Самый умный

 

— Ну, ты же интеллектуально развит, сам сообрази. — Хайз даже наклонился вперед, позой заставляя собеседника подумать, — С коэффициентом 1,6 лимит твоего сына — это разнорабочий, где-нибудь на производстве.

Уолсену стало не по себе. Он ясно представил, как в недалеком будущем его чадо за гроши снимает шлак с расплава у гигантской индукционной печи.

— А, Я, предлагаю тебе вариант. Возможность. Шанс вытащить его наверх. Поднять по иерархии до 3,3. Плюс-минус две десятых. У половины Приоров коэффициент едва достигает 2,7.

Приоры... Большие братья, Руководители формаций, самые умные, самые логичные. Вершина человечества. Те, кто решает самые важные задачи развития цивилизации. От них зависит курс социальной и интеллектуальной эволюции...

 

...Однажды кризис затопил все.

Рухнула та система ценностей, что просуществовала несколько тысячелетий. Национальные и межнациональные валюты обесценились. Энергетика, экономика, социум — не осталось ничего.

Человечество оказалось на грани выживания. Регресс до средних веков был практически реализован. Лишь относительно небольшая группа людей продолжала использовать те знания, что были собраны цивилизацией. И в их среде появился План.

Все должно был быть нацелено на одну цель — выжить и восстановиться. Этику решено было оставить в стороне. Эмоции при принятии решений отбросить. Необходима была политика, основанная только на логике. Все дальнейшее развитие основать только на ней. Никакого выбора. Абсолютный диктат разума...

 

...Нужен был тот, кто сможет повести. Тот, кому можно вести. Тот, кто лучше всех будет знать, что надо строить на руинах уничтоженной цивилизации. Интеллектуально самый развитый из всех. Десятки отборов, постоянная проверка на сохранение способностей мыслить ясно и четко, только умнейший может стать Приором. Любые его решения возводятся в ранг императива.

Землю территориально разделили на три, впоследствии, пять формаций. Во главе каждой был поставлен свой Приор. Одним из самых ранних решений Приората было в сегрегации человечества по интеллектуальному принципу. Чем меньший коэффициент интеллекта имел человек, тем менее ответственную деятельность в функционале социума он принимал.

Над рождаемостью установили абсолютный контроль. Численность всех слоев общества должна соблюдать пирамидальную структуру.

Право на размножение нужно заработать. Срок человеческой жизни на момент социальной революции был равен семидесяти годам. Трудоспособным был признан возраст от пятнадцати до шестидесяти, в зависимости от положения в иерархической пирамиде и интеллектуального развития индивидуума. Исходя из этого, на взросление отводилось до двадцати лет.

Любой труд пересчитывался на условную ежедневную потребность. Данный термин означал то, количество материальных благ, в пересчете на условные валютные единицы, которые человек потребляет в течение суток. Если кто-либо начинал производить меньше, чем тратил, то его работа подвергалась силовой корректировке. В случае отсутствия покрытия условной ежедневной потребности и после этого — жизнь человека насильственно прекращалась.

Для создания потомства требовалось, что бы условная ежедневная потребность покрывалась трудом не менее чем в два раза до официального признания детей дееспособными на самостоятельный труд, или попросту взрослыми.

Продолжительность жизни после завершения трудоспособности зависела от количества условных ежедневных потребностей, накопленных за жизнь, сверх необходимых на поддержание собственной жизнедеятельности, своих иждивенцев и административных отчислений.

 

— Вот смотри, любой обыватель может рассчитывать на коэффициент Ай-кью около сотни. Поумнее — до полутора сотен. Где-то в районе ста восьмидесяти лежит предел человеческого мозга. Добавив формулу с поправочной постоянной, так называемого энерго-логического воздействия, получаем пресловутый коэффициент интеллектуальности принимаемых решений или КИПР. В чем суть данной постоянной? — тут церебролог Хайз посмотрел Уолсену в глаза, и, не дождавшись ответа, продолжил. — В том, что на каждый последующий пункт коэффициента интеллектуального развития нужно экспоненциально возрастающее количество потраченной энергии закрепления, усвоения и применения новых данных. Поэтому, уровень в 2,656 с копейками у нынешнего Приора говорит о том, сколько труда было вложено в его обучение и то, сколько информации он может принять и рационально, повторяю, разумно использовать. Также отсюда через формулу Павлова-Ле Ван Гука можно понять насколько более правильные решения он будет принимать в ситуации, если, например, тебя, Уолсен, поместить в аутентичные с ним условия.

