Остановка по требованию
Переполненный автобус мягко покачивается на пыльной дороге. Комфортность поездки — первое дело водителя, и я старательно объезжаю ухабы. В салоне шумят пассажиры. Они всегда разные, но ведут себя тривиально — день за днем одинаково: кто грустит про себя, вспоминая о былом, смахивая украдкой набежавшую слезу, другие — открыто плачут, не стесняясь, глядя в окошко на убегающую в прошлое жизнь, прощаются с несбывшимися мечтами. Я, как могу, успокаиваю их — утешаю притворными обещаниями, подбадриваю забавными анекдотами. Конечно, попадаются и грубияны — куда же без них. Эти кричат, требуют открыть им дверь и позволить выйти. С ними я холоден, но отвечаю всегда сдержанно и предельно вежливо:
— Остановки во время движения запрещены.
Но они не унимаются. Угрожают, умоляют, затем… сдаются, смирившись. Усаживаются безропотно и хранят молчание на протяжении оставшегося пути.
Ох, нелегкая у меня профессия. Каждый день эти слезы, мольбы, просьбы отпустить. Да разве ж от меня что зависит? Моня должен — Моня едет. А в остальном… в остальном я привык не обращать внимания. За сотни лет очерствел, заматерел основательно. Как там оно зовется-то? Синдром эмоционального выгорания? Да, бог с ним. Как не назови, а дело мое маленькое — везти свой тяжкий груз и не вздыхать по пустякам. Правда, в последнее время работы стало так много, что Ребе пришлось снова, в который уже раз, увеличивать кадровый состав. Я даже слышал — третий автопарк собираются открывать. Не мудрено — только за последний век численность населения выросла на пять миллиардов, а что будет дальше и представить страшно.
Нет, я не жалуюсь, только вот, одно раздражает: не успеешь привыкнуть к новому виду транспорта, как тебя уже на другой пересаживают. Понятное дело, когда Стикс пересох — ничего не оставалось, как на сухопутные перевозки переучиваться. Но, что за необходимость такая — бежать наперегонки с цивилизацией и прогрессом? Ребята на базе шутят, что скоро и воздушное пространство осваивать начнем. Но, как бы там ни было, а пока мы все дружно трудимся не покладая рук — каждый на своем участке.
Маршрут постоянно меняется, а вот конечная станция всегда одна. И сегодняшний день для меня не исключение из правил. Ничем не выделяется он из беспрестанной вереницы таких же будничных однообразных дней. От нечего делать, я по привычке разглядываю пассажиров, пытаясь разгадать — что ждет их там, в Царстве Мертвых. В салоне все оттенки радуги — синие мечты, фиалковые сны, розовато-изумрудные надежды, разноцветные помыслы. Клубится сизым хвостом за автобусом шлейф грехов. Каждый день любуюсь я этой радугой. Палитра у каждого своя, но один из оттенков присутствует неизменно у всех, вне зависимости от возраста и пола. Окутывает волшебством сопричастности, дает право на проезд и запрет на выход: белая дымка смерти витает над каждым без исключения.
Мой взгляд неторопливо скользит по лицам от одного к другому и вдруг задерживается на худенькой чернявой девочке, что примостилась неловко на переднем сидении рядом с кабиной водителя. Малышка едет совершенно одна. Но не это меня насторожило: одинокие дети не такая уж редкость сегодня. Порой приходится везти совсем юных, а бывает, что и младенцев. Этой крохе на вид около семи лет, и ведет она себя невероятно странно. Другие ребятишки, попав в мой автобус, непременно начинают плакать, кричать и бегать по салону в поисках родителей. Их слезы, как правило, не трогают взрослых пассажиров — те слишком заняты собственными проблемами. Эта же девочка, напротив, сидит молча. В распахнутых шоколадных глазах нет даже намека на страх или отчаяние. Прикрыв уши ладонями, она что-то беззвучно шепчет.
«Молитву?» — усмехнулся я печально. Уже давно не наблюдал я в салоне молящихся. Обычно все больше ропщут: «За что? Почему я? Это несправедливо, ведь я еще так молод!» Изредка попадаются просящие, но я всегда ласково останавливаю их: «Не стоит, теперь уже поздно». И в этот раз я поступил также. Тихонько тронув девочку за плечо, я покачал головой:
— Не надо. Не поможет.
Она вздрогнула, отняв руки от ушей. Недоверчиво взглянула на меня и ответила твердо:
— Нет, что вы, поможет. Конечно, поможет. Уже сколько раз помогало. Мама никогда не обманывает меня. Как только вокруг начинают стрелять, она говорит мне закрыть уши руками и считать. Вот и сегодня она сказала, что когда я досчитаю до ста — плохое закончится, и все будет хорошо.
И девочка снова принялась сосредоточенно шевелить губами, прикрыв глаза. Что ж, не буду мешать. В конце концов, это личное дело каждого — во что верить. И все же неясная грусть не дает покоя. Что-то странное, смутно знакомое предательски защемило в груди. «Что это, сочувствие? Жалость? — удивленно прислушиваюсь к себе. — Откуда вдруг? Нет, Моня, не смей! Не думай даже! Сам ведь знаешь — все равно уже ничего не изменить».
Я был не в силах помочь ей, даже если бы захотел выпустить. По инструкции остановки во время маршрута строжайше запрещены. Исключение было предусмотрено только в одном случае, но за все время работы, мне еще не доводилось высаживать пассажиров, не доехав до конечной станции. Хотя, другие перевозчики душ, бывало, травили байки про остановку по требованию, но я не очень-то верил. Мало ли, что болтают эти пустозвоны?
Автобус продолжает свой нелегкий путь, и девочка потихоньку приближается к заветной цифре.
— Восемьдесят четыре, восемьдесят пять… — шепчут губы ребенка. И этот беззвучный шепот надрывает мне душу сильнее самых громких рыданий. Я отвернулся и уставился на дорогу в попытке развеять печаль и не думать о малышке.
— Восемьдесят семь, восемьдесят восемь…
А что произойдет, когда она закончит считать? Как объяснить, глядя в эти невинные глаза, что жизнь уже оборвалась, и никогда, никогда больше не будет «все хорошо»?
— Девяносто один, девяносто два…
Я не выдерживаю и снова трясу ее легонько за плечо:
— Не бойся, слышишь? Там, куда мы едем, детей не обижают. Там будет все хорошо. — схитрил я неумело, стараясь сбить ее со счета. — Как тебя зовут?
— Северина. — улыбнулась мне кроха, обнажая серебристые брекеты. — Я знаю, что все будет хорошо, я вам уже говорила. Дяденька водитель, не сбивайте меня, пожалуйста, я должна досчитать до ста. — и с прежним энтузиазмом она снова принимается за дело:
— Девяносто три, девяносто четыре …
Я не пытаюсь больше. Зачем, какой смысл? Можно просто ехать и ждать, пока будет «сто». Что случится тогда? Я не знаю. Еще одна сломленная вера, еще один полный горечи взгляд? Сколько их было уже на моей памяти. Сколько еще будет. К чему беспокоиться, переживать, сострадать, Моня должен — Моня едет.
Но внезапно мои тяжелые мысли были прерваны — неожиданная преграда на пути заставила меня резко вывернуть руль и дать по тормозам. На середину дороги выбежала молодая женщина. Вид ее ужасен: истерзанная, расхристанная и мокрая, она еле держится на ногах. Отчаянно размахивая руками, она бросилась наперерез автобусу. Ее лицо перекошено болью, разорванное платье лохмотьями свисает с израненного тела, но… она еще жива! Человек! Живой человек преградил мне дорогу, заставив остановиться.
«Это оно? — мелькнула в голове несмелая мысль. — Остановка по требованию?» Я застыл неподвижно, не смея шевельнуться, не веря еще, что сейчас на моих глазах совершится чудо. Казалось, весь автобус замер, не дыша. И в этой неестественной тишине вдруг как гром среди ясного неба пронесся над нами детский шепот:
— Сто.
Закончив счет, девочка распахнула шоколадные глазищи и, глянув в лобовое стекло, закричала радостно:
— Мама! Мамочка! — затем обернулась ко мне и добавила: — Вот видите, я же говорила — мама никогда не обманывает меня! — и она бросилась к выходу.
Двери автобуса растворились, словно по волшебству. Затаив дыхание, я заворожено наблюдал за происходящим. Женщина, шатаясