Памяти Клары Шуман
Жил на свете молодой и бедный художник. Таланта у юноши было больше чем денег, а друзей — больше, чем заказчиков. Он жил впроголодь, в каморке под лестницей, не подозревая о том, что у судьбы припрятан для него чудесный подарок. И вот однажды…
Это был совершенно особенный, праздничный день. С самого утра свежий ветер разогнал облака, и солнце рассыпало яркие блики. На улице смеялись дети. Приятель привёл клиента, которому (вот неожиданность!) понравились полотна начинающего живописца. Словно с неба упал заказ, и, более того, уходя, меценат обещал прислать аванс, немедленно! Обрадованный художник не смог усидеть в четырёх стенах, он вырвался из своей убогой комнатушки в город, пробежал вприпрыжку три квартала, весело насвистывая. А когда окрылённый юноша вернулся домой, его ждала — она.
Когда он увидел её впервые, мир вокруг словно родился заново — робкий побег нечаянной утренней радости расцвёл фантастическим цветком безудержного ликования. Художник любовался прекрасным лицом, словно бы выступающим из голубой дымки, из волшебного тумана нераскрытой тайны. Смотрел в загадочную глубину миндалевидных глаз, чувствуя, что перестаёт быть человеком, превращаясь в существо, способное дотронуться до звёзд и постигнуть сущность бытия — по одному лишь движению её ресниц. Чувственные губы, манящие, как земляничная россыпь на лесной поляне, ещё хранили детскую припухлость, но обещали неземное наслаждение тому, кто дерзнёт их поцеловать. Она улыбалась ему нежно, как ландыш. Время остановилось.
Ею можно было восторгаться бесконечно. Хотелось робко коснуться и не выпускать из рук, до тех пор, пока небо и земля не поменяются местами. Но за окном уже сгущали тени лиловые сумерки, наступал чудесный летний вечер. В унисон струнам сердца, звучала музыка за окном лачуги. Отблески первых звёзд, затевая пляску с иллюминацией городских улиц, загадочно мерцали, обещая незабываемые приключения, таинственные открытия и (он покраснел) разнообразные порочные удовольствия.
Девушка была необыкновенно, фантастически прекрасна. Ему вдруг показалось, что именно здесь и сейчас, он может и должен подарить ей что-то на память об этой встрече. Но что? В бедной хибарке отродясь не было драгоценных безделушек, вообще никаких ювелирных причуд. Он замешкался, но только на мгновение. Конечно, как он мог забыть! Краски! Художник достал золотистую охру, обмакнул кончик самой тонкой кисти и плавно, уверенно, провёл по неброским украшениям своей неожиданной гостьи. Диадема, пара серёжек, тонкая цепочка колье. До сих пор невзрачные, тусклого сине-стального отлива, они засияли благородным блеском, у него захватило дух от восторга. Потом немного красного кадмия с белилами — ланиты окрасил робкий румянец, наивный, как яблоневый цвет.
— И чуть-чуть кармина, — напевал он, подчёркивая контур губ.
Когда всё было готово, наш герой вышел из тесной, убогой каморки, и, попетляв по узким закоулкам кварталов бедноты, окунулся в феерическую иллюминацию улиц праздничного города. Водоворот из звуков музыки, песен, криков, ароматов неведомых кушаний и винных паров кружил голову. Он шёл по проспекту. Широко распахнутые глаза жадно впитывали роскошь зазеркального мира: дорогие рестораны, шикарные витрины магазинов, роскошные автомобили. Чужая, недоступная, словно инопланетная жизнь. Его спутница молчала. Дорога сюда была для них закрыта.
Толпа вынесла их к вывескам попроще: огни здесь были не такие яркие, стёкла не сияли потусторонним блеском, ковровые дорожки не устилали путь. Но зато — играла музыка, и было весело. В одно из таких заведений и зашёл художник. Швейцар читал газету. Юноша быстро прошёл внутрь и устроился за столиком в углу зала. В полумраке его потрёпанная одежда не бросалась в глаза. Сделал заказ и, с бокалом в руке, прикрыл глаза, слушая нехитрую мелодию оркестра, и хрипловатый голос певицы, которая пела о любви. Счастье трепетало, как робкий огонёк светлячка. Вот оно прорвалось наружу, — он засмеялся, открыл глаза и...
Девушка была не с ним — смотрела куда угодно, но только не на него. Красавица явно хотела задержаться надолго, ведь здесь играла музыка, рекой лилось шампанское, и флирт играл людьми, как пузырьками пены на краю бокала. Он привёл её сюда, получил свою толику радости, а теперь всё кончилось. Она не сказала ничего на прощание, бестрепетно доверилась чужим рукам, исчезла. Миг, и её словно бы не было никогда. Художник допил вино и вышел, позвякивая монетами в пустом кармане.
Прошли годы. Всё забылось. Юноша превратился в зрелого мужчину — признанного публикой, преуспевающего живописца. Однажды он ужинал в ресторане — одном из тех, дорогих, прежде недоступных. И вот, под занавес, когда официант уже принёс счёт, появилась она.
Художник сначала не узнал её среди других, точно таких же. Их было у него достаточно, столько, что они казались ему на одно лицо. Он потерял им счёт и не смог бы отличить одну от другой, даже если захотел. Её взгляд тоже не лучился узнаванием, не расцветал нездешней нежностью, не обещал немыслимых чудес. Она была обычной. Одной из многих.
Ему почудился смутно знакомый блеск. Он прищурился, вгляделся — действительно! Та же поблёкшая, но всё ещё таинственная голубая дымка, стёршиеся, но различимые следы кармина на губах и блёстки золотых украшений. Мужчина улыбнулся задумчиво и немного грустно, вспомнил свою молодость, их первую встречу. Потом взглянул ещё раз: увядший цветок, прах и тлен под тоскливо разбегающейся сеточкой морщин. Время ушло безвозвратно. Они больше никогда не встретятся.
Он секунду поколебался: не оставить ли её у себя? Только ради памяти о мимолётном счастье? Нет, пожалуй, незачем. Вздохнул и, добавив к ней ещё три точно такие же купюры, протянул официанту.
— Четыреста марок. Сдачи не надо.