Маршрут

 

Матушка всегда учила меня не ждать чуда от провидения. Она не была прагматиком, скорее напротив, но была убеждена, что провидение, будь оно игрой вероятностей, людских воль или Бога, не станет размениваться на решение проблем букашек. Букашки вроде нашей семьи и их проблемы слишком неинтересны, чтобы обладающий способностью менять мир разменивался на них. Эту не самую глубокую идею она вдалбливала в меня со школы. Поначалу я воспринимала это как простой и очевидный материнский совет не рассчитывать на авось: на то, что контрольную перенесут; на то, что больной зуб волшебным образом излечится; на то, что съеденный на ночь зефир не обернётся на утро прыщиком-двумя.

Однажды мама вернулась домой после смены с другой улыбкой. Обычно она медленно поднимала на стоявшую в дверях меня глаза, ослепляла меня своей усталой и счастливой улыбкой так, что я жмурилась смеясь. Последние остатки сил и энергии она тратила на то, чтобы снять обувь и верхнюю одежду, тщательно вымыть руки и лицо и усесться в кресло, где в полудрёме ожидала, когда я закончу со стряпнёй и накрою на стол. Но в тот день её глаза горели.

— Мы переезжаем, Наташ!

— В другой город?

— В Швейцарию.

Мамин научный руководитель получил место для себя и двух своих ассистентов в международном исследовании, база которого располагалась в Швейцарии. Мама взахлёб рассказывала об огромных инвестициях, условиях, оборудовании, скорее осознавая перемены в собственной жизни, чем пытаясь что-то объяснить мне. А я — я не понимала ничего, просто стояла и делила с ней её счастье с широкой и, наверное, глупой улыбкой. Осознание разлуки с Анькой и Зоей, Риточкой, учительницей Людмилой Васильевной пришло не тогда, не в самолёте и даже не по приезду в коттедж в специально построенном для персонала городке.

Первые два месяца я не ходила в школу, а лишь усердно учила английский дома. Потом была школа, класс из троих человек, где я училась в классе с двумя мальчишками моего возраста. Я не могла слушать их немецкий акцент без смеха, на что они обижались, бормоча ругательства. Дружбу водила с девочками из старшего класса, воспринимавших меня как питомца и порой утомительно нянчивших. Мама же подолгу пропадала в институте. Мы знали, что наши родители "готовились к эксперименту над человеком", хотя не понимали, что эти слова значат.

Эксперимент состоялся ровно через год после того, как я впервые пришла в новую школу. До этого было четыре успешных операции на кошках (и множество провалившихся). Ночной звонок, после которого мама в спешке оделась и, чмокнув меня в лоб и наказав ложиться спать, уехала. Я не вняла тогда наказу и чем-то напуганная просидела до утра, глядя в окно на здание института и гадая, зачем туда вызвали маму.

Алан Дезмонд, сын одного из главных инвесторов проекта потерял управление во время поездки со своей невестой. Спортивный автомобиль столкнулся с ехавшим по встречной лёгким фургоном. Словно жестяная банка он пролетел, кувыркаясь, несколько десятков метров от места столкновения в обочину. Чудо и дорогая система безопасности машины помогли обоим не погибнуть на месте. На стороне водителя фургона не оказалось ни того, ни другого.

Парень был в тяжелейшем состоянии, столкновение вызвало множественные разрывы органов и внутреннее кровотечение. Триплексное стекло, как и положено, не дало осколков. Вместо этого кусок стекла, отломившийся, когда кувыркавшийся уже в обочине автомобиль налетел на крупный камень, пропорол фронтальную подушку безопасности и практически отсёк водителю правую руку.

Девушка, как спустя годы рассказывала мама, пострадала меньше. Перелом второго шейного позвонка второй степени не убил её, хотя, скорее всего, оставил бы инвалидом. Отец парня был немедленно извещён об аварии и принял решение транспортировать бывших при смерти молодых людей в наш исследовательский комплекс.

30 километров, которые вертолёт летел от места аварии до комплекса, пострадавшим не давали скончаться. Стабилизировать состояние девушки ещё представлялось возможным, но несостоявшийся свёкор дал указание оперировать обоих. По всем документам, как официальным, так и, что удивительно, статьям в прессе, оба были при смерти ещё когда их обнаружили, и спасти их не представлялось никакой возможности.

Началась ставшая легендарной операция. Анализ на некроз нужных участков мозга от гематом и гипоксии дал отрицательные результаты. Первыми к аппарату искусственного поддержания жизни мозга были подключены кровеносные сосуды, потом в спинной мозг был введён парализующий его работу токсин для исключения спинального шока. После этого прекращение функционирования внутренних органов оперируемых уже не могло стать фатальным.

Отделение головного мозга от спинного совершалось в зоне чуть ниже пирамиды продолговатого мозга, отдельные нервы через синтетическую прививку присоединяли к электронике, прочие удаляли. Наконец, мозг помещали в наполненный питательным раствором корпус — чёрную призму.

Первый этап мог считаться преодолённым, если по истечении трёх часов не начнутся процессы некроза тканей. Приборы для обоих пациентов показывали активность порядка 90 процентов мозговой ткани, характер активности сильно отличался от процессов, проходящих в находящемся на своём месте мозгу обычного здорового человека, не говоря уже о масштабах этой активности. Тем не менее, все показания были в рамках прогнозов и сходились с тем, что наблюдалось ранее при опытах на кошках. Через четыре часа была подтверждена полная работоспособность систем жизнеобеспечения. Оставалось главное — запустить систему коммуникации.

Система коммуникации была основана на моделировании органов речи и слуха. Возможность сохранить жизнь мозга вне организма и поддерживать её неограниченное время с помощью питательного раствора, позволявшего заменять стареющие нейроны на свежесобранные, была уже невероятной, но именно куда проще реализуемая возможность общения прошедших операцию между собой и обычными людьми называлась новой эрой человечества и была краеугольным камнем всего проекта.

Тонкой стимуляцией нервов удалось симулировать картину рецепторов здорового человека в состоянии покоя, сняв состояние сильнейшего стресса. После этого запустили систему коммуникации с сыном инвестора. Отец настаивал, что должен первым поговорить с ним. По плану первыми на контакт должны были выйти подготовленные психологи, но руководитель счёл это лишним, учитывая, что парень знал о проекте отца.

Дезмонду-старшему понадобилось время, чтобы собраться с мыслями. Он старательно откашлялся, но голос его всё равно дрожал, когда тот говорил в микрофон:

— Алан! Алан! Ты слышишь меня?

— Пап?

Пока не были собраны аудиозаписи с голосом человека до операции либо не был проведён требующий времени анализ голосовых связок и строения рта, голос заменялся синтезатором, чей неестественный мужской голос звучал жутковато. Дезмонд-старший об этом знал, но всё равно растерялся.

— Алан, как ты себя чувствуешь?

— Я ничего не вижу.

Соединённую со зрительным нервом камеру ещё не включали, чтобы нагружать мозг постепенно.

— Где Соня?

— Алан, подожди. Вы попали в аварию.

— Я это понял. Где Соня? Ты спас её?

— Да.

— Я хочу поговорить с ней. Я ничего не говорил ей про Рай, она не поймёт и испугается. Когда я смогу это сделать?

— В течение часа. С ней поговорят специальные люди, потом вас соединят.

— Убери от неё своих специальных людей.

— Алан, здесь целый штат людей, готовившихся объяснять таким, как Соня, что с ними случилось и что их ждёт в будущем. Мы каждую секунду вашу держим в своих руках, просто доверься мне.

— Убери.

Световой индикатор у микрофона погас. Дезмонд-старший перевёл взгляд на персонал у пультов управления.

— Мистер Дезмонд, Алан сейчас в состоянии сильнейшего стресса, — тихо и быстро произнёс мамин руководитель.

— Так продолжайте гасить этот стресс!

— У нас свои пределы, мистер Дезмонд, иначе бы не было нужды в команде психологов. Если мы усилим релаксационную стимуляцию, то повредим ткани.

— Дай мне поговорить с ней, — повторил электронный голос Алана.

Напряжение персонала сменялось паникой. Скакавшие цифры мониторов демонстрировали хаотичность смены активности участков мозга, напоминавшего сейчас новогоднюю ёлку. Инерционность электронной системы релаксационной стимуляции оказалась слишком большой для работы в таких условиях, и вместо выравнивания скачков в работе нейронов она создавала резонанс.

— Хочу поговорить с ней. Хочу поговорить с ней. Хочу поговорить с ней, — синтезатор чеканил фразы со всё ускоряющимся темпом.

— Надо пускать химию, — выкрикнул кто-то, и это наконец привело в чувства до сих пор бездействовавшего лидера проекта, Джианю Ло.

— Никакой химии. Отрубайте электронные релаксаторы. И приглушите говорилку. Дезмонд!

Тот смотрел на чёрный гроб с мозгом его сына и что-то шептал.

— Соберись, — Ло подбежал к Дезмонду и затряс его за плечи, — Подойди к микрофону и скажи ему, что мы дадим ему поговорить с ней.

— Сэр, мы потеряем и её.

— Мы либо спасаем обоих, либо обоих же и теряем, в одном пациенте смысла нет. Идём ва-банк. Давай, Дезмонд, скажи: "Сейчас ты поговоришь с ней". Микрофон!

Лампочка зажглась. Дезмонд-старший несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот, потом тихо сказал:

— Я всё испортил, да, сын?

В наступившей тишине был слышен шум вентиляторов аппаратуры.

Первый разговор в Раю был, само собой, записан. Удивительно, но за все эти годы он так и не стал объектом утечки. Джианю Ло наложил строгое вето на публикацию записи, но доступ к файлу был у всех сотрудников от пятого уровня и выше, то есть непосредственно вовлечённых в разработку и реализацию "Рая", тогда это было порядка шестидесяти человек. Причины секретности были исключительно коммерческими.

Эксперимент завершился успехом. Алан и София преодолели смертельно опасный послеоперационный стресс, обретя фактическое бессмертие благодаря искусственной регенерации тканей. В течение месяца проводились наблюдения за их состоянием. Тела, треснувшие скорлупы, кремировали и поместили прах в герметичные контейнеры под новыми, высокотехнологичными скорлупами.