Хайз перевел дух:

— Как определяется КИПР? По к.. к... каааартее, — тут ученый исследующий возможности человеческого мозга заливисто засмеялся. Он недолго беззвучно трясся, потом смахнул слезу и продолжил, первое время, срываясь на смех, — прости, старая шутка, но не с..смог удержаться. Итак, КИПР определяется около пяти раз в год, через неравные промежутки. Человек проходит тесты на Ай-кью, профпригодность и прочая, прочая.

Тут Уолсен впервые вставил слово:

— Но ведь дату тестирования предсказать не возможно. Интервалы между ними каждый раз разные!

-Это только на первый взгляд, — Хайз позволил себе снисходительную улыбку, — но не надо забывать о том, кто над нами. А там сплошная логика и разум. Закономерности есть, просто, понять их не просто. Прости, за каламбур. А после первого года проверок я с точностью до 99,99 процента смогу предсказать тебе все последующие даты тестирования.

Уолсен задумался. Это действительно был шанс. Реальная возможность обеспечить сыну, а от него и себе лучшую жизнь. Да, чего уж там греха таить, — самую лучшую. Его сын — Адамс, прошел предварительное тестирование, и прогноз был не самым радостным — сто пятьдесят на пиковых нагрузках по Ай-кью и 1,6 по КИПРу. А значит, завод, небольшая каморка на окраине Полиса и никакого роста. Слишком низко.

Сам Уолсен имел все сто семьдесят пять и 1,8, прогноз до 1,9, а значит, имел условно-без лимитную возможность высказываться и свободу в выборе партнера. А вот в ней-то все дело и было. Как сказал Хайз, небольшой рецессивный ген в двадцать третьей хромосоме партнера и не позволит их детям интеллектуально развиться выше 1,6. Значит, никакой старости. Утилизация после наступления предельно допустимого для труда возраста. А Уолсен хотел жить. Он не был бездушным биологическим роботом из верхов, он был человеком, пусть и с ограниченным онтогенезом набором психологических чувств.

Хайз, видя замешательство оппонента, продолжил:

— С точки зрения генотипа, Твой отпрыск весьма посредственен. Я предлагаю спланировать его фенотип, с целью вывода его интеллектуальных значений на запредельные человеческие возможности в периоды тестирования. Временно делать его самым умным. Это поможет нам обойти административные барьеры на пути твоего сына вверх. Проявление максимально положительного влияния фенотипа, я предлагаю, провести при помощи правильной психологической настройки на моменты тестирования, как с введением подо... ребенка в состояние измененного сознания, так и инъекционного, препаратного вмешательства.

Церебролог отпил из стакана с водой, бросил взгляд в окно и тут же вперил в Уолсена.

— Итак, ты согласен?

 

Заходя с сыном в кабинет ученого, Уолсен отметил, что Хайз был в приподнятом настроении. Прошло два года с памятного разговора. Пару дней назад Адамс отметил свой третий день рождения, а еще через полгода ему предстояло держать свой первый экзамен по определению КИПРа.

Звонок от церебролога неделю назад застал Уолсена врасплох. Он думал, что коррекция Адамса начнется не так рано, а после первого года проверок на КИПР.

— Думаешь, что еще рано? — перешел к делу Хайз, отбрасывая приветствия, — чем раньше начнем — тем лучше закончим.

— А с чего мы будем начинать? — Уолсен поднял сына на руки и улыбнулся глядя тому в глаза.

