Своя чужая беда

Поезд всё так же мерно наматывал на колёса секунды и километры. И даже частые остановки мало что меняли в неумолимой монотонности, с которой этот гигантский метроном двигался к конечной цели. Пассажиры занимались обычным для раннего утра делом: сдавали бельё, проверяли поклажу или требовали у хмурого проводника чай, попутно заняв очередь в туалет, а изрядно помятый мужик из последнего купе явно намеревался продолжить незаконченный накануне шумный "банкет". Благо, недостатка в вечно прекрасной сорокоградусной или пиве в поездах люди не испытывали даже в самые трудные времена.

Пожалуй, несколько странно выглядел только один человек: кареглазый брюнет в камуфляжной куртке молча смотрел на мелькавшие за окном деревья и телеграфные столбы, совершенно не замечая суеты вокруг. Да и осенний пейзаж за пределами вагона, похоже, интересовал его мало. А рядом, на нижней полке, лежал так и не распечатанный с вечера комплект постельного белья. Соседи по купе давно уже махнули рукой на дивного попутчика — в конце концов, лезть в чужую душу часто оказывается себе дороже.

Николаю Звереву путешествовать поездами приходилось довольно часто. И далеко не всегда по собственному желанию — работа бригадира наладчиков станков с ЧПУ предполагает постоянные разъезды. За последние годы полстраны исколесил, не меньше. Две-три недели в чужом городе с обязательными ночными авралами, затем короткая передышка дома и снова в дорогу. Далеко не каждый способен выдержать подобный ритм жизни, потому и монтажники в его группе менялись довольно часто. Только успеешь привыкнуть к человеку, найти общие интересы, а на его месте уже другой. Наверно, поэтому и настоящих друзей у Николая практически не было — можно пересчитать по пальцам одной руки. Впрочем, он-то привык, а вот жена мирилась с постоянным отсутствием мужа с трудом. Постепенно тихая "ненависть" перешла не только на его окружение, но и на увлечения. Чувствовалось, что назревает скандал — не хватало последней, завершающей капли. И вот теперь повод нашёлся. Расшатанная бесконечными мелкими ссорами плотина терпения рухнула.

За что?! Кажется, жена Николаю не поверила. Или просто не захотела поверить? Только и сказала: — "Катись, куда хочешь! Хоть навсегда!" По-человечески её понять можно: затеяла ремонт на кухне и рассчитывала, что муж хотя бы пару дней будет заниматься домашними делами. А тут так некстати неожиданный звонок из родной Глуховки… И, вроде, нормально же объяснил — мама болеет и очень хочет его увидеть. Нет-нет, сейчас уже ничего страшного, но если он приедет, то мама поправится гораздо быстрее. Всё равно накричала, да ещё и добавила язвительно, что Николай о матери не вспоминал больше года, а тут вдруг совесть замучила! Лучше бы промолчала. Странная женщина — хотела ужалить побольнее, отговорить, а добилась совершенно обратного эффекта.

Вот начальник отдела ничего не стал спрашивать — поинтересовался только, кого Зверев оставит вместо себя на эту неделю. Подписал заявление и на прощанье сказал:

— Коля, ты не спеши. Решай на месте. Времени будет мало, звони — я продлю. Если деньгами помочь надо или ещё чем, не стесняйся.

Почему чужие люди порой ближе родных принимают твои беды? Почему?! Кто-нибудь может объяснить?

Теперь этот вагон. Скрипит старина, но держится до сих пор бодро. Кто знает, сколько людей прошло через его утробу — каждый со своими радостями и проблемами, с надеждами и планами, да и просто без всяких мыслей. Если бы он мог говорить, порассказал бы, наверно, немало. Николай вдруг осознал, что поезд для него всегда был местом ожидания. Сколько бы ни ездил — в одиночку или с бригадой, о чём бы ни договаривались заранее, главным всегда оставалось ожидание новых ощущений. Неважно каких. Но сейчас всё по-другому. Позади пустота и руины, впереди — только тревога, которая постепенно вытесняет все остальные чувства и не даёт забыться хотя бы на секунду. И с каждым ударом колёс на стыке болезненным уколом закрепляется на захваченной территории…

— Богданово! Стоянка поезда две минуты. Не забываем вещи, граждане.

Дежурно-усталый голос проводника вернул ощущение реальности. Николай поднялся, привычно закинул ремень дорожной сумки на плечо и поспешил в тамбур. Пусть станция только минут через пять, но оставаться в вагоне не было уже ни сил, ни желания. Так и простоял, уткнувшись лбом в холодное стекло, пока напротив не замерла обшарпанная одноэтажка вокзала. Впрочем, всё без обмана — каков райцентр, таковы и его главные ворота.

Как только Зверев ступил на потрескавшийся асфальт перрона, порыв ветра швырнул в лицо редкие дождевые брызги. Вот же чёрт, как некстати природа нервничает! Автобус до Глуховки только через час. Если он вообще ещё ездят. Слишком уж пустынно вокруг — ни людей, ни транспорта. Можно, конечно, и дизелем добираться, но он раньше шести вечера никогда не ходил. Николай задумчиво всмотрелся в пыльные окна-глаза вокзала: "Что, не признал? А я совсем недавно стоял на этом самом месте".

