Ressentiment
О небо надо мной, чистое! Глубокое!
Ф.Ницше "Так говорил Заратустра"
Двое мужчин рассматривали разложенные по столу бумаги с какими-то графиками и диаграммами. Один — лет сорока, с трехдневной щетиной и намечающейся лысиной — безразлично, другой — лет на десять моложе, гладковыбритый и подтянутый — сосредоточенно. Младший следователь Ян Гаст развернулся к собеседнику:
— А вот здесь, смотрите, график резко идет вверх. Дела у фирмы внезапно пошли в гору. Серия крайне удачных вкладов, безупречная игра на бирже... Консультант считает, действительно, безупречная. И это ненормально.
Стефан Расмуссен — тоже следователь, только старший — с сомнением качнул головой:
— А может, мошенничество? Махинации?
— Хм. Не похоже, — слегка подумав, рассудил Гаст. — Дело серьезное. Эта семья слишком богата и влиятельна, чтобы просто так привлекать внимание к себе внимание внутренних органов. Тем более, если замешаны какие-то махинации.
"Слишком он умный, этот новенький. Рассуждает много," — про себя поморщился Расмуссен. Впрочем, окажись напарник молчалив, как рыба, — был бы неизбежно обвинен в тупости или скрытности: новые напарники всегда чем-то не устраивают. Но вслух Расмуссен никогда бы этого не признал.
— Значит, сдала его собственная семья?
— Да, — подтвердил Гаст, — забеспокоилась жена, обсудила с остальными родственниками. Некоторое время они приглядывались к поведению господина Ивикайта, а потом дочь обратилась к нам.
Старший следователь вздохнул.
— Ладно, поехали. Разберемся на месте, что к чему.
***
Охранники при въезде на территорию поместья тщательно проверили удостоверения, старательно сравнили лица с фотографиями, а потом долго совещались с кем-то по рации. Вели они себя так, будто визит следователей имел к ним непосредственное отношение. Но Расмуссен подумал, что столь явно выказываемое служебное рвение является скорее результатом обычной скуки, нежели проявлением профессионализма. Казалось сомнительным, что этим крепким парням каждый день приходится держать оборону. Хотя стены особняка, скрывавшегося в глубине сада, выстояли бы и под атакой слонов Ганнибала.
Будучи допущены в холл, следователи не менее получаса ожидали явления мажордома, величественно изъявившего готовность сопроводить их в кабинет фрекен Анны Ивикайт, дочери магната. Обстановка виллы поражала как богатым убранством, так и эклектическим нагромождением стилей: классицизм соседствовал с модерном, картины, написанные в традиционной манере, — с образчиками абстракционизма, мраморные скульптуры — с гипсовыми головами и современными инсталляциями, а обнаженные наяды — с африканскими масками. Все в целом производило странное впечатление дорогостоящей безвкусицы. Гаст был откровенно шокирован золотыми фалосами, Расмуссен же только хмыкнул.
Кабинет фрекен Ивикайт, миловидной черноволосой девушки лет двадцати пяти, был оформлен в куда более сдержанном стиле. Видимо, культурный винегрет нравился не всем обитателям дома.
— Простите, что заставила вас ждать, — извинилась она. — С тех пор, как отец... отец... В общем, дела сейчас полностью на мне.
— Мы все понимаем, — поспешил успокоить ее Гаст.
— Позволите угостить вас чаем или кофе? — девушка потянулась к звонку, не дожидаясь ответа.
— Да-да, спасибо! Ко... — обрадовался Гаст, но поймав взгляд старшего коллеги, смолк на полуслове.
— Благодарим вас, но дела не терпят отлагательств, — отказался Рассмуссен.
— Право же, чашка ароматного кофе ни в коей мере не помешает выполнению вашего долга, — тепло улыбнулась Анна.
Расмуссен не улыбнулся в ответ. Пристально глядя на нее, он проговорил:
— Вы понимаете, что все очень... очень... серьезно? Если расследование подтвердит, что у вашего отца сдвиг, остановить процедуру станет невозможно. Его подвергнут изоляции или принудительному лечению. Вы отдаете себе полный отчет о возможных последствиях?
— Да, — она впервые с начала разговора взглянула прямо в глаза Расмуссену.
— И вы принимаете во внимание тот факт, что причины сдвига, если он обнаружится, также станут предметом расследования?
С едва заметной заминкой она ответила:
— Детектив, я представляю, что нас ждет. Делайте свое дело.
Расмуссен удовлетворенно кивнул.
— В таком случае начнем с опроса людей, наиболее близких вашему отцу. Кто входит в их число?
Анна слегка задумалась.
— Пожалуй, это я, моя мачеха Саломея и управляющий.
— И все?
— Видите ли, отец был... В смысле, — тут же поправилась она, — он хороший человек, но несколько скрытный.
— Понятно. Тогда мы начнем с фру Ивикайт, — решил старший следователь. — Не подскажете, где ее искать?
Сверившись с часами, дочь магната ответила:
— Конечно. Полагаю, сейчас вы сможете найти ее в западном крыле. Сейчас я распоряжусь, чтобы вас проводили.
— Благодарю, — сказал Расмуссен. Но не успел он тронуть дверную ручку, она одним порывистым движением приблизилась к нему и сбивчиво заговорила:
— Я знаю... В случае сдвига существует два пути решения проблемы... Смена модуля или изоляция. Я слышала, обычно выбор предоставляют самому пациенту... Но в некоторых случаях решающую роль имеет рекомендация следователей? — голос Анны был исполнен горечи. — Поверьте, я очень люблю отца! И мне бы хотелось, чтобы он стал прежним! Но против его воли я не пошла бы...
Рассмусен вышел из комнаты, не ответив ей ни слова.
***
— Вам не кажется, что это было чересчур? — поинтересовался Гаст, когда они отошли от кабинета.
Старший следователь вопросительно взглянул на помощника. Тот насупился:
— По-моему, вы были излишне резки с фрекен Анной.
Расмуссен вздохнул.
— Я пытался убедить ее, что сдавать отца нам — не самая лучшая идея.
— Правда?
— Правда. В переводе наш диалог звучал так... Я: «А давайте, мы не будем устанавливать, что старик сдвинулся?» А она: «Нет уж, извольте!» Я: «Что ж, тогда мы разворошим ваше змеиное логово». Она: «Ворошите, сейчас мне на это наплевать».
— А мне показалось... — с удивлением протянул Гант, но Расмуссен не дослушал его до конца.
— Надо уметь читать между строк. Ну, или слушать между... слов?
— И если бы она согласилась с вами, вы бы бросили расследование?
Старший следователь хмыкнул. Нового напарника определенно не устраивал его метод работы.
— Конечно же нет. Я спросил это, чтобы понять, с кем мы имеем дело. К тому же был уверен, что она не согласится. Говорю же, змеиное логово.
— Не слишком сильно сказано? — младший следователь упорно гнул свою линию.
С лица Рассмусена пропала улыбка, он резко остановился.
— Послушай, сынок, я знаю, что говорю. Ни одну семью с доходом больше трех тысяч суб-единиц нельзя назвать образцовой ячейкой общества. Потому что это — настоящие выгребные ямы! Интриги, скандалы и предательства! И эта не станет исключением, уж поверь мне.
Младший следователь не ожидал от обычно спокойного коллеги такой эмоциональной речи и не нашелся, что ответить.
— Ладно, — прервал повисшую паузу Расмуссен, — пойдем поболтаем со стариком.
Гаст удивился:
— Но вы же сказали фрекен Анне, что хотите поговорить с фру Ивикайт!
— Да, — ухмыльнулся старший следователь. — Именно поэтому мы и идем к главе этого дружного семейства. Счастливую жену оставим напоследок.
— Э... Почему?
— Фрекен Анна сейчас, наверняка, уведомляет мачеху по внутреннему телефону, что ее ожидает. Поэтому правильные ответы у той сейчас от зубов отскакивать будут. Пусть немного помается. Глядишь, и интересное что-нибудь выплывет.
Гаст пожал плечами:
— Ну... Вам виднее.
— Именно. Да, и раз уж мы затронули эту тему, давай-ка, сынок, договоримся, — с нажимом произнес Расмуссен. — Мы с тобой впервые работаем вместе. Из нас двоих опыта больше у меня. Поэтому вопросы задавать буду я. Твоя задача — слушать, вникать и записывать разговор на диктофон. Хорошо?
— Только с одним условием, — Гаст решительно вскинул голову. — Вы не будете называть меня «сынком».
***
Теодор Ивикайт вид имел отнюдь не болезненный и вообще выглядел существенно моложе своих шестидесяти восьми лет. Седые волосы до плеч и острый нос придавали ему сходство с колдуном из сказки. Злые глаза только укрепляли сложившийся образ. И все это совершенно не вязалось с массивным письменным столом, за которым Ивикайт восседал.
Добрый день! — первым поздоровался Расмуссен.
Окинув пронзительным взглядом обоих визитеров, Ивикайт ответил:
— Я бы не был столь категоричен. День отнюдь не добр. А если и добр, то не ко всем, — голос у него оказался низким, каркающим, чем-то под стать внешности. Присесть посетителям он не предложил. То ли не счел нужным, то ли рассчитывал, что они долго не задержатся.
Расмуссен невозмутимо констатировал:
— Вы знаете, зачем мы здесь.
Ивикайт молча кивнул.
