Точка Сборки, или Игрушка для...
— Ну что, Маечка! Накрылась твоя Турция?! — злорадно воскликнул папа, когда увидел мои оценки за год.
Накрылась. Еще как. Ведь был у нас уговор: с меня — все четверки-пятерки в году, с родителей — отдых у теплого моря. А тут сразу две тройки… Застрелиться!
Да я бы и с двумя их уговорила — не звери же они! Из-за каких-то троечек ребенку каникулы портить. Но тут случай особый. Дело в том, что мой папа — археолог. Он занимается тем, что разгадывает, как вели счет разные древние народы, какой у них был календарь, ну и всё в таком роде. Папа даже одно большое открытие сделал. По календарю индейцев майя. Что-то там у них оказалось напутано с концом Света. Мол, он должен был этой зимой случиться, а папа доказал, что летом. То есть на полгода гибель мира отодвинул. Это папа так шутит. А всерьез он говорит, что всё это суеверия, и никакого конца Света не будет. И постоянно пишет об этом статьи — на русском, английском и испанском языках.
Ну и какая тут может быть Турция?! Меня-то и Майей назвали в честь древней индейской цивилизации. А в моем дневнике папа увидел: «Математика — 3; История — 3». Вот такие дела.
И твердая папина рука вычеркнула меня из списка счастливчиков, которые будут бултыхаться этим летом в теплом синем море. Но я не осталась неотомщенной. Папу самого вычеркнули — «особые обстоятельства» — так он сказал, когда объяснялся с мамой.
Правда, «обстоятельства» сначала подкрались не к папе, а к ни в чем не повинным маме и бабушке.
Обстоятельства, прямо скажу, были непростые. Сначала выяснилось, что в Турции такая ужасная жара, что даже море не спасает. За Турцией отпал Египет — у его берегов расплодилось какое-то невероятное количество прожорливых акул. Путь в Европу тоже был закрыт — на юге бушевали пожары, а на севере всё ценное утонуло в невиданном доселе наводнении.
Мама с тревогой читала в Интернете отзывы горе-туристов, рискнувших покинуть отчий дом этим летом. И чем больше отзывов она читала, тем больше ярких проспектов турфирм отправлялось в мусорный контейнер.
На Бали ее пугали террористические акты и возможные землетрясения, в Таиланде была высока, как никогда, вероятность мощного цунами, да еще народные волнения не стихали, про Японию и говорить не приходилось. В Америке, Китае и Индии одновременно вспыхнули эпидемии трех разных, неизвестных науке видов гриппа… Ехать было решительно некуда.
Первой не выдержала бабушка. Наслушавшись от мамы разных страстей про заграницу, она заявила, что никуда не поедет даже под страхом смертной казни. Лучше она тихо помрет дома, чем окажется на враждебной чужбине. Потом она вспомнила, что ее давно звала к себе двоюродная сестра, и уехала к ней в деревню, в какую-то непонятную Псковщину. Что за «Псковщина» такая, я, честно, не знаю. Наверное, где-то в Подмосковье.
Прощаясь, бабушка слезно молила моих родителей последовать в деревню за ней. «Всё к одному, всё к одному, — твердила она, — Чует мое сердце, грядет Апокалипсис! И вся ваша неправедная городская жизнь сгорит в огне адском!». Бабушка, правда, сама всю жизнь прожила в Москве.
После этих бабушкиных слов папа долго морщился, тряс головой и бормотал что-то вроде: «Махровое невежество, посконное мракобесие…».
Мама у нас очень упрямая — если что решила, то сбить ее трудно. Разве что ракетой "земля-земля". Это так шутит папа. А если серьезно, то он всегда старается, чтобы его планы не противоречили маминым. И оттого у моих родителей в отношениях полная гармония.
Так вот, мама уже почти решила, уже почти выбрала между Сомали и Сочи, как на папу свалились "обстоятельства непреодолимой силы". Когда он их так назвал, я даже не поняла, шутит он или нет. Обстоятельства заключались в следующем. Где-то в Сибири (это еще дальше, чем Псковщина) откопали остатки какой-то новой древней цивилизации. И цивилизация эта понемножку на разные другие похожа. И на Древний Египет, и на Древний Рим, и на Древний Китай. Папа восторженно рассказывал про необычные фигурки — не то кубики, не то цилиндрики, и что на этих фигурках точки и черточки вырезаны, которые напоминают цифры моих тезок — майя.
В общем, на этот раз папины планы очень даже не совпадали с мамиными, но менять их он не собирался. Папа решил отправиться в экспедицию, которую экстренно снаряжал его институт.
А мама, как услышала про это, так чуть в обморок не упала. Говорит ему: «Ты же кабинетный ученый. В экспедициях ни разу в жизни не участвовал. Пропадешь там, в тайге!».
А папа на это: «Вот-вот, кабинетный археолог! Нонсенс! На волю! — кричит, — в пампасы! То есть в тайгу… то есть не в тайгу. А в деревню Петелинки, Петелинского района Красноярского края Российской Федерации». И в шкафу роется — теплые носки ищет.
А мама полезла в Интернет и оттуда папе кричит: «Там же ничего нет в этих Петелинках! На картах только лес, горы и речки! А еще… О господи… Там какая-то секта... Они конец Света ждут».
А папа только гомерически расхохотался и воскликнул: «Как, и они тоже?! Твоей маме надо было в Петелинки ехать. Там бы она нашла единомышленников». И выронил из шкафа ящик с бельем.
А я тогда вышла из своей комнаты, откуда мне всё было видно и слышно, поставила обратно ящик, сложила в него выпавшие вещи и сказала: «Я с папой поеду. Со мной он не пропадет».
***
Добраться до Петелинок было непросто. Мама, кстати, что самое неожиданное, быстро сдалась и согласилась отправить меня с папой. Мне-то всего двенадцать, но во всяких бытовых делах мама доверяет мне больше, чем ему. Она даже немного успокоилась, когда поняла, что папа будет со мной и не потеряет документы и очки, не забудет вовремя принять таблетки от гастрита. А вот папа сначала хотел взбунтоваться. Мол, мы ж договорились, что ты никуда не едешь! А я ему на это возразила, что мы про море договаривались, а в Сибири вроде никаких морей нет. И вообще, кто как не папа лучше всех мне с математикой и с историей поможет разобраться? На это папе нечего было ответить, он только покорно кивнул и сказал, что и по географии меня подтянет.
Мы собирались быстро и весело. То есть бестолково. Потом вместе с папиными коллегами-археологами летели на самолете до Красноярска. Папа сказал, что это уже Сибирь, хотя по мне город как город. От Красноярска мы еще полдня ехали на поезде и оказались в какой-то деревне. Там мы два часа ждали автобус, который завез нас в совсем уж глухую глушь. Мы остановились посреди этой глуши, и папа бодро сказал: «Ну, вот они — Петелинки!».
