь ее вопрос заставил меня задуматься. Обычно я знаю все, оказываясь в материальном мире; его знания полностью доступны мне, ничто не скрыто: все происходящее и происходившее от самой вспышки и до его смерти очевидно и закономерно. Но на вопрос, который она мне задала, ответа у этого мира не было.

— Для меня нет названия, — после короткой паузы отозвался я.

Мой ответ, казалось, не устраивал ее, она в негодовании закатила глаза, сопроводив это действие бессильным и в некоторой степени раздраженным стоном, что походило, однако ж, больше на мычание.

— Ну а имя у тебя хотя бы есть?

Я молча смотрел на нее. У меня не было ответов.

— Все темнишь? –как-то странно усмехнулась девушка. — Давай угадаю: «всадник апокалипсиса»? «Вестник Армагеддона»? «Дьявол» или, может, сам «Бог»? Или же я просто спятила, и тебя вообще не существует!

Пустые слова прозвучали с изрядной долей сарказма, впрочем, ни один из предложенных терминов и близко не отражал моей сути. Странное чувство. Понимать, знать, но, даже обладая абсолютными знаниями, не иметь возможности объяснить.

Это не рок, не судьба, не высший замысел, не коварный умысел, не месть, не правосудие, тысячи «не». Это просто. Это очень просто. И я не могу этого объяснить.

— Знаешь, — все в том же духе продолжала девушка — тебе, как уничтожителю мира, нужно поработать над имиджем. Больше спецэффектов. Ты должен быть таким: большим, страшным, с рогами. — Она улыбнулась. — Ой. Не подумай ничего такого, я, просто, нет, ну серьезно...

— Я — не причина, — прервал я полет ее фантазии. — Я, скорее, примета. Я наблюдаю за тем, как заканчиваются истории.

Лучшее разъяснение из того, что я смог придумать.

— Поверить не могу, — нарочито разочарованно усмехнулась девушка. — Смерть всего мира — чудаковатый парень в светлых джинсах и серой рубашке.

И это заключение ее, буквально воплощало собой иронию и скептицизм.

— Таким ты видишь меня?

— Ха, — вдохнула девушка, от ее напускной веселости не осталось и следа. — А у тебя выражение лица изменилось.

— Скажи еще, — на миг я запнулся. У меня был вопрос, и это было так странно. Вопрос оказался крайне непривычной формой мысли. — Какой я?

Я спрашивал ее так, будто это были первые слова в моей жизни. Возможно это и были первые слова, сказанные мной и отягощенные смыслом. Я смутно представлял себе, что же такое этот «смысл», но ясно чувствовал сейчас — что-то появилось в моих словах нечто такое, чего прежде не было, ни в моих действиях, ни в мыслях, ни в существовании. Она рассматривала меня, словно видела впервые, изучала то, чем я ей казался. И вряд ли когда-либо прежде я был более «реален», чем в этот самый момент. Вдруг я совершенно четко и абсолютно ясно осознал, что решительно ни единого слова не смог бы подобрать, спроси кто-нибудь меня о моей внешности. Более того, не имел я ни малейшего понятия и о том, какой я. Ответ на вопрос: «кто я?» так же представлялся весьма смутным.

— Ты... грустный, — задумчиво пожала она плечами. И едва заметно улыбнулась чему-то.

 

Вдруг некое событие отвлекло меня на мгновение. В нескольких метрах от нас я увидел еще одну девушку, не в смысле «другую», а вторую, ту же самую, что и та, которая стояла сейчас на расстоянии вытянутой руки от меня. Не обратив на нас внимания, двойник, как ни в чем не бывало, проскользнул в дверь магазина. Это ее прошлое. Так бывает перед самым концом, время выходит из колеи пространства, события путаются, обрывки моментов беспорядочно цепляются друг за друга в отчаянной попытке вновь обрести порядок.

— Что? — видимо, заметив что-то в моем лице, обеспокоилась моя собеседница. Я взял ее за руку.

— Нужно... Вернуться в парк, — ответил я, увлекая ее за собой.

Я не принуждал ее силой. Она в любой момент без особого труда смогла бы освободить руку, но по каким-то причинам решила этого не делать. Я не знал почему, так же, как и не знал, зачем я веду ее за собой.

 

Некоторое время мы шли молча. Снег продолжал разрушать реальность. Трещины становились все больше и все дальше просачивались в целостность этого мира. Некоторые строения уже походили на абстракции, сложенные из произвольных геометрических фигур. Кое-где трещины были толщиной с человеческую голову.

— Ты боишься, — предположил я, когда мы уже преодолели едва ли не половину пути.

— Да, наверное… — неопределенно отозвалась она. — Я не верю.

В последних ее словах слышалось больше убежденности.

— Ты веришь.

Она недоверчиво нахмурилась.

— Иначе бы меня не существовало.

Ее лицо сделалось удивленным, и еще оттенок какой-то не слишком понятной мне мысли отразился на нем, что-то вроде раскаяния. Она словно бы хотела сказать: «Это из-за меня? Это моя вина?».

— Для тебя не существовало, — поспешил разъяснить я. — Подобно тому, как и для той женщины в магазине.

Похоже, мой ответ не слишком ее убедил.

— По городу разгуливает «мальчик-апокалипсис», мир разваливается на куски, и все потому, что я поверила в предсмертный бред какой-то старухи? — отозвалась она с какой-то особенной интонацией, которую можно слышать лишь у полностью отчаявшихся людей.

— Вряд ли, — неуверенно высказался я. Хотя теория ее была ничем не хуже и не лучше множества других.

— А в парк мы сейчас идем, потому что…? — замолчала она, давая мне продолжить.

— Так надо, — коротко ответил я.

Она усмехнулась:

— Кому?

Еще один вопрос, на который не было ответа. Я остановился и пристально взглянул на нее. Ее лицо выражало беспокойство, и вряд ли она могла понять то, что сейчас творилось со мной. Кем бы она ни была, она не знала своей роли, не понимала принципов этой истории. И все же, кто она такая? Почему она...? И зачем я?

— Иногда все происходит просто потому, что должно происходить, — почти шепотом проговорил я, и услышал неуверенность в своем голосе.

— Как-то это по-детски, — хмыкнула она в ответ, — ты просто не знаешь, да?

Последние мгновения времени этого мира иссякли, изувеченная структура бытия исчезала. Начиная с самой мельчайшей частицы вселенной, реальность растворялась, меркла, умирала, освобождая от себя пустоту. Уступая место для новой вспышки. В этот раз почему-то особенно быстро. Я крепче сжал ее руку.

Мне вдруг так много захотелось узнать у нее. Волна вопросов захлестнула мой разум, и я тонул в них. Последние секунды времени утекали от нас, а я только и мог, что смотреть в ее широко открытые, как от удивления, глаза.

-Кто ты? — прошептал я.

Видение померкло. Кажется, она улыбнулась. Кажется, ее губы шептали ответ. Казалось...

Ничего.

 

***

 

Я — пустота? Не существует других вопросов. Я — пустота. Не существует других ответов. Не существует вопросов. Не существует ответов. Не существует. Ничего. Миров, наполненных галактиками, что кишат миллиардами звезд. Планет, что кишат миллиардами людей. Людей, чьи головы кишат миллиардами мыслей. Мыслей, идей, смыслов...

 

Я пустота. Я свободен. Нет и не было чувств, историй, времени, пределов — ничто не сдерживает меня, ничто не ограничивает. Я абсолютно свободен от всего... От всего?

Я помню ее лицо, ее взгляд. Немыми движениями ее губы шепчут свои последние слова. Ее ладонь дрожит в моей руке. И она смотрит на меня и видит — видит мою суть, понимает меня, понимает то, что я есть. Она знает ответ. Она знает все обо мне. И я могу... Я могу«что»?! Вопросы! Я могу спрашивать! Я хочу узнать, я прошу... «Кто ты...?», «Как ты...?», «Ты уходишь?» «Я не могу так...», «Останься?», «Я больше не могу?!» — лишь немой шепот губ оставался ответом на каждый мой вопрос.

 

Мир перестал существовать. Я остался. Я помню. Я... Пустота... Забери меня, пустота, поглоти меня, избавь меня, уничтожь меня! Меня — нет! Я... Я не должен...

 

***

 

— Цель нашего исследования — определить границы, а вернее, сказать, обозначить предел для разума.

Он сделал паузу и с наигранно заговорщицким прищуром оглядел зрительный зал.

— Принято считать, — слегка надменным тоном начал он, — что разум — понятие якобы безграничное, бесконечное. Нет предела воображению, фантазия способна на все, что угодно. И, конечно же, и я, и любой из вас сможет легко доказать это себе, представив, как он, например, пилотирует космический лайнер. Или вообще болтается в безвоздушном пространстве где-то между соседней галактикой и цистерной дорогущего вина, которая тоже непонятно как оказалась в безвоздушном пространстве. «Но кого волнует…?» — последние слова он произнес скороговоркой и с насмешливым пренебрежением. «Это — воображение. Все возможно».

 

По залу прокатилась волна легкого смеха. Он молчал, выжидая тишины, чтобы продолжить.

— Однако же, три тысячелетия нашей с вами истории, истории нашей науки, истории нашей цивилизации, наш опыт — говорят о том, что предел есть для всего, — он сделал паузу.

— И наш с вами разум не исключение. Шесть лет назад наш научный центр поставил перед собой задачу: четко определить эти границы, понять структуру, досконально изучить систему мер нашего сознания. И сегодня, мои друзья, я не без гордости могу заявить, что мы стоим на пороге величайшего открытия.

Он обвел взглядом зал, смакуя момент. Он не мог хорошо разглядеть лиц зрителей, смотревших на него сейчас из аудитории. Виной тому были осветительные прожектора по краям сцены. Но он готов был поклясться, что практически все они сейчас выражают искреннее восхищение и уважение к его работе.

— Ин Блог, «Дань безумству». Чего вы хотите добиться своим исследованием? Какова его основная цель, и что даст определение границ сознания?

Он был готов к такому вопросу.

— Определив границы, изучив их, мы сможем понять, как лучше их преодолеть. Подняться на новый уровень сознания, если хотите, — вот цель. А что оно даст? Возможно, вам стоит воспользоваться вашим воображением.

Снова легкая волна усмешек. Репортер уселся на место, похоже, такой ответ его удовлетворил.

— Сейчас я прошу вашего внимания, — продолжал он. Сцена, с которой он выступал, начала меняться. Трибуна, за которой он стоял все это время, плавно сползла под сцену, на ее месте показался видимый только ему голографический проектор.

Он развел руками, вызывая изображение своего эксперимента. Сцена вмиг ожила.

— Перед вами одна из наших последних разработок.

Лучи света, проливающегося на сцену, задрожали, заметались, словно пойманные между сотнями зеркал. Но вскоре остепенились, обрели форму. — Система виртуального моделирования «Армагеддон»!

Название он произнес особенно сочно, будто скармливая его зрителям.

— И пусть вас не пугает это пафосное имя. Оно не то, чем кажется.

 

Образ голограммы занимал собой всю сцену и являл нечто скорее фантастическое, нежели научное. В центре некоего помещения, окруженного сложнейшими компьютерными системами, находилось медицинское кресло, которое занимал подопытный. Он был молод. Его обритый налысо череп, испещренный множеством проводов всевозможных цветов, размеров и форм, напоминал подушечку для иголок. Умиротворенное лицо его выражало спокойствие, сравнимое с тем, что порой отпечатывается на лице мертвеца, если последним, что довелось увидеть ему в жизни, были сны. Тело его плотно облегал бледно-зеленый комбинезон, на груди слева обнаруживалась бирка с какими-то цифрами. Не многим из зала удалось их разглядеть.

— Позвольте представить вам: Подопытный «63-21»!

Он особенно смаковал это слово: «подопытный». Это было его уникальное, почетное право. Исключая его, всего лишь двое на этой планете могли похвастаться подобной привилегией на легальные эксперименты сравнимого масштаба.

— Как вам, должно быть, уже известно, основным методом наших исследований является тестирование возможностей разума в совершенно нехарактерных для него условиях. За прошедшие годы мы моделировали самые невероятные, порой, даже абсурдные ситуации, ключевым звеном которых являлось сознание. И вот перед вами то, что я без преувеличения могу назвать кульминацией нашей работы.

— «Армагеддон» — это воистину титанический труд лучших программистов всего мира. Уникальная система моделирования реальности. И если Бог известен тем, что создал мир, я скажу вам что «Арми», да, так мы с коллегами его называем, так вот «Арми» создал уже несколько сотен миров, и это не предел.

— Так кто же все-таки такой этот «Армагеддон»? Я объясню.

Он отошел к краю сцены, освобождая место для презентации.

— «Армагеддон» — это Интерактивный Симулятор Основного Уравнения Вселенной.

Из зала послышались перешептывания. Очевидно было, что подобная формулировка не добавила ясности.

Следующая композиция голограммы представляла собой «нарезку» достижений современности в самом популярном их представлении. Он комментировал.

— В наш век виртуальность — норма. Никого не удивить искусственными физическими моделями, не отличимыми от реальных. Но эти системы статичны, замкнуты. Погружаясь в виртуальный лес, вы попадаете в лес. И никак иначе. Но наш «Арми» — это совершенно новый уровень. Он не рассчитывает просто какой-нибудь там лес, или город, или планету. «Арми» — это симуляция «большого взрыва», того самого, из пекла которого родилась наша вселенная, наша физика, все наше бытие.

За то время, что он говорил, в зале воцарилась гробовая тишина. Мгновение он слушал ее с наслаждением.

— Внутри этой великой машины рождаются миры!

Ему определенно удалось произвести впечатление на аудиторию.

— Но, хоть я и имел дерзость сравнить наш труд с работой творца, до его уровня нам все еще далеко.

«Арми» несовершенен. Не вдаваясь в технические подробности, большинство из которых засекречены, — сказал он с заметной иронией и выдержал паузу, давая залу время справиться с очередной шуткой,— скажу, что в некий момент просчета в уравнении возникает ошибка, которая в итоге рушит всю систему и губит генерируемый на ее основе мир.

На этих словах голограмма показывающая зрителям всевозможные безмятежные пейзажи различной степени фантастичности, взорвалась оглушительным грохотом, выбросив волны виртуального огня далеко в зрительный зал.

-Здесь и возникает наш «63-21». Отважный юноша, добровольно положивший себя на алтарь науки. В самом прямом смысле этого слова.

Голограмма вновь явила зрителям подопытного. Будто в доказательство его слов, она крупным планом проплывала над сложными узорами проводов и игл, в тех местах, где они вонзались в плоть, во всей красе обличая упомянутый выше «алтарь»

— Перед тем как подключить «63-21» к «Арми», мы определенным образом обработали его сознание. –Голограмма следовала за его речью, являя залу различные иллюстрации о ходе проделанной работы. — Отчасти это было продиктовано сложностью интеграции, но в основном таковыми были требования нашего эксперимента.

Его личность, его память, самосознание, весь индивидуальный опыт — заблокированы.

Подопытный не обременен переживаниями, инстинктами, ощущениями. Его разум — это чистая, самодостаточная субстанция, подобие которой, никогда не смогло бы образоваться в нашем, реальном мире, но для воплощения которой у нас нашлась идеальная вселенная.

Роль «63-21» достаточно проста. Его программа активируется в момент, когда ошибка в уравнении уже совершена и мир, построенный на его основе, начинает неизбежно разрушаться.

Сознание «63-21» загружается в место, наиболее схожее с тем, что мы привыкли называть нашей повседневностью. Обычно это какой-нибудь город или что-то вроде того.

 

Кто-то в первом ряду резко поднялся с места и бесцеремонно перебил его. Судя по всему, это был все тот же репортер из «Дани Безумию».

— Вы хотите сказать, что ваш парень постоянно оказывается в одном и том же месте, смотрит, как оно рушиться, и это не вызывает у него вопросов или хоть каких-то подозрений? — он фыркнул с язвительной усмешкой.— Вы хоть что-нибудь ему там оставили в голове?

