Мы такие же

— Когда ты напишешь мне комментарии? — раздался голос позади меня.

Я обернулся. Голос принадлежал Игорю, моему коллеге по работе, который сейчас был занят тем, что писал роботу о конформизме. Он уже несколько недель просил меня написать ему комментарии к этой роботе. Я же, в свою очередь, постоянно отнекивался и увиливал. Сейчас его невыразительные глаза смотрели на меня со спокойным осуждением.

— Скоро, — ответил я. Потом подумал и добавил, что не знал, что написать.

— Неужели ты чего-то боишься? Не ищи возможностей, а создавай их, — сказал Игорь. — Ты, конечно, отличный специалист, но если не напишешь сегодня, то я попрошу кого–то другого.

— Хорошо тогда, — спокойно ответил я. — Я пришлю тебе их.

Мы попрощались и разошлись. Иногда он меня раздражал, но я не говорил этого ему, должно быть, потому, что не знал, как. Ведь, в сущности, все имеющиеся способности человека характеризуются по отношению к задачам, встречающимся в его жизни. Я неконфликтный, поэтому обычно у меня таких проблем нет ни с кем. Кроме Игоря и еще этого мужчины, что стоит впереди меня в нескольких метрах.

Этим человеком является Аполлон, мой непосредственный начальник. Он низенький, с короткими руками, всегда спокойный и уверений в себе. Все его движения будто говорили о том, что он очень хочет вырасти. Мне всегда казалось, что ему бы очень были кстати рыжие волосы.

Сократив дистанцию, я увидел, что Аполлон разговаривает с человеком в синем комбинезоне. Это был Сергей — коренастый мужчина лет тридцати. Его рост был 1 метр 92 сантиметра, а высота лба — 5 сантиметров. Он занимался у нас тем, что переносил коробки и самое разнообразное оборудование со склада. По вечерам Сергей убирал в офисах и лабораториях. Сейчас же он стоял, склонив голову вниз, и слушал Аполлона. Не знаю, было ли ему стыдно или он просто наклонился, чтобы лучше видеть собеседника.

— Ты меня слышишь, Сергей? Почему эта коробка лежит на полу?

— Она упала. Я не знал, что здесь переставлен стол.

— Была причина на то, что я его переставил. Это ни в какой мере не оправдывает твои действия.

Сергей ничего не ответил, а только нахмурился. Аполлон, подождав немного, глубоко вздохнул и сказал:

— Сергей, постарайся больше так не делать, иначе мне придется позаботиться о том, чтобы у тебя больше не было возможности здесь работать. Ты ведь меня понял?

— Да, понял, — с досадой ответил работник.

— Хорошо. Иди тогда.

Сергей ушел, подобрав уроненную коробку. Аполлон некоторое время продолжал по-отцовски смотреть ему вслед, но, увидев меня, с улыбкой направился в мою сторону.

— Мой любимый работник! — сказал он, по-крабьи вцепившись в мое плечо. От его руки меня прошибало холодом. — Ты прекрасно выживаешь здесь в отличие с другими.

— Предпочитаю считать свои достоинства, а не чужие недостатки.

— Это верно, — вкрадчиво согласился тот. — Но тогда ты рано или поздно начнешь переоценивать себя.

Он внимательно посмотрел мне в лицо. Я не ответил.

— Тебе его жалко? — вдруг твердо спросил Аполлон, увидев то, что я смотрю вслед Сергею.

— Нет, — тут же нашелся я. — Он сам виноват. Его личный прогресс должен предусматривать рост профессиональных навыков, а не только личностных.

— Какая-то злая точка зрения, — фальшиво сказал начальник, поскольку думал точно так же, и улыбнулся.

— Вы только улыбнулись? — спросил я.

— Я? — удивлено переспросил тот. — Нет. Кажется, это вы улыбнулись.

— Очень лукаво.

— Что? — не понял Аполлон.

— Очень лукаво, говорю, — невозмутимо повторил я. — Вы ведь услышали это и в первый раз.

— Тогда было бы странно с моей стороны переспрашивать, ведь так?

— Нисколько.

— К чему все это? — начал сердится он.

— Просто поддерживаю разговор на равных.

Начальник только хмыкнул и, отпустив мое плечо, ушел. Я и пошел в другую сторону. Был уже конец рабочего дня, я направлялся прямо домой. Дискриминация по наличию власти существовала всегда, но только сейчас она приобрела утонченные формы. Человечество вошло в новую фазу своего развития. Действительно ли это новая фаза? Не знаю. Я уже столько лет живу в этом мире, его процветание дало особенную остроту моим мыслям. Как и моей памяти.

Революционный скачок сделал Флин Штольц, ученый из Великобритании, директор независимой школы "Cognita", который изобрел формулу, способную модулировать активность генов еще в детском возрасте. Препарат, символически названый «Terra In Cognita», позволял изменить воздействие так называемого «тератогена», вещества, которое являлось причиной мутационных дефектов. Это позволило поднять на ноги зашедшую в тупик отрасль социальной помощи аутистам, больным синдромом Аспергера и всем, кто имел любое расстройство аутистического спектра.

Этот препарат запускал процесс, идентичный всем хромосомным делениям и аппликациям, которые привели к нарушению. Он был направлен, в первую очередь, на исправления редких мутаций, которые давали сильный эффект, а также на череду множества более мелких мутаций. Хотя и такое многосторонне воздействие генов почти невозможно было изменить, но эффект был в том, что "Terra In Cognita" (или "тик", как его называли) сам по себе не изменял код ДНК, а наследовал и модифицировал экспрессию генов. Таким образом, профессор Штольц официально открыл огромную лабораторию человека. Сегодня большинство мутаций, вызывающих одаренность, изучено и классифицировано. Это, конечно, не решало полностью проблем социализации, но открывало путь к их решению.

Флин, к тому времени получивший Нобелевскую премию, уверено двигался дальше. Проект развития всех, как любил повторять он сам, "вылеченных от природы" стал логическим этапом развития его деятельности. Чтобы исключить негативное воздействие среды, директор организовал в своей же школе "Cognita" специальное заведение для своих пациентов. Главным критерием этой программы была ориентация на улучшение среды обитания потенциальных гениев: пища, общение, воспитание, здоровье… Было предусмотрено все. Можно сказать, что именно здесь учился истинный цвет человечества.

Подобное воспитание предусматривало, помимо всего прочего, также крайне эффективные приемы по развитию социальной адаптации и эмоционального интеллекта на базе уже сформированного разума. Специальная программа по воспитанию с привлечением новейших цифровых технологий начала быстро приносить результаты. Виртуальная реальность прекрасно удаляла внутренние барьеры и замкнутость, развивала социализацию и повышенную коммуникацию, а высокий уровень интеллекта позволял избегнуть зависимости, получив одновременно максимальную пользу.

Все это привело к гигантским прорывам во всех остальных науках. Настоящие гении, полностью работоспособные, со всем необходимым обеспечением, нужной средой и, что главное, высоким уровнем адаптации быстро заняли места интеллектуальной и творческой элиты, существенно расширив "коридор возможностей" самой цивилизации. Революционное открытие, одно за другим, исключительные шедевры, гениальные бизнес-планы привели к быстрому формированию нового высшего слоя общества, которое стремительно развивалось. Воспитанные в экзистенциальной обстановке, эти люди начали открывать заведение типа "Cognita" по всему миру. Так начало формироваться новое деление человечества на две части, которые впоследствии назвали "ничтожное Большинство" и "чудесное Меньшинство". Полюса понимания слов "бедный" и "богатый" в корне изменились.

Не знаю, как это началось, я этого не видел. Как-то само по себе новое элитарное общество настолько разрослось, что стало контролировать почти все более–менее важные отрасли деятельности и развития. Узнавая друг друга с первого взгляда, они не позволяли никому из представителей Большинства занять важную или руководящую должность. Парадигмой правления стала своего рода просвещенная и контролируемая демократия. Все принималось, как должное.

Традиционные гуманистические идеалы были отодвинуты на задний план. Чтобы не размывать критериев одаренности, не все дети отныне признавались талантливыми, не все считаются равными. В специальных учебных заведениях были разработаны пункты тестирования и диагностики, где искали людей не только с интеллектуальными мутациями, но и всех, кто наследственно имел более–менее развитый интеллект. Особый интерес вызывали дети с так называемым «подвижным» интеллектом — способностью развивать свои мыслительные способности без накопленного до этого опыта. Такие дети, как чистые листы, способны были в одиночку двигать прогресс.

Мне кажется, я один из таких. Именно поэтому меня и выбрали. Должно быть, поэтому. Все, конечно, отвергалось, но это бы делалось в любом случае.

Каждый желающий имел возможность пройти своеобразный тест, успешная сдача которого обеспечивала доступ на высшие ступеньки иерархии. Подобные пункты тестирования находились в центрах всех городов. Проблема лишь в том, что тот, кто отважился на этот тест, становился своеобразным изгоем в своем мире.

