Легенды, сэр

«Сие подобает знать каждому рыцарю —

он должен быть "m. i. l. e. s.",

т. е. magnanimus (великодушный),

ingenuus (свободнорожденный),

largifluus (щедрый),

egregius (доблестный),

strenuus (воинственный).

Да хранит он верность

даме своего сердца,

и да не сообщается с йети

и прочими мерзостными тварями L»

Шамбеллан Жоффруа де Шарни

«Трактат о рыцарстве»

— Цып, цып, цып...

Сэр Джон еще раз опустил приманку в воду и тут же выдернул.

— Иди ко мне, мое сокровище... не бойся...

Из воды высунулась голова. Густые, мокрые мшисто-зеленые волосы, бледная кожа, маленький носик, острый подбородочек и пара очень больших глаз с тяжелыми, лишенными ресниц веками.

Глаза открылись.

Джон медленно встал. Бусы теперь болтались в воздухе, хрустальные горошины ослепительно сверкали в лучах июньского солнца.

Прилив был на высшей точке.

Дэрсхоу почти исчез под водой. Рыцарь стоял на узенькой гранитной полоске, помахивая приманкой, и все сильнее сжимал в другой руке свернутую сеть особенной, им самим изобретенной вязки.

Глаза неотступно следовали за качающимися бусами.

Джон выжидал. Он нарочно отвернулся от существа и даже засвистал «Падает, падает Лондонский мост».

Движение было молниеносным. Оно выпрыгнуло из воды и вцепилось в бусы обеими верхними конечностями с такой силой, что рыцарь — далеко не коротышка и не слабак — пошатнулся и едва не свалился вниз. Святой Георгий, однако ж, миловал. Нанизанное на железную проволоку украшение не порвалось, рука не дрогнула, и Джон мигом поднял существо в воздух, распустил сеть и обмотал ее вокруг тонкого, пахнущего илом и рыбой тельца.

Добыча не желала расставаться с хрусталем, хрусталь, врезавшийся в мякоть ладони — с рукой. Помянув сразу и небо, и противоположную небу область, Джон поймал концы шнура, продернутого по краю сети, и затянул горловину получившегося аккуратного мешка. Только после этого он смог высвободить ноющую руку.

Нести мокрый тяжелый мешок было, в общем, не очень приятно. Когда же болтавшийся за плечами морской житель наигрался с бусами и стал щипать рыцаря за неудобоназываемое место, идти стало и вовсе тяжко. Джон скинул мешок, произнес наставление, и, отойдя в сторону, терпеливо выслушал свистяще-щелкающие ответы пополам со смачными слизистыми плевками.

Потом выпил воды из фляги, надел снятый было из-за жары плащ, взвалил груз на плечи и быстрым шагом направился к деревне.

Бросив черепаховый гребень с нефритом на туалетный столик, леди Эдит зевнула. Зевок перешел в громкое «ай!», и все громы небесные обрушились на голову присланной сэром Эштоном портнихи.

— Но, ваша светлость...

Маленькая женщина, так и не вставая с пола, заплакала и стала просить прощения. Подкалывая нижнюю юбку свадебного платья, она нечаянно уколола госпожу. Эдит схватила ее за руку и заставила сжать кулак. Теперь портниха плакала уже не от страха, а от боли. Шутка ли, сотня острых булавок вонзились в ее ладонь!

Подержав так прислугу несколько минут, миледи соизволила ее отослать.

Право же, если бы не эта примерка, утро можно было бы назвать великолепным.

Изумительное лицо леди Эдит, воспетое менестрелями всех европейских дворов и изображенное на многих полотнах, расслабилось, атласные бровки разошлись.

Она позвонила в колокольчик.

Худенький паж мгновенно возник в дверях ее опочивальни.

— Лорд Эштон здесь?

— Только что прибыл, ваша светлость.

— Один?

— Нет, ваша светлость. С ним трое слуг и повозка. Судя по всему, это ваш свадебный подарок.

Эдит стрельнула взглядом в пажа и улыбнулась. Паж вздрогнул. Жарко покраснел и опустил ресницы.

— Наконец-то! Последние недели он мною пренебрегал. Эти дела, бесконечные дела с его поместьем. Фи! Будто мне нужна эта старая, никчемная развалина под названием поместье Мандевилль...