По залу волной прокатился вздох недоверия.

— Очевидно, вы невнимательно меня слушали, — голос его был спокоен, с нотками снисхождения, подобно голосу терпеливого учителя, наставляющего нерадивого ученика.— «63-21» не оказывается в одном и том же месте.

— А мне послышалось, вы сказали именно это, — нагловатым тоном настаивал репортер.

— Что ж, вновь призовем на помощь ваше воображение, — теперь он уже был уверен, что это именно тот репортер.— Представьте, что вы держите стакан, наполненный водой. Представили? Теперь отпустите его, что произойдет?

— Лужа?

— Именно. А теперь представьте себе это действие раз сорок или сколько хотите раз и ответьте мне на вопрос: вам когда-нибудь попадались две совершенно одинаковые лужи?

Репортер молчал.

— «Арми» не занимается самокопированием, его уравнения уникальны, гениальны, если хотите. Каждый раз, начиная новый расчет, он работает с колоссальным количеством переменных, и каждый раз получает мир, чем-то похожий на наш, но совершенно новый.

— Ну, так все же, чего вы ждете от вашего парня, что он может дать науке? Вы вырезали из его головы все, что делало его...

 

Ответ. Все ради ответа, единственного ответа на самый великий вопрос. Но тот репортер попал в точку.

Конференция длилась еще около часа. Он провел ее с достоинством, держался твердо и внушал зрителям веру в потенциал проекта. Публика проводила его ободряющими аплодисментами. «Отличная речь!» -Крикнул кто-то ему вслед, когда он уже уходил со сцены.

«Вот и все. Завершилось.» — думал он, опуская лицо в ладони с холодной водой. «Наконец,» «Ложь, все ложь!» Когда он стал таким, как мог опуститься до такого?

А ведь какая была идея, какие были возможности... И что теперь? Он лжет прессе, лжет инвесторам, лжет себе. «Пределы разума» уже давно не исследование, это бренд. Популярная теория, раскрученная на потребу публике. Ее скармливают стаду пустоголовых болванов, теша их самолюбие заманчивыми перспективами, вроде расширения сознания или повышения уровня интеллекта. Он стоял у истоков этой теории, а теперь он во главе этого фарса, которым она в итоге обернулась. Как же отвратительно было это ощущение — стоять над гниющим трупом дела всей своей жизни и убеждать себя и всех в том, что это и есть «успех».

Он еще раз умыл лицо холодной водой и глубоко вдохнул.

«63-21» — герой воображаемого фронта. Он помнил этого юношу в тот день, когда его выбрали из других добровольцев. Помнил его по-детски задорный, счастливый взгляд, он буквально святился энтузиазмом. А ведь у парня было образование, он мог бы сделать карьеру. Вместо этого он, сам того не ведая, добровольно обратил себя в безмозглую куклу. «Да, тот репортер попал в точку. Парню действительно полностью опустошили мозг. «Чистый самодостаточный разум» — пустышка. Лишившись своей сути, своей индивидуальности, «63-21» перестал быть разумным, превратился в функцию, в механизм, в довесок к «гениальному» «Арми». Нет, конечно «Арми» сам по себе прорыв, но «63-21» для него не важнее чем аппендикс. Он исправно выполняет свою работу: безразлично, бесстрастно ведет учет неверных уравнений. И будет делать так, до тех пор, пока его не отключат от системы жизнеобеспеченья. И на этом все. Точка. «Великий и непостижимый, чистый и самодостаточный разум» — счетная машинка. Жаль парня. Жаль.»

С тяжелыми мыслями он покинул здание научного центра. Последнее время он все чаще думал об этом: «Какой след останется после него в хрониках?» «Как назовут потомки то, чем он сейчас занимается? Когда все раскроется. Когда пузырь лжи, который с таким ажиотажем сейчас раздувается «научной элитой», лопнет, кем он будет тогда? Шарлатаном? Преступником? Шутом? Разве об этом он мечтал? Таким хотел остаться в памяти поколений? И ради чего все это? Деньги? Ну что за глупости!»