Собранные за месяц результаты наблюдений объединили в большой доклад, сильно напоминавший ролики телемагазинов. Далеко не всякой рекламе, однако, дано изменить мир.

Когда мама попыталась объяснить мне, чего именно удалось добиться успешной операцией Алана и Софии, я спросила: "Значит, они могут быть вместе после смерти?". Именно так я себе это тогда представила: мама воскресила умерших людей, перенеся их души в сделанный ею механический рай. Однако, несмотря на название проекта "Рай", он прокламировался как нечто иное, нежели способ вернуться с того света. На этом Ло сделал особый акцент на исторической презентации.

— Мы не даруем жизнь после смерти. Мы вообще не рассматриваем понятие смерти в рамках того, что мы делаем. Что мы делаем — это заменяем ваше полное несовершенств биологическое тело и даём новое, не стареющее, не портящееся, не знающее болезней. Это не жизнь после смерти, это переход на новый этап существования, длящийся вечность.

Мы не даруем жизнь после смерти, потому что смерть — это состояние, в котором мозг человека необратимо разрушается. Нет никакого смысла в поддержании процессов жизнедеятельности в овоще из нейронов. Жители Рая — это люди, способные и желающие жить вечно как чистый разум. Уже сейчас Адам и Ева этого нового мира — Алан Дезмонд и София Каро — полноценно общаются с родными и друзьями, имеют доступ к Сети. Они продолжают руководить своим совместным бизнесом. В среду они перечислили крупное пожертвование в пользу организации Детские деревни-SOS. Сегодня они с нами! Алан, София, вы слышите меня?

— Слышим и видим, мистер Ло.

Алан говорил своим, дооперационным голосом.

— Я… Мы хотим сказать спасибо мистеру Ло, своему отцу и всем людям, которые сделали это возможным. Сегодня минул месяц с того дня, когда я попал в аварию со своей невестой на шоссе Е35. Это была страшная авария, виновником которой был я. У нас обоих были несовместимые с жизнью травмы. И то, что я могу сейчас говорить с вами, то, что мы оба живы — это чудо. Соня… Соня написала стихотворение. Соня, ты прочтёшь его?

Какое-то время был слышен лишь гул приглашённых на презентацию.

— Похоже, мисс Каро волнуется, — улыбнулся Ло, — Немудрено. Вы, кстати, можете лично пообщаться с Аланом и Софией через наш форум. Для исключения...

 

 

Вижу ли свет этот я лишь во сне?

В чём же покой? В свете или во тьме?

Проснулась ли я от сладких кошмаров?

Заснула ли, жаждя взлететь к небесам,

Где нет ничего, ни богов, ни обманов,

Ни голода, ни пепелищ от пожаров,

Где больно лишь только от солнца глазам?

 

 

Ло запнулся, кто-то начал аплодировать — и словно занявшийся от искры хворост весь зал затрещал в овации.

Никакие риски, не говоря уже о запредельной цене, не помешали полусотне толстосумов заключить бессрочные контракты с Раем, по которым те могли пройти операцию в любой момент. Четверо изъявили желание пройти операцию немедленно, один — в связи со своим престарелым возрастом, у остальных был рак различной степени запущенности.

Буквально за часы перед операцией самого тяжёлого из больных раком случилась катастрофа. Практически одновременно системы, следившие за состоянием Алана и Софии, подали сигнал о блокировке питательных каналов. Все капилляры, непосредственно подводившие кровь, сузились, остановив кровоток. Автоматика системы жизнеобеспечения умела справляться с тромбами в более крупных сосудах, но здесь она была бессильна. Прежде, чем персонал успел среагировать, у обоих произошло необратимое отмирание значительной части ткани мозга.

Капилляры были пережаты непосредственно тканью нейронов, сжавшихся под действием накопления в тканях потенциалов разного знака. Светлые нити на снимках, изображающие мощный накопленный электрический потенциал, полностью повторяли сетку тонких сосудов.

— Этот полнейший с точки зрения практики нейрологии абсурд, запечатленный на снимках, стал возможен благодаря тому, что для пациентов стала нормой активизация сумасшедшего процента нейронов, — взяла слово лидер немецкой команды Маргарета Бернер. Об опасности этого говорила я, об опасности этого говорил доктор Купер.

— Да, об этом много говорилось, но четыре месяца назад на совещании мы все пришли к выводу, что пациенты должны использовать весь свой потенциал. Избегать ограничений — один из принципов проекта.

— Я прекрасно помню это, но я также помню, как вы сами говорили, что если есть нечто, что способно привести к гибели пациента, то исключающее этот фактор ограничение под оный принцип не подпадает.

— Именно поэтому мы безжалостно забиваем мозг электростимуляцией в первые часы после операции.

— Именно поэтому мы, я полагаю, отныне переходим на поддержание наших подопечных в нормальном для обычного человека режиме активности, доктор Ло?

— Исключено.

— Сегодня Алан и София, Адам и Ева нашего Эдема, были низвергнуты. Теперь это овощи, которые мы, после подтверждения их родных, извлечём из корпусов и добавим по щепотке пепла в урны с прахом их тел. В гонке за рейтингом пресса сделает всё, чтобы мы потеряли репутацию профессионалов, держащих всё в своих руках. Репутацию, как сегодня выяснилось, державшуюся до сих пор лишь на громких словах. Поясните это ваше надменное "Исключено", ставящее весь проект под угрозу.