Когда я вышла из автобуса, то, несмотря на весь этот длиннющий день перелетов и переездов, забыла об усталости. Вокруг нас раскинулась настоящая, дикая Сибирь. «Так вот ты какая…» — подумала я. Автобус укатил, и остались только негромкие лесные звуки: елки поскрипывали да комары пищали. И еще было довольно жарко — я и не знала, что в Сибири бывает такая жара. Члены экспедиции задумчиво разглядывали деревья и отгоняли комаров. А самый главный в экспедиции человек (это не папа, а его начальник — Борис Васильевич) сказал, что Петелинки — это название района. А мы едем в деревню Нижние Петелинки, рядом с которой Колдун-гора стоит, где и будут проводиться раскопки. И теперь надо ждать — из деревни за нами должны машину отправить.
…В Нижние Петелинки мы прибыли поздним вечером.
Нас с папой отправили на подселение к одной местной женщине. У нее были седые волосы, смуглое лицо и раскосые глаза. Звали ее баба Люда. Она накормила нас жареной картошкой и напоила горячим ароматным чаем. Я, честно, не помню, как всё закончилось в этот вечер, наверное, я уснула сразу после ужина. А может, еще и во время него.
Утром нас разбудили гудки машины под окном. Это за папой приехали коллеги-археологи, чтобы забрать его на раскопки. Он стал собираться, а я продолжала дрыхнуть, закутавшись в толстое одеяло. Только приоткрывала иногда один глаз, чтобы следить за папиными перемещениями, которые становились всё более быстрыми и хаотичными. Услышав его тихое чертыханье, я открыла оба глаза и пробормотала: «очки на столе под журналом, кроссовки в рюкзаке под столом. И не забудь про таблетки». Папа прекратил свои метанья по комнате и уставился на меня.
— Ты со мной в лагерь поедешь? — спросил он.
— Не-а, — ответила я и зарылась с головой в одеяло.
Папа присел на мою кровать и погладил одеяло в том месте, где скрывалась моя голова.
— Слушайся бабу Люду, — сказал он, — не уходи одна в лес. Я буду поздно вечером. И с речкой поосторожнее. Утонешь — домой не приходи.
Папа встал, надел очки, обулся и вышел, тихо притворив за собой дверь.
Где-то через часик после его ухода я вылезла из постели, надела свои дачные шорты и футболку и вышла на улицу. А там такая красотища! Утреннее солнышко залило всё вокруг нежно-розовым светом: и постройки во дворе, и соседние дома, и гору, которая громоздилась за деревней, словно прикорнувший великан. Ее поросшие соснами склоны оставались темными, а голая каменистая вершина светилась в солнечных лучах, и была похожа на лысину нашего директора школы. Это, наверное, и есть Колдун-гора, куда поехал папа, подумала я.
Умывшись ледяной водой из-под рукомойника (так, кажется, это называется), я почистила зубы и пошла искать завтрак. Баба Люда была во дворе, она сказала, что на кухне еще теплые оладьи, мед и чай.
После завтрака полезла в свой смартик и обнаружила там обрывок маминой смски. Наверно, она ее послала, когда мы в поезде ехали, а я не заметила. В сообщении было написано: «Маечка, дозвониться не могу. Как у вас дела? Вы уже добрались? Где поселились? Следи, чтобы папа принимал таблетки. Про Петелинки интересную вещь в Интернете узнала. Там…». И всё. И что бы это значило? Что «там»? Я хотела позвонить маме, но с удивлением выяснила, что здесь нет сети. Я немного побродила по дому, посмотрела на свое отражение в пузатом экране телевизора и поняла, что мне грозит ужасная гибель от безделья, и отправилась в огород — помогать хозяйке. Баба Люда спокойно восприняла мой трудовой порыв, дала мне матерчатые перчатки и сказала, что я могу прополоть грядки с морковкой и свеклой. Я воткнула в уши гарнитуру, включила своего любимого лапочку-Марсика и занялась сельскохозяйственными работами. Не сказать, что это было увлекательное занятие, но полуденное солнышко припекало, легкий ветерок отгонял комаров, а Bruno Mars заставлял меня улетать далеко-далеко — к неведомым солнечным берегам, до которых мне так и не довелось добраться этим летом в реальности.
Я дергала сочную травку в самом умиротворенном состоянии духа и не заметила, откуда прилетел твердый комок земли, больно ударивший меня по коленке. Я встала, вытащила из ушей гарнитуру, огляделась, и тут второй комок попал мне по другой коленке. На этот раз удалось отследить путь снаряда. Наклонившись, — так, словно бы собиралась продолжить прополку, я зачерпнула побольше черной влажной земли и швырнула ее в близлежащие кусты у забора.
— Ты чё по глазам-то?! — раздался возмущенный вопль, и над невысоким штакетником появилась рыжая растрепанная голова.
Мальчишка вытер со щек следы моей мести, и я смогла его рассмотреть как следует. На широком веснушчатом лице блестели серые глаза — такие же раскосые, как у бабы Люды. Мне показалось, что мальчишка на год или на два младше меня. И вообще, провинциальные мальчики — это что-то, поэтому я снисходительно на него посмотрела и насмешливо спросила:
— Это ты так с девушками знакомишься?
Как и следовало ожидать, он смутился и покраснел до корней волос. Однако всё же пробурчал в ответ:
— А где здесь девушки?
Я пропустила мимо ушей его бурчание.
— А ты что, внук бабы Люды? — проницательно спросила я.
— Ага.
— А почему я тебя вчера не видела?
— Я на рыбалку с ночевкой ходил. Только утром пришел… А я на чердаке ночую, — доверительно сообщил мальчишка. — У меня раскладушка прямо над вашей комнатой. Так что мы с вами соседи.
— А как тебя зовут, сосед? И сколько тебе лет? — я неожиданно заговорила стихами.
— Степа. Двенадцать. — Не в рифму ответил он.
Надо же. Мы ровесники. А какая между нами пропасть!
— А вы археологи? Или в коммуну приехали? — с любопытством спросил сосед-Степка.
— В какую еще коммуну? — удивилась я.
— Скотологов, — скупо пояснил Степка.
Я помнила, что мама что-то говорила о какой-то секте, которая здесь обосновалась. Но почему у них такое дурацкое название?
— Не в какую не в коммуну, — с достоинством сказала я. — Мой папа — археолог.
— Ясно. А тебя как зовут? — наконец-то соизволил спросить мой собеседник.
— Майя.
— Ты чё, в мае родилась? А, или в майке? — он радостно загыгыкал своей шутке. Остряк.
— Папа назвал меня так в честь великого индейского народа майя, — с царственным видом сообщила я. — А если ты будешь издеваться над моим именем, беседы у нас не получится.
Но Степка больше не желал издеваться. Он во все глаза смотрел на меня. Мне даже неловко стало. Что, думаю, у меня прыщи на лице вылезли, что ли?
Но дело было явно в другом.