Ну а «63-21» тогда, конечно, будет причислен к «лику святых». Невинная жертва алчных, лицемерных магнатов. Кто-нибудь настрочит его жалостливую биографию, возможно, даже учредят премию его имени. Другими словами, продолжат эту славную, непыльную работенку — превращать в золото душу безмозглого овоща. «Парень такого не заслужил.»

Он остановился. Вдруг он совершенно ясно и точно осознал, что ему нужно было делать.

«Никто такого не заслуживает. Никто.» Он медленно, будто бы против воли, развернулся. «Так больше не может продолжаться.» Не важно, что скажут инвесторы. «Они будут в бешенстве!» Не важно, что скажет пресса. «Она будет ликовать!» Он поставит точку. Сегодня. Сейчас. Он всего в паре кварталов от научного центра. Нужно просто вернуться и... Отключить «63-21». Да. Отключить, дать покой тому немногому, что от него осталось. А завтра он даст разоблачение! «Завтра все узнают!»

 

Сначала медленно, потом быстрее, а после и вообще едва не переходя на бег, он направился к научному центру. На обратном пути ему вспомнился сон, который снился ему не так давно: он один в пустой комнате. Кругом кромешная тьма, он не видит ничего, но знает все, понимает. И задача у него одна — дотянуться до потолка. Он тщетно вглядывается вверх, тянется, прыгает, хватает руками воздух. И все ему кажется, что вот-вот, еще чуть-чуть, но впустую. Прыгая, как безумный, он в итоге выдыхается, падает... Просыпается.

Задумавшись, он отвлекся, и столкновение со случайным прохожим едва не закончилось для него на асфальте. Устоять на ногах ему удалось разве что чудом.

— Прошу про...

Поторопился извиниться он и — опешил. Незнакомец, словно ниоткуда взявшийся на его пути, казалось, вовсе и не обратил на него никакого внимания. Парень стоял, как ни в чем не бывало, и пристально смотрел в небо. Настолько пристально, что целую минуту ему пришлось наблюдать по максимуму вздернутый подбородок незнакомца. Опомнившись, он тоже медленно поднял голову, гадая, на что же такое можно так долго смотреть? Ясное, по-летнему чистое небо... да, немного странно, учитывая нынешнее время года, и все же?

«Ненормальный», — наконец заключил он и поспешил продолжить свой путь. Но внезапное столкновение все не шло у него из головы, и дело даже не столько в занятии того парня, сколько в его... Одет он был не то что даже «не по погоде», но и от моды отстал на несколько веков. В это время года стоять посреди улицы, вырядившись в один из самых безвкусных нарядов прошлых столетий, и фанатично пялиться в небо... «Нет, ну подумать только: в светлых джинсах и серой рубашке. Ну зачем этому чудаку заниматься подобным? Какие мысли могут быть у него на уме?» Уже сделав около десятка шагов, он вдруг замер и обернулся. Чудак смотрел ему вслед слегка любопытным и в то же время немного грустным взглядом. Он не моргал, ни единый мускул не дрогнул на лице незнакомца. Мгновение они молча глядели друг на друга. Наконец, вспомнив о своем деле, он резко отвернулся и быстрыми шагами поспешил прочь. Он был рад убраться подальше от жутковатого чужака. Нужно было спешить. Нужно отключить «63-21».

 

Где-то там, очень-очень давно и так далеко, что почти никогда. В одном из тех, и не выдуманных даже, а вообще никогда не существовавших миров. Жила девушка, у которой был ответ. А мне не хватило секунды. Всего лишь секунды ее времени.

Порой истории просто заканчиваются. Как-то по-детски, как-то почти без смысла, как-то немного раньше, чем можно было бы от них ожидать. Они остаются в моей памяти. Смутными вопросами, чуждыми мыслями наполняя мое знание. Я — хранилище бесчисленного количества историй. Я их кладбище, их предел. Всего лишь, еще одна вспышка гаснет.

Я вижу небо. И порой этого достаточно.

Ничего.