А ведь точно! Ровно неделю назад возвращался из очередной командировки, а в Богданово поезд по непонятной причине продержали целых полчаса. Обошёл тогда все закоулки, вспомнил, как с мамой приезжали на весеннюю ярмарку… Боже, как давно это было! Потом заметил молодую женщину на скамейке…

Может, и не обратил бы внимания, но выглядела она странно: слишком легко одета для позднего октября, да ещё и ворот блузки расстёгнут. А на лице — крупные, как горошины, капли пота.

— Вам плохо? Может, "скорую" вызвать?

— Не надо, — она попыталась улыбнуться, — мне обязательно нужно попасть домой. Лекарства…

Женщина прижала к груди сумочку и начала медленно заваливаться набок… "Скорую" Николай не вызвал, а вот дежурного милиционера разыскал. Торопливо пояснил, что случилось, и бегом вернулся в купе. В конце концов, пусть местные власти хоть немного о людях побеспокоятся, а то привыкли лишь в чужой карман заглядывать! Была ещё причина не опаздывать на поезд — на завтра назначена встреча выпускников, и Зверев пропускать такое событие не собирался. А через полчаса уже не думал об этом не совсем приятном эпизоде. Только сейчас вспомнил…

Расхлябанный "ПАЗ", как ни странно, выкатил на привокзальную площадь вовремя. Смачно чихнул чёрным выхлопом и заглох.

— Чтоб тебя! — ругнулся водитель, но из автобуса не вышел.

Нервно докурил сигарету, матюгнулся для бодрости и только после этого "ритуала" полез разбираться с мотором. Наверно, дело оказалось привычным, потому как справился он быстро. С грохотом опустил крышку капота и повернулся к Николаю:

— Ну, чего встал? Садись, поехали — больше всё равно пассажиров не будет. Не сезон, однако. Вообще, по-хорошему надо половину рейсов отменить — одно расстройство, а не работа!

Автобус даже не ехал, а мягко плыл по бесконечным лужам просёлка, и лишь натужный рёв мотора подсказывал, что рейс может закончиться в любой момент. Одна надежда на "лоцмана" за рулём — наверняка каждый ухаб на дороге со всех сторон изучил.

— А ты зачем в Глуховку? На местного, вроде, не похож… Журналист что ли?

— Как раз местный. Зверевых знаете?

— Анну Ильиничну? Как не знать! Мои оболтусы у неё учились. Только хворает она сейчас, знаешь? Ты-то ей кто?

— Сын.

— А! Не признал, извини. Сам-то я из Алексеевки — глуховских и половины не знаю. Матери приехал помочь? Уважаю, молодец. Сейчас мало кто о родителях-то вспоминает. Разъедутся по городам, а сюда и носа не кажут. Только на похоронах и увидишь кого, да и то не всегда. Теряем корни-то, теряем…

Слова водителя отозвались неприятным холодком в груди — сразу вспомнились обвинения жены. Стыдно признавать, но она во многом права. А этот мужик ещё и про похороны зачем-то ляпнул! Водитель словно услышал:

— Да ты не переживай! Говорят, всё обойдётся! — он обернулся и ободряюще подмигнул. -А вот и Глуховка! Я тебя до самого дома подброшу — чего глину-то зря месить?

Вид родного села навевал уныние: тёмные от дождя срубы как-то сморщились и, казалось, медленно тонули в грязи, а новый шифер на крыше сельсовета издевательски-насмешливо подчёркивал общее впечатление. Умирает село — медленно, но верно. Да и жителей с каждым годом меньше — вон, сколько домов заколоченных стоит! Настроение испортилось окончательно.

— Спасибо, — Зверев вяло попрощался с водителем и, ни разу не обернувшись, почти бегом добрался до крыльца…

— Ой, Коленька! Приехал! — Анна Ильинична. — Как же… Не предупредил. Мы бы встретили…

Николай с тревогой вглядывался в лицо матери. Да, годы не щадят никого: круги под глазами огромные, и говорит тяжело, с придыхом. Из-за болезни, наверно.

— Ничего, добрался. Дорога — наше всё! Ты-то как?

— Всё хорошо, сынок. Теперь всё хорошо, — она улыбнулась. — Садись, Коленька! Устал, небось? Скоро Катя придёт — будем чай пить с вареньем. В этом году крыжовник столько уродил, что не знала куда девать. Вот и возьмёшь с собой — в городе такого не найдёшь…

Николай смотрел на знакомые морщинки и не мог сказать ни слова.

"Господи, уж письмо-то хоть раз в месяц точно мог бы написать!"

Наконец, с трудом проглотив подкативший к горлу ком, хрипло спросил:

— Катя? Что ещё за Катя?

— Катюша? Соседка наша. Помогает по дому, за лекарствами для меня в город ездит. Неужели не помнишь? Ты же с ней в одном классе учился.