— И тут индейцы! — потрясенно выдохнул Степан. — Странно это.
Я молча смотрела на него. Он тоже молчал, о чем-то напряженно думая.
— Слушай, — сказал он, наконец, — я хочу тебя с одними людьми познакомить.
— С какими еще людьми?
— Ну, из коммуны. Ты не бойся. Они мирные. Они мне такое про маев этих понарассказывали. И у них один живой индеец есть. Да. А твой папа в лагере? — неожиданно закончил свое предложение Степка.
Я кивнула. А сама испытующе смотрела на него. С одной стороны как-то неожиданно это всё. Еще в секту попасть не хватало. А с другой стороны — не копаться же с утра до вечера в огороде я сюда приехала!
— Ты чё, боишься, что ли? — презрительно скривился Степка. — Я ж тебе говорю — нормальные люди.
А потом, опасливо оглянувшись, он прошептал:
— А еще я тебе одну штучку, ну, вещь с Колдун-горы покажу. Она инопланетная, зуб даю! Только ты никому не рассказывай!
Я пожала плечами. Наверное, нашел кусок стекла от оплавленной бутылки, которую какие-нибудь пьянчуги на эту гору притащили, и думает, что «инопланетная». Папа про такие случаи рассказывал.
Тут нас окликнула баба Люда:
— Маечка, Степа идите обедать!
Степка мотнул головой:
— Не, баб! Я не хочу.
А потом, заговорщицки понизив голос, сказал:
— Ну, что? Через час выходи. А, да! Там еще искупаться можно. Мы на речку пойдем.
Пока я соображала, что ответить, Степка уже скрылся в кустах.
…За обедом баба Люда неожиданно сказала, словно бы себе самой:
— И что все к нам понаехали.
Я аж застыла с недонесенной до рта ложкой:
— Кто все?
— Ну из города. Археологи. Да эти еще. Из коммуны. В Колдун-горе копаются, ищут чего-то. А грех это. Нехорошо.
Я смотрела на нее во все глаза и не знала, что сказать.
Баба Люда продолжила:
— «Колдун-гора», — это ее русские так назвали. А мы, олтинцы, ее Кормакэлэн называем. Это значит Мир-гора. Туда раньше шаманы ходили — с духами Неба говорили. Просили добрых снов Миру. Внутри этой горы дух Мира спит. И нельзя его тревожить. Если спокойно спит, то всё в Мире хорошо, правильно. А если его тревожить, то сны ему плохие будут сниться, и нигде покоя не будет.
— А что будет, если дух Мира проснется? — спросила я.
— Корамыкысуй.
— Что? — не поняла я.
— Корамыкысуй. Это значит, что Мир сойдет с ума. А потом исчезнет.
— Не может такого быть!
— Может, не может. Так старики говорили, когда я еще девочкой была. Говорили, что дух Мира один раз уже просыпался. И люди в большой беде были. Но Великий шаман Олтогэску пришел на Кормакэлэн и успокоил духа Мира. И тот опять уснул.
Я молча дохлебывала рыбный суп. А баба Люда встала из-за стола и принялась мыть посуду, ворча что-то про геологов-экологов, которые «понаехали в нашу тайгу».
…
— Степа, а ты веришь в дух Мира?
Степка хмыкнул:
— В это старики-олтинцы верят. А я знаю — на горе штаб пришельцев.
— А с чего ты это решил?
Степка остановился и с превосходством посмотрел на меня.
— Я был там, поняла?
— И что там?
— Там место особое. Не объяснишь.
Мы шагали мимо покосившихся заборов и низеньких бревенчатых домишек. На улице нам почти никто не встретился, только проехала женщина на велосипеде, да еще на скамейке возле магазина две старушки что-то обсуждали. Магазин, конечно, смешной — одно название, что магазин. Такая же избушка, как и остальные, только с поколупанной вывеской над раскрытой дверью.
Как только мы вышли к реке, Степа махнул рукой и сказал:
— Вон они, секстанты. Загорают.
Не очень далеко от того места, где мы стояли, прямо на песочке расположилась парочка — мужчина и женщина. Им было лет по двадцать. А может, по тридцать. Степка крикнул и помахал им рукой. Мужчина помахал ему в ответ.
— Идите сюда! — сказал он нам.
Степка решительно зашагал, загребая песок кедами. Я двинулась следом.
Когда мы подошли поближе, я рассмотрела эту парочку хорошенько. Девушка была так себе, совсем бледная, в нелепом сиреневом купальнике и с листиком на носу. А вот молодой человек… Ну, он был вылитый Бруно Марс! Темноволосый, смуглый, с тонкими, выразительными чертами лица. Даже крупноватый, с горбинкой, нос его не портил.
— Привет, Степан! — сказал он. — Чего новенького в деревне? А, хотя можешь не говорить. Я и сам вижу.
И перевел взгляд на меня. Его карие глаза смотрели ласково и чуть насмешливо. Господи, я так засмущалась!
— Меня зовут Леон. А тебя как? — он выговаривал слова по-особенному мягко, и даже как будто с легким акцентом.
— М-майя, — еле выговорила я.
— Вот как? Майя? А ты случайно не знаешь, Майя, профессора Косоротова? Ты же с археологами приехала?
Я поспешно закивала.
— Я да. Ой, а это мой папа. Профессор Косоротов, то есть. — Я чувствовала себя набитой дурой!
Леон даже привстал.
— Слушай, Майя, мне надо встретиться с ним. Он сейчас на раскопках? Он вернется сегодня?
— Ну, да. Вечером. Только я не знаю когда. Приходите к… — я беспомощно глянула на Степку.
— Я покажу, — встрепенулся тот. — Когда ученые приедут, я к вам в лагерь сгоняю и тебя приведу.
— Ну, вот и хорошо. А ты, Майя, предупреди папу. Конечно, если он сильно устанет, … не хотелось бы его беспокоить, но… чем быстрее мы с ним переговорим, тем лучше.
Я кивнула, а Степка бросил:
— Ну, ладно. Мы пошли.
— Пока, ребята!
И девушка, которая словно воды в рот набрала, пока мы общались с Леоном, необычайно противным голоском пропищала:
— Пока-пока!
Когда мы отошли от взрослых подальше, Степка сказал:
— Можно искупнуться. Вода теплая.
Сама не знаю, что на меня нашло. Я остановилась и резко сказала:
— Слушай, у тебя, что, друзей нет? Шел бы с ними и купался! Дружка себе нашел.
Степка опешил. Потом, понурившись, пробормотал:
— Да тут вообще никого нет. Старики одни. Только я к бабушке приезжаю на каникулы. Из интерната... Да и где эти друзья, — добавил он совсем тихо.
Мне уже стало неловко за свой наезд. И что я на него вскинулась? Я смотрела на Степку с полминуты, а потом сказала:
— Извини, не хотела тебя обидеть. Просто я купальник не взяла. Так что давай в другой раз.
Дальше мы шли молча. Когда уже подходили к дому бабы Люды, я вспомнила:
— Ты же мне хотел что-то показать. Какую-то инопланетную штуку.
Степка огляделся, потом указал на заросли, в которых он прятался, когда кидался в меня камешками.
— Туда!
Когда мы забрались в кусты, Степка достал откуда-то из штанов пакетик из-под конфет. Раскрыл его и вытащил небольшой предмет.
— Вот, — прошептал он.
На ладони у него лежала черная фигнюшка. Она была похожа на деталь от какого-то устройства. Может, игровой приставки, а может, мясорубки. Там в центре был маленький шарик, и из него выходили толстенькие, короткие цилиндрики, которые оканчивались квадратными нашлепками.
— Можно? — спросила я.
Степка переложил фигнюшку на мою ладонь. Она оказалась необычайно тяжелой. Я провела пальцем по ее гладкой, чуть поблескивающей поверхности. На квадратиках я заметила небольшие углубления — точки, как на кубиках, которым в кости играют. Мне почему-то стало не по себе, металл штуковины не просто холодил, он, словно вытягивал из меня тепло и при этом слегка бился током. Я вернула штуковину Степке.
— Где-то я уже видела похожую штучку, — сказала я. — Только не могу вспомнить, где.
— И я где-то уже видел такую штучку. Только прекрасно помню, где, — передразнил меня Степка.
— Где ты видел? Что это?
— Так я тебе и сказал. Сама догадайся.
…
Папа приехал в состоянии глубокой задумчивости. Он прошел в кухню, не обратив внимания ни на меня, ни на бабу Люду, насыпал растворимый кофе в чашку с моим остывшим чаем, размешал и стал пить, сосредоточенно уставившись в одну точку.
— Пап! Ну, как там? На раскопках? — я принялась его тормошить. Мне действительно было интересно. Да еще Степка должен привести Леона, а папа тут в таком неадекватном состоянии.
Папа долго молчал, отхлебывая кофейный чай.
— Этого не может быть, — тихо, но отчетливо сказал он, наконец. — Это невозможно, потому что этого не может быть.
— Чего этого, папа? — как можно мягче спросила я.
— А? — он, казалось, только что меня заметил. — Откуда у них календарь майя? Точь-в-точь, как в Тикале. И барельефы оттуда же. А откуда на этой Колдун-горе древнеримские монеты времен Адриана? А? А японские сюрикэны? А полуистлевший холст времен Раннего Возрождения? А наконечники стрел из акульих зубов? А ночной горшок выпуска тысяча семьсот девяносто первого года, город Крыжополь, мастерские Якобсона? Я спрашиваю, откуда?!
Папа поднялся со стула, бешено вращая глазами. Я испуганно забилась в угол. Мне показалось, что папа сошел с ума, что он решил, будто это я замусорила Колдун-гору всеми предметами, которые он перечислил. И теперь хочет выбить из меня признание, по какому праву я так издеваюсь над ним и над наукой. Но папа лишь махнул рукой и устало опустился на стул.
— А эти странные фигурки, — уже спокойнее продолжил он разговаривать неизвестно с кем. — Кубики-цилиндрики-квадратики. Что-то же они мне напоминают. Что-то знакомое. Но вот что? Сообразить не могу. И сделаны из какого-то странного сплава. А знаки на них — курам на смех. Точки, бороздка и опять точки. Как на домино. И это точно не цифры майя. Хотя, конечно, какой-то примитивный счет… Но что считали, опять-таки непонятно! Очки, наверное. И по столу стучали.
— Рыба!
Он звонко шлепнул ладонью по столешнице. Я вздрогнула и еще сильнее забилась в угол.
В дверь постучали.
— Кто там? — сдавленно пискнула я. Я уже забыла о просьбе Леона.
Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул крупный и симпатичный нос моего нового знакомого.
…
— А я говорю, современная наука ничем не поможет! — Леон помахал пальцем перед носом папы. — Что ваша наука говорит по поводу Колдун-горы? Ничего не говорит. Я знаю, чем всё это закончится. Результаты исследований будут закрыты от широкой общественности. Вы первый, кто подпишется, что ничего особенного здесь не нашли. А то, что нашли, мол, сплошная фальсификация. И всё на этом.
— Но вы, вы что предлагаете? — кипятился папа, — устроить здесь храм? Курить благовония и водить толпы паломников? И к чему это приведет?
— Мы не какие-нибудь мистики! Наш Открытый институт эсхатологических исследований — серьезная организация! У нас по всему миру отделения. Мы повсюду ищем факты, скрупулезно отсеиваем плевела лжи от зерен истины…
— Истина! — взревел папа, — что есть истина?!
— Папа, немедленно прими таблетки от гастрита! — я посчитала своим долгом вмешаться в этот высоконаучный диспут. — Если не примешь сейчас же, я всё про тебя маме расскажу!
Папа сразу сник. Полез в карман за таблетками.
— Леон, может быть, еще чаю?
Леон покорно кивнул. Я наливала ему четвертую чашку за вечер.
— Ну, хорошо, — сказал папа уже почти спокойно, — вы ищите подтверждения скорому концу Света по всему свету… тьфу ты! По всему миру. Но как вы на Петелинки вышли? Как вы тут оказались?
— Мы изучаем различные источники. Не так давно мне попала в руки диссертация по религиозным культам сибирских народов. И я поразился тому, насколько верования сибирских шаманов и древние учения индейцев Центральной Америки схожи. Ведь я… мой папа — мексиканец, в моих жилах течет индейская кровь… И мне захотелось разобраться.
— Мифы самых разных народов во многом перекликаются, — пожал плечами папа. — Это свидетельствует, что познание и отображение окружающего мира развивалось у разных народов сходными путями.
— Дело не в этом, — досадливо поморщился Леон, — дело в том, что первозданные духовные сущности людей пребывают в неком едином пространстве, индейские учителя называют его Мир Орла.
— Ну вот, — протянул папа, — а говорите, не мистики.
— Это не мистика! — горячо возразил Леон, — это тоже наука. Но другая.
Я слушала спор Леона и папы, затаив дыхание. Степка-то почти сразу ушел на чердак — дрыхнуть. Не выспался после рыбалки. А я сидела на кухне и слушала. Хоть мне и было немножечко не по себе. Мне и раньше доводилось видеть, как папа дискутирует со своими коллегами-археологами, но чтобы так яростно — это в первый раз. И, надеюсь, в последний. Всё-таки, Леон такой симпатяга, к тому же настоящий индеец, а папа на него чуть с кулаками не кидается.
Леон тем временем продолжал:
— Я еще не объяснил, зачем к вам пришел. И даже не знаю, как сказать… Вы — авторитетный ученый, и…
Леон выразительно посмотрел на папу. Папа, выжидая, молчал. Леон хмыкнул, подергал себя за мочку уха и заявил:
— Нам — мне и моим коллегам — дали понять, что ваши раскопки на Колдун-горе нежелательны. И даже опасны.
— Кто дал понять? — придвинулся к нему папа.
Леон со значением закатил глаза к потолку.
— Из краевой администрации?
Леон отрицательно покачал головой.
— Из центра? — папа понизил голос.
Леон хмыкнул и вновь закатил глаза.
— Ах… из органов? — папа перешел на шепот. — Из Федеральной службы безопасности. Но почему вам? Ах да…
Леон вновь покачал головой, досадуя на недогадливость папы.
— Мы получили сообщение оттуда. — Он выделил это «оттуда» и для пущей выразительности ткнул пальцем вверх. — Во время нашей коллективной медитации. Предвечный Космос указал нам истинное положение дел в Петелинках.
Папа облегченно выдохнул и откинулся к стене. Деланно кашлянув, он поправил очки и незаметно для Леона постучал себя пальцем по виску.
— Предвечный Космос. Медитации. Ну да, ну да. — Папа сказал это таким тоном, что я поняла — он считает Леона сумасшедшим.
— Папа, ведь ты сам сказал, что не понимаешь, что там на Колдун-Горе творится! — вступилась я за нашего гостя, — что наука не может объяснить…
— Наука всё может объяснить, — перебил меня папа, — только не сразу. И если ей не мешать.
— Вы уверены, что сможете объяснить обнаруженный вами археологический хаос, оставаясь в рамках материалистского подхода? — вновь стал наседать на папу Леон.
— Да! — вставила я. — Откуда там акульи зубы в ночных горшках?!
Папа растерянно переводил взгляд с Леона на меня и обратно.
— Может, это фальсификация, — неуверенно предположил он, — чьи-то дурацкие шутки. Какие-нибудь новые русские… А может, еще до революции, местные купцы шалили. Купцы, знаете, какие были… те еще…
— Корамыкысуй, — сказал Леон.
— Что? — не понял папа.
— Вы вообще имеете представление об олтинской эсхатологии? — спросил Леон, — их идея о перепутывании мира в конце времен вам ничего не напоминает? Они называют это событие «Корамыкысуй». То же, но другими словами, записано в сокровенных книгах майя и ольмеков.
— Это ровным счетом ничего не доказывает. Теологические системы даже географически удаленных друг от друга народов могут перекликаться. Я уже говорил. — Папа снял очки и принялся яростно протирать стекла носовым платком.
Мне даже стало интересно, кто кого переспорит. Хотя по опыту я знала, что победителей в таком соревновании быть не может. Папа всегда был в спорах незыблем, как скала. Но и Леон — парень не промах, сдаваться он не собирался.
— А то, что Петелинки находятся на одном меридиане с духовным центром цивилизации майя — с Тикалем, это тоже ничего не доказывает? А рост стихийных бедствий и катаклизмов по всему миру?
Папа только плечами пожал.
— А вы слышали, о чем разговаривают между собой местные? Да практически любого мальчишку спросите, и знаете, о чем он вам может рассказать? — не унимался Леон.
Ну, про любого мальчишку он хватил, подумала я.
— Ну и о чем же?
— О Точке Сборки. — Леон выдержал выразительную паузу. — Надеюсь, вы понимаете, что это значит. А еще о Божественных Числах. Для меня это было как откровение. Деревенский мальчишка, и рассуждает о таких вещах… Думаете, они читают тут опусы Кастанеды? А я уверен, всё гораздо глубже…
— Не знаю, что они тут читают. Я вообще не понимаю, к чему вы клоните…
— А мне баба Люда про Корамыкысуй рассказывала, — снова влезла я.
— А тебе уже давно пора спать, радость моя. А то конец Света проспишь, который дядя Леон так страстно ждет.
Бедный Леон даже за голову схватился.
— Человечество на грани страшного катаклизма, и ключ к пониманию ситуации именно здесь — в Петелинках. А вы шутите!.. В тайнах майя веселого мало… Мы-то давно готовы к… ко всему. Вот только готовы ли остальные? Ведь вы ж слепые, как новорожденные котята! Зачем вам самим прыгать в эту пропасть? Не торопите события. Отмените раскопки, пока не поздно!
— Но я же не начальник экспедиции, я не могу принимать такие решения. Отменить раскопки может только начальник — Борис Васильевич Симагин. Вот к нему и обращайтесь.
Леон только саркастически хмыкнул.
Папа поднялся из-за стола, давая понять, что разговор окончен. И тут у него в куртке запищала рация. Папа нахмурился, приложил рацию к уху. Не смотря на треск и щелчки, мы с Леоном расслышали: «…мы нашли вход в центральную пещеру. Он почти у вершины. Мы его уже раскопали…».
— Вы что и ночью решили работать? — спросил папа.
Из рации прощелкали: «А какая разница? Мы установили прожекторы».
— И что же… и где вы сейчас?
«Внутри лаза. У входа в пещеру. Игорь уже там. Сейчас…ставлю прожектор. Игнатьич, тут такое… Ой-йоп…». Дальше слова потонули в шуме помех. Папа напрасно старался связаться с коллегами на Колдун-горе. Потом он сердито взглянул на Леона, погрозил кулаком мне и прикрикнул:
— А ну-ка немедленно спать! Время третий час. Спать, всем спать!
…
Конец Света я не проспала. Когда я проснулась, то подумала, что еще ночь, так было темно. Но часы на телефоне показывали полдевятого. Папы уже не было. Я поднялась, подошла к окну, отодвинула занавеску и чуть не закричала от ужаса. Половину неба закрывали угольно-черные тучи. Они совсем не напоминали обычные дождевые тучи, а больше походили на живые существа. В их животах что-то клубилось и вспучивалось, из их туш вытягивались чернильные хоботы и тянулись в сторону еще чистого неба.
Какой дурацкий сон, подумала я. Завалилась обратно в постель и укуталась с головой одеялом. Когда я открыла глаза, в комнате было уже светло, а рядом со мной сидела баба Люда и гладила меня по голове. Я вспомнила черные тучи, и мне опять стало страшно, а потом я сообразила, что это мне приснилось. Настоящий кошмар. Но теперь всё опять хорошо. Вот только зачем баба Люда здесь? Я приподнялась и села на кровати. За окном не было даже намека на страшные тучи. В безмятежно синем небе вовсю жарило солнце, а в солнечных лучах, забравшихся в комнату, весело танцевали пылинки.
— Корамыкысуй, — сказала баба Люда.
— Что? — я вдруг поняла, что мне не приснился тот утренний ужас. Что черные хоботы были на самом деле. Я прижала ладони ко рту.
— Корамыкысуй, — повторила старая олтинка без всякого выражения. — Дух Мира проснулся и сошел с ума.
— Где папа? — спросила я.
— Ушел. За ним приходили другие. Из экспедиции.
— А Степа где?
Баба Люда ничего не ответила, только поджала губы.
