O, Sole M.I.A.
Они говорят, у меня нет души… Это потому, что я черная? Не знаю. Я родилась, живу и умру — это факт. И душу свою при встрече узнаю всякий раз.
Меня зовут Сарби, Миа Сарби. Родилась я на ферме среди холмов Джипслэнда, в пятидесяти милях от Мельбурна. Мои родители всю жизнь пасли овец в долине реки Ярра, у отрогов Австралийских Альп. Мне же возня с безмозглыми овечками приелась, не успела я толком вырасти. И вот однажды появился Джефф.
— Миа… Ее зовут Миа, — сказал кто-то из родни. А я смотрела на Джеффа снизу вверх и не могла отвести глаз: он был такой… такой…
— Миа, радость моя! — сказал Джефф, и я почувствовала: это — моя душа.
Он стал первым мужчиной, который обнял меня, — и я, на глазах у всех, прыгнула ему на руки и поцеловала.
Мы сразу уехали в Сидней: Джеффу надо было возвращаться в полицию. То были нелегкие деньки — я много училась. Бывало, валяешься без задних ног после жаркого дня, прошедшего в шуме, гаме и беготне, вспоминаешь сводящие с ума ароматы городских улиц, и лень шевельнуться даже ради глотка воды.
— Миа, милая, я дома! — слышится далеко внизу. Это Джефф! Я вскакиваю и несусь навстречу — навстречу своей душе. Он знает, как я устала: покормит, потрет спинку в душе, а затем, насухо вытерев меня полотенцем, уложит и будет гладить, пока я не усну. О, Джефф, душа моя!
Но однажды все кончилось. Джефф нашел себе другую, моложе. Высокую стройную светлую сучку… Ненавижу! Он ушел, а я осталась... без души. Это продолжалось месяц: я места себе не находила, ждала, но Джефф так и не вернулся. Терять было нечего, и я пошла в армию. И не просто в армию — в группу быстрого реагирования, спецназ. А в спецназе выбрала самую опасную работу — саперное дело. Мне было все равно.
Отбор был жесткий: из двух сотен претендентов сначала осталось тридцать, а в конце — трое, одной из которых была я. Год спецподготовки, год стажировки и — выпуск! Я во всем была первой — бесстрашная, бездушная, безутешная, тоскующая по Джеффу. Мужчин вокруг хватало (армия!), но ни одного из них я не целовала так, как Джеффа...
Оливер всегда улыбался. И от него пахло рыбой: Олли родился в портовом квартале. Он подошел ко мне и сказал:
— Привет, я Олли Норт. А ты, верно, Миа? Сержант сказал: будем работать в паре.
Я молча отвернулась. Куда ему до Джеффа… Самой не верится, что месяц спустя этот селедочный парень стал для меня всем на свете. Он вернул мне душу!
Мы были вместе почти три года: служили, отдыхали, жили под одной крышей. О семье, о детях мы никогда не говорили — ни он, ни я. Быть вместе — разве этого мало?
А потом нас послали далеко за океан, в Афганистан. На целый год, но — вместе! Мы не расставались днем и ночью, в пыльном лагере и в минных рейдах, на утренней пробежке и на отдыхе, в баре "Король Ишут", у провонявшего кошатиной Халила… Он сделал татуировку на правом предплечье: алое сердце, роза и цепь, обвивавшая наши имена, — "Olly&Mia".
С неба накрапывал холодный дождик — начало сентября. Серая пелена за окном наводила уныние. Олли вернулся из штаба и молча присел рядом. Пауза затягивалась: я чувствовала, знала, не верила и боялась. Наконец, он заговорил:
— Миа… Я улетаю. Через неделю. А ты… ты остаешься. Эти штабные жопы куда-то задевали твои документы! Мне так жаль, малышка!..
Он говорил что-то еще, но я не понимала ни слова. К чему слова, когда тебя покидает душа? Наверное, это все потому, что я черная…
Капрал Дэйв Симпмсон никогда мне не улыбался. Он не пах рыбой и не поднимал меня на руки. Не делал татуировок и не таскал за собой в бар. Дэйв был хорошим напарником, но я его не любила, только терпела. Вечером, перед отбоем, он курил трубку. От дыма я чихала, Дейв щурился на закат, и тогда казалось, что он вот-вот улыбнется. Мне. А может даже позовет… Но Дэйв выбивал трубку, вставал и говорил:
— Иди, Миа. Возвращайся к себе.
