Художник, любивший Эдо

Время подобно реке, несущей воды по гладкой равнине. Оно неспешно и необратимо. И как крестьянин ставит запруду, чтоб оросить возделанное поле, так человек ревностно следует традициям в напрасных попытках удержать прошлое. Но когда-нибудь вода переполнит запруду, и всё то, что крестьянин пытался уберечь, окажется во власти стихии, и не каждый отважится встать у неё на пути.

В те далёкие времена, когда растущий и беспокойный город Токио ещё носил гордое имя Эдо, в семье небогатого самурая родился мальчик, и дали ему имя Токутаро. Рос он смышлёным и любопытным. Еще будучи малышом, успел он облазить все закоулки казарм замка Эдо, где жила его семья, а когда чуть подрос, стал ходить по городу и наблюдать за кипением городской жизни. Куда он только ни забегал: до позднего вечера гулял Токутаро по ремесленным кварталам, ходил на пристани и смотрел с мостов на неспешно текущую реку Сумида. И было это для Токутаро в сотни раз интереснее, чем занятие его отца, чиновника пожарной службы.

— Андо, да за твоим сыном глаз да глаз нужен — когда тебе за огнём следить? — шутили над отцом Токутаро друзья-самураи.

— А и правда, — кивал в отец. — Пора бы мальчишке за ум взяться.

Едва исполнилось сыну шесть лет, отдал Андо его в храмовую школу учиться грамоте и искусству. Последнее, на удивление, давалось неусидчивому мальчишке легче лёгкого. Появилась у Токутаро страсть к рисованию, и отдавал он ей немало свободного времени. Но не отбила она охоты гулять по Эдо, а лишь усилила его любознательность. Начал Токутаро рисовать всё интересное, что видел за день: будь то воздушный змей, запущенный кем-то над кварталом красильщиков, или заморский корабль, заходящий в порт. Рисунки он показывал родителям — безмерно радовались они успехам сына. Но однажды отец возвратился с дежурства хмурый и запретил Токутаро выходить за ворота.

Пришла в ту пору в город иноземная болезнь, и не знали доктора, как ее остановить. Не обошла она стороной и замок Эдо. Заболели отец и мать Токутаро, болели долго, да так и не оправились. На смертном одре призвал Андо к себе сына:

— Дзюэмон, — обратился он к отроку новым именем, потому что исполнилось тому уже тринадцать лет. — Завещаю тебе служить нашему господину так же верно, как служил я. Беречь замок от огня и злого духа. Отныне тебе быть на моем месте, так исполняй же свой долг с честью. Совершай обходы каждый вечер и смотри при этом внимательно, чтобы нигде не случилось пожара. А коли встретишь ты в тёмную пору сгорбленного старика в одежде ямабуси*, гони его прочь! Это тэнгу**, с давних пор они питаю страсть к огню и поджигательству, потому прогнать тэнгу — твой долг. Слушать же его не смей: обманет и с ума сведёт.

Спустя несколько дней умер отец Дзюэмона, а за ним последовала и мать. И остался отрок один. Сильно тосковал он по ласковым объятиям матери и ободряющему взгляду отца. Но шло время, и грусть сменилась светлой печалью. А затем лица родных в памяти Дзюэмона словно подёрнулись дымкой, и навсегда остались в другой, неизмеримо далёкой жизни.

Поначалу честно исполнял Дзюэмон обещание, данное отцу. Но ежедневные обходы замка, оказались занятием скучным, и всё с большей неохотой совершал их отрок.

— Лучше бы я потратил это время на рисование, — думал он, в очередной раз возвращаясь домой промозглой ночью.

Однажды осенним вечером, когда деревянные перекрытия замка Эдо скрипели от сильного ветра, сидел Дзюэмон во дворе и пытался изобразить темнеющие над рекой облака. Он часто рисовал по вечерам, сидя над работой до тех пор, пока в сумеречном свете можно было разглядеть чернила на листе.

— Да у тебя талант, мальчик, — прервал его занятие старческий голос.

Дзюэмон выронил лист от неожиданности. А сгорбленный монах, заговоривший с отроком, проворно нагнулся и подобрал рисунок с земли.

— Большой талант, — повторил он. — Должно быть, ты учишься в школе Утагава? И, наверное, один из лучших учеников?

— Нет, — покачал головой отрок. — Я учусь в школе Кано, у друга моего отца.

Конечно же, Дзюэмон слышал о школе Утагава, но туда брали только самых лучших. Дзюэмон же не думал, что рисует искуснее других.

— Кажется, завтра Утагава проводят испытания, — припомнил монах. — Будь у меня такие способности, я обязательно поучаствовал бы.

Сказал так старик и ушёл. Но заронил он в душе Дзюэмона желание учиться у лучшего мастера легендарной школы. Не совершив обхода, пошёл отрок спать, потому что хотел он проснуться на утро бодрым и готовым к испытаниям. Однако разбудили его посреди ночи людские крики:

— Пожар! В замке пожар!

Горело дальнее крыло замка, где находились кухни. До самого утра тушили люди огонь, а друга отца Дзюэмона подвергли строгому наказанию, ведь пожар случился на его территории. Хоть и было это в противоположном конце замка, далеко от казарм, но Дзюэмон всё равно чувствовал угрызения совести, потому что не совершил обхода.

Заснул Дзюэмон лишь под утро, и после пробуждения не чувствовал себя отдохнувшим. Умывшись холодной водой, он побежал на другой конец города, где располагалась школа Утагава. Вместе с другими отроками усадили его во дворе школы и выдали чистые листы. Будущим ученикам предстояло нарисовать кленовое дерево, растущее посреди двора.

Дерево колыхалось на ветру, а Дзюэмон, высунув язык, старался правдоподобно изобразить изгибы ветвей. Желтые листья напоминали юноше лепестки пламени вчерашнего пожара. Лепестки мерно покачивались и убаюкивали. Он и сам не заметил, как задремал.

Когда прозвучал удар гонга, испуганный Дзюэмон вскочил и, сунув неоконченную работу в стопку других листов, стремительно выбежал со двора. Остаток дня он бродил по городу, утирая бегущие по лицу слёзы.

Ведь заснуть посреди испытания значило показать себя слишком легкомысленным, неспособным поставить обучение выше собственных увлечений, заставивших его забыть о сне. Не суждено ему, ленивому и безрассудному, учиться в школе Утагава.

С грустными мыслями Дзюэмон вернулся в замок. И, как стемнело, не захватив с собой ни кистей, ни красок, отправился в обход. На том же месте, что и вчера, он встретил горбатого монаха. Старик стоял возле стены, поджидая отрока.

— Как прошли испытания? — первым делом поинтересовался он.

Дзюэмон тяжко вздохнул и отвернулся.

— Не расстраивайся, — утешил его старик. — Попробуешь в следующем году.

— Не буду, — буркнул в ответ Дзюэмон. — Я снова провалюсь. Да что провалюсь, меня даже за порог не впустят — после того, что сегодня случилось.

И он рассказал старику, как заснул на испытании и не выполнил задания. Монах удручённо покачал головой:

— Да, всё очень плохо. Учителя в Утагава не простят подобной выходки… Но я могу тебе помочь.

Дзюэмон поднял глаза и впервые посмотрел монаху прямо в лицо. У старика был крючковатый нос, а кожа напоминала сморщенный орех. Маленькие колючие глаза внимательно разглядывали юношу.

— Как же вы мне поможете? — удивился Дзюэмон.

— Я сделаю так, что учителя в Утагава забудут твою непочтительность. Но за это тебе придётся исполнить одну мою просьбу.

— Какую?

— Учись усердно, и через двадцать лет я приду к тебе с ней.

Дзюэмон обомлел. Он понял, что это тэнгу стоит перед ним, и очень испугался. Отец предупреждал, что говорить с тэнгу опасно. Они мудры как лисицы и столь же коварны. Кто знает, о чём попросит «небесная собака» через двадцать лет?

Дзюэмон раскрыл рот, чтобы отказаться, но старик не стал его слушать. Он достал деревянный веер и, взмахнув им, в тот же миг исчез, оставив Дзюэмона в одиночестве посреди двора.

Миновала вьюжная зима, отцвела игривая весна, а за ней пришло жаркое лето.

Всё это время Дзюэмон совершенствовал своё умение. Он рисовал нарядный Эдо в праздники и суетящийся Эдо — в будние дни. Свои работы Дзюэмон показывал другу отца, но тот лишь одобрительно кивал и не поправлял его, потому что отрок давно уже превзошёл учителя в искусстве гравюры.

Быстро пролетели летние дни, и вот уже подошёл срок нового испытания в Утагава. С трепещущим сердцем вступил Дзюэмон за порог школы, но никто не окликнул отрока грозным голосом. На этот раз желающие учиться должны были нарисовать стебли бамбука, растущего вдоль реки — символ упорства и трудолюбия. Не мешкая, Дзюэмон принялся за работу и успел завершить её как раз вовремя. С гордостью положил отрок своё творение на стол перед учителем.

— Работа не дурна, — ответил тот, удостоив лист мимолетным взглядом.

— Значит, я буду учиться в школе Утагава, господин?

— Значит, будешь.

— У мастера Тоёкуни, господин? — спросил Дзюэмон, осмелев от радости.

— Не настолько ты хорош, мальчик, — поднял на него взгляд мастер Тоёкуни. — Но ты вполне подходишь мастеру Тоёхиро.

— Благодарю, господин, — поклонился в ответ Дзюэмон.

Больше жизни он желал учиться у главы школы, мастера Утагава Тоёкуни, чьи работы не раз отправляли в дар императору. Впрочем, учиться у мастера Тоёхиро считалось не менее почётно, потому ушёл отрок домой счастливым как никогда.

А на следующий день в Утагава начались занятия. Не пожалел тогда Дзюэмон, что попал к мастеру Тоёхиро, потому что оказался учитель весьма искусен в гравюре. И когда Тоёкуни следовал традициям, Тоёхиро не брезговал учиться у иноземных мастеров и готов был без остатка передать свои знания воспитанникам. Дзюэмон внимательно слушал наставника и вскоре начал превосходить остальных умением и жаждой знаний. Но при этом он никогда не отказывал товарищам в помощи, хоть и был очень занят: днём — в школе, а вечерами — на дежурстве в замке. За это товарищи его полюбили и даже дали ему прозвище Итиюсай, что значило «сосредоточившийся в искусстве».

Талант Дзюэмона не остался не замеченным мастером — не прошло и полугода, как наставник Тоёхиро доверил ему обучение младших учеников. Дзюэмон всей душой привязался к наставнику, но даже ему он не осмелился рассказать о разговоре с тэнгу. Мудрый учитель мог бы дать совет, как обмануть тэнгу, когда придёт время. Но вдруг он посчитает Дзюэмона обманщиком? Тяжело было на душе у юноши, но он решил, что рассказом своим лишь разочарует наставника.

В один из жарких летних дней, когда так приятно посидеть в теньке, слушая пение птиц и любуясь золотыми травами, позвал мастер Тоёхиро Дзюэмона в свой дом.

— Почти год прошёл с тех пор, как ты ступил за ворота школы Утагава, — сказал он отроку. — Но за этот год я успел обучить тебя всему, что знал сам. С этого дня я перестаю быть твоим наставником.

— Неужели вы гоните меня, учитель? — огорчился Дзюэмон.

— Вовсе нет, — покачал головой Тоёхиро. — Я хочу, чтобы ты выбрал себе новое имя, потому что отныне ты настоящий художник укиё-э***.

Поклонился тогда Дзюэмон наставнику и почтительно произнёс:

— Я возьму имя Хиросигэ. «Хиро» — как дань уважения вам, учитель, и «сигэ» — в честь предков своего рода.

Поклонились Хиросигэ и Тоёхиро друг другу, и с тех пор стал Хиросигэ самостоятельно обучать других искусству гравюры.

Днём Хиросигэ раскрывал ученикам премудрости укиё-э, а в свободное время ходил по окрестностям Эдо и рисовал. Он гулял в кварталах аристократии и меж торговых рядов, бродил по садам и паркам, посещал храмы и ремесленные кварталы.

Однажды в весеннем саду Камэидо среди цветущих слив он повстречал прекрасную девушку. Её звали Кимико. Она гуляла по саду в обществе двух подруг и любовалась цветами. Взгляды их встретились, и с этого дня Хиросигэ уже не мог думать только о красоте Эдо. Каждый вечер он проводил с Кимико. Они гуляли по тенистым аллеям и, стоя на мостике, смотрели на течение реки, несущей свои воды в озеро. И там, среди одетых в золото деревьев, Хиросигэ попросил её руки.

Зажили Хиросигэ и Кимико в радости и согласии, и хоть не водилось в их семье большого достатка, но то были золотые годы. И только одно омрачало счастливую жизнь: не наградила их судьба ребёнком. Хиросигэ рисовал, и его гравюры пользовались успехом. Старый учитель Тоёхиро не раз одобрительно улыбался, глядя на изящные тонкие линии, выходившие из-под руки бывшего ученика.

— Обещай, — просил он Хиросигэ, — что, когда меня не станет, ты оставишь школу. Твой талант заперт здесь, как птица в клетке.

Хиросигэ обещал. Когда пришло время, он отказался от должности мастера Утагава и покинул школу. Художник был опечален, потому что провел в стенах Утагава восемнадцать лет своей жизни, и одновременно ликовал, как ликует внезапно обретший свободу человек.

Вскоре же к великой радости художника Кимико забеременела, и свободного времени у Хиросигэ совсем не стало. Всё время он проводил, ухаживая за женой, и всё реже и реже совершал обходы, предпочитая поручать их молодому подчинённому. Но как-то раз его помощник заболел, и пришлось Хиросигэ самому выйти в зимнюю ночь.

Ветер трепал его волосы. Ночной холод проникал сквозь одежду, от него не спасала накинутая поверх кимоно хаори****. Хиросигэ уже решил возвращаться домой, как вдруг заметил два слабых огонька, вспыхнувших на другом конце замкового двора. Самурай подошёл к стене, возле которой приметил странные отблески, и увидел тэнгу. Тот стоял неподвижно, его жёлтые глаза сверкали на фоне тёмного камня.

— Здравствуй, Дзюэмон, — усмехаясь, поприветствовал он самурая. — Я поджидаю тебя уже несколько месяцев, но ты давно не совершаешь обходов и, должно быть, совсем забыл о нашем разговоре.

— Не мудрено и забыть, — не растерялся Хиросигэ. — Ни много ни мало, а двадцать лет прошло с тех пор.

— Верно. Два десятка лет назад я помог мальчику найти призвание и сегодня пришёл за ответной помощью.

Испугался тогда Хиросигэ, ибо ему показалось, что знает он, какую плату потребует тэнгу.

— Моего сына ты не получишь! — вскричал самурай.

— Не о сыне речь. Какая польза мне от ребёнка? — ответил ему тэнгу. — Ты добросовестно учился и овладел гравюрой в совершенстве. Теперь же твоё искусство должно послужить сохранению Эдо.

— Городу грозит опасность? Но откуда: от огня или от воды, от земли или, быть может, от людей?

— Есть сила страшнее огня и воды. Всё в этом мире меняет она, и скоро не станет Эдо. Но твоё искусство способно сохранить город.

— Моё искусство? Но в нём нет ни капли магии.

— Неправда, в каждой из твоих гравюр есть толика волшебства, хранящего город. Но чтобы оно подействовало, нужно нарисовать сотню видов Эдо.

— И я спасу этим город?

— Ты сохранишь его на века, даю слово.

— Тогда и я даю тебе слово, тэнгу! — торжественно пообещал Хиросигэ. — Я не успокоюсь, пока не запечатлею каждый квартал, каждый мост и каждый фруктовый сад Восточной столицы!

Поклонились друг другу самурай и тэнгу и разошлись.

На следующий день принялся Хиросигэ за работу. Задумал он небывалое — нарисовать не просто гравюры Эдо, но составить из них единую композицию. Чтобы тот, кто посмотрит на гравюры, последовал по пути, которым шел художник: от самой старой в Эдо переправы, вдоль несущей мутные воды реки Сумида, до квартала Сиба, а затем, минуя город, поднялся на вершину холма Туманная застава и оттуда окинул взглядом пройденный путь.

— Я назову их «Сто видов Эдо», — говорил он жене. — И там будут все храмы, мосты и площади, которыми знаменита Восточная столица. Придётся хорошенько потрудиться.

— Не забудь про наш сад, — улыбалась Кимико.

— Конечно, — кивал в ответ Хиросигэ. — Я нарисую его, как только закончу пристани.

И он рисовал пристани. И казалось ему, что нескольких гравюр не достаточно, чтобы передать всю красоту и величие реки. Тогда он говорил жене:

— Придётся уделить им чуть больше внимания.

Она не возражал, но просила:

— Ты только не забудь о Камэидо, где мы впервые встретились.

— Непременно, любимая, — отвечал Хиросигэ. — Вот только изображу, как рыбаки зажигают на лодках огни, уходя на ночную рыбалку.

И он рисовал рыбачьи лодки…

С головой погрузился Хиросигэ в работу. Судьба целого города находилась на кончике его кисти, и это было важнее, чем данное жене обещание.

В непрестанных трудах пролетели два года. Темной осенней ночью при свете огарка свечи заканчивал самурай последнюю, сотую гравюру. Он сильно похудел за минувшие годы, потому что спешил и боялся не успеть. Но в тоже время над каждым листом трудился Хиросигэ не меньше недели, понимая, насколько значим его труд.

С пачкой гравюр в руках вышел он в ночь, и, спрятавшись от пронизывающего ветра за выступ стены, стал ждать появления тэнгу. Но тэнгу не пришёл. Не появился он и на следующую ночь, и через неделю.

Каждый вечер Хиросигэ исправно выходил во двор и смотрел на небо — не мелькнёт ли меж звёзд тёмный силуэт «небесной собаки». И стоял он так до тех пор, пока не приходила Кимико, чтобы увести его в дом. Наступила зима, а тэнгу всё не прилетал.

В отчаянии Хиросигэ решил сжечь все гравюры, но не смог поднять руку на труд стольких лет. Тогда он положил гравюры на самое дно отцовского сундука, чтобы больше никогда их не видеть.

Неделю спустя Кимико тайком отнесла гравюры книгопечатнику, живущему в квартале Ситая. Печатник сделал несколько копий на пробу и отдал их торговцу на углу, продававшему работы новичков. Гравюры разобрали так быстро, что на следующий же день пришлось делать новые. Но их, как и предыдущие, раскупили за считанные часы. Подсчитав прибыль, печатник пришёл в восторг и пообещал навестившей его Кимико, что изготовит всю серию целиком самое позднее через месяц. Спустя двадцать дней гравюры появились на прилавках уличных торговцев. Люди с удивлением узнавали на изображениях родные кварталы и восхищались тем, как искусно художнику удалось передать неуловимое очарование знакомых им с детства мест. Кимико хотелось рассказать об этом Хиросигэ, но она боялась, что мужа рассердит её своеволие. Художник же занятый на службе старался пореже выходить в город и не знал, что слух о замечательных гравюрах Эдо успел достигнуть императорского двора.

Как-то летним днём, гуляя с женой и сыном по городу, заметил Хиросигэ на прилавке одну из своих работ и очень удивился.

— Чья это гравюра? — спросил он у торговца, стоящего за прилавком.

— Итиюсая Хиросигэ, господин.

— И дорого вы за неё просите?

— Увы, я не смогу её вам продать, — развёл руками торговец. — Работы Хиросигэ разбирают очень быстро, и эту уже заказал один почтенный господин из замка. Он сказал, что непременно купит её сегодня вечером, ибо точно такую же повезут в дар самому императору! Зайдите через неделю, возможно, к тому времени мне принесут ещё одну.

Тогда отошёл Хиросигэ от прилавка и обнял жену, как давно уже не обнимал.

— Я думал, нет в этом мире ничего прекраснее Эдо, — прошептал самурай. — Как же я ошибался.

Целый день они втроём гуляли по городу, но Хиросигэ больше не замечал цветущего великолепия Эдо. А вечером, когда самурай возвращался от бывшего подчинённого, которому передал должность начальника пожарной охраны, он встретил тэнгу. Тот стоял у стены на памятном месте и поджидал самурая.

— Долго же ты не прилетал ко мне, — нахмурился Хиросигэ.

— Я прилетел, как только почувствовал, что обещание исполнено.

— Прости, но нет при мне ни одной гравюры. Должно быть, они у печатника из квартала Ситая.

— И это прекрасно.

— Но как же их теперь заколдовать? — удивился художник. — Ведь это простые рисунки, они не могут спасти город.

Рассердился тогда тэнгу.

— Глупец! — пророкотал он. — Магия в каждой из твоих работ, и потому душа Эдо останется в них навечно. Сто частей, собранных воедино, образуют одно целое. Как сотня лет составляет эпоху, так сто рисунков соединятся в картину. Картину, не подвластную времени. Когда-нибудь, надеюсь, ты поймешь, что сделал всё сам.

Задумался Хиросигэ над словами тэнгу, но скромность не дала ему понять простую истину.

* * *

Опираясь на руку Сигэнобу, своего лучшего ученика, Хиросигэ неспешно шёл по двору храма. Он сильно постарел за прошедшие годы, полные светлой радости и тяжёлых утрат. Но во взгляде его читались мудрость и спокойствие, что приходят с возрастом.

Листья клёна кружились в воздухе и плавно опускались гуляющим под ноги.

— Тэнгу был прав, когда назвал меня глупцом, — произнёс Хиросигэ. — Да, кругом прав. Я оглядываюсь на прожитую жизнь и вижу, как неумолимо время. Оно без спросу меняет окружающие нас вещи и нас самих. Сейчас уже не узнать квартала Сиба, сгоревшего пять лет назад и отстроенного заново. Эдо меняется, и только на гравюрах город остаётся прежним. Таким, каким я хотел его сохранить.

Хиросигэ и Сигэнобу остановились возле скамейки и присели передохнуть в тени кипариса. Городской шум не проникал сюда, лишь пение птиц да голос учителя нарушали тишину.

— Многие годы назад хитрый тэнгу обманул несмышлёного испуганного мальчишку. Вероятно, это он устроил всё так, чтобы я не сдал испытаний. Мудрый тэнгу. Он поселил в моей душе желание овладеть искусством укиё-э во что бы то ни стало. И я не подвёл его ожиданий.

— Вы спасли Эдо от разрушительной стихии, учитель? — изумился Сигэнобу.

— От этой стихии невозможно спастись, — усмехнулся старый мастер. — Ибо имя ей Время. И никому не под силу остановить его течение, даже такому могущественному существу, как тэнгу. Время разрушит любую стену, что построят на его пути. Но не стоит забывать, что у всего есть обратная сторона, и у времени тоже. Многие вещи оно разрушает, но некоторые, редкие жемчужины, сохраняет на века. Истинные сокровища время не трогает. И я надеюсь, что когда-нибудь наши потомки взглянут на гравюры Эдо и увидят не просто красивые картинки, но самое естество, душу города и той эпохи, что подарила нам жизнь.

Поразился Сигэнобу мудрым словам учителя и воскликнул:

— Для меня большая честь помочь вам в новой работе, наставник.

— Ты поможешь, и если я не успею — завершишь работу за меня. Это будет последняя серия гравюр, созданная мною. Имя ей — «Сто знаменитых видов Эдо». Когда-то давно я пообещал Кимико, своей первой жене, чья душа уже восемнадцать лет ждёт меня на Западе, что нарисую сливовый сад в Камэйдо. Там мы впервые встретились. Думаю, пришла пора исполнить обещание.

— Когда же вы приступаете, учитель?

Хиросигэ улыбнулся.

— Сегодня прекрасный день, чтобы начать творить.

— В таком случае, я принесу бумагу и чернила.

Сигэнобу ушёл, и Хиросигэ остался в одиночестве. Он задремал в тени кипариса, овеваемый теплым августовским ветерком, и ему приснился тот день, когда они вместе с сыном и Кимико гуляли по городу. Во сне они втроём посетили сад в Камэйдо, и Хиросигэ показал сыну дерево, под которым он впервые повстречал Кимико. Этого никогда не случалось на самом деле, но Хиросигэ всё равно был счастлив. Уж на это у старого тэнгу, хранителя Эдо, ещё вполне хватало сил.

Город Эдо перестал существовать в 1868 году. Но Хиросигэ не застал этого дня. Он умер десятью годами ранее, так и не расставшись с кистью. Его самую известную серию гравюр, «Сто знаменитых видов Эдо», завершил Сигэнобу, словно река, подхватив идею учителя и не дав ей раствориться в океане времени.

Сноски:

* — Горный отшельник.

** — Тэнгу, или «Небесная собака», часто предстаёт в облике мужчины огромного роста с красным лицом, длинным носом, иногда с крыльями. Существо зловредное и хитрое, сродни лешему.

*** — Искусство гравюры укиё-э отражает повседневную жизнь периода Эдо во всех ей ипостасях, будь то театральный портрет, изображение красавиц или пейзаж.

****— Мужская накидка, традиционно надеваемая поверх кимоно.

Иллюстрация: Хиросигэ «Сливовый сад в Камато»