— Ваши родные считают, что у вас ницшеанский сдвиг.
Ивикайт снова кивнул.
— Не хотите это прокомментировать?
Ивикайт устало вздохнул:
— Господа, вне всякого сомнения, у меня, как вы это называете, ницшеанский сдвиг. Даже члены моей семьи догадались об этом, а уж они, поверьте, не самого большого ума люди. Если нужны подтверждения, вот бланк теста, который мне выдали после установки модуля, — Ивикайт выдвинул ящик стола и достал оттуда десяток скрепленных вместе листов. — Заполненный лично мною. Результаты говорят сами за себя.
Гаст подошел к столу, взял бумаги и передал их Расмуссену. Тот бегло пролистал их и вернул младшему следователю. Затем вновь обратился к хозяину кабинета:
— Давайте проясним некоторые моменты. Осознаете ли вы, что наше расследование имеет статус официального, и беседа будет записана?
— Сознаю. Возражений не имею.
Дождавшись, пока Гаст включит диктофон, Расмуссен продолжил:
— По нашим данным вы установили себе U-модуль четыре года назад. А именно, 22 декабря 2031 года. Это так?
— Так.
— Операция прошла успешно?
— Да. Модуль обеспечил прирост умственной активности и способностей на двадцать пять процентов. У меня есть копии протоколов.
— Имелись ли какие-либо побочные эффекты во время или после установки?
— Пожалуй, никаких.
— Вас уведомили о возможных последствиях установки модуля?
— Если вы имеете в виду ницшеанский сдвиг, то да, мне об этом любезно рассказали.
— И вас это не пугало?
— А вас испугало бы?
— Как вы сейчас себя чувствуете?
— Хорошо, спасибо.
— Ощущаете ли произошедшие с вами изменения?
— Да.
Вопросы и ответы быстро сменяли друг друга. Казалось, магнат заранее выучил сценарий и, присутствуя на очередной нудной репетиции, попросту старался поскорей отбыть номер.
— Хотите ли вы подвергнуться смене модуля?
И вот тут беседа сошла с накатанной колеи. Ивикайт вдруг искренне расмеялся.
— Это лучшая шутка недели, господа! Я читал отчеты экспертов. В моем возрасте смена модуля без осложнений не проходит. Не хотелось бы заново открывать для себя алфавит или учить, где в доме горшок. Мой ответ — нет!
Расмуссен кивнул и продолжил:
— О последствиях сдвига вы тоже знаете?
— Знаю. Мозг работает интенсивнее, а значит, и изнашивается быстрее. Что ж... Менять модуль все равно не буду. Я умен неизлечимо.
— А скажите, господин Ивикайт, каково это, быть умнее всех? — неожиданно спросил Расмуссен.
— Вопрос и вправду интересный, — Ивикайт откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди. — Вот сейчас вы думаете, что умнее меня. Мальчик рядом с вами, возможно, с этим согласен. Но в глубине души понимаете, это — полнейшая чушь! Я могу в уме высчитать число пи до какого угодно знака. Могу по виду вашего костюма определить, сколько лет назад вы его купили. Но все это ровным счетом ничего не значит.
— Ничего?
— Ничего! Сила, могущество, ум — это иллюзии! И если первые две иллюзии почти реальны, то ум — субстанция едва ощутимая и воспринимаемая всеми по-разному. В идеальном мире быть самым умным автоматически означало бы иметь и силу, и власть. Но наш с вами мир не идеален.
— Может, вы знаете, почему?
— Знаю, детектив. Думаю, вы слышали это от других сдвинутых уже много раз. Для протокола отвечу. Все дело в этом, — Ивикайт постучал пальцем по лбу, — То, что отличает человека от животного, и чем он не пользуется. Если хотя бы половина людей принимало решения в первую очередь рассудком, а не половыми органами, желудком или, как они это называют, сердцем, мы — они — бы построили настоящий рай. Бог, при условии, что он существует, завидовал бы им. Ложная, устаревшая мораль сковывает умы обывателей — этой серой отвратительной массы. Скажите, вы знаете, что на Земле нет ни одного вида, уменьшение популяции которого на треть не вызвало бы экологической катастрофы? Ни одного, кроме гнуса и человека.
— Вы хотели бы уничтожить треть человечества? — ничуть не удивившись, спокойно уточнил Рассмусен.
— Нет, не уничтожить. И не треть, а, как минимум, половину. Есть и другие, куда менее драматические, меры. Ограничение рождаемости, принудительная контрацепция. В принципе, если убрать всех дефективных, калечных и отсталых — уже дышалось бы гораздо легче.
— Нестыковка, господин Ивикайт! — впервые подал голос Гаст. — Вы не любите человечество? Пусть так, но, по нашим данным, вы учредили фонд для бездомных детей и основали приют. Зачем?