— Проведем пару тестов. Сделаем пару инъекций. Немного болезненных, может, поднимется на пару дней температура, но по их результатам я смогу понять, насколько хорошо Адамс воспримет коррекционные действия.

— А это обязательно? Вроде речь шла о том, что мы встретимся не раньше, чем еще через два года?

— Ну, конечно, обязательно! Что, по-твоему, я вас вызвал в бирюльки играть? Посмотреть на рожи твоего отпрыска, умилиться и отпустить восвояси?

— Объясни еще раз. Насколько это опасно?

Хайз глубоко вздохнул.

— Начинается. Мы же обо всем договорились еще два года тому. Обсудили все риски. Еще раз повторю, то, что уже сказал сегодня. По реакции на сегодняшние инъекции я смогу качественно судить о самой возможности препаративно корректировать развитие Адамса. А тесты нужны для оценки текущего состояния твоего сына. Мне же надо знать, с чего начинать.

— Ну, так опасно, или нет?

— А прививки опасны? Включи, наконец, мозг и перестань думать как низкоуровневый. Больше логики. Только так мы добьёмся своего.

— Мы? — удивился Уолсен.

— Да задумайся ты, наконец! Я похож на альтруиста? Конечно же, это все не просто так. Тебе — твое будущее, мне — мое.

— И чего же ты хочешь?

Хайз помолчал, затем усмехнулся и ответил:

— Как и все. Долгих лет жизни.

 

— Не тебе мне говорить об этике и человечности!! — Хайз покраснел от гнева и ударил кулаком по столу. — Я тебя обо всем предупреждал! Сейчас пути назад нет. Любое отклонение от плана — досрочная утилизация.

Адамс уже не стонал, он кричал, привязанный к медицинскому столу и пытался вырваться из кожаных ремней. Уолсен не мог на это смотреть. Он понимал, что его сын терпит адскую боль. Проблема была в том, что обезболивающие препараты тут помочь не могли. Одурманивание мозга негативно скажется на процедуре поднятия умственного предела. Уолсен не был бездушным и Хайз считал это наибольшей проблемой.

— Черт возьми, я вложил в это дело десять лет жизни. Десять лет своей жизни! То время, которое я трачу на твоего сына, не добавляет мне существования после окончания трудоспособного возраста. Поэтому ты ничего не остановишь! Мы закончим, хочет твоя жалкая личность того или нет. Поздно плакать и открещиваться. Психо-интелектуальные изменения твоего сына уже не остановить. Механизм запущен и либо мы приведем процесс к желаемому, либо он, — кривой палец Хайза указал на стол с Адамсом, — будет утилизирован как недоумок до признания на самостоятельный труд.

— Помнишь, ты спрашивал меня, готов ли я?— Уолсен не выдержал, — А его ты хоть раз спросил? Чего хочет Адамс, ты знаешь? Думаешь, он жаждет тех мучений, что выпадают на его голову? Ему даже девяти нет! И ты не предупреждал о том, как именно, все будет. Ты ничего не говорил о боли.

— Нет ученья без мученья! А тут надо не просто научить и втолкнуть знания и умения в не совсем вместительную черепушку, тут надо поднять моторику мозговой активности, усилить рост и укрепление нейронных связей. Более того, эти процессы надо держать под жестким контролем, чтобы исключить формирование ложных воспоминаний, нелогичных ассоциативных рядов, исключить выпадение критичных знаний и навыков. Твой сын должен знать, понимать и уметь применять намного больше того, что ему отмерил генотип, в своей скупой щедрости. И если для этого надо ломать его голову препаратами — я сделаю это. Если понадобится, то я возьму молоток и зубило и проведу лоботомию!

— А его личность? Ты же разрушаешь его самобытность и строишь робота! Да в его поведении меньше эмоций, чем у меня!

Тут Хайз улыбнулся.

— Зато больше логики. А значит, мы движемся в правильном направлении. — Церебролог устало махнул рукой, — отбрось эмоции. Рассуждай логично. Только так можно добиться успеха. Боль, которую испытывает твой сын, воспитывает его. Помогает отринуть те эволюционно сформированные психологические атавизмы, что мешают человечеству полнее использовать собственный мозг.

 

— Приорат тебе в голову! Чтоб тебя утилизация постигла! Твоего ж родителя-то! Процессор тормозной, безъядерный, — бормотал про себя Хайз, рассматривая следы катастрофы.

Дверь в лабораторию с глухим стуком о стену открылась, и на пороге возник Уолсен:

— Ч.. Что ты делаешь? — отцовские глаза расширились от ужаса.

— Разве не видно? Прямой массаж сердца и искусственную вентиляцию легких. — Одна рука Хайза была погружена в разрез на груди Адамса, а второй он постоянно сжимал и отпускал что-то на подобии резиновой груши, конец которой скрывался во рту ребенка. — Твой отпрыск оказался слабоват для сегодняшней процедуры.

— Ты, что, убил его?? — Уолсен стал медленно подходить к ученому.

— Еще нет. И если ты возьмешь себя в руки, и сделаешь все, как я скажу, то он выживет. Хотя вероятность последующей утилизации, как слабоумного останется. Но это уже будет не моя вина. — Хайз улыбнулся.

— А чья же еще???

— Того, кто утилизирует. А сейчас заткнись, достань из стола шприц, набери в него десять кубиков из первой ампулы справа на столике и перехвати у меня мешок АМБУ, а то мне не с руки.

Уолсен трясущимися руками с трудом распаковал одноразовый шприц, с третьей попытки смог попасть и проткнуть иглой резиновую пробку и набрал какой-то жидкости. Пот заливал глаза, а мозг почти ничего не воспринимал.

— Хорошо, — Хайз смотрел только на Адамса и изредка бросал взгляд на мониторы с выведенными показателями жизнедеятельности ребенка. — Возьми мешок в руку и продолжай нагнетать воздух. А я пока введу адреналин и достану на всякий случай дефибриллятор.

Уолсен смог оттереть пот со лба и выдохнуть только после того, как появился слабый пульс. Он со стоном опустился в рядом стоящее кресло и закрыл лицо руками.

Хайз подошел к мониторам, переключил два из них в другой режим и повернулся к отцу Адамса:

— Ну, а теперь кое-что поправим в черепной коробке — видишь на мониторе затемнение в правой височной доле? Похоже кровоизлияние. Сделаем небольшую дырочку и посмотрим, что к чему. Заодно и парочку препаратов введем непосредственно в мозг. Как говорится — нет худа без добра. Я уже с полгода как подумывал о лоботомии, а тут такое везенье!

Уолсен оторвал руки от лица и с недоумением посмотрел на церебролога.

— Ты что, с ума сошел? Он же только что чуть не умер!

— Нет, это ты рассудка лишился. Если мы его таким оставим, то он превратится в овощ. Тебе этого хочется? В утиль сына списал? Его единственный шанс — это я. И ты сделаешь все, как я скажу, или он нежилец. Я тебе еще три года назад говорил: обратного пути нет. Если его тогда не было, то откуда он сейчас взялся? Снимем излишнее внутри церебральное давление, подкорректируем химические процессы миндалевидного тела, и возможно, через месяц он начнет рассуждать менее эмоционально, а значит, более логически. Не кисни, жить будет.

И Хайз подмигнул.

 

Адамс робко постучал в дверь рабочего кабинета профессора, авторитетного ученого церебролога и невролога Хайза.

— Одну минуту. Скоро открою, — донесся приглушенный голос из-за двери.

Адамс покорно стал ждать. Его руки подрагивали, лоб покрылся испариной. Это было не разумно. Он опять не смог удержать эмоции под контролем.

Ладони взмокли, и Адамс вытер их о штаны. Какой-то иррациональный страх он испытывал перед этим немолодым, почти лысым человеком. Что-то из глубин подсознания не давало ему расслабиться. И хотя он был здесь впервые, отчего-то заныл старый шов на груди. Откуда у него следы операций Адамс не помнил. Он только смутно видел образы автокатастрофы.