Я отворачивалась, не двигаясь с места. Тогда, бормоча что-то невразумительное, Дэйв уходил сам. Убедившись, что он меня не видит, я понуро брела домой. Одна. Без души.
Мы выходим из лагеря затемно, по прохладе. Весь взвод, и мы с Дэйвом впереди. На дороге в любой момент можно наткнуться на опасный сюрприз: фугас, мину или неразорвавшуюся бомбу. Я их не боюсь, а Дэйв — боится. А еще можно напороться на партизан: я их боюсь, а Дэйв — нет. Лейтенант Брауни, командир взвода, машет рукой — трогай! И колонна втягивается в сырое ущелье: Дэйв, я и остальные. За нами идут груженые машины. Оглушительный рев моторов. Легкий ветерок в ущелье доносит вонь дизельных выхлопов. Откуда-то снизу пробивается шум реки. Плохое место. Слушай, слушай меня, Дэйв, — это плохое место!
Но Дэйв не успевает ничего ответить: из земли выпрыгивает огненный зверь и с ревом бросается на нас. Меня швыряет на камни. Дэйв, в изрешеченной осколками одежде, скрученный как тряпичная кукла, валится на дорогу. Вокруг нас расплывается грязное облако. Кислая вонь: пыль, кровь и ужас. Я подползаю к Дэйву. Он поднимает голову и, едва шевеля разбитыми губами, хрипит:
— Спасайся!.. Беги, Миа!.. Беги!!!
И я бегу. Бегу куда-нибудь. Подальше от грохота. Земля дрожит от разрывов. Больно жалят осколки. Пороховая гарь вперемешку с копотью режет глаза, и я спотыкаюсь. Падаю и защемляю ногу. Кто-то стреляет в меня. Пули звонко рикошетят от камней. Мимо.
— Беги, Миа! — и я, прихрамывая, бегу. Бегу к реке и прыгаю в ледяную воду. Вода поможет, спасет…
Река протащила меня сквозь ад и выбросила на каменистую отмель. Где? Я не знала. Раны воспалились и мешали двигаться. Нога болела так, что я не могла на нее ступить. Дэйв! Дэйв, душа моя, — где ты?! Надо найти его.
К вечеру я выкарабкалась обратно к дороге. Там никого не было, лишь обугленные остовы грузовиков и россыпи стреляных гильз. Над почерневшими лужами роились жирные мухи. Что было дальше, я не очень помню. Возможно, то был сон...
…скрипучая арба, запряженная вонючим осликом. Темнолицый старик в зеленой чалме и маленький мальчик. Они молча смотрят на меня. Это потому, что я — черная? Повозка следует за солнцем, а я из последних сил ковыляю за повозкой. Мне все равно, куда идти. Ослик-вонючка, повесив голову, мерно трусит по дороге. Скрипят колеса. Вот я уже лежу на повозке — как я здесь очутилась? Мальчик о чем-то спрашивает, старик отвечает. Я не понимаю ни слова. Солнце ведет нас за собой. Это — сон. Закрой глаза, Миа, спи…
Мне снятся овцы, и сон никак не закончится. Овцы не такие, как дома: мелкие, тощие, грязные. И трава, которую они ищут на склонах, среди камней, другая — сухая, острая и режет ноги. Моя тень пасет во сне тени овец, и за это тень мальчика угощает меня тенью обеда. Дни и ночи, снег и солнце, дождь и ветер — они мне только снятся. Без души жизнь — сон, смерть — пробуждение.
Меня искали. Искали везде и не нашли. Ведь искать во сне никто не догадался. Я проспала долго — четырнадцать месяцев. И однажды утром меня разбудил Джон.
— Эй, ты что здесь делаешь? — верзила в знакомой до боли форме ткнул винтовкой в мою сторону.
Я отвернулась: это был не Дэйв.
— Послушай, детка, — перебросив оружие на спину, он подошел ко мне вплотную, — ты, вроде, нездешняя?