Ответная улыбка неожиданно осветила лицо Ивикайта.
— Неужели это не очевидно? Вы меня разочаровываете.
— И все же? — настаивал Гаст.
— Вы еще не общались с моим семейством? Если нет, я вас подготовлю, — голос Ивикайта звучал ровно. Казалось, он говорит об отвлеченном понятии, не особо интересном даже как предмет наблюдения. — Это не люди. И даже не обезьяны. Это стайка шакалов. Даже у мотылька мозгов больше, чем у них вместе взятых. Единственное, что им нужно — это деньги, власть и секс.
— И какое отношение это имеет к приюту?
— Непосредственное. Человечество деградирует. Население растет изо дня в день... место в нашем сердобольном обществе находится для всех, даже скудоумных и убогих. Мой приют — первый шаг на пути к спасению. Его воспитанники будут выращены в духе, которого требуют наши отчаянные времена. Они осуществят мои замыслы.
— То есть, вы отбираете в свой приют детей по специальным критериям? — ужаснулся Гаст.
— Естественно. Туда попадают только здоровые и умственно полноценные дети. Калеки и идиоты мне ни к чему.
— Да как вы!... — буквально взорвался Гаст, но Расмуссен перебил, не позволив его гневу выплеснуться:
— Последний вопрос, мистер Ивикайт. Как давно вы пребываете в состоянии сдвига?
На сей раз ответа пришлось дожидаться дольше.
— Каждый раз, задавая вопрос, вы уже знаете ответ. Я вижу это ясно, как день. Поэтому считаю себя вправе закончить беседу. Прошу вас удалиться, господа.
Закрывая за собой дверь, следователи услышали, как он бормочет:
— Скверный воздух! Скверный воздух!
***
Расмуссен всегда полагал, что вред, причиняемый никотиновой зависимостью, несколько преувеличен. Черт с ним, что легкие страдают, зато эта привычка бережет нервы. Ведь до чего хорошо выйти в роскошный сад, вдохнуть дым, оглядеться, потянуться. Расмуссен по долгу службы бывал в разнообразных имениях, но такого сада до сих пор не видал. Он вдруг пожалел, что сейчас не осень. В красно-желтых тонах сад выглядел бы еще более впечатляюще.
— Старый психопат!
Гасту не было до красот никакого дела. Он все еще не мог успокоиться после встречу с главой семейства. Бросив окурок, он со злостью впечатал его ногой в плитку:
— Он еще и детей отбирает! Только полноценные... сволочь!
Расмуссен не реагировал, погрузившись в собственные мысли. Не найдя поддержки, Гант сник и пробормотал уже с меньшей экспрессией:
— Ужасный человек... Неудивительно, что семья сдала его!
Старший следователь неохотно отвлекся от сигареты и поинтересовался:
— Ты впервые видишь сдвинутого?
Гант кивнул.
— Тогда понятно. Они почти все такие. Даже говорят об одном и том же. Презирают или ненавидят человечество в целом. И в какой-то степени правы. Теперь ты понимаешь, почему государство так их опасается? Мало того, что они руководствуются собственной моралью, у них еще и ума хватит, чтобы реализовать свои планы. Вот что самое страшное.
— Но, они ведь не правы? Так ведь нельзя!
— Знаешь, Ян, — старший следователь поморщился, — не уверен. Насмотревшись на сдвинутых, я не могу однозначно сказать: правы они ли нет. Также не знаю, почему настолько высокий интеллект сопровождается заскоками вроде ненависти и презрения к людям. И это тревожит меня.
— Почему же U-модули до сих пор не запрещены?
Расмуссен пожал плечами:
— Если бы государство запретило их, тут же поднялся бы вой. Мол, как так, нас в чем-то ограничивают. Демонстрации, пикеты. И всем плевать, что поставить себе такой приборчик в голову могут очень немногие. Слишком дорогое удовольствие. К этому прибегают только богатые и влиятельные люди. Те, от кого действительно что-то зависит. Поэтому государство уважает право людей становиться умнее, но в случае чего попрает их право быть самыми умными. Это даже выгодно — иметь умных работников, а потом в случае чего проводить обязательное расследование.
— Однако, — добавил он, — с Ивикайтом не все просто. Он хитрит.
— В каком смысле, хитрит?
— Понимаешь, он мог бы изложить свои взгляды так, что ты согласился бы с ним, не раздумывая.
— Каким образом? Соврал бы?
— Нет, ко лжи они обычно не прибегают. Зачем, когда можно просто поиграть словами? Так вот, старик нарочно высказался так, чтобы затронуть нас за живое. Вопрос, зачем?
— Не делаете ли вы из мухи слона? — усомнился Гаст.