Она расхаживала по комнате, плавно жестикулируя и краешком глаза следя за беднягой. Он справился с собой, но глядел тоскливо.

-... или будто мне нужны его дешевые подарки. Нет и нет! Мне нужен он сам. Он должен быть у моих ног, а не улаживать дела с наследством... кстати, он сказал, завершились ли они?

Паж откашлялся.

— Да, миледи. Лорд Эштон велел передать, что он вступил в права наследства. Его брат отсутствует уже семь лет, и судья Кэннероу посчитал его мертвым.

— Прекрасно!

Эдит подхватила подол и пристукнула маленькой ножкой.

— Что ты торчишь здесь? — вдруг сказала она. — Немедленно зови лорда, тупица!

Паж отступил на шаг. И вновь многолетняя муштра взяла верх. Он поклонился и исчез.

Старая Мойра Кеннеди, глупая Мойра Кеннеди. Портниха продолжала плакать, сидя на краю колодца. Израненная рука лежала в миске с травяным настоем, приготовленным домоправительницей Дорой Уэлш. Сама Дора стояла рядом и качала головой.

— Ну, хватит уж. Старая ты, это верно, Мойра, но вот глупой я бы тебя не назвала. Любая может упустить клятую булавку.

— Ох, Дор, ох, — Мойра хлюпала, раскачиваясь из стороны в сторону. — Глупая я баба. Что бы мне сходить тогда к бабке Виллоу, взять снадобье. Поболела б животом недельку, да зато лорд отправил бы сюда другую мастерицу, Ханну. Вот уж кто б спуску этой ведьме не дал! Охо — хо, бедная, бедная я...

Дора пожала массивными плечами и похлопала товарку по спине. Она уже открыла рот, чтобы произнести еще пару ободряющих слов... и вдруг замерла, уставившись на ворота. В них только что въехал запыленный молодой рыцарь на пегом жеребце. Жеребца шатало из стороны в сторону от усталости. Рыцарь, судя по его виду, с трудом держался в седле.

Дора и Мойра одновременно перекрестились.

— Призрак, — шепотом сказала забывшая про свои раны портниха. — Говорил мой сынок Бид, давеча в Суссексе народился на свет трехголовый теленок. И комету видать уже две недели, с длинным хвостом. Не к добру.

Дора проглотила последний кусок бекона с хлебом и вытерла сальные пальцы о передник. Она тоже видела комету, но в призраков категорически отказывалась верить.

— Не призрак. Сам лорд Мандевилль старший, лопни мои глаза. Вернулся!

Мойра икнула от страха.

Рыцарь подъехал к женщинам и натянул поводья. Старый конь встал, и было понятно, что никакая сила в мире не заставит его сделать дальше ни шага. Всадник спрыгнул с него и вытер пот со лба.

— Мир славному замку Ралладен и живущим в нем!

Мойра икала теперь уже каждые десять секунд. Из миски на ее коленях выплескивался настой, по юбке расползалось темное пятно. Молодой человек перевел взгляд на Дору.

— И тебе мир, пилигрим, — домоправительница ткнула Мойру в бок. — Давно мы здесь не видели этаких достойных воинов, что и говорить.

— Дора, — рыцарь снова утер мокрый лоб. В его голубых глазах гасла искорка счастливого ожидания. — Ты узнала меня? Или...

Она улыбнулась и раскрыла объятия.

— Да неужто я б не узнала самого лучшего рыцаря графства! Не узнала моего благодетеля, сэра Джона! Поприветствуйте-ка меня, милорд, или я на вас разобижусь!

Они крепко, от души обнялись. Рыцарь рассмеялся.

— Ну а ты, мастерица? Неужто мой вид так испугал тебя, что ты не можешь вымолвить ни слова? Но я не умер, я жив и здоров.

— Дайте мне вас потрогать, сэр, — миска слетела наземь, и снадобье Доры разлилось. Мойра встала и робко провела распухшей рукой по плечу сэра Джона. — Святые угодники!

Ее морщинки углубились, по щекам потекли крупные слезы. Два таких потрясения за одно утро — это уж было слишком.

Джон ухватил ее руку и развернул ладонью вверх.

Глаза его потемнели. Обветренное худое лицо стало непроницаемым.

— Что ж, милая Мойра Кеннеди, — слова падали, как тяжелые камни. — Пожалуй, я не стану спешить в покои моей любимой, как спешил все это время, а поговорю вначале с тобой. Не должно рыцарю проходить мимо беды ближнего своего. А ты, вижу я, в беде. Итак, что случилось?

Леди Эдит зевала уже безудержно. Новоиспеченный лорд Мандевилль ходил по залу, распространяя аромат модных итальянских духов и самодовольства, и говорил. Он говорил обо всем — о наследстве, о погоде в столице, о последних придворных сплетнях и последних фасонах головных уборов, о видах на урожай, о только что приобретенном за неслыханную сумму щенке дога, о количестве гостей, приглашенных на свадьбу, и об их состояниях, и... да, единственной неинтересной для него темой была Эдит.

А Эдит не привыкла быть неинтересной для кого бы то ни было.

Она с трудом закрыла очаровательный ротик и с ненавистью посмотрела на своего нареченного.

— Вы так занимательно рассказываете, милорд. Время пролетает незаметно в вашем обществе. Кажется, минуло уже больше полутора часов с начала вашего визита?

Лорд Эштон не разбирался в тонкостях женской интонации. Собственно, как и в женщинах в целом. Однако яду в словах миледи было слишком много даже для такого толстокожего субъекта. Он вздрогнул и пожевал нижнюю губу.

— Гмм... — милорд собирался с мыслями (их было немного, и они вечно разбегались по затхлым уголкам его разума) и с духом (которого вообще не было), чтобы дать своей любезной достойный ответ.

Но он не успел.

Дверь распахнулась, и в зал вошел сэр Джон Мандевилль, пилигрим, отправившийся семь лет тому назад в Святую Землю и сгинувший без вести. Бывший жених. Бывший брат. Бывший владелец поместья.

Пожалуй, в нем не было ничего устрашающего. Наоборот — на губах играла ясная улыбка.

Лорд Эштон крякнул и опустился в ближайшее кресло из дуба. Кресло крякнуло тоже. Леди Эдит зачем-то встала, снова села и захлопала длинными ресницами.

В звенящей тишине Джон отвесил церемонный поклон. Очень глубокий поклон.

— Моя дорогая Эдит, — голос Джона был ровным. — Мой драгоценнейший брат Эш. Ну, разве я не самый счастливый путник на всем белом свете? Кого еще так встречают после долгого отсутствия?

Свадьба состоялась через неделю после возвращения блудного лорда Мандевилля. Шушукавшиеся гости тщетно пытались обнаружить на лицах троих участников драмы хоть какой-нибудь след отчаяния, страсти, злобы или ревности. Правда, миледи была несколько бледнее обычного... но разве не для таких случаев, о великолепные Клеопатра и Нефертити, вы изобрели румяна? Правда, и новобрачный был на удивление молчалив и вял. Но после обильных возлияний он заметно оживился и заговорил до полусмерти сидевшую с ним леди Энгсборо.

Пиршество вместо трех дней продлилось сутки. Разумеется, всем все было понятно, и все с необычайной любезностью благодарили хозяина и хозяйку замка Ралладен, и как бы невзначай спрашивали у сэра Джона, сколько он собирается прогостить у новобрачных. Его краткий, достойный древних ответ после передавался из уст в уста не только по графству, но и за его пределами.

— Сто дней, — Эдит кружила по опочивальне. — Сто дней. Сто дней.

— Дорогая, — проблеял ее муж. — Милая, успокойся.

Миледи остановилась и оторвала последнюю кисточку с пояса. Потом бросила ее в супруга.

— Успокоиться? Успокоиться?!

— Ээ... осталось всего семьдесят четыре дня, моя голубка.

— ВСЕГО СЕМЬДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ?!

Эштон благоразумно замолчал. Эдит снова заметалась от кровати к зеркалу и обратно.

— Сначала был тот разговор с Джоном. Кто дернул вас за язык, скажите? Кто просил вас сомневаться и высмеивать его схватку с кракеном в северных морях и встречу с василиском в пустыне Гоби? Кто заставлял просить доказательств — клочка гривы единорога, пера из хвоста феникса? «Вы переплюнули Плиния Старшего, Ктесия и всех историков древности»! А-а, тупица! Набитый болван!

