Сто шагов к северу

Дверь в палату приоткрыта.

На кафельном полу мелькают неровные полоски света. Ребят точно телевизионные помехи.

Это по коридору ходят люди.

Туда-сюда.

Туда.

Снова сюда. И вновь — туда.

Бегают, суетятся медсестры и врачи. Нервно меряют шагами расстояние взволнованные родственники.

В коридоре кипит жизнь.

Там — кипит жизнь.

Здесь — тишина и покой. И холодный дождь, пытающийся ворваться в палату сквозь оконное стекло.

Я не отвожу взгляда от серого прямоугольника окна.

Я не закрываю глаза.

Даже на мгновение я не прикрываю веки.

Потому что если я сделаю это…

Я увижу ее.

— Как она выглядит?

— Кто?

— Женщина из вашего сна.

На секунду юноша задумывается, подбирает слова:

— Высокая. В белом плаще с такой накидкой на голову. Как это?.. А-а! С капюшоном!

Он замолкает, задумывается, мнется. Но через пару секунд продолжает:

— На ее лицо падает тень и… я вижу только руки. Ее руки. Вернее, тыльную сторону ладоней. Кожа бледная и… какая-то слоящаяся. С вздутыми венами.

Юноша останавливается и растерянно смотрит на свои руки.

— Я думаю… я имею ввиду… у людей такой кожи не бывает. У живых людей.

В комнате сумрачно и душно.

Прикрываю глаза и тру переносицу. Болят виски, ноют волосы, стянутые в хвост резинкой.

Мигает лампа. В ее свете лица девушки и юноши, сидящих перед моим столом, кажутся не настоящими, нарисованными на картоне. Несколько грубых штрихов на серой шершавой бумаге.

Пытаюсь вздохнуть. Но — только пытаюсь.

Воздух, густой словно кисель, нехотя вливается в легкие, совершенно не принося облегчения. Очень хочется открыть окно, высунуться в сад, вдохнуть полной грудью хрустящее морозный свежий ветер.

Но — не выйдет.

За окном разлился белый океан тумана. Густая, молочная пелена, скрывающая в себе все — деревья, кусты, тропинки. Даже высоченного забора, огораживающего клинику по всему периметру — не видно.

Да что там! В белесой взвеси тумана не видно даже вытянутую прямо перед собой руку.

Но туман не однороден. Он клубится, переливается, переворачивается, словно во сне огромный белый медведь.

Странно, но мне в голову приходит именно эта ассоциация, хотя в очертаниях тумана люди чаще всего видят собак, волков и лошадей. Белоснежных, точно лепестки лилий.

В это время года на улице привычно видеть белый цвет. Только обычно, это бывал снег.

Сейчас же погода словно сошла с ума — туман и неизменные плюс десять по Цельсию.

И люди тоже будто сошли с ума.

Даже в городе врачи загружены, что уж говорить о крохотной клинике неврозов, в которой работаю я?..

Панические атаки, расстройства сна, жуткие головные боли, аритмия, приступы ярости, не подающая контролю агрессия… Вот не полный перечень того, с чем в этом году нам пришлось столкнуться.

И конца и края работе не предвидится.

И слишком плотным становится туман день ото дня.

Воспользовавшись моей минутной заминкой, юноша замолкает. Следит за моим взглядом и ежится, наткнувшись на оконное стекло.

Рядом с ним сидит девушка. Тоненькая, с виду очень хрупкая, с огромными серыми глазами.

Щелкаю клавишами, вполглаза читаю историю ее болезни.

Так вообще-то не принято: одновременно вести несколько пациентов. Все-таки это не групповая терапия. Но в данной ситуации нет другого выхода, приходится объединять больных с похожими симптомами.

У этих двоих они похожи.

Оба пациента видят во сне «белую женщину». И судя по прогрессирующим симптомам — спутанность сознания сразу после пробуждения, временная потеря координации с невозможностью отличить реальность от сна, необъяснимые приступы агрессии — это не рядовые кошмары.

В истории болезни даже нет их имен. Номер сто тридцать и двести пятнадцать. Похоже, детки влиятельных родителей, решивших не светить психическую невменяемость своих чад.

Хотя я сомневаюсь, что это психическое расстройство. Скорее нервное перенапряжение.

— А твой сон? — спрашиваю у девушки. — Ты тоже видишь «белую женщину» такой?

Девушка дергается, кивает, но мгновение спустя отрицательно качает головой.

— Она страшная, — голос глухой, монотонный, совершенно без эмоций. Это так не вяжется с ее испуганным выражением глаз.

— Ее плащ не просто белый, он словно этот туман… — девушка смотрит в окно. — Не могу объяснить, он просто какой-то… странный!

Юноша подхватывает:

— Руки! Руки у нее странные. Высохшие, покрытые пятнами и такое ощущение, что они ее плохо слушаются.

— Да! — перебивает его девушка. — И лицо…

Юноша сникает:

— Я не видел лица.

— Оно словно у Фредди Крюгера, — не обращая на моего второго пациента внимания, продолжает девушка. — Будто обваренное или… просто без кожи. И ощущение при взгляде на нее такое… жуткое! Чувствуешь себя кроликом перед удавом. Нет даже хуже! И она шевелит губами, словно пытается что-то сказать. Но тут я обычно просыпаюсь…

Юноша морщится. Похоже, ему неприятно даже воспоминание о сне.

Мои пальцы порхают над клавиатурой. Да-а, сон сам по себе странный и страшный, но кошмар вовсе не объясняет остальных их симптомов.

— И что вы чувствуете после пробуждения? — пытаюсь нащупать верную ниточку, дернув за которую я смогу распутать весь клубок их страхов. Что-то мне подсказывает, они одного сорта.

Молодые люди замолкают. Их взгляды блуждают по кабинету. Мне становится не по себе — у них обоих совершенно бессмысленные и опустошенные глаза.

Вдруг взгляд девушки натыкается на оконное стекло и замирает.

Поднимаюсь и закрываю жалюзи, с неудовольствием отмечаю — туман стал еще гуще, чем до обеда.

— Она похожа на Хель, — вдруг тихо говорит девушка.

— На кого? — удивляюсь я.

— Ну, Хель… — пациентка номер двести пятнадцать смотрит на меня своими серыми озерами. — Неужели никогда не слышали?

В надежде найти поддержку девушка бросает взгляд на юношу. Тот пожимает плечами.

— Ну как же?! Хельхейма — богиня мира мертвых! — продолжает девушка удивленным тоном. — Это из скандинавских мифов. Ее царством считался север. Вечный лед, холод и все такое.

Тоже пожимаю плечами. Может, слышала когда-то.

— А какое это имеет отношение?..

Девушка продолжает:

— Да и не только в скандинавских. В славянских странах ее называли Белая Дева. По легендам, ее появление предвещало смерть, войну и различные беды. Считалось, в ее царство попадают все умершие от болезни и старости, кроме погибших в бою героев.

— Странное представление об аде, — подал голос пациент сто тридцать.

Девушка кивнула:

— Но это не совсем ад, конечно. В мире Хель был вечный холод, морось и голод. К тому же… я только сейчас вспомнила! В мифах она как бы ополовинена.

— Что сделана?

— В смысле, одна половина ее тела черно-синяя, другая мертвенно-бледная. Или левая половина — красная, а правая — иссиня-черная. Смотря какому источнику верить. Это же мифы… Кто-то вообще представлял ее обычной живой женщиной… сверху… а вот ее бедра и ноги, якобы, выглядели как мертвые.

— Но в вашем же сне женщина была просто без кожи?

— Это-то да… — вздохнула девушка. — Но мне сейчас отчего-то вспомнилась именно Хель. И знаете, в какой-то легенде я читала, что именно Хель начнет Апокалипсис. С ее армией мертвых это будет не сложно сделать. Но ей нужен помощник. С этой стороны. Он родился здесь, но вся его жизнь — это сто шагов в ад.

Я вздрогнула.

— Почему сто шагов?

Девушка пожала плечами.

— А почему у христиан семь смертных грехов? Скандинавы, наверное, исчисляли их сотнями.

— Грехи?

Она взглянула на меня. От ее взгляда меня затрясло, словно температура в кабинете резко упала до нуля. Мгновенно пересохло в горле.

Странный звук раздался от окна. С тихим шорохом жалюзи упали на пол.

Девушка взвизгнула и забилась в судорогах, упав со стула. Вбежавшие санитары вкололи ей успокоительное и унесли в палату.

Дежурная медсестра увела юношу.

— Боже мой… — вздохнула я. Подошла к окну и прижалась к стеклу лбом.

Голова раскалывалась. Виски пульсировали, лоб словно сдавило холодным стальным обручем.

Я попыталась расслабиться, прикрыла глаза, а, открыв их — в ужасе отшатнулась от окна. Показалось, что из тумана на меня смотрит чье-то лицо. Совершенно лишенное кожи.

Верно сказала моя бабушка, когда узнала что ее внучка учится на психиатра — «Будь осторожна. Сумасшедшие сводят с ума нормальных».

Теперь дорога домой занимала почти два с половиной чеса, вместо тридцати минут. Но в тумане даже по скоростному шоссе довольно сложно свободно двигаться. Никогда не знаешь, кого вынесет на дорогу перед тобой. Не помогают ни противотуманные фары, ни… да ничего не помогает!

В белой молочной взвеси тает все — начиная от дорожной разметки и заканчивая дорожными же указателями. Временами кажется, что некто невидимый огромным ластиком стирает привычный для нас мир. Да вот только мир никуда не исчезает, просто нашему обзору предстает лишь его крохотная часть.

С такой погодой, с потерей ориентации в пространстве и времени, даже психически крепкие люди готовы впасть в панику. И даже приближающийся новый год уже никого не радует. Да и как радоваться, когда не понятно когда день сменяет ночь, а когда наоборот. Биологические часы сбились и кричат о помощи.

Я никогда не жаловалась на проблемы с нервами, но я настолько устала, вымотана и выжата как лимон, что если сейчас с неба посыплется пепел, как в фильме «Сайлент Хилл», я даже ни капли не удивлюсь. Лишь припаркую автомобиль у обочины и подожду пока парочка голодных монстров не наткнутся на меня. Мне кажется, я даже сопротивляться особо не буду.

Глаза слипаются. Несмотря на свою устрашающую непонятность, туман нагоняет сон.

Я зевнула и — в тот же миг надавила на тормоз. Машину качнуло и завертело на непонятно как образовавшейся на дороге наледи.

Выскочившая подушка безопасности больно удалила по носу.

— Боже… — выдохнула я, когда мир перестал вертеться перед глазами.

Мне определенно нужен отдых.

Слизнув кровь с губы, я вновь подумала о бабушке. Сумасшедшие сводят с ума нормальных.

Как верно подмечено!

Вот и сейчас, прежде чем затормозить, мне показалось, что в клубящемся тумане я увидела силуэт волка.

— Это так ужасно! Вы ведь понимаете? Я глаза закрыть боюсь! Постоянно думаю, что увижу ее… Она… она же подходит все ближе. Ей что-то нужно от меня! Это страшно! Понимаете?

Я кивнула и тут же одернула себя. Зачем врать самой себе. Не понимаю. Совершенно не понимаю.

Так сложилось, что я не вижу снов. В десятилетнем возрасте упав с лестницы, крепко приложившись лбом о каменные ступени, я заработала сотрясение мозга. И связана эти события или нет, но с тех пор снов я не вижу.

Как врач, я, конечно, знаю, люди не могут не видеть снов. Так уж устроен наш мозг. Мы просто можем не запоминать сновидения. Но мне отчего-то кажется, я действительно снов не вижу.

Сегодня девушка мне не кажется уже такой хрупкой и беззащитной как вчера. Она напряжена и насторожена. И от нее словно веет холодом. Это не страх, это некая скрытая угроза. Она вся словно пружина, которую долго сжимали и она вот-вот готова распрямиться.

— Кстати, я вспомнил про эту богиню… — сказал пациент сто тридцать.

Сегодня он устроился на диване у стены.

Я перевела взгляд на юношу.

— Она, — он кивнул на девушку, — все правильно говорила. Только Хель… она не там, а уже здесь. Она сама откроет ворота своей армии.

— Пора на обед, — медбрат застыл в дверях.

Девушка поднялась. Ее примеру последовал и юноша.

Вдруг девушка кинулась ко мне, схватила за руку и жарко зашептала:

— Я поняла, почему подумала вчера про Хель! Проводниками в ее мир считалась собаки, волки и кони!

С ужасом я смотрела на свою пациентку.

— А за вашим окном я видела белого коня!

Медбрат, пытающийся оттащить девушку от меня, встретил яростное сопротивление.

Пружина сорвалась.

Глаза девушки стремительно меняли цвет. И вот уже из серых они стали прозрачно-голубыми. Изменился и ее голос. От его металлических интонаций мурашки побежали по коже.

— Ты нужна ей!!! — вдруг выкрикнул юноша и, вытащив из рукава ножницы, ударил ими санитара в висок. Тот повалился набок и затих, забаррикадировав своим телом дверь.

Мои мысли метались в панике, а тело словно сковало. Не пошевелить ни рукой, ни ногой.

Происходящее казалось мне сном. Бредом. Кошмаром.руг и аллических интонаций с — подожду пока парочка монстров огда наоборот.

Может ли так быть?!

Может ли быть так, что некий монстр из потустороннего мира, не имеющий возможности проникнуть в одну голову, проникает в другие, а затем врывается и в реальный мир?!

Бред!

Бред даже то, что я всерьез об этом подумала. Но туман!

И эта разительная перемена во внешности моих пациентов.

Все-таки я смогла пошевелить рукой. Несколько раз я сжала и разжала пальцы. Они дрожали.

Да о чем это я?! Туман — просто туман! Очередной каприз загрязненной человеческой деятельностью природы. Бывает.

Но не целый же месяц подряд?!

Наверное, я тоже схожу с ума. Как иначе объяснить, что со мной в комнате заперты двое обезумевших подростков, один из которых еще и вооружен, а меня волнует какой-то туман.

Внутри все похолодело.

В два шага юноша оказался рядом, а девушка, прыгнув через стол, повалила меня на пол.

Лезвия ножниц скользнули по щеке, оставив порез.

— Ты нужна ей! — шипел сквозь стиснутые зубы юноша, пытаясь дотянуться до моей шеи.

Я извивалась, отбивалась, стараясь продержаться как можно дольше. Под потолком в углу притаилась камера, почему до сих пор нет санитаров?!

Словно в ответ на мои мысли за дверью послышался гул голосов, раздались глухие удары.

— Она ждет тебя! — рыдала девушка, стараясь удержать мои ноги.

— Ты нужна ей!!! — кричал юноша. — Ты! Не мы! Вот и катись к ней! И пусть она убирается из наших снов!!! Тебе не нужно больше делать сто шагов, хватит и одного!

Девушка перестала плакать. Теперь она мерзко и хрипло хихикала.

Испачканный чужой кровью металл коснулся моей шеи. Я завизжала и — наверное, потеряла сознание.

А как еще объяснить, что окно распахнулось и молочно белый волк спрыгнул на кафельный пол? Ударом лапы крупный зверь сшиб девушку и та, взвизгнув, отлетела к дивану. Да так больше и не поднялась.

Только бредом угасающего сознания можно объяснить, что я видела юношу всаживающего свое нехитрое оружие в бок призрачному волку. Только слуховыми галлюцинациями — визг раненого зверя.

Только приснившимся кошмаром можно объяснить, что я вижу себя, с занесенными над грудью моего пациента ножницами. А еще…

…В подтеках воды я вижу ясень, подпирающий своими вервями низкое грозовое небо. Молнии разрезают тучи, ударяя в массивное древо и порою сложно понять, где его причудливо изогнутые ветви, а где зигзаги вспышек.

Шаг, два, три… ноги сами несут меня к ясеню. Вниз. И к северу.

Мелкая морось легкой взвесью застыла в воздухе, осела на белоснежной шерсти волков, нетерпеливо мнущихся у кованых решеток. Ворота такие высокие, что я не могу понять, где же они заканчиваются.

Но мне это и не интересно, ведь за решеткой я вижу ее.

Сутулую женщину в белом плаще.

Она тянет ко мне руки.

Волки испуганно скулят и поджимают хвосты.

Помимо воли, я поднимаю руки и касаюсь ее ладоней. Странных, холодных, неживых. Словно прикасаюсь к стеклу.

Она — с одной стороны, я — с другой.

Вглядываюсь в ее лицо — в свои черты, искаженные тленом, тронутые разложением.

Она вцепилась в меня — живое воплощение себя.

Отражения друг друга.

Живое и мертвое.

Две половинки одного целого.

Разжимаю пальцы. Отпускаю ее ладони.

В ее глазах полыхает ярость. Ключ отказался подходить к замку. Разочарованный вой ее мертвой армии заставляет шерсть волков встать дыбом.

Отступаю от решетки, смотрю на свои ладони.

Я держала в них вечный холод, болезни и голод мира.

Я держала в них холодные лезвия тьмы, морось и безнадежность ада.

Сделала бы я девяносто девять шагов к ней?

Я разжала пальцы. С глухим лязгом ножницы упали на пол.

Девяносто девять? Не знаю, да и никогда не хотела бы узнать.

Но я сделала всего один шаг назад и сделала бы его снова. Это все, что мне нужно знать о себе.

Дверь в палату приоткрыта. На кафельном полу неровные полоски света.

За окном занимается рассвет. Его теплый утренний свет дрожит искорками в дождевых каплях стекающих по стеклу.

Ни признака тумана.

Я не отвожу взгляда от окна. В безумном танце ливня я вижу ясень и волка, бегущего мне на встречу.

Крупный зверь спрыгивает на холодный больничный кафель, фыркает. Осторожно ступая, подходит к кровати.

С белоснежной шерсти стекает вода.

Тут и там на полу образовываются лужицы.

Теплый волчий язык касается ладони.

А я?...

Я не боюсь закрыть глаза, не боюсь своего отражения в зеркале.

Я все еще своими руками держу дверь, за которой томиться мой двойник в ожидании конца мира.