— Поверь, сы... Ян, я давно занимаюсь этой работой. И навидался всякого. Старику не было нужды нас шокировать. Он мог бы рассказать, как варил суп из соседа, а ты поддакивал бы и восхищался его кулинарными способностями.
— Все так плохо?
— Даже хуже. Ты заметил, как он мне отвечал? Он предугадывал мои вопросы.
Гаст нахмурился. Затем спросил:
— Они вообще люди? Ивикайт же совершенно точно мнит, что он лучше нас! Это даже не мизантропия! Сверх, мать его, человек! Надо было спросить у него, стоит ли интеллект потери души?
— Сверхчеловек... — задумчиво пробормотал Расмуссен. — Возможно, в каком-то смысле, это и так. С их точки зрения. Но в глазах государства они уже точно не люди. Они — угроза.
Гаст изумленно вытаращился на напарника.
— Ладно, Ян. Забудь. Привыкнешь еще. — махнул тот рукой. — Главное, относиться ко всему этому проще. И никого из них не жалеть.
Рассмусен провел рукой по щетине и добавил:
— Пошли к управляющему. Знать бы еще, где он тут есть...
***
Служанка, вытиравшая пыль с какой-то из бесчисленных скульптур, услужливо проводила следователей до самой двери управляющего. Расмуссен постучался и, не дожидаясь приглашения, вошел.
Небольшая по размерам комната производила впечатление захламленной благодаря многочисленным толстым папкам и стопкам бумаги. Однако, содержался весь хлам в некоем подобии порядка. Посреди этой холостяцкой берлоги обнаружился худощавый блондин лет тридцати пяти. Не выразив удивления при виде следователей, он предложил им присесть.
— Начнем? — представившись, предложил Расмуссен. Тот кивнул, и Гаст включил запись.
— Итак, вас зовут?..
— Поль. Кеннет Поль.
— Род занятий?
— Управляющий делами господина Ивикайта.
— Вы готовы ответить на ряд вопросов касательно недомогания вашего работодателя?
— Вопросы? Конечно, конечно! Задавайте.
— Как вы к нему относитесь?
— К кому, к Теодору Ивикайту? Это удивительный человек! При такой деловой хватке, как у него, оставаться щедрым и отзывчивым — это просто невероятно! Он не оставил без ответа ни одного обращения своих служащих. Материальная помощь, компенсация на лечение... Я мог бы показать вам расходники. Он никогда не скупился. И это при том, что мне было категорически запрещено брать их к зачету — все за счет чистой прибыли. А вы уже говорили с ним самим?
Поль говорил быстро, суетливо, чем очень напоминал торгаша какого-нибудь рынка. Гаст слегка поморщился. Торгашей он не любил.
Проигнорировав вопрос управляющего, старший следователь, немного помедлив, спросил:
— Как вы оцениваете его нынешнее психическое состояние? Насколько он изменился?
— Изменился? Вы имеете в виду после сдвига? О, его словно подменили! Он стал умнее, несравненно умнее! Но куда делось его великодушие? Где человечность? Вы знаете, он недавно обозвал Салли тупой обезьяной! Как это вообще могло...
— Салли? — вдруг резко спросил следователь.
Поль на мгновение запнулся. Но уже в следующую секунду опять затрещал:
— Ну да, Салли. Саломея Ивикайт, жена мистера Ивикайта. Замечательная женщина! Такая красивая, добрая, отзывчивая! Вы знаете, они были великолепной парой! Пусть мистер Теодор и немолод, но он еще полон сил! Очень видный мужчина!
— Хорошо, мистер Поль, вернемся к нынешнему состоянию вашего работодателя. Насколько умнее он стал?
— Умнее? Вы не поверите! Я сам не поверил! Дела у фирмы всегда шли хорошо, но с тех пор, как он установил себе этот модуль, они идут просто фантастически! Оборотный капитал вырос втрое. Втрое! Представляете? Показатели рентабельности и ликвидности… вы видели графики? Это просто невероятно! А торги на бирже? Мистер Ивикайт будто заранее знает, как будут вести себя котировки! Да что там "будто", я уверен, он знает! Я же вам передавал данные, вы их видели? Да что там видели! Если поговорите с самим мистером Теодором, — сразу поймете! Вы ведь еще не говорили с ним? Или?..
— Мм... понятно... — Расмуссен сделал пометку в записной книжке, снова проигнорировав вопросы Поля. — А скажите-ка мне вот что: когда вы впервые заметили, что с вашим начальником что-то не так?