Немного обшарпанная дверь, с выцветшей латунной табличкой возвещавшей кем является ее хозяин, открылась.

— О! Адамс! Проходи-проходи, — Хайз посторонился, пропуская юношу внутрь. — Как жизнь? Здоровье? Отец в курсе, что ты ко мне забежал?

— Х-хорошо. Шов иногда ноет, а так вполне. Доктор Хайз, мой отец ничего не знает, и я не хочу, чтобы он узнал, что я к вам приходил. Вы ему ведь не сообщите?

— Ты почти взрослый человек и, на мой взгляд, волен совершать самостоятельные поступки. И нести за них полную ответственность.

Хайз отошел к столику с напитками и налил в две кружки кипятку, бросил по кубику лимитированного и потому довольно дорогого сахара. Перенес их на свой рабочий стол, жестом показав Адамсу сесть на стул. Сел в кресло сам и достал из ящика стола коробку с пакетиками чая и кофе.

— Выбирай. И рассказывай, что привело тебя в сию скромную обитель добродетели и благочестия, — церебролог пододвинул одну из кружек юноше и вопросительно посмотрел.

Адамс пригубил из кружки, немного подумал, и заговорил:

— Понимаете, доктор, в последнее время у меня обострилась долговременная память. Я очень четко начал помнить все от сегодня до возраста двенадцати лет. Затем какой-то странный провал и опять довольно хорошие воспоминания почти до трех лет. Дело не в том, что я помню неточно, как раз наоборот, вспоминаю вплоть до таких вещей, на которых даже взгляда не фиксировал. Просто накрыло меня все это как волной с две недели тому. Просто боюсь, что это может быть началом чего-нибудь нехорошего, какого-нибудь умственного расстройства.

Если поначалу Хайз не вслушивался, то сейчас не отвлекался ни на что. Даже звонок на телефон сбросил не глядя.

— Так-так, а вот с этого момента давай поподробнее. Тебя беспокоят твои новые способности? Испытываешь ли ты дискомфорт? Голова не начала часто болеть?

— Вроде нет. Ничего такого. Просто странно как-то все это. Тревожно мне. Непривычно. Я же все-все стал помнить и запоминать.

— Хм... Синдром приобретенной фотографической памяти. А как учеба? Чувствую, что твой КИПР вырос на десяток пунктов?

— Да, а как вы догадались? — Андерс заинтересованно посмотрел на ученого, но потом его осенило, — А, по появлению абсолютной памяти. Ну, так как вы объясните происходящее со мной?

Хайз ответил не сразу. Видно было, что он обдумывает свой ответ и подбирает формулировки.

— Я бы не стал называть происходящее с тобой отклонением. Скорее в тебе проснулся какой-нибудь скрытый в генотипе механизм, или же что-то еще подобного рода. Если позволишь, то я бы хотел провести парочку тестов и сделать несколько анализов. Во-первых, внесем ясность в твоей ситуации. А там посмотрим.

— А во-вторых?

Хайз улыбнулся:

— Дальше видно будет. Но если я смогу раскрыть механизм данного явления и скопировать его, то представляешь, какой потенциальный рывок ждет человечество? Ну и надеюсь, что ты после всего останешься жив. Не хотелось бы иметь армию короткоживущих гениев-девственников.

 

Дверь в кабинет церебролога рывком открылась. Хайз не видел, как ее открыл Уолсен, но предположил, что ногой. Он не спеша отпил из чашки с кофе и сказал:

— У тебя появилась дурная привычка врываться ко мне. Это уже второй раз подряд.

Уолсен как будто не заметил того, что сказал ученый:

— Как долго ты его проверяешь? Он же после того случая стал тебе безынтересен? Ты же обещал оставить его в покое! Что тебе еще от него надо?

— Не мне от него, а ему от меня. Чувствуешь разницу?

Хайз кивком указал на стул напротив себя. Уолсен уже спокойно с виду закрыл дверь, прошел к столу церебролога и сел на указанное место.

— Ну и что ему от тебя понадобилось?

— Он же твой сын. Спроси его.

Уолсен мрачно посмотрел на Хайза.

— Не могу. Мы не общаемся. Я не могу спокойно с ним разговаривать. Все время вспоминаю, что я с ним сделал. Что мы с ним делали.

— Ты всегда был чересчур эмоционален для своего уровня в 1,8. Включи логику. Подумай, о том, что в последнее время у Адамса изменилось.

Уолсен задумался.

— Ну, вроде бы те операции прошли без последствий, а его умственные способности вернулись к изначально установленным по генотипу. Он подтверждает свой уровень в 1,7. Хотя... Стоп. Последние его тесты показывают резкий рост КИПРа. Я списывал это на временную флуктуацию, а получается, что это ты! Ты снова полез к нему в голову!

— Ты путаешь причину и следствие. Именно из-за роста интеллектуальных способностей он ко мне пришел. И мы вместе ищем причину. Заодно, пытаемся спрогнозировать развитие ситуации и его способностей, чтобы они не вышли из под контроля и не сделали его идиотом.

— И что нашли?

— Да ничего. Кроме нестандартной двадцать третьей хромосомы Y-вида. Во всем остальном — обычный человек. Даже пальцев по пять на каждой конечности.

Хайз взял в руки ручку, постучал о столешницу, а затем в раздражении бросил на нее.

— Не могу понять, в чем дело. Возможно, наше вмешательство в его фенотип на ранних этапах становления помогли.

— На ранних этапах? Когда ему было девять, ты сказал, что потратил на него десять лет своей жизни. Антенатальный период и есть ранний этап? Ты проводил на Адамсе свои эксперименты, когда он еще был в утробе?

Уолсен вскочил со стула и наклонился через стол к лицу Хайза.

— Когда ты начинаешь использовать свой мозг на все свои 1,8, ты мне нравишься больше. Думаешь, мы просто так встретились? По-твоему я каждому встречному подобные предложения даю? Да даже партнера я под тебя положил. Мне нужен был результат. А ты все испортил. Своей чрезмерной эмоциональностью, которую я не до конца просчитал. Перегрузил Адамсу мозг нытьем про свои отцовские чувства, вот и пришлось автокатастрофой следы заметать. Действовал бы логично — не надо было бы его с того света возвращать.

— Чрезмерной эмоциональностью? Поясни, пока жив.

— Не тупи. Сделать из обычного ребенка самого умного можно только рядом жестких мер. Но я мог увлечься и все испортить. Поэтому я подыскал того, кто будет меньше руководствоваться разумом и послужит своеобразным тормозом. Главное — результат.

— Кстати, о результатах. Каков прогноз, и не говори, что его у тебя нет.

— 3,0. На пределе до 3,1.

Уолсен ошарашено сел назад на стул.

— Это, что же, получилось что ли? Ведь с таким КИПРом он легко сможет стать даже Приором!

— Ну, конечно все шло не так, как мы хотели, и как я планировал, но какой-никакой результат получен. Подумай, твой сын сможет продлить тебе жизнь. Выпьем за это?

Уолсен задумался.

— Погоди. А ты-то, как получаешь свой результат?

Хайз посмотрел на визави и улыбнулся.

— Твои умственные способности работают как-то однобоко. Ты задаешь почти правильные вопросы, но не пытаешься найти на них ответ. Эта технология — повышения интеллектуальных способностей, она ведь не только тебе станет нужна. А с ней и моя персона не затеряется.

 

Адамс вошел в кабинет к церебрологу и сел на стул, положив ступню левой ноги на правое колено.

— Вечер добрый, доктор Хайз. Как поживаете?

— А, Адамс, очень рад. Спасибо хорошо, — ученый оторвался от своих бумаг и посмотрел на молодого человека перед собой. — Как ваши дела?

— Вы ведь знаете. Меня выдвинули в Подприоры от нашей Субформации.

— Да-да. Кажется, читал. Очень рад за Вас, молодой человек.

Адамс внимательно посмотрел на человека перед собой. Было время, когда он ему доверял. Пока однажды отец не пришел домой и все не рассказал.

— Доктор Хайз, каков ваш КИПР?

— На уровне 2,4. Иногда чуть выше.

— Объективный показатель говорит о том, что вы весьма не глупый человек.

Хайз помедлил с ответом.

— Возможно, однако, я всегда говорил, и неоднократно официально, что КИПР — не совсем объективная величина, и, что ее можно обмануть.

— Как в случае со мной, да?

— Не буду отрицать. Но тут я бы применил термин "обойти". Ваш интеллектуальный уровень значительно выше моего и это факт.

— Поясните смысл термина "обойти". Это останется между нами, не беспокойтесь.

На лице Хайза появилась снисходительная улыбка.

— Я и не боюсь. Ведь от гласности в первую очередь потеряете Вы. В обычном понимании КИПР говорит нам о том, насколько человек логичен в своих поступках. Но это соответствует действительности, если он основан на том утверждении, что предел человеческого коэффициента Ай-кью лежит около ста восьмидесяти. В обратной пропорции коэффициенту интеллекта будет и коэффициент эмоциональности характера. Если простыми словами, то чем умнее человек, то тем более взвешенные и продуманные решения он будет принимать, а значит, меньше руководствоваться "души прекрасными порывами".

— А вы считаете, что предел Ай-кью лежит в иных пределах?

— Не считаю. Знаю. И доказательство передо мной. Проблема в том, что в классической теории церебрального развития сумма коэффициентов интеллекта и эмоциональности характера является константой и равна двум сотням.

— Это на ваш взгляд проблема?

— Скорее, не совсем, правда. Например, у вас эта постоянная смещена до двухсот тридцати.

— Что при учете моего Ай-кью в сто семьдесят пять с копейками говорит... о чем?

— О том, что эмоциональность Ваших решений выше обычного для людей такого же интеллектуального развития. Хотя и в логических ошибках вас не уличишь.

— Потому, что я самый умный? — спросил Адамс.

Хайз кивнул.

— Я бы сказал, логичный.

— Доктор, раз я умнее, то вы, должно быть уже поняли, что я знаю, кто стоит за моим уровнем умственного развития. И, дайте угадаю, вы хотите, что бы я, используя свое служебное положение, несколько продлил ваше существование? Сколько вам осталось до конца накопленных условных ежедневных потребностей?

— Год и три месяца.

Адамс склонил голову, как бы просчитывая что-то в уме.

— Вы очень хорошо подготовились. Даже смогли предсказать примерное время этого разговора. А с чего вы взяли, что я так сделаю? На что рассчитывали? Давайте снова угадаю. На смещение константы сумм коэффициентов интеллекта и эмоциональности характера? На то, что вопреки теории церебрального развития, я, будучи интеллектуально намного более развитым многих, останусь по-прежнему высокоэмоциональным?

— Иначе бы ты здесь не стоял. — Хайз не стал скрывать самодовольства и чувства собственного превосходства. — Во-первых, вопреки логике, ты боишься потерять свое место. А ведь информация о твоей эмоциональности может всплыть. И тут только я смогу доказать обратное.

— А во-вторых, вы рассчитываете на элементарную человеческую благодарность.

Улыбка Хайза стала еще шире.

— Да.

Адамс встал.

— А теперь, доктор, наконец, включите мозг на все свои 2,4. Я действительно несколько более эмоционален других людей сопоставимого КИПРа. А какая эмоция самая сильная? Что является хранителем всего живого миллионы лет? Что можно назвать главнейшим инстинктом?

Глаза Хайза округлились, а губы почти неслышно произнесли:

— Конкуренция. Страх смерти.

— В том числе и желание выжить любой ценой. И моя цена — ваша утилизация.

Адамс достал из кармана пистолет и перед выстрелом сказал:

— Эмоции невозможно просчитать логически. Вы — не самый умный. Прощайте.