Все эти процессы проходили на фоне одного, относительно нового явления или даже дефекта — своего рода интеллектуальной ксенофобии. Люди, вылеченные от недостатков, сполна ощущали свое превосходство и, как результат, презрение к менее умным. Ксенофобия эта была не такой природы, как раньше, точнее, вызвана она была не боязнью нового или необычного. Это была ксенофобия на почве ненависти к лени, на почве гордости и эгоцентричности. Абсолютно новая ненависть — контролируемая и кое в чем даже оправданная. Она существовала по факту.

Чего нельзя было сказать о тех, кто остался за бортом. Из-за изменившихся приоритетов, Большинство стало также ненавидеть Меньшинство, но "бедные" ненавидели "богатых" своею ненавистью, старою и доброю. Ненависть, основанная на инстинктах и инстинктами управляемая. На фоне почти полного исчезновения преступности это и было угрозой.

Я жил там, среди этой ненависти. С самого детства мне указывали разницу между нами, на детали, которые нас разделяли; с открытым ртом слушал, как мои родители поливают грязью элиту за их эгоизм, самовлюбленность, за их аристократизм. Подумать только, я даже никогда и не мог подумать, что они тоже люди! Но все-таки я слушал и… завидовал. Завидовал, ведь это был мой идеал человека. Если разум в высшей инстанции, то насколько идеальным тогда все будет! Должно быть, я ошибался. Разум, предоставленный самому себе, разум замкнутый не заслуживает никакого доверия.

Но я сделал это. Выбрался из этого социального дна, так как хотел перестать быть второстепенным. Ощущая эту силу, я позволил ей выбраться наружу. Эта пустота тянула меня вниз, заставляла каждый день выходить на улицу. Я уже так долго не мог избавиться от этого ощущения нереальности.

Центры Тестирования таили в себе совершенно другие векторы развития. Все специально сделано именно так, чтобы от ребенка требовалось только желание. В конечном счете, это и было единственным требованием.

Помню тот день, когда я прошел тест. Родители ничего не подозревали, поэтому я просто подошел и так и сказал: "Я хочу пройти этот тест. Я поеду в центр". Мать сначала промолчала, а потом как-то тихо проговорила: "Я уже 14 лет не была в центре". Отец тогда ничего не ответил, и я понял, что выбор был за мною. Возможно, если бы я ждал их согласия, то, в конце концов, так и не пошел бы, но я пошел без него, и это все решило. Мне было очень больно тогда, но я был молод, эта боль давала мне силы. Я просто отдавал ей большее предпочтение, нежели счастью. Теперь я уже не такой молодой, но боль все равно осталась. Мне казалось, что достаточно добраться до вершины. Но гораздо труднее было удержаться на ней. Для этого мне и пригодился мой ум.

Спустя время я случайно узнал, что моего отца убили при знаменитом «Инциденте 100», когда сотня людей, вооружившись, решилась атаковать штурмом здание, где собирался совет местной корпорации. Формально никаких причин для подобного акта не было, он стал неожиданностью для многих, хотя, несомненно, многие предполагали подобное развитие событий. Постоянное моральное унижение и почти осязаемое осознание своей вторичности привели к этому. Разработка вооружения, пускай и в большей степени защитного, велась достаточно активно, хотя и защищаться, фактически, не было от кого. Всю сотню безумцев тогда убили защитные системы. Никто, кроме «сотни», не пострадал.

Я шел пешком. Машины стоили за бесценок, все они работали на солнечных аккумуляторах, которые были способны накапливать огромное количество энергии. Я же просто хотел проветрить свои мысли — столь чистая обстановка настолько их стерилизовала, что ветер засыпал в них немного постороннего. Это ужасно расслабляло.

Улица, по которой я шел, была удивительно грязной, хотя, возможно, мне это просто так казалось. Почти на каждом столбе висел агитационный плакат, который рекламировал "тик". На такие плакаты уже давно никто не обращал внимания. Препарат этот ничего сегодня не стоил — его раздавали бесплатно. Усовершенствованный, он, теоретически, не наносит никакого вреда обычным детям; говорят, даже многократно улучал память. Не так давно приняли закон об обязательной вакцинации всех детей, но его все игнорируют, что приводит в раздражение многих видных деятелей. Некоторые из элиты сейчас открыто выступали за отмену демократии, поскольку считали, что «не все люди равны». В Меньшинстве таких большинство, но они все рано остаются Меньшинством.

Я же считал, что все случилось слишком поспешно. Был один минус, очень существенный, о котором все знали, но продолжали закрывать на него глаза. Уровень интеллекта зависел от жизненных проблем, которые предопределялись выживанием. Я использовал свой разум для того, что мне было необходимо, но если сейчас я на верхушке пирамиды, то как мог конкурировать с теми, кто никогда не жил в нужде, которая для меня была обыденностью. Интеллект для интеллекта — в любом случае тупик, но пока что естественный отбор на этой стороне.