Я оделась и вышла на улицу. За деревенскими домами, за огородами, возвышался небоскреб. За небоскребом просматривался отрезок широкого проспекта с баннерами на английском языке, светофорами и пальмами. На проезжей части стояло несколько машин. Я разглядела людей: у небоскреба и возле машин — они стояли и смотрели в нашу сторону. Над небоскребом висел вертолет, и я слышала приглушенный гул его винтов. Нельзя было точно указать место, где кончалась деревенская улица и начиналась улица с небоскребом. Там, где предполагалась граница, переливалась какая-то радужная пленка. И там ничего толком нельзя было разглядеть. Кусок городского пейзажа тоже тонул в ней, и непонятно было, далеко ли он простирается. Мои ноги неожиданно ослабли, и я как подкошенная опустилась на крылечко. Какое-то время я тупо смотрела на доски и на свои босые ноги. Потом встала, и, опустив глаза, стараясь глядеть только вниз, пошла вдоль стены, придерживаясь за нее рукой. Так я зашла за угол дома. Тут остановилась и подняла глаза. Мне стало совсем нехорошо. Вдалеке, в низине за деревней, искрилась на солнце морская гладь, и на волнах покачивался старинный корабль, весь в парусах. И опять радужная дымка закрывала значительную часть обзора.
— Море, — прошептала я и потеряла сознание.
…Мне казалось, что мимо дома проезжают всадники на лошадях. Копыта глухо топали по грунтовой дороге, побрякивала сбруя. Я слышала обрывки фраз на незнакомом языке. Голоса звучали встревожено. Конный отряд ушел, а я осталась лежать в странном оцепенении. Не знаю, что со мной было, кажется, это называется летаргический сон, когда что-то слышишь и даже видишь, но не можешь ни пошевелиться, ни слова сказать. Затем я увидела птицу высоко-высоко в небе. Сначала она казалась просто черной точкой, но потом стала спускаться, приближаться ко мне, и я разглядела перепончатые крылья и хищную, зубастую пасть. Какая странная птица, подумала я. А затем прогремел выстрел. Он сразу вернул меня к реальности. Я приподнялась на локтях и увидела, что от калитки ко мне бежит папа, сжимая в руках ружье.
— Что случилось? — спросила я.
— Не знаю, — честно ответил он.
У калитки стояли его коллеги: начальник экспедиции Борис Васильевич и ученый по фамилии Родин.
Папа помог мне подняться. Мы зашли в дом, прошли на кухню и расположились за кухонным столом. Папа взглянул на меня, словно хотел что-то сказать, а потом махнул рукой и обратился к Борису Васильевичу:
— Вам тоже не удалось связаться с лагерем?
Тот отрицательно покачал головой.
— А с центром? По спутниковому. Вы говорили? — спросил Бориса Васильевича Родин. Говорил он отрывисто, короткими фразами. Словно боялся, что мы услышим, как у него дрожит голос. Но это и так было слышно.
Борис Васильевич некоторое время молчал, словно не слышал вопроса. Потом глухо сказал:
— Связи нет. Ни по спутниковому, ни по линии.
Какое-то время все молчали. Затем Борис Васильевич сказал:
— Надо ехать к горе, забирать наших. И пробираться к райцентру. Не обращая внимания на эти чертовы миражи.
— Миражи, — тихо повторил за ним папа, словно убеждая самого себя.
Родин заерзал на стуле.
— Я пробовал. Пройти сквозь мираж. Сначала у меня ничего не… не получалось. Меня всё время заворачивало обратно. Из этого тумана. А потом я пошел наугад. Даже глаза закрыл. А когда открыл... Неандерталец был настоящим. И дубина. Я так быстро даже в институте не бегал. — Родин начал хихикать и всё никак не мог остановиться.
— Прекратите истерику, — спокойно сказал Борис Васильевич. Родин хрюкнул напоследок и замолчал.
— Но путь к горе свободен, — сказал папа. — Похоже, что эта… аномальная область располагается кольцом вокруг горы, а деревня находится внутри кольца.
— Да, до горы мы доберемся, — согласился Борис Васильевич. — Вот только надо найти машину или мотоцикл. А то наша наверху.
— Кажется, теперь мне понятно, откуда там такое э… разнообразие материала, — добавил папа, — разные эпохи, страны… Вероятно, подобное здесь уже случалось.
Борис Васильевич только кивнул, но ничего не сказал.
— А где Леон? — спросила я.
Борис Васильевич и Родин удивленно на меня взглянули, словно только сейчас увидели.
Папа пожал плечами.
— У них там что-то вроде торжественного богослужения. Я ходил к ним в лагерь. Похоже на коллективное помешательство.
Вдруг булькнул мой смартфон, который со вчерашнего дня лежал тут — на кухонном столе. Все зачарованно уставились на него.
— Дай-ка, — сказал папа, и сам взял телефон. Понажимал кнопки. Нахмурившись, поглядел на экран и разочарованно положил телефон обратно.
— Сети нет, — констатировал он.
Я нажала кнопочку приема сообщений и увидела, что пришла вторая половинка смски от мамы.
«…живет уникальный мальчик. Он быстрее всех собирает кубик Рубика. Не знаю, может, врут».
Я встала из-за стола. На секунду у меня потемнело в глазах. И в эту секунду я не то подумала, не то увидела... Это было что-то вроде игрушечной Земли, которую разбивают на квадратики и раскручивают так, что квадратики съезжают со своих мест и перепутываются.
А в следующую секунду я вспомнила, как в раннем детстве смогла разобрать на запчасти старый-престарый кубик Рубика.
Когда я выходила из кухни, папа сказал:
— Из дома не ногой.
Я на ходу кивнула. Прошла в гостиную, заглянула в спальню бабы Люды. Женщина сидела на стуле, смотрела в окно, и, казалось, ничего вокруг не замечала.
— Где Степа, баб Люд? — спросила я.
Баба Люда обернулась, равнодушно взглянула на меня и снова уставилась в окно. Я уж думала, что она не ответит. Но через минуту или две баба Люда ответила:
— На чердаке.
Я прошла в нашу с папой комнату, залезла на стол и, вытянувшись, постучала в потолок. В ответ раздалось глухое буханье — Степка, видать, топал ногой. А папа, значит, сказал: «Из дома ни ногой». Так-так-так. Мой взгляд упал на оконную задвижку. Интересно, поддастся? С трудом, но поддалась. И внизу тоже. И на внешней раме.
Я спрыгнула с подоконника и огляделась. Небоскреб был на месте. Над ним кружились уже три вертолета.
Я чуть не надорвалась, когда приставляла к стене лестницу. Я боялась, что папа с коллегами услышат, как она стучит по крыше. Почему-то не хотелось вовлекать их в операцию освобождения Степки. Но обошлось. Дверь, ведущая на чердак, была заперта на толстый железный штырь, с которым пришлось повозиться.
Когда я заглянула внутрь, то сначала ничего не могла разглядеть. Но глаза быстро привыкли к темноте. Пространство у входа было захламлено по самую крышу. Я с трудом пробиралась мимо каких-то ящиков и поломанной мебели и вся перемазалась в пыли. Зато у задней стены дома оказалось свободное место, которое можно было назвать почти прибранным. Небольшое оконце давало достаточно света, чтобы… Чтобы разглядеть кубики Рубика. Их было не меньше двух десятков. Некоторые лежали на полу, некоторые на ящике, служившем, по-видимому, столом. Кубики два на два, три на три, четыре на четыре и пять на пять. Кубики наполовину разобранные, кубики, у которых квадратики были помечены буквами, цифрами или стрелочками.
Степка лежал на раскладушке у стены и, подперев подбородок кулаком, напряженно вглядывался во что-то на ящике-столе. Я сначала не разобрала, на что он смотрит, а, приглядевшись, вынуждена была облокотиться о шифер крыши. На ящике лежала сердцевина кубика Рубика, которую Степка мне вчера показывал. И она то обрастала черными кубиками, превращаясь в полноценную головоломку, то опять становилась голым перекрещением стерженьков.
— Как ты думаешь, что это значит? — Степка даже не удосужился взглянуть на меня.
— Я думаю, тебе надо выбираться отсюда. Ты знаешь, что там творится?
— Угу. Мне в окно видно. Меня бабка и заперла здесь из-за этого. Не знаю только зачем.
Когда мы спустились с чердака, Степка даже слегка пригнулся, обозревая открывшиеся виды. Потом выпрямился, взглянул на свой инопланетный кубик и сказал:
— На Колдун-гору надо идти. Раз я нашел это там, то и отгадку всего этого, — он кивнул на небоскреб, — надо искать там.
— Там вчера археологи какую-то пещеру нашли. На вершине. И с ними связь сразу оборвалась, — вспомнила я.
Когда мы выходили со двора, меня окликнул папа.
— Ты куда, Майя?
— Я скоро вернусь! — крикнула я, и мы со Степкой, не сговариваясь, бросились наутек от дома.
— Майя!!! — донеслось вдогонку.
— Быстрей! Направо! — скомандовал Степа.
Когда мы остановились передохнуть, деревенских домов уже не было видно. Их загородили стволы и ветки соснового леса, который покрывал склоны Колдун-горы. Если за нами и была погоня, то мы от нее прилично оторвались.
Чуть отдышавшись, я сказала:
— Я знаю…, что ты уникальный… мальчик.
— Нам надо спешить, — сказал Степка. — Этот кубик… он прям тянет меня наверх.
Идти в гору становилось всё труднее. Тропа круто поднималась вверх. Ветки царапали ноги, хлестали по лицу. Потом началась полоса кустарников, и стало еще тяжелее. Приходилось хвататься за корни и ветки, идти чуть ли не на четвереньках. Степка то подталкивал меня сзади, то тянул за собой.
— Мы не… по автомобильной дороге пошли…, чтобы срезать, — пыхтел он.
Наконец, кустарники закончились, и мы взобрались на ровную каменистую полочку. Не успели отдышаться, как из-за угла выскочили какие-то люди и схватили нас. Сначала я узнала девицу, которая загорала вчера на речке с Леоном. Взгляд ее и тогда не показался мне уж очень осмысленным, а сейчас ее глаза и вовсе напоминали пуговицы. Потом вперед вышел Леон. Его смуглое лицо походило сейчас на страшную индейскую маску. Мне показалось, что и он и остальные эсхатологи наглотались какой-то наркотической дряни.
— Ну, и куда же вы идете, дети слепцов? — спросил Леон.
— Мы гуляем, — бесхитростно соврал Степка.
Мы стояли с ним плечо к плечу. Сектанты придерживали нас за руки. Меня держал здоровый дядька, но не очень крепко. В Степку же вцепился мертвой хваткой какой-то задохлик. Степка стоял ближе к кустам, чем я. Мне почему-то вспомнились кадры из старых советских фильмов про партизан. Истерзанная девушка в лохмотьях, с вызовом глядящая в дула автоматов. Я скосила глаза — кубик в руке Степки теперь не мерцал, то появляясь, то исчезая. Он стал угольно черным, и мне показалось, что в его антрацитовых гранях что-то грозно посверкивает. Леон проследил за моим взглядом. Его глаза сузились, а с губ уже были готовы сорваться слова приказа…
Я чуть повернулась, освобождаясь от захвата здоровяка. Вцепилась сначала ногтями, а потом зубами в руку задохлика. Тот взвизгнул и оторвал свои ручонки от Степки. Я повисла на плече задохлика, на секунду разжала зубы и крикнула:
— Беги! Беги, дурак! На вершину. Ищи пещеру!
Степку не пришлось упрашивать. Он с места сиганул вниз — в кусты. Задохлик бросился было за ним, но Леон остановил его, сказав:
— Пусть бежит. Если он действительно знает, что такое Точка Сборки, то придет к Орлу своим путем.
Замешкавшийся здоровяк подскочил ко мне и влепил такую затрещину, что я не устояла и шмякнулась под ноги Леону.
Он схватил меня за плечо и рывком поставил на ноги. Развернул к себе, посмотрел прямо в глаза. Его глаза лихорадочно блестели, в них не было и следа той теплоты, которая заворожила меня вчера.
— Я предупреждал, — сказал Леон, странно улыбаясь. — Но, видать, слишком поздно. Вы всё-таки открыли двери хаосу. Будь проклята ваша наука… Вы же только всё портите, разрушаете, грабите! Сотни лет вы занимаетесь этим. И теперь из-за вас мы должны добровольно пойти навстречу Орлу, понимаешь?! Отдать свои сердца и души за мир. Если нашу жертву примут, то, возможно, он продолжит свое существование. В книгах говорится, что невинная и чистая кровь может обратить гибель в рождение. Цикл замкнется. Змей укусит себя за хвост, и Орел сложит крылья. И над миром вновь воссияет Кинич-Ахау — Солнце майя!
Леон продолжал больно сжимать мое плечо. Сектанты слушали его с благоговением.
— Вот! Вот еще одна жертва Орлу! — каркающим голосом прокричал он. — Она пойдет с нами! Несите ее наверх! Пусть боги полакомятся кровью ребенка.
Мне почему-то не было страшно. Казалось, что это происходит не со мной, что это просто глупая игра или нелепый сон. Здоровяк подхватил меня и перекинул через плечо. Внизу, в сияющей дымке, сверкнуло море. А в другой стороне, за деревней, вырос прекрасный дворец, словно перенесенный из сказок «Тысячи и одной ночи». И окутывали его самые настоящие вечерние сумерки. «До чего же красиво!». Потом, некоторое время я видела только камни да спину здоровяка.
