Цифры

Кнопка с цифрой четыре загорелась, двери лифта открылись, и я вышел. Осмотрев коридор, я свернул налево, где толпилась группа людей. В основном это были женщины, совсем молодые и среднего возраста. Многие из них были с детьми. Стараясь на них не смотреть, я направился к двери, возле которой они все собрались. Подойдя к двери, я поднял глаза и увидел на ней номер 404. Я потянулся к ручке, чтобы войти, когда меня окликнул взволнованный женский голос:

— Эй, молодой человек, вы куда?

Я обернулся и встретился глазами с женщиной, которая ко мне обратилась. Ей, скорее всего, было не больше тридцати, однако выглядела она на все сорок. Растрёпанные волосы, кое-как собранные в неряшливую причёску, вздёрнутые нервные брови, и взгляд водянистых серых глаз, в которых явно читался вызов, укор и праведное негодование. И обречённость. По левую руку от неё сидел мальчуган лет шести, который раскрыв рот смотрел на плакат на стене. Я мельком посмотрел на плакат, и увидел на нём рисунок дерева, которое одновременно пребывало во всех четырёх порах года. Стилизованный плакат хроносекции.

— Здесь вообще-то очередь! — добавила женщина, окидывая меня строгим взглядом.

— Я сотрудник, — буркнул я и вошёл внутрь.

Кабинет 404 оказался не очень большим, тем не менее, в нём помещались три дамы, в услужении каждой из которых был персональный стол и компьютер. Сразу было видно, что дамы весьма деловые. Одной из них было за сорок, она была в меру упитанной, имела короткую причёску и свекольного цвета волосы. Ярко накрашенное лицо выглядело подчёркнуто строгим и деловым. Перед ней сидела клиентка, совсем молодая девушка, которая заплаканными глазами смотрела, как дама выискивает какие-то сведения в компьютере.

— По какому вопросу? — раздался строгий голос. Его обладательницей была ещё одна дама, только более сухих форм. Боевой раскрас тоже был минимальным, но, опять же, подчёркивал скупость её лошадиной физиономии. Она была вся сухая, тощая, вытянутая и официальная. Бесцветные волосы затянуты в тугой пучок на затылке, а змеиные глаза смотрели на меня сквозь прямоугольные линзы очков. Отчего-то она мне сразу понравилась.

— Я из тех-поддержки, — ответил я и попытался приветливо улыбнуться. Не вышло.

— Сколько же можно вас ждать? Ведь работа стоит! — взвизгнула третья, обладательница пышных чёрных волос. Так же в наличии имелись пышные алые губы, пышные длинные ресницы, и всё-то у неё было пышным. Аж чересчур. — Сюда скорее идите!

Повторно услышав её голос, я пожалел, что заранее не выпил «успокоительного». Доведёт стерва, подумал я. Пяткой чую, выбесит. Гадюшник. Змеиное гнездо, не иначе.

Не оставляя попыток соорудить из своей гримасы что-то хотя бы отдалённо напоминающее улыбку, я стал продвигаться к этой музе Рубенса. Хотя нет, не так. У Рубенса был вкус. Так, во всяком случае, меня учили думать. Пролавировав мимо «сухой», я подошёл к столу моей женщины-вамп, и, указав кивком на монитор, спросил:

— В чём проблема?

— Не работает! — выказывая крайнее возмущение, ответила она. Про себя я её проклял и позавидовал компьютеру. Как бы я тоже хотел не работать. Но, увы, мне.

Начался перекрёстный допрос. Манипулируя мышкой, я параллельно пытался выведать какие-нибудь полезные сведения от моей пострадавшей, однако она упорно закидывала меня дезинформацией. Поначалу я старался переубедить её, заставить говорить полезные вещи, но она на уговоры не велась, продолжая нести свою ересь. В итоге я перестал её слушать и в упор занялся системой, которая была в разы понятнее и не так сильно глючила.

К своей беде, я невольно начал слушать беседу клиентки и Свекольчика, как я прозвал первую даму.

— Это ошибка… Ведь не может быть, чтобы так скоро… Врачи сказали, он совсем здоровенький, я специально на обследование его относила, дважды… Здоровенький ведь он…

— Девушка, что вы от меня хотите? Вы подали заявку на повторную хроносекцию, результат пришёл тот же. Цифра к цифре, а это уже стопроцентный результат. Если при первом анализе ещё есть вероятность погрешности, то вторая её исключает.

— Девяносто девять…— невнятно, всхлипывая, проговорила девушка.

— Что?

— Девяносто девять и девять десятых процента. Я брошюрку читала, — чуть громче ответила девушка.

— Вот что, результаты вы получили. Вот тут дата, все печати и маркирования. Результат я при вас получала. Если вы ещё сомневаетесь, заполняйте бланк повторно, только учтите, что каждая следующая процедура платная. Стоимость я вам уже озвучила. Будете повторять?

Ответа я не услышал, только тихий всхлип и скрип кресла. Повернувшись, я увидел, как девушка покидает кабинет, держа в руках пустой бланк заявки.

— Следующую зовите, — вдогонку ей бросила Свекольчик.

— Молодая ещё, — сказала Сухая.

— Нарожает, — веско заявила Дура. Другого прозвища для своей клиентки я придумать не смог, — Вон, Варька, подруга моя, двоих потеряла и ничего Федьку выходила. Правда эта хлипкая какая-то может и не вытянет. Но вот Светка моя, тоже глиста в скафандре, а пятерых нашлёпала и ничего. Так что нормально, прорвётся. Эй, ну что там, работать будет?

— Я что-то не пойму, у вас антивирус, не установлен что ли? — вместо ответа спросил я.

— А я-то, откуда знаю?!

Я промолчал. От этих разговоров на душе было гадко. Я думал про Наташку. Мою Наташку. По-настоящему мою. В голову лезли дурацкие мысли, но я их старался отогнать. Вот ведь повезло именно сюда попасть!

— Можно? — в комнату заглянула женщина, окликнувшая меня в коридоре.

— Заходите, Альбина, — пригласила её Свекольчик.

Альбина зашла, а вслед за ней прошагал паренёк. Его рот был всё так же открыт, от чего вид был слегка удивлённый и презабавный. Малыш был симпатичным, со светлыми волосами и голубыми глазами.

— Здравствуй, Антон, — поприветствовала его Сухая.

— Тосик, как твои делишки? — засюсюкала Дура, устремившись к малышу, который, не обратив внимания на приветствия, изумлённо уставился на меня. Видимо я нарушал сложившуюся картину привычного мира.

— А это дядя, — продолжала Дура, заметив интерес парня к моей скромной фигуре, — Дядя чинит мне компьютер и я снова смогу на нём клацкать.

Молотком тебя по голове «клацкать», угрюмо подумал я. Спрячь свою рожу, не пугай дитя. Однако дитя было инертно по отношению к Дуре, и всё так же продолжало смотреть на меня, как будто я был надувным драконом из магазина игрушек. Я старался не смотреть на него, так как понимал, что он здесь не случайно. Мне хотелось сейчас же убежать из этого кабинета. Но это было невозможно, работу нужно было доделать. Я постарался окунуться в работу, но уши заткнуть было нечем. Пришлось слушать.

— Здравствуйте, — прозвучал голос Альбины, которая села на стул, — Антон, подойди ко мне.

На несколько секунд повисла пауза, которая тут же наполнилась щелчками клавиш.

— Вот результат вашей хроносекции. — Было слышно, как прошуршала бумага, передаваемая из рук в руки. Через несколько секунд вновь прозвучал голос Свекольчика, — Результат тот же.