— Поясняю. Ты затронул первородный грех, Герман. Метко. Почему соблазнённые Дьяволом Адам и Ева разгневали Бога тем, что вкусили яблоко? Потому что у них был выбор. Их не принуждали ни к чему ни Бог, ни Дьявол. Они поступили так, как хотели, сделав выбор и проявив себя как личность. У нас не грядка овощей, Герман, которую мы выращиваем так, как нам удобно. Мы даём возможность преодолеть биологическую смерть, возникающую из-за несовершенства тела, и жить дальше полноценной жизнью.

То, что случилось сегодня — это самоубийство, на которое оба пошли совершенно осознанно. Это не был результат психических отклонений, вызванных повреждением тканей, потому что мы контролируем все эти повреждения. Это было решение, они распорядились тем, что подарили им деньги Дезмонда. Именно это мы завтра объявим миру, я не собираюсь делать чего-либо, чтобы сокрыть случившееся.

— Нам не поверят. Это прозвучит как очень дешёвое и полное отвратительного пафоса оправдание, в какую бы ты форму его ни облёк, Джианю.

— Я предоставлю запись их последнего разговора вместе с полным отчётом об их состоянии. И мы по всем, надеюсь, понятным причинам, откладываем назначенные операции до момента заявления.

Когда я спросила маму, что было на этой записи, она ответила: "То же, что и на самой первой. Алан сказал Соне, что они уже умерли".

Смысл этих слов я поняла уже годы спустя.

Ло рассчитывал на то, что четверо клиентов, чьи операции были назначены на ближайшее время, не станут расторгать контракт. Это был их единственный шанс избежать скорой смерти, и они будут цепляться за него до конца. Его расчёт оказался верным. Спустя год успешно прошедших операции клиентов было уже четырнадцать.

Успех проекта был признан мировым научным сообществом. Все основные религиозные институты мира благосклонно отнеслись к проекту. Были и противники проекта, в основном социологи, делавшие мрачные прогнозы по поводу увеличения доступности операции. Они ратовали за то, чтобы остановить цену на некоем уровне, достаточно высоком, чтобы лишь очень небольшое число людей могло себе позволить обрести бессмертие.

— Отступать сейчас, когда мы можем позволить дать человечеству осуществить одну из древнейших мечт? — говорил Ло во время телевизионного интервью, — Да, мы меняем мир, и самое главное сейчас — не поддаться трусости. Страх перемен понятен, но не обоснован и по большей части надуман. Мои враги говорят о шоковом эффекте, о том, что общество не успеет подготовиться к переменам, но правда в том, что процесс будет идти даже слишком плавно для нашей информационной эпохи. Мои враги говорят о том, что расширение "Рая" усугубит множество современных проблем, таких как перенаселение и безработица. Но это совершенно другое общество, которое нельзя рассматривать с тех же позиций, что и нас с вами. В качестве компенсации затрат на обслуживание проекта его жители будут платить коллективным и индивидуальным интеллектуальным трудом, который будет обходиться куда дешевле, чем современные R&D разработки. Это приведёт к эре, когда наше техническое развитие пойдёт семимильными скачками. И качество жизни всех слоёв населения будет увеличиваться. Неужели страх перемен возьмёт верх над желанием вступить в Золотой Век человечества?

***

Школа была позади. К тому времени проект обзавёлся множеством регалий, в частности получил право выдавать дипломы высшего медицинского и инженерного образования международного образца, что было больше одним из актов признания научным сообществом ценности проекта для мира, нежели несло реальную пользу, так как никто здесь не собирался заниматься подготовкой полноценных медицинских кадров: обучение в школе и университете при проекте было фактически подготовкой будущих сотрудников проекта, и все прошедшие неслабый конкурс подписывали контракт, согласно которому должны были посвятить проекту восемь лет жизни после окончания обучения. Само обучение было бесплатным. Руководящий состав проекта обрадовался возможности открытия такого университета как способа привлечения талантливой молодёжи в ряды своих специалистов. Университет получил название International University for Humanity and New Intellectual Society. Студенты впоследствии называли его школой ангелов, а в тяжёлые сессионные времена — чистилищем. Я, будучи в составе первого набора студентов, должна была посетить посвящённую открытию IUHNIS конференцию в Праге.

Сшитое для выпускного коктейльное платье оказалось слишком лёгким в нетипично холодный для сентября день. Даже в автобусе я с трудом старалась не ёжиться, чтобы этого не заметила сидящая позади мама. Та бы сразу, игнорируя все протесты, укутала в куртку, смяв платье.

Окна покрывали грязные капли, так что снаружи ничего не было видно, кроме силуэтов деревьев. Подружка Кристен на соседнем сиденье сползла вниз и сопела в дрёме — презабавная картина, смешок сдержать не удалось.

Я нацепила на голову наушники. Заснуть в автобусе и чувствовать себя потом весь день так, словно котёл олова в череп залили, не хотелось, по крайней мере, не сегодня.