— Сюда! — приказал Леон. И меня положили на какую-то не очень ровную, жесткую поверхность. Похоже, это был большой плоский валун. Я попыталась приподняться, но чьи-то руки крепко прижали меня. Мелкие камешки и выступы больно впились в спину. Над собой я увидела Леона, в руках он сжимал огромный тесак. Лезвие сверкнуло на солнце.
«И всё? — подумала я. — Конец? Мамочка, сейчас будет больно!».
Вдруг что-то оглушительно грохнуло, Леона отбросило, и я услышала страшный голос — голос моего папы:
— Назад! Отпустите ее! Пи…— и дальше жуткая матерщина — я и не представляла, что папа знает такие слова! Но, похоже, именно эти слова оказали самое настоящее магическое действие на эсхатологов. Они убрали от меня свои лапы и отодвинулись от камня. Я приподнялась и увидела папу с ружьем в руках. Взмокший, растрепанный и исцарапанный, он стоял теперь, полусогнувшись, хватая ртом воздух. Похоже, у него разболелся желудок — это всё потому, что таблетки вовремя не принимал! Леон поднялся, на левом плече у него расплывалось темно-красное пятно, но он, словно не замечал этого. Сжимая в руке нож, он молча двинулся на папу.
— Папа! — пронзительно крикнула я.
Папа выпрямился, направил ружье на Леона, но почему-то не стрелял. Я догадалась, что в ружье больше нет патронов.
— Леон! — крикнула я. — Стой! Не надо!
Леон остановился, растерянно взглянул на меня, словно что-то припоминая. Не знаю, может, мне показалось, но в его глазах промелькнуло что-то от прежнего — вчерашнего Леона — доброго и простодушного. В следующий момент полыхнула ослепительная вспышка, на миг обездвижив все фигуры: папу, судорожно сжимающего ружье, обернувшегося ко мне Леона, группу сектантов в стороне, и всё провалилось в темноту.
…Я пришла в себя и увидела прямо перед глазами черный кубик, который потрескивал и плевался маленькими голубыми молниями. Кубик держал Степка. Я села на камень, на котором не так давно меня пытались принести в жертву.
— Что случилось? — спросила я.
— Вставай! Пойдем в пещеру.
— А что с ними? — я указала на лежащие вокруг неподвижные тела. — И папа…
— Пусть поспят пока. И папа тоже.
— А я? Почему не сплю?
— Ты хочешь в пещеру или нет? — сурово спросил Степка.
— Хочу, наверное. А они точно проснутся?
— Точно. Идем! — подал мне руку Степка. — У нас мало времени.
Он помог мне взобраться на уступ, нетерпеливо потянул за собой. Наверху, на вбитых в камень штырях, висели прожекторы, тянулись провода. Под козырьком у самой верхушки горы чернел провал.
Я увидела, как, бросив автомобиль, с другой стороны горы к нам карабкаются Родин и Борис Васильевич.
У входа громоздились свежевывороченные камни. Тут же валялись лопаты и какие-то камнерубные инструменты. В темноту лаза убегала веревка. Лаз не был вертикальным, он шел по спирали, под некоторым наклоном. Поэтому мы, ободрав локти и колени, благополучно скатились вниз и наткнулись на неподвижные тела двух археологов. Степка прикоснулся к шее одного, потом другого.
— Живы, — бросил он.
Мы поднялись на ноги, и я поняла, почему нас не окружала кромешная темень, как можно было бы ожидать. В центре пещеры, прямо в воздухе висела сфера диаметром примерно два метра. Эта сфера светилась странным пепельным светом. Внутри нее вращался, поблескивая гранями, черный куб. Такой же, как у Степки в руках, но в десятки раз больше. Куб манил меня, приковывал взгляд. Хотя его грани были непроницаемо черными, но я поняла, что они все разные и, что их гораздо больше, чем у обычного куба. У него были тысячи граней, он вращался, и грани сменяли друг друга, и не было двух одинаковых.
Степка подошел поближе к сфере и опустил на пол свою странную игрушку. До меня неожиданно дошло, зачем нужны точки на ее черных гранях.
Степка постоял несколько секунд перед сферой, а потом вошел в нее. Сияние усилилось, сфера, словно выросла, и мне показалось, что ее граница достигла моего лица. И пришел покой, и с ним пришло знание.
Планета Земля со всеми материками и океанами, с атмосферой, гидросферой и литосферой, вовсе не то, чем кажется своим беспокойным жильцам. Головоломка, игрушка, созданная неизвестно кем, неведомо для кого — вот, что она такое.
Люди, на протяжении десятков тысяч лет враждовали. Убивали друг друга. Угнетали и уничтожали миллионы себе подобных. Уродовали лицо Земли. За последнюю сотню лет человечество сильно продвинулась в этом направлении. Разрушительные силы возросли многократно. И люди исчерпали ресурс Игрушки. Совсем немного и Игрушка сломается. Стройная череда узоров обратится в хаос. Придет Корамыкысуй, как говорят старые олтинцы.
И люди доигрались. Последней каплей оказалось вскрытие пещеры и нарушение точнейшего равновесия, в котором пребывал своеобразный пульт дистанционного управления. Им и являлся многомерный куб, висевший в энерго-информационном коконе в центре пещеры.
Но неведомые творцы были мудры, они разработали механизмы защиты и самовосстановления. И вот, в глухой сибирской деревушке из поколения в поколение рождаются люди, генетически приспособленные к решению головоломок, их интеллект изначально подготовлен к тому, чтобы эффективно создавать порядок из хаоса. В самые критические моменты истории человечества кто-то из олтинцев находил на Колдун-горе маленький черный кубик, приобретая способности и силы для того, чтобы предотвратить Корамыкысуй.
И сейчас Степка собирал самую головоломную головоломку в мире, восстанавливая то, что столетиями развинчивалось и раскручивалось человечеством.
Игрушка возвращалась в рабочее состояние. Надолго ли?
Знание текло через меня, но оставались лишь ничтожные крупицы.
***
Когда мы возвращались с папой в Москву, я постоянно думала о том, что произошло в Петелинках. И о том, что в споре папы и Леона победил Степка. Ведь это был спор глухого со слепым. А для победы требовались не слух и не зрение, а какие-то совсем другие чувства… И я решила обо всём написать. О Корамыкысуе. О Степке, который стал самым непостижимым существом на планете, но при этом едва не расплакался, когда я, прощаясь, назвала его своим другом. О сошедшем с ума Леоне, которого забрал к себе отец-мексиканец. Бедный Леон. Мне кажется, он свихнулся не из-за конца Света. По-моему, его добило то, что точкой сборки Степка называл начальную позицию при собирании кубика Рубика.
Не знаю, связано ли это с Корамыкысуем, но учиться я стала гораздо лучше. По истории и математике у меня теперь пятерки. Да и с другими предметами дела в гору пошли. Про литературу и не говорю, сами видите.
А один мой рисунок вообще получил приз на городском конкурсе — я там нарисовала детскую ладошку, на которой лежит Игрушка-Земля.