— Я почти никого не помню — лет-то сколько прошло, — начал было он, но заметив огорчённый взгляд матери, соврал, — а вот её, кажется, припоминаю. Худенькая такая, да? С косичкой?

Анна Ильинична не обратила внимания на столь общие для деревенской девочки приметы и подхватила:

— А худенькой была потому, что часто болела. До сих пор мучается, — она махнула рукой. — Не о том мы! Ты-то как? Всё по чужим городам мотаешься?

— Работа такая, мама. Что тут поделаешь?

— Плохая работа, сынок. Живёшь, как на вокзале — ни семьи не видишь, ни отдыхаешь по-человечески. Чужие люди кругом, а им до тебя и дела-то нет. Оля-то хоть не ругается?

— По-разному бывает. Терпит пока. Ладно, мама, разберёмся — мне уже предлагали работу без командировок. Подумаю.

— Соглашайся. А то ведь так и состаришься — ни детей, ни внуков…

Неприятный разговор прервался лёгким стуком в окно. Затем хлопнула входная дверь и на пороге появилась молодая женщина в простеньком сером платье и накинутой на плечи тёмно-зелёной вязаной кофточке:

— Здравствуйте, Анна Ильинична! У вас гости? — улыбка на её лице исчезла. — Коля?!

— Катюша! Мы уже заждались! Сейчас чайку попьём, новости городские послушаем, да и самим рассказать есть что! Ну что, сынок, узнал Катю?

Николай, в который уже раз за этот день, не знал, что ответить. Конечно, узнал! Это же та самая женщина, которую он "сдал" милиции в райцентре!

Потом долго сидели за столом, вспоминали школу. Правда, говорила, в основном, Катя, но Зверев был только рад — он никак не мог избавиться от чувства неловкости за поступок недельной давности. Поэтому даже обрадовался, когда соседка собралась уходить. Но проводить всё же вызвался.

У калитки Катя остановилась:

— Послушай, Коля! Не хотела Анну Ильиничну расстраивать — это я попросила тебя приехать. Она-то ничего не знает. Не говори, пожалуйста, — женщина, наконец, посмотрела прямо в глаза, — хорошо? Когда ей было совсем плохо, она постоянно повторяла твоё имя. Вот я и решила…

— Ты всё правильно сделала, — Зверев положил руки ей на плечи. — Спасибо! Завтра придёшь?

— Конечно, — Катя улыбнулась, — мы же ещё не всё вспомнили.

Она сделал пару неуверенных шагов к калитке, но затем решительно повернула назад:

— Нет, не могу так! Я должна сказать! — она глубоко вздохнула, словно собиралась глубоко нырнуть. — Прости, если сможешь! Плохо мне было тогда, очень плохо. Если бы не боль — там, на вокзале — я бы тебя узнала, и всё было бы сейчас по-другому! Отдала бы тебе лекарства, и Анна Ильинична не мучалась бы столько времени. Прости меня… А тебе всей жизнью обязана — я на той скамейке долго сидела, всё никак не могла подняться. Кроме тебя никто же не подошёл, не помог. В больнице три дня пролежала…

Николай непроизвольно прижал Катю к себе. Рука как-то механически скользила по её волосам:

— Всё нормально, не переживай. Я тоже тебя не узнал. Всё нормально…

А в голове крутились бесконечным рефреном совершенно другие мысли — " Ты мог остаться. Ты должен был остаться. Это ты во всём виноват…" Но признаться вслух так и не решился…

Вокзал на этот раз выглядел не столь печально. И, хотя опять накрапывал дождь, и пыльные окна крохотного зала ожидания почти не пропускали дневной свет, и люди на вокзале всё так же чихать хотели на окружающих, что-то изменилось. Мир определённо повернулся другой стороной, обещая если не счастье, то хотя бы спокойствие и уверенность.

Николай "убивал" время. Нет ничего хуже, чем ждать. И это сейчас, когда столько хочется сделать! Он, наверно, в сотый раз осмотрел полупустой зал и заметил маленького взъерошенного котёнка под креслом напротив.

— Эй, лопоухий! Дрожишь? — Николай похлопал ладонью по колену. — Иди сюда, животный!

Котёнок среагировал мгновенно — вцепившись всеми четырьмя лапами в штанину и помогая даже хвостом, взлетел по ноге.

— Ты чей? Дурацкий вопрос, согласен — ясно, что ничей. Ну что, лопоухий, будем тебя кормить? Коровы нет, но магазин я точно видел…

…Поезд всё так же мерно наматывал на колёса секунды и километры. И даже частые остановки мало что меняли в неумолимой монотонности, с которой этот гигантский метроном двигался к конечной цели. Николай Зверев сидел на нижней полке и улыбался подсвеченному дежурными лампами полумраку. Рядом лежал так и не распечатанный комплект постельного белья, а под курткой тихо "тарахтел" отогревшийся котёнок. Маленькие лапки массировали грудь, и с каждым уколом мужчина чувствовал, как внутри разливается мягкое спокойное тепло.

Вагон вновь одарил его ожиданием. Только в этот раз Николай точно знал, чего хочет…