— Когда? Дайте подумать, наверное, где-то неделю или две... Да, я уверен, полторы недели назад! Когда фирма в первый раз очень удачно сыграла на бирже, я не особенно удивился, но когда во второй! Та сделка была заведомо провальная. Я уговаривал его, нет, я его умолял этого не делать. Но мистер Ивикайт и слушать меня не стал! Я уже мысленно начал прикидывать, как и чем мы покроем убытки, когда буквально к концу дня котировки поползли вверх. Это было ошеломительно! Тут я и задумался. Любой бы засомневался! Я хочу сказать, играть на бирже и играть в казино — это почти одно и...
— Значит, первым заподозрили неладное вы?
Поль снова сбился. Помедлил с ответом, а затем осторожно произнес:
— Я этого не говорил. Первой заметила недомогание мистера Ивикайта его жена Саломея. Она привлекла наше внимание к тому факту, что привычки ее мужа несколько изменились.
— И затем?
— И затем, понаблюдав за ним некоторое время, мы втроем: я, фрекен Анна и фру Саломея решили подать заявление об официальном установлении того факта, что он...
Теперь управляющий очень тщательно подбирал слова. И говорил не так быстро, как прежде:
— Мы, конечно, глубоко скорбим и всей душой желаем вернуть прежнего мистера Ивикайта. Нам его не хватает. Еще вопросы?
Расмуссен кивнул, закрыл записную книжку и поднялся со стула:
— Да. Скажите, пожалуйста, вся эта обстановка в доме: картины, статуи вперемешку...
— Это распоряжение господина Ивикайта. После того, как... его настигло недомогание, он распорядился поставить вещи именно в таком порядке. Сказал, что творческий беспорядок радует глаз и дает отдых рассудку. Да, именно так и сказал. Еще что-нибудь?
— Нет, спасибо, что уделили нам время. До свидания.
— Желаю вам удачи, господа!
Скрипнув, закрылась дверь.
— Вот молодец — сразу все выложил. Люблю таких! — весело произнес Расмуссен уже в коридоре. — Ну что, Ян, пошли в сад покурим, затем пообщаемся с несчастной женой — и по домам?
Твердо решив ничему больше не удивляться, Гаст кивнул и двинулся следом за старшим товарищем. Однако, любопытство пересилило, и он не удержался:
— Так что он выложил?
В ответ Расмуссен хмыкнул:
— Раз сам не услышал, значит потом расскажу. Как с женой поговорим.
Гаст вздохнул и покорился.
***
— О, Тео стал совершенно чужим мне человеком! — Фру Ивикайт оказалась очень молодой и привлекательной особой, примерно одного с фрекен Анной возраста. По ее щеке скатилась крупная слеза, а прелестный голос слегка поменялся в тональности. Казалось, она с трудом сдерживает рыдания. Младший следователь подал платок, который она с благодарностью приняла.
— Когда мы виделись с ним в последний раз, он назвал меня тупой мартышкой!..
— Не сомневаюсь, — спокойно ответил старший следователь, не уточнив, в чем именно. Это смутило и жену, и Гаста. — Вы ответите на пару наших вопросов? Или нам подождать?
Слезы мгновенно высохли.
— Конечно же, нет! Я сделаю что угодно, если это поможет Тео!
— Хорошо, — кивнул Расмуссен и дал помощнику знак включить запись.
— Тогда начнем. Кто первый заметил недомогание Теодора Ивикайта?
— Я. Это была я... — горечь в голосе, руки терзающие платок. — Он всегда был очень добр. Но недели полторы назад Тео мне нагрубил. Я не помню, чем именно он был недоволен, но это ошеломило меня. Прежде муж никогда себе такого не позволял. Потом, через пару дней еще раз. Я не знала, что происходит. Я думала, все дело во мне. Мучилась. А потом решила спросить совета у Анны.
— У вашей падчерицы, — уточнил Расмуссен.
— Ну, — смутилась девушка, — я никогда ее так не называла. Мы же одного возраста, я и не думала о себе, как о мачехе. Мы, скорее, подруги.
— Подруги, значит. А позвольте узнать: как вы отнеслись к тому, что мистер Ивикайт решил завещать все деньги своему приюту?
Потрясенная тишина. Немая сцена.
— Ну, что же вы замолчали, фру Ивикайт? Мне повторить вопрос? Извольте...
— Я... Я не понимаю, о чем вы говорите, — ее голос упал до шепота.
— Будет Вам упираться! Мы только что говорили с мистером Полем.
— Кеннет? Он?.. — девушка закусила губу.
Расмуссен молча делал какие-то пометки. Гаст отчаянно пытался скрыть удивление.
— Ну, что ж, — тихо проговорила фру Ивикайт, — раз Поль вам все рассказал... Да, действительно, ни я, ни Анна не были довольны. Никто не был доволен. Он неожиданно, втайне от всех, переделал завещание. Мы бы и не узнали, если бы не Кеннет. Но он тоже обнаружил это совершенно случайно...