Я невольно обернулся и увидел, как женщина притянула к себе мальчика и прижала к груди. Остекленевшие глаза смотрели в бумагу и ничего не видели. Сухая поднялась и налила из графина в стакан воду, после чего откупорила какой-то пузырёк из тёмного стекла и начала накапывать в него сильно пахнущую жидкость.

Мне стало дурно. Я уставился в экран монитора, но ничего не соображал, мысли безобразно путались, и одна была противнее другой. В светлом, обычном канцелярском кабинетике, мне было жутко, как не было нигде и никогда.

Сухая подала стакан женщине, которая выпила его содержимое, не отрывая глаз от бумаги. Сухая потянула за руку мальчишку, говоря «Идём, я тебе разукрашку новую купила, идём…», и утянула его из кабинета. Мальчик и не сопротивлялся.

— Ведь два месяца всего осталось, — произнесла женщина, когда дверь щёлкнула, закрываясь. — Что же делать-то? — она подняла растерянные, безумные глаза, в которых угасали последние искры надежды.

— Что делать, что делать… Местечко подыскивайте, пока не поздно! Я вам уже сколько раз говорила, не тяните кота. Итак, на эти анализы, сколько денег угрохали, а ведь как дело дойдёт, ещё и там набегаетесь!

— Галя, да умолкни ты! — прикрикнула Свекольчик.

— А чего мне молчать? Я что, плохое что-то советую? Ведь всё равно доведётся, так лучше раньше подготовиться, чем потом бегать, в жопу клюнутой…

— Отец уже купил, — неожиданно перебила женщина, — Его отец. Говорит, место хорошее. Зелени много кругом…

И женщина не сдержалась, зарыдала. Слёз не было, были жуткие стенания, от которых кровь стыла в жилах. Она начала яростно рвать бумагу, что-то кричать, заламывать руки, падать на колени, умолять, потом угрожать, снова завывать…

Дура уже звонила по телефону, вызывая санитаров, а я стоял в стороне, опешивший и смотрел, как мать мальчугана сходит с ума от безысходности. Когда дверь резко открылась, и в кабинет влетели два амбала в халатах, я не выдержал и, промямлив «Мне надо», убежал вон. Вдогонку мне полетел недовольный крик Дуры:

— Э! Куда? А компьютер? Тьфу, баба…

Я выскочил в коридор, увидел перед собой толпу, шарахнулся от них, как от прокажённых и зашагал прочь. А в голове продолжали крутиться одни и те же слова женщины:

— Ведь два месяца всего осталось…

Очнулся я уже на улице. Дрожащие руки сами собой нащупали сигарету, которая мятым цилиндром торчала у меня в зубах, а руки продолжали лихорадочно трепыхаться по карманам, ища зажигалку. Нашёл, уронил, выругался, поднял, подкурил, затянулся…

С безумным блаженством я вдыхал ядовитый дым, начиная хихикать. Было забавно осознавать, что это отрава. Минздрав предупреждает… А хроносекция ставит перед фактом! Сука…

Я докурил и выбросил окурок в урну, чувствуя, как дрожь ослабевает, сердце успокаивается, мысли пытаются вернуться к жизни. Но из этого ничего не получалось. Ох же ж, мать вашу, и номер! Сейчас же пойду, поговорю с Колянычем. Хрен я сюда вернусь! Мне Наташку через месяц отсюда же забирать, не собираюсь я на это смотреть всё!

Мысли перекочевали к моей девочке. Нельзя ей ничего говорить об этом, ни слова! Изведётся похлеще меня, знаю я. Нельзя говорить, успокоиться надо. Вот же ж дрянь!

Я зашагал через внутренний дворик, стремясь поскорее уйти отсюда, приехать в офис и поскандалить с шефом. Хрен он меня сейчас уволит! Думать надо кого и куда отправлять! Кретин креслозадый…

Однако мои планы рухнули, когда я увидел одинокую фигуру мальчишки, сидящего на лавочке и что-то рисующего ногой в пыли. Это бы он. Которому два месяца осталось. Ничего не соображая, словно во сне, я развернулся и направился к нему. Дойдя до него, я замер, не зная, для чего я здесь. Увидев мою тень, он поднял глаза от кривых линий, дела ног своих, и уставился на меня своими ясными, синими глазами. Рот его снова пребывал в лёгком изумлении.