Эштон усиленно жевал нижнюю губу. Его щеки тряслись, мочки ушей багровели от напряжения.

— И вот они, доказательства, — леди подскочила к окну и приоткрыла занавеску. В комнату мгновенно хлынули золотые и алые лучи света. Несколько горевших у кровати свечей поблекли и заплыли воском от разочарования.

— Феникс на моей лужайке! Эта дрянь! Днем спит, а ночью развлекается, поджигая себя перед моим носом и возрождаясь из пепла! И это не все!

Красная и уже далеко не совершенная с виду миледи опустила занавеску и кинулась к двери. Проверила засовы и замки. Потом в гневе заколотила по ней кулачками.

— Всех голубей сожрал летающий змей! Он и сейчас сидит на голубятне и испускает тошнотворный дым — а вы знаете, как я чувствительна к запахам! А бешеный единорог, гоняющийся за служанками в лесу! Мерзкие распутницы, среди них не оказалось ни единой девы! Ни единой!!!

Лорд сладко сощурился, но под взглядом жены опомнился и придал своему лицу подобающее выражение благородного негодования.

Эдит сползла на пол и продолжала — теперь уже тише, надорванным от крика голосом.

— Волосатое чудовище, в чем мать родила в моих кладовых. Все припасы сожраны до последней крошки. А вчера оно добралось до винного погреба. Пятеро самых сильных слуг лежат в лечебнице монастыря, остальные разбежались, как мыши.

— Вино там было отличное, — Эштон вздохнул и почмокал. — Жаль, Джонни отказался спуститься туда и спасти мой любимый яблочный сидр.

Эдит зарычала.

— Гнусный пропойца и бабник! За мной ухаживали лучшие рыцари Европы! Ухаживал сам Джон! А я вышла замуж за ничтожество! О!

Под вопли жены милорд отполз в глубь кровати, приспустил балдахин и устроился в своей любимой позе — на левом боку, согнув ноги.

Через минуту раздался громкий храп.

Леди Эдит запустила руки в пышные белокурые локоны и рванула. Потом раскрыла ладонь. Светлые волоски взлетели и опустились на пол.

Свечи погасли.

Джон опустил перо в чернильницу и аккуратно стряхнул лишнее.

«Ольсену, шкиперу «Фрейи», что в порту Гейт. Незабвенный друг мой! Послание ваше тронуло мое сердце, и напомнило мне о тех прекрасных днях, что я провел на борту вашей шхуны. Пожалуй, за все эти годы нигде мне не было так хорошо, как у вас. И ныне мои мысли и намерения совсем другие, чем были при нашем расставании. Я понял, что Гераклит был прав, и в одну реку нельзя войти дважды. Я понял многое другое...»

В опустевшем замке раздались визгливые вопли. Судя по звуку, кто-то только что побывал в купальне и обнаружил там маленького несговорчивого приемыша, приплывшего из Дэрсхоу.

Джон отодвинул в сторону письмо, придвинул другой лист и сделал на нем пометку «дать Доре рецепт слизевыводителя сегодня же». Затем вернулся к письму.

«... даже малые вещи в нашем мире имеют великое значение. Что такое булавка? А между тем она может оказаться важнее красивого лица и стройной фигуры, и прочих прелестей, коими так пленяют нас дочери Евы. А сотня булавок перетянет на весах Судного Дня сотню мучительных — и заслуженно мучительных — дней. Должно быть, вы недоумеваете, читая эти бессвязные и темные строки. Но утешьтесь, Ольсен — к весне я улажу все дела в поместье предков и приеду на Аваллон, как и обещал. В вашем саду, среди цветущих яблонь и сирени, я отведаю копченой сельди с кашей, приготовленных нежными руками госпожи Ольсен, и напишу окончание моего исторического труда. Верю, что он украсит книгохранилища мира и послужит к назиданию многих и многих искателей истины. Что же до буквоедов в четырехугольных шапках и мантиях — пусть их негодуют. Последнее слово останется за нами. Сердечно обнимаю вас, жму вашу честную руку. Лорд Джон Мандевилль»