Окно на ощупь холодное и мокрое. Я водила пальцами по нему, будто могла стереть грязь, как вдруг прямо перед пальцами брызнуло стекло. Указательный палец будто обожгло, на его кончике выступила кровь. Две горизонтальные трещины расползлись во всю ширину окна от маленькой дырки, окружённой сеткой маленьких трещинок. Мысль о том, что это я продавила эту дырку, была в ту секунду такой правдоподобной, что вызвала испуг. Я сняла наушники.

Люди в салоне кричали. Где-то совсем рядом за окнами словно часто-часто щёлкали хлыстом. Так звучат пули, летящие в твою сторону со сверхзвуковой скоростью. Тренькали пробиваемые стёкла, с металлическим стуком пули бились о корпус автобуса. "Мама!" — воскликнула я и развернулась на своём сиденье, встав на него на колени. Мама тянулась ко мне. Рука её резко дёрнулась, в воздухе возникло красное облачко, и я стала падать набок. Кристен, ухватив мою талию обеими руками, повалила меня на пол автобуса. Я со злобой била её по плечу и кричала, пытаясь подняться. Потом был сильный хлопок.

Смуглый мужчина в фуражке с запущенной щетиной смотрел на меня, держа у своего лица маленькую пластиковую бутылку с водой. Голова всё-таки была чумная, ужасно чумная. Я попыталась приподнять голову, но мышцы шеи словно отсутствовали. Даже вращать глазами было больно, но я всё же сумела медленно перевести взгляд направо, откуда слышался шум множества людей.

Сновали туда-сюда фигуры в салатовых светоотражающих жилетах. Мужчина в одном из таких жилетов прошёл мимо меня, ведя рыдающую женщину, накрытую чьим-то пальто. Сигналила медленно маневрировавшая в толпе машина скорой, сверкая мигалкой.

Мужчина окликнул меня, что-то говоря на плохом английском. Он спрашивал, как меня зовут. Я не ответила, потому что не помнила.

Сильно закружилась голова, меня словно раскручивали с такой силой, что инерция не давала даже сидеть. Я упала на землю, почти ничего не видя. От резкого запаха перехватило дыхание, но тошнота ушла, и зрение вернулось. Рядом со мной положили носилки, помогли мне перелечь на них и унесли в карету скорой.

В автобусе погиб каждый второй, в основном это были мои сверстники. Большинство — от взрыва лежавшего у дороги фугаса, уничтожившего головную часть автобуса.. Обстрел вёлся из русских автоматов — АК-74 и престарелых АКМС, брошенных стрелявшими в лесополосе. От пуль погибли лишь четыре человека, в том числе — моя мама.

Вот и ирония. Мама посвятила себя изобретению, от которого сама не получила взамен ничего, как и ещё шесть её коллег, также погибших в этой трагедии, включая родителей спасшей мне жизнь Кристен.

Исполнители атаки так и не были найдены. Никто не заявил об ответственности за случившееся. Организаторы и не пытались заниматься терроризмом, они целенаправленно уничтожали причастных к проекту. Повторяющиеся покушения, в том числе и на клиентов, имевшие переменный успех, вынудили сотрудников проекта как можно меньше покидать охраняемую армией частной охранной корпорации территорию "Рая". Само собой, заключение контрактов теперь проходило в строгой секретности. Беспомощность полиции и международных правоохранительных организаций даже у противников всевозможных теорий заговора вызывала подозрения.

После похорон со мной пытался поговорить мамин научный руководитель. Много толку из этого не вышло. Я тогда практически не спала, по крайней мере, не помню, чтобы ложилась в кровать. В состоянии сомнамбулы ходила по квартире из угла в угол. Воспоминания и фантазии тогда были такими реальными. Я была близка к помешательству, но приходивших с поддержкой людей просила оставить меня одну так внятно и спокойно, что никому это не приходило в голову.

И однажды ко мне пришёл сам Ло. Он бесцеремонно прошёл в квартиру, игнорируя мои просьбы уйти, сбросил обувь и прошёл на кухню. Чайник был ещё горячий, я пила сладкий чай галлонами. Ло достал две чашки, положил в них по пакетику, залил кипятком, потом взял меня за плечи и усадил на стул, сам сел рядом.

Старый китаец так и не сделал ни глотка из чашки, которую держал в руках.

— Знаешь, ты последний человек, с кем я поговорю своими устами.

Он помолчал.

— Паранойя не позволяет мне выйти за решётку под напряжением. И я решил: раз я слишком слаб духом, чтобы вылезать из скорлупы, почему не сделать скорлупу прочнее? Что ты об этом думаешь?

— Я думаю, что в скорлупе нет нужды, если ты живёшь в курятнике. Когда у курицы там хотят отобрать яйца, она их отдаёт и живёт спокойно чуть дольше. Закройте проект, и живите спокойно без скорлупы, трус.

— Закрыть проект? Это не решение проблемы. Он уже никуда не денется. Я не понимаю, почему этого не понимают те, кто на нас охотится. Ты хоть ядерную бомбу взорви прямо здесь, но технология уже разработана и стала достоянием множества научных центров всего мира. Сгинем мы — выделят ресурсы на новый Рай, но человечество уже не откажется от бессмертия. Люди верят, что скоро оно будет доступно каждому.

— Вы пришли пересказывать мне ваши лозунги? Репетируете последнее выступление перед камерами в живом теле?

— А представь, что это действительно будет правдой. На что тогда станет похож наш мир?

Он ждал моего ответа, но я молчала.

— В каждом городе — свой комплекс вечной жизни подобно нашему. Рай превратится в огромную глобальную сеть, всё разрастающуюся. Людям в конце концов придётся посвящать себя целиком служению Раю до того момента, пока не придёт их черёд стать его частью, прямо как в догматах древних. Это потребует массу вещей — особых мер по контролю рождаемости и смертности, трудоустройству. Придётся переделать всё устройство общества. Но ведь оно того стоит! Все люди, от простого рабочего до мирового лидера, будут одержимы единой целью — поддерживать ту систему, которая потом подарит им бесконечное существование. Если все сплотятся ради этой цели, то войны, вражда, амбиции — всё это исчезнет. И от сегодняшнего дня переход к такому миру будет носить уже не качественный, а лишь количественный характер.

— Вы питаете такие наивные надежды, но способны дать людям лишь шанс избежать смерти. Смерть всё равно никуда не денется. Моя мать тому пример. Человек с ружьём — явление, которому ваше изобретение не способно что-либо противопоставить.

— Ты не веришь в то, во что верю я.

— Не верю. Вы рисуете слишком красивое и жуткое будущее. Кроме того, превозносите людей.

— Я не превозношу людей, но я уверен, что знание о том, что жизнь конечна, является основой всего плохого, что в них есть.

— Как я и сказала, вы слишком превозносите людей.

— Что ты собираешься делать дальше?

Я сделала вид, что впала в дрёму. Старик встал, поставил чашку с чаем на стол и произнёс сухо:

— Твоя мать работала здесь во многом из-за тебя. Как и любая мать, она, конечно, хотела бы быть с тобой там, в сети Рая. Этому уже не бывать. Осуществи хотя бы часть её мечты. Восстанови силы и приходи в понедельник на лекции.

Причиной того, что я последовала его словам, не было ни то, что он воодушевил меня, ни то, что его слова про маму были правдой. Просто этот путь был самым лёгким — перестать барахтаться и позволить потоку нести себя. Порой, приняв такое решение, можно преодолеть опасные пороги и очутиться на спокойном участке реки, но есть и риск закончить летящим вниз с обрыва. Я могла только гадать, что ждёт впереди.

Одна из групп IUHNIS состояла из уже опытных хирургов, призванных после прохождения подготовки заменить убитых сотрудников проекта, ответственных за проведение операций. Таких специалистов тогда было ровно на одну команду, и каждого берегли, словно отпрыска королевского рода, начиная от строгого запрета выходить за пределы охраняемой территории и постоянно крутящихся рядом телохранителей и кончая контролем за рационом и образом жизни.

Остальные группы набирались из моих сверстников и выпускников медицинских ВУЗов. Выбор моего профиля обучения, как оказалось, был решён заранее за меня, о чём мне в торжественной обстановке, в беседе тет-а-тет при запертых дверях, сообщил мамин научный руководитель.

— Настя хотела, чтобы тебя готовили по особому профилю. Наша команда занималась разработкой системы коммуникации отличной от существующей сейчас.

— Мама говорила. Вы хотите перейти от симуляции речевого аппарата непосредственно к чтению и передаче мыслей.

— Вообще-то, твоя мама не должна была тебе это говорить, — он так искренне нахмурился, что даже заставил меня усомниться в том, что шутит. Его недовольство моей осведомлённостью, впрочем, не было притворным. Старый профессор не имел детей, а сам был мальчишкой слишком давно, чтобы понять, насколько смешны самые строгие обещания хранить тайну, когда речь заходит о такой связи, как между родителем и ребёнком, — Но это так, нам удалось приблизиться к реализации приёма-передачи абстрактных мыслей.

Профессор сразу решил ввести меня в суть их достижения, но объяснял настолько невнятно и рвано, что я смогла понять его только потому, что немалую часть его рассказа слышала ещё от мамы.

Получив в своё распоряжение целый набор живых человеческих мозгов, не обременённых регуляцией организма и сосредоточенных на мыслительных процессах, ничуть не сопротивляющихся любого рода анализам и тестам, команде русских специалистов, руководимых маминым научным руководителем, удалось научиться понимать рисуемые мозгом визуальные образы, и даже некоторые абстрактные идеи. Вкратце, эти сигналы генерировались, дублировались и досылались в ослабленной форме на слуховой и зрительный нервы, так же, как некоторые размышления "проигрывались" в холостом режиме на нервах, посылающих сигнал на голосовые связки. Фиксируя и расшифровывая эти сигналы, учёные сумели достигнуть ещё одной вечной мечты человека — мечты о телепатии. Снимая эти сигналы и пересылая на соответствующие участки другого мозга, можно было организовать телепатическое общение. "И всего-то и надо было — точные приборы, и чтоб ни одна собака в мозгах не мешала копаться", — со слезами счастья восклицал профессор.

Но эту имплементацию можно было вводить лишь после создания некоего механизма регуляции и защиты. Новый способ связи использовал форму информации, которую уже не было возможно отслеживать автоматизированными методами. Становилось возможным распространять идеи, способные подчинять психику других людей. Для контроля инфосферы Рая нужен был специальный человек, способный отслеживать такие идеи, сообщать о них и при необходимости подавлять их источник собственными силами. Я должна была стать таким человеком.

Моё обучение состояло, помимо социологической и психологической теории, из изучения всех тонкостей реализации системы коммуникации нового образца. Это было настоящее произведение искусства, использовавшее последние достижения науки и само по себе имевшее бюджет, сопоставимый с бюджетом проекта на момент первой операции. Подобные траты были понятны: создавалась платформа — основа будущего общества. Она развивалась и совершенствовалась параллельно с моим её познанием. Предмет моего призвания увлёк меня с головой, что весьма радовало моих учителей. Я вожделела тот день, когда навсегда покину своё биологическое тело и стану частью Рая, что приводило в ужас подруг.

Сколь либо серьёзный разговор об этом у меня был только с Кристен.

Она пришла утром воскресенья, держа в руках коробку с печеньем. Она нередко приходила навестить меня, при этом редко предупреждая о своём приходе заранее. Переступив через лежавшие в коридоре коробки с книгами, она прошла в гостиную, переложила с кресла на пол кучу хлама из одежды, распечаток и обёрток от закусок и расположилась в нём. Я вскипятила воду, залила утреннюю заварку кипятком в двух чашках и принесла чай в гостиную. Кристен пыталась раздвинуть сомкнутые плотные шторы.

— Там надо повозиться с петлями, они поперепутались, — сказала я.

Кристен оставила свои попытки и вернулась в кресло, я устроилась на подушках на полу.

— Когда мне было восемь лет, папа принёс домой котёнка. Поначалу я всё время нянчилась с ним. У меня были руки-ноги расцарапаны, да и лицу доставалось, но я души в нём не чаяла. Шила ему глупости, всякие шапочки и кофты, которые он в ужасе пытался содрать с себя, мастерила корзинки. Потом он мне надоел. Во всяком случае я охладела к нему, всё меньше тратила на него времени. Точно такие же отношения у меня в том возрасте были с игрушками.

Я уже слышала эту историю, да и конец её не понаслышке знала, но не перебивала, понимая, что Кристен её вспомнила не просто так. Было легко догадаться, к какой теме она сейчас от этой истории перейдёт.

— Я взрослела и всё больше привязывалась к Бонди. Он был рад мне, когда я возвращалась со школы, но не раболепствовал, как некоторые из подружек. Он чувствовал, когда мне было грустно, и по-кошачьи поддерживал меня. Он был при этом раним, мог обидеться и долго дуться на меня. Вообще это так наивно, что я рассказываю, но Бонди — он был честен со мной в своих чувствах, чего я не видела по отношению ко мне в людях. Искренне мне только завидовали из-за высокого положения родителей.

Четыре года назад Бонди умер. У него отказали почки. Это было временем многих откровений, рушивших мой уютный мирок. Я на собственном опыте поняла, что конечность жизни — это не что-то такое где-то там, что тебя не затронет. Что смерть есть, она вполне реальна и отвратительна в своей неумолимости. Для меня открылось то, что врачи-родители не всесильны, даже когда речь заходит о близком живом существе.

Я рыдая спрашивала своего старшего брата: зачем, зачем отец принёс этого котёнка тогда? Ведь не будь этого, мне сейчас не было бы так больно и страшно. Мой брат тогда с умным видом повторил вычитанную или подслушанную где-то мысль: котёнок был нужен для того, чтобы отрепетировать смерть родителей. Потеряв сначала кота, я смогла бы легче пережить потерю мамы или папы.

Это был безжалостный удар. Оказывается, жизнь живых существ служит некой цели, которую кто-то может определять за живое существо. Это не просто нечто, даруемое свыше в свободное пользование.

Родители были напуганы тем, как тяжело я переживала смерть своего кота. Мама, пытаясь утешить, объяснила мне, что Бонди прожил счастливую жизнь как мой друг. И частичка его всё ещё во мне, как та часть характера, которая развилась благодаря Бонди.

Эта её идея была мне глубоко противной. В ней я видела цинизм, и этот цинизм из уст матери был страшен.

Кристен прервалась на то, чтобы залпом допить остатки остывшего чая и наполнить новую чашку.

— Ты мне никогда не говорила про слова твоей мамы. Что в них циничного-то?

— А ты не понимаешь?

— Нет. Это очень правильные слова, которые я бы сама тебе сказала, если бы ты тогда не сидела взаперти несколько дней кряду.

— Я ждала и надеялась, что родители просто разделят со мной горе. Вместо этого они поведали мне о том, что жизни можно придать цель, и когда эта цель достигнута, жизнь перестаёт быть нужной.

— Так и есть, Крис. Мы все живём ради цели. Если цели нет, то ты просто портишь воздух.

— Почему эту цель определяют за меня? Почему кто-то считает себя правым выбирать, на что пойдёт такая вещь как жизнь? Потому что если это я выбираю, зачем жить, то целей будет бесконечно много.

— Ты живёшь бок о бок с другими людьми, в обществе, значит, получаешь от него определённую пользу, которую должна отрабатывать. Это то, как устроен мир. И наш, и Рай, где ты можешь заниматься чем угодно в свободное от работы на пользу человечества время. Я всё ещё тебя не понимаю.

— Бонди дали умереть, чтобы он завершил свою миссию как домашнее животное, заведённое ради меня. Рай создан для того, чтобы создать интеллектуальную машину огромных мощностей. Старый китаец и часть работающих над проектом учёных верили во всю эту белиберду про вечную жизнь, хотя никакая она не вечная, и вряд ли эти консервы проработают больше двухсот лет, и про блага, которые она подарит. Но в неё вкладывали деньги с расчётом потом получить прибыль. Ни о какой жизни там не может идти и речи, твои мысли и эмоции под контролем, так как каждый кластер системы обходится слишком дорого, чтобы его просто так терять, а значит, тебе разрешат чувствовать то, что не помешает твоей работе, думать так, как не будет вредить твоей работе, делать то, что не будет в ущерб твоей работе. Это не жизнь, это контролируемое до мелочей извне функционирование, и ты готовишься стать тем, что позволит усилить этот контроль. И ты, дура, этого так хочешь.

Мне не о чем было спорить с Кристен. У неё была своё, извращённое с моей точки зрения, представление о том, что такое жизнь. При этом она высказывала верные мысли. Дав ей выговориться, я выставила подругу за порог, закрыла дверь и не открывала её все остававшиеся до операции три недели.

До этого разговора во мне постепенно росли напряжение и страх. Однако Кристен сказала нечто такое, что не то, чтобы заставило меня успокоиться, но перевело мысли в другое течение. Заперевшись в скорлупе в четырёх стенах, я чувствовала, как теряю связь с реальностью, и при этом нахожусь в полной гармонии с самой собой. На душе был покой, и мыслилось легко.

Залив свои работы — выкладки по учёбе, эссе и рисунки — на локальное файлохранилище, я обесточила все приборы и лежала в полумраке в гостиной на полу, среди ужасного, почти художественного беспорядка. Наконец в дверь позвонили. Одёрнув засаленный свитер, я влезла в кроссовки и покинула квартиру.

Меня везли в седане, выглядевшем массивно, видимо, бронированном, в сопровождении двоих вооружённых мужчин из охранной корпорации. Мы двигались до боли привычным мне маршрутом, которым я ходила до комплекса на занятия, однако мы проехали главный вход, через который я обычно попадала туда. Через двести метров был въезд в длинный тоннель. Машина свернула в одну из её веток и остановилась в подземном гараже. Оттуда мы спустились вниз на лифте, длившийся по ощущениям вечность спуск занял, судя по наручным часам, около десяти минут.

Зал плоской цилиндрической формы был колоссальных размеров. Потолок был покрыт рассортированными по трассам кабелями, освещение давали вделанные в пол светящиеся холодным белым светом панели. Правильно расставленные квадраты постаментов с установленными корпусами жизнеобеспечения напоминали поле для какой-то настольной игры. Возле одного из квадратов была установлен накрытый белой тканью операционный стол, стояли софиты, вставлялись в стойку приборы.

Меня отвели в душевую, где помогли снять одежду, вымыли и дали белую сорочку. Босиком я дошла до операционного стола. Лежать было холодно и жёстко. На лицо опустилась прозрачная пластиковая маска. Конечности стали странно слабыми, потом перестали чувствоваться вовсе.

Я сидела на лавочке автобусной остановки. Была ночь, и шёл снег, ещё не успевший замести вереницу моих следов. Тёмное небо имело едва уловимый красный оттенок. В стороне улицы, откуда я пришла, появилась пара огней, и скоро к остановке подъехал автобус. Двери с грохотом раскрылись.

Пассажиров внутри не было. Автобус тронулся с места. Держась за поручни, я продвинулась в центр салона и заняла одно из мест. Расплывчатые формы ночного города начинали морфировать. За окном разворачивалось фантасмагорическое смешение образов как привычных, вроде пейзажей природы или домов, так и совершенно сюрреалистичных. Порой наступала лишь темнота, в которой пульсировали потоки света.

Повинуясь моей воле, автобус остановился и распахнул двери. По обе стороны дороги возвышались остовы небоскрёбов: гнутые конструкции из металла и бетона. Кусочек неба между почти смыкавшимися вверху вершинами небоскрёбов был сер. Пахло гарью.

На тротуаре на картонке сидел человек в лохмотьях. Я подошла к нему и положила руки на его плечи. Это был Ло. Я приблизила губы к его уху. От моего шёпота мир вокруг затрясся. Со скрежетом стали выпрямляться покосившиеся стальные опоры, из ниоткуда материализовались стёкла. Улица расширилась, и тучи ушли, дав свету со звоном разлиться по меняющейся на глазах улице, которую заполнили сотни людей. Эти люди улыбались. Они подали свои руки Ло, и тот, ухватившись за них, поднялся и пошёл вместе с толпой, тоже засияв от счастья.

Я вернулась в автобус, и тот вновь тронулся.

Подарить мне этот мир, открыв для меня все его дороги — вот ради чего прожила свою жизнь моя мама.

Подарить людям этот мир или избавить их от него — вот то, ради чего могу прожить жизнь я.

Принятое мной решение не могло не быть правильным.