Я подошел к двери своей квартиры и открыл биометрический замок. Замки, реагирующие на отпечатки пальцев, начали массово распространяться после того, как коэффициент случайного совпадения был приравнен к нулю, то есть возможность ошибки была исключена.

В комнате стояла тишина. Минималистический дизайн мебели и разбросанные повсюду книги навевали легкую и приятную тоску. Не раздеваясь, я быстро подошел к своему столу и включил лэптоп. Я, кажется, наконец-то придумал комментарий Игорю. Начал писать ему сообщение:

«Мы действительно достойны будущего. В сущности, это будущее за нами. Гетто Большинства — всего лишь преувеличение. Они также живут хорошо, просто не так, как мы. Конечно, они хотят революции. Но сейчас никакая революция не будет справедливой».

Я встал, не отправив сообщение. На меня вдруг нахлынули воспоминания, они переполняли меня, дергали изнутри. Мне очень захотелось закурить, но я ведь не курил. К чему все это? Ведь если прогресс — это превращение людей в добрых и справедливых персонажей, то мы тогда вне прогресса. Мораль — это не то, чему мы следуем, это ведь сама наша сущность, мы ее изменяем. «Все прогрессы реакционны, если рушится человек». Мы понимаем все, что у нас есть одинаково — и пороки, и качества. Но зачем? Я не знаю. Мне кажется, что люди, которые умом создают себе сердце, не настоящие, но я никогда этого не говорил никому.

Я снова сел за стол, стер все написанное и начал заново:

«Мы ведь просто видим их такими, какими хотим видеть, в наиболее уютных для нас определениях и терминах. Они такие же люди, их так же можно убить одним словом и словом же вылечить. А мы неоправданно жестоки к ним хотя бы потому, что просто оговариваем эту так называемую «проблему». Посмотрите, кем мы стали? Ведь так хотели, стало быть».

Здесь я остановился: что я делаю? Все, что было, делалось исключительно из-за необходимости соблюдения критичности, то есть способности сбросить начинания. Точно так же, как это делает естественный отбор. Кто я такой, чтобы ставить под сомнение столь многое?

Причина всех заблуждений коренится в самой природе разума, который не способен осознать больше самого себя. Ведь так просто понять человека, а не только видеть в нем конкурента, не только совершенствоваться, соревноваться, торговаться и после всего удивляться собственным возможностям. Ощущение возможности в любой момент сделать все, что может понадобиться, расслабляет. А мне просто так надоело, что я, сделавши все идеально, постоянно нахожусь в тени того, кто сделает то же самое лучше меня. Да, действительно, мы уже давным-давно не видим никого, кроме себя.

"Твоя система ничего не стоит", — с отвращение подумал я, закрывая лэптоп. Я не отправил сообщение — пусть Игорь пропадет со своею жалкою статейкою, которая должна бы дать ему билет в очередное будущее. И пусть. А мне по–прежнему хотелось курить — давние привычки все не отпускали меня.

Я открыл нижний ящик своего стола. Внутри лежал пистолет, он был игрушечным. Я взял его в руку, подержал на весу, потом крепко сжал в руке — это было единственное, что осталось от моей прошлой жизни, жизни в пригороде. Эту игрушку подарил мне мой отец — не знаю точно, зачем, но сейчас я был ему благодарен. На пистолете сохранилось клеймо памяти, моей прежней жизни, о которой я никогда не жалел.

А что, когда придется стрелять? Я сжал игрушку. Что тогда? Кто будет это делать? А ведь, должно быть, придется. По крайней мере, я бы стрелял, если бы был на их месте. Но они не такие, как мы. Это просто мы почти такие же. Я направил оружие куда-то вдаль. Таким оружием мы даже убить себя не сумеем. А, казалось бы, все так просто. Просто приложить к виску и — паф!

Что за бред? Я бросил бесполезный пистолет куда-то в недра комнаты, надеясь, что он мне больше никогда не пригодится. Ведь это просто новая мораль, не лучшая, но другая. «Мораль — это выдумка, используемая стадом посредственностей, чтобы удерживать немногочисленных выдающихся личностей». Именно так я привык себя успокаивать в последнее время. Это ведь был мой осознаний выбор.

Я снял обувь, от ходьбы мои ноги устали и немного онемели. Уже тысячу лет, казалось, не ходил так много. Как был, босой, я подошел к большому окну. Открывшийся пейзаж казался мне вечным. Действительно ли, мой выбор — всего лишь иллюзия?