— Так вот почему они его сдали! — прошептал Гаст Расмуссену, но тот только отмахнулся.
— Мы хотели уладить дело миром, — продолжала Саломея, — но он и слушать не захотел. И тогда Анна решила подать заявление.
— Но, ведь прошло так много времени. Неужели никто ничего не заподозрил? — с участием спросил старший следователь.
— Нет, откуда нам было знать, что... — глаза девушки расширились. — Вы и об этом знаете.. откуда... Поль?
— Продолжайте, фру Ивикайт.
Жена магната совсем сникла, немного помолчала, затем продолжила говорить, снова перейдя на шепот:
— Сначала мы не догадывались. Тео нанял группу специалистов, мы думали, это их заслуга. Ну, что прибыль растет так быстро. Но потом Кеннет проверил и перепроверил, и оказалось, что эти специалисты ничего толком не делали...
— И вы решили, пусть будет, как будет.
Девушка напряглась:
— Да. Так продолжалось почти год, пока... Анна говорила, что никакого вреда нет. Ведь Тео просто стал очень умным. Пусть он отдалился от меня, но все равно...
— Фру Ивикайт, — мягко проговорил Расмуссен, — вы знали о том, что вследствие ницшеанского сдвига мозг изнашивается гораздо быстрее? И жизнь сдвинутого укорачивается.
— Ой, правда?! — она вздрогнула. — Я этого не знала! Мне никто не сказал! Я люблю Тео!
На ее глазах снова заблестели слезы.
— Вы же не обвиняете меня в... Прошу вас, оставьте меня!
Следователи встали и проследовали к выходу. Но у двери Расмуссен задержался:
— Да, последний вопрос, фру Ивикайт. Как ваша подруга фрекен Анна относится к тому, что вы спите с господином Полем?
Ойкнул от неожиданности Гаст. Девушка вздрогнула и стремительно покраснела. Возможно, и от гнева, и от смущения сразу.
— Спасибо, фру Ивикайт, — серьезно поблагодарил Расмуссен и закрыл дверь.
***
— Сильные переживания, незаурядный ум, плюс модуль... Вот так людей и доводят до ницшеанских сдвигов. Их мораль куем мы. И сверхчеловеки у нас такие, каких мы заслуживаем.
До самого выхода с территории поместья Расмуссен не произнес ни слова. Младший следователь еле дождался, когда уже можно будет задать мучивший его вопрос:
— Как вы догадались?
— Про адюльтер? Это просто. Кеннет забылся и назвал жену Ивикайта Салли. А потом опомнился и принялся упорно именовать ее Саломеей.
Гаст нахмурился.
— И что? А если они просто друзья?
— Нет, — покачал головой старший следователь, — если бы они были друзьями, и за этим ничего больше не крылось, он бы так и продолжал ее называть, как называл.
— Допустим, — с сомнением проговорил помощник. — А насчет наследства?
— Вот тут все сложнее. Ты заметил, они все говорили одно и то же? Про тупую обезьяну, про то, что они очень хотят вернуть прежнего Тео. Про то, что заметила расстройство старика именно жена, хотя Кеннет и тут проговорился...
— Ну, и что? Они же переживают. Это естественно!
— Как раз наоборот. Старик прав. В его возрасте слишком велик риск при замене модуля из бывшего гения сделать овощ. А зачем им нужен овощ? Очевидно, из-за завещания. Ты сам оставил бы жене хоть одну суб-единицу, если бы узнал, что она тебе изменяет с бухгалтером? Или надеется, что ты побыстрее умрешь? Вот поэтому они и говорили про замену модуля. Старик был бы жив, но решений принимать не мог бы — и завещание можно было бы оспорить. А если и не получилось бы, всегда есть шанс растащить фирму по кусочку до того момента, как он умрет.
— А что насчет времени?
Расмуссен широко улыбнулся и полез за сигаретами:
— А это совсем просто. Во-первых, мебель. Когда перевешивают картину или переставляют статую — это сразу заметно. Ну, знаешь, где краска не выгорела, где пол светлее.
— Они могли позволить себе сделать ремонт.
— Во всем доме?
— А... А что во-вторых?
— Банальная жадность. Зачем резать курицу, которая несет золотые яйца? А здесь даже не курица — целый страус. Зачем лечить человека, который так хорошо зарабатывает деньги? Ну, и что, что срок жизни сокращается? Что с того? Лично мне эти люди не показались душевными и добрыми, а тебе?
Гаст мотнул головой. Задумался. Расмуссен в это время уже успел справиться с помятой пачкой и выловил сигарету.
— Хорошо, я разобрался, — медленно сказал младший следователь. — Но что будет дальше?
— Дальше? — Расмуссен затянулся. — Дальше я пойду писать отчет.
Гаст возмущенно взглянул на него.
— Нет, что дальше со стариком? У него же есть сдвиг!?
— А, со стариком. Да, у него есть сдвиг. А события будут развиваться примерно так: завтра ты получишь копию моего отчета, приложишь ее к своему. Отдашь начальству. Каким-то чудом отчет попадет в офис компании-разработчика. Они сделаю вывод, что сдвиг произошел не из-за модуля, и чтобы защититься от судебных тяжб, устроят за домом настоящую слежку. Ну, чтобы подтвердить то, что мы сегодня накопали.
— Одновременно с этим, — продолжал Расмуссен, — наше начальство, руководствуясь моими рекомендациями, примет решение изолировать старика. Модуль ему менять не станут, недееспособным тоже не признают. И завещание останется в силе. А что случится с ним уже в изоляции я не знаю. Оттуда еще никто не возвращался. Возможно он будет мертв уже к следующему уикенду. А, возможно, — работать на благо страны. Не знаю.
Помощник, открыв рот, смотрел на Рассмуссена.
— Откуда вы... — протянул он с крайней степенью удивления, а затем усмехнулся. — Черт! Вы уже очень давно работаете, да?
Следователь кивнул.
— Но как вы догадались, что я представляю разработчиков?
— Тоже мне задача! В делах подобного рода всегда остается место для судебных разбирательств. Родственнички пострадавшего не упустят шанс поживиться за его счет в последний раз. Значит, должен быть представитель. И, если это не я, значит — ты.
Гаст рассмеялся.
— Действительно! Даже спрашивать не буду, откуда вам это известно. По идее, информацией такого рода вы обладать не должны. Но, какого черта? Вы правы.
Возникла небольшая пауза.
— Скажите, Расмуссен, если старик такой умный, как же он допустил, такое? В смысле, он же это мог предусмотреть? Обмануть семейство.
Старший следователь хмыкнул.
— Я думаю он этим и занимался. Скорее всего сдвинут он куда больше года. А "обнаружил" себя отнюдь не случайно. Просто для реализации его планов потребовались шаги, которые его гарантированно выдали бы. Он и рискнул.
— А если бы вы решили, что ему необходима замена или даже удаление модуля?
— Мне кажется, он все рассчитал. Не зря же старик вел себя так вызывающе. Ему, думаю, очень хотелось сыграть на контрасте. Целая долбанная загадка Эйнштейна. Один хочет уничтожить половину человечества и отрицает мораль. Другой спит с его женой и, наверняка, ворует деньги. Третья с четвертой желают первому скорейшего превращения в овощ . Вопрос: кто из них хуже?
Гаст задумался.
— Не обидно, что к нужному решению нас подтолкнули?
— Хм... — задумался Расмусен. — Не особо. Я считаю свое решение верным. И оттого, что мне слегка помогли его принять, менее верным оно не становится.
— И то верно, — рассудил Гаст. Потянулся, похрустел суставами. — Не становится... Угостите сигаретой?
— Только если ответишь на один вопрос, — кивнул Расмуссен. — Сколько раз родственники выигрывали в суде?
Помощник взял предложенную сигарету, прикурил ее и с удовольствием затянулся. Затем взглянул на Расмуссена. Лицо Гаста было серьезным, но в глазах плясали веселые искорки.
— Ни разу! Всегда находится причина... В семье или ближайшем окружении. Как вы и говорили: сплошные змеиные гнезда.
Расмуссен хмыкнул и двинулся к своей машине.
— Господин старший следователь! — вдруг окликнул его Гаст. -Последний вопрос! На засыпку! Как вы думаете, старик действительно ненавидит людей?
Мимо с гудением и воплями промчался свадебный кортеж. Громко звякнуло, видимо, кто-то на радостях выбросил из окна пустую бутылку из-под шампанского.
— Я думаю, — медленно проговорил Расмуссен, — что ему очень за нас стыдно.
Пояснения:
Ressentiment — понятие, введенное Ницше для обозначения в том числе и чувства враждебности по отношению к тому, чего субъект желает, но не может достигнуть. Бессильная зависть, которая приводит к созданию системы ценностей, направленную против обладающих этим самым желаемым.
Ивикайт (нем. ewigkeit) — вечность.
Ницшеанский сверхчеловек — новая ступень в развитии человечества по Ницше. Сверхчеловек характеризуется стремлением к могуществу (в первую очередь духовному), он благороден, его дела и помыслы направлены в будущее. Он руководствуется не той моралью, которая навязана ему обществом, но той, что идет из "него самого".
Гаст, Питер — один из учеников Ницше.
Саломэ (Саломея) Лу — единственная любовь Ницше. Женщина, которая его отвергла, предпочтя более молодого ухажера — Пауля (Поля) Рэ — еще одного ученика философа.