Ну, еще бы! Ведь я — черная.
— Ты должна пойти со мной.
Мне было все равно — я пошла.
— Эй, Джон! — окликнул его кто-то из патрульного "Хаммера". — Кого это ты приволок? Что за штучка?
— Не поверите, ребята, — ответил Джон. — Слыхали, осси** уже целый год землю роют? Так вот, похоже, это их пропажа.
— Блин, чел, такое дело положено отметить!
— А то!
Меня отмыли, отчистили, накормили: сначала лекарствами, а потом моей любимой австралийской бараниной. Я отстояла положенное количество раз перед фотокамерами в обнимку с генералами-"спасителями" и отсидела себе задницу на трехчасовой пресс-конференции в компании Премьер-министра. Ох, и трепались же они!
— Миа Сарби — наша героиня! — улыбка седого генерала сверкала ярче фотовспышек. — Я буду счастлив лично вручить ей медаль.
— Миа Сарби — пример для всех нас! Родина… — голос Премьер-министра дрогнул, — Родина ждет возвращения своей верной дочери. И я обещаю…
Как оказалось, ждали меня только новые прививки, изолятор и песок, горячий песок Абу-Даби. Там я провела одиннадцать месяцев в карантине. Благодарная Родина опасалась болезней, что я могла подцепить во сне. А может все оттого, что у меня нет души? Или потому, что я — черная?
Я вернулась домой поздней весной — в конце октября. Меня встречали незнакомые люди. Дэйв так и не появился. Может, он до сих пор спит, и некому разбудить его? Мне хотелось домой — на ферму, к овцам... чтобы снова уснуть, и не чувствовать, как саднит душа, которой у меня нет. Но я терпела: новые пресс-конференции, очередные съемки, бесконечные званые обеды… Это ведь тоже сон, но с овцами веселее: они меньше болтают.
Через год мне вручили медаль: Пурпурный Крест — второй случай в истории. До меня его заслужил какой-то осел… Даже Дэйв бы улыбнулся. Но Дэйва нет. И я уехала домой.
За шесть лет здесь ничего не изменилось. Небо, как и раньше, голубело, трава — зеленела. Ярра все так же неспешно катила мутноватые воды к морю. Овцы ничуть не поумнели, впрочем как и родственники, но я не была на них в обиде. Пенсию платили регулярно, и жила я спокойно, не следя за временем. Время — не овца, само знает, куда идти.
Однажды я дремала в кресле на веранде. Солнце коснулось верхушек деревьев и причудливые тени оплели дом. Опираясь на палку, вошел незнакомец. Пахло от него дешевым виски и большим, грязным городом.
— Чужак! — сказала я. — Стой!
Неуверенно, будто слепой, он качнулся ко мне.
— Стой! — повторила я. — Или…
Но он не послушал, даже замахнулся палкой. Это зря: я же служила в спецназе. Мои клыки сомкнулись на его запястье — несильно, только чтоб он понял, с кем имеет дело. Чужак вскрикнул, выронил палку и, прижав укушенную руку к груди, испуганно отшатнулся.
— Уходи! — сказала я. — Или…
И тут я расслышала его шепот:
— Миа… Миа… Миа…
— Дэйв?
Это был он. Моя душа вернулась. Она такая, какая есть. Моя душа…
На закате Дэйв выходит на крыльцо, чтобы выкурить трубочку. Я сижу рядом и чихаю. Иногда мне кажется, что он украдкой — чтобы никто не видел — улыбается. Докурив трубку, выбивает пепел, встает с кресла и говорит:
— Пошли-ка домой, Миа.
И это — не сон!
P.S.: И сказал Господь Бог: нехорошо Человеку быть одному...
И добавил: а Псу — тем более.
Примечания:
* Mia или MIA (missing in ) — военный термин, аналог русского "пропал без вести".
** Осси (Aussie, от Australian) — ироническое прозвище австралийцев. Сами австралийцы, а также британцы произносят его как "ози". Это не так оскорбительно, как обозвать человека, например, "кацапом", но вполне позволяет выразить толику пренебрежения к союзникам.
Использованы материалы Министерства Обороны Австралийского Союза.