— Здрасьте! — неожиданно бойко сказал он, и вновь принялся за пылевую живопись.

— Здорово, — вяло отозвался я, совсем растерявшись. Чувствуя неловкость, я указал на место рядом и спросил, — Позволишь?

Не поднимая головы, он кивнул. Я сел рядом и вновь потянулся за сигаретами. На кой ляд я сюда припёрся?

Да просто вид этого паренька, оставленного всеми, меня совсем доконал. Мало того, что ему и не осталось уже ничего, так до него и дела нет никому. Я попытался как-то успокоить его. Хотя напуганным он и не выглядел, но мне думалось, что он должен быть напуганным, а потому сказал:

— Твоя мама скоро подойдёт, она с врачами разговаривает.

— Та я знаю, её опять в палату отвели, — ответил мальчик и показал рукой на второй этаж, — Вон тама.

Я обескуражено проследил за его рукой и увидел большие больничные окна, завешанные с той стороны шторами.

— Что значит «опять»? — тупо спросил я.

— Ну, она уже была там, — объяснил мальчик, — мы сюда как приходим, она потом обычно там отдыхает, а я её тут жду. Через несколько часов выйдет.

— И сколько раз вы уже тут были?

— Не знаю, — мальчик задумчиво почесал голову, — раз в месяц, вообще. А так не знаю. Много. А вы тут новенький? Я вас раньше не видел.

— Ага, — всё так же туго соображая, отозвался я, — новенький.

— А вы меня на рентген сводите? — бойко затараторил мальчик, — Я скелет хочу посмотреть! Я тёть Машу просил, но она не разрешает, говорит — вредно. А я очень хочу на скелет глянуть, я чуть-чуть, быстро, и вредно почти не будет.

Он с надеждой смотрел на меня, живым, любопытным, слегка настороженным взглядом.

— Я бы с удовольствием, вот только я уже своё отработал. Сегодня не получится.

— А в следующий раз сводите?

— Через месяц? — глухо спросил я.

— Ага.

— Поживём — увидим.

— Понятно, — разочарованно протянул мальчик. Видимо он догадался, что и со мной у него ничего не получиться. Он вновь принялся елозить ногой в пыли.

Я сидел и молчал, не зная, что сказать, что сделать. Я хотел помочь, искренне хотел, всеми силами. Но понимал, что сделать ничего не могу. Я был обречён на бессилие. Всё известно, всё распланировано, даже место куплено. И зелени там много.

По большому счёту, мне не было никакого дела до этого паренька и его проблемы, но всё же я не мог уйти. Сотни раз уходил от проблем чужих людей, даже от проблем близких, когда мог помочь, когда мог что-то изменить. А теперь не ухожу, а изменить что-либо не в силах. И самое смешное, что меня его проблема беспокоила даже больше, чем его самого. А ведь он знал. Не мог не знать. Каждый месяц сюда ходит. Как и многие другие. Которых сотни. А может и тысячи. Которые не согласны. Для которых числа играют решающую роль. Которые обречены.

— Хочешь мороженного? — неожиданно для самого себя, спросил я.

— Хочу, — тут же отозвался мальчик.

Он резво поднялся и повёл меня к ближайшей точке реализации. Он любил плодово-ягодное и чтобы из стаканчика, но было только на палочке, и он согласился и на такое. Ещё я узнал, что любит трамваи больше чем троллейбусы, автобусы совсем не любит, а вот метро — лучше не придумаешь. Но в метро он ездил только пару раз, в столице. Там у него тётя живёт и у неё кот Сидор. И этот Сидор наглец и забияка, царапается больно. А сам он хочет собаку, но мама не разрешает. Говорит, что за собакой следить надо, а ей некогда. И так проблем море.

Я и не заметил, как прошёл час. Он рассказывал о себе, о маме, обо всём и ни о чём. Много спрашивал, а я не знал, как ответить, как объяснить, казалось бы, очевидные вещи. Он был совершенно живым, любопытным, наглым, глупым, смышлёным мальчишкой, который вместо того, чтобы жить нормальной жизнью большую часть своего времени проводил по разным больницам, учреждениям и заведениям, в которых его мать из последних сил доказывала право своего сына на жизнь. Тем самым лишая его жизни. О ней мальчик всё больше слышал в очередях, в коридорах и в приёмных. И из этих разговоров выходило, что жизнь не так проста. Совсем не проста. Что очень обидно и неприятно, когда тебе пять лет. Как, впрочем, и в любом другом возрасте.

Домой я ехал совершенно опустошённым. Поругался с Колянычем, перегнул палку, но обошлось. Он сказал, что с беременными спорить бессмысленно и выгнал меня домой. И вот теперь я ехал и думал. Хроносекция — благо или проклятье? Одно из миллионов открытий НТР, изменившее мир ХХ века. С одной стороны, ты чётко знаешь свой срок, можно всё рассчитать, подготовить, распланировать на всю жизнь. Выделить столько-то лет на то, столько-то на это. Ведь благодаря хроносекции я и нашёл свою Натку. Жили они долго и счастливо и умерли в один день... Это про нас. Романтики хреновы. Наша с ней дата — 11 марта 2064. Впереди ещё море времени, остаётся только разобраться, что с ним делать.

Хроносекция обязательна, учёт ведётся правительством, результат вносят в паспорт. Сведения нужны при поступлении в университет, при призыве, при приёме на работу, при оформлении страховки и прочее и прочее. Бюрократия заинтересована, значит, сему быть. Удобно, чётко, заведомо ясно. Это с одной стороны.

А с другой стороны — вот такой кабинетик при роддоме. Который год ведутся дебаты перевести учреждение в паспортный стол, но это сути не меняет. Кабинетики есть и пользуются спросом у населения. Потому что у кого-то дети должны умереть раньше родителей. Иногда гораздо раньше. И смиряться с этим родители не собираются. И идут запросы, жалобы, угрозы. Повторные тестирования, добавляющие свою лепту в госбюджет, обеспечивающие новые рабочие места. Контора при деле.

И это только капля в море. «Дэя и Верон» — аналог «Ромео и Джульетты» нашего столетия. Признанный шедевр. Они молоды и красивы, но его срок не за горами, а ей жить ещё полстолетия. И всё равно любовь. И так далее, и тому подобное.

А что было бы по-другому, если бы хроноссекция не была открыта? Ведь люди по-прежнему бы умирали молодыми. И впредь будут умирать. Просто теперь известна дата. И нет выбора. Гарантия сто процентов. Ну, или на одну десятую меньше.

Раньше люди верили в бессмертие, не зная его. Незнание порождало веру. Теперь вера поугасла, но всё равно проблескивает.

Но не это меня волновало сейчас. Я думал о Натали. И о нашем ребёнке, который должен будет явиться на свет через месяц. И нам выдадут документ, на котором будет комбинация из восьми цифр. И от этих цифр будет зависеть всё.

Раньше я об этом не сильно задумывался. Как-то не доводилось. Теперь я твёрдо был уверен в одном. Я хотел, чтобы мой ребёнок жил, полной нормальной жизнью, а не проживал свою жизнь в очередях, дожидаясь пока сошедшая с ума от отчаяния мать дожидается очередного приговора.

Поэтому, когда я через месяц пришёл за результатами, я на них даже не взглянул. Поставив роспись в нужном месте, я вышел прочь. Результат был «утерян» в ближайшей урне. Я вернул своему ребёнку иллюзорную веру в бессмертие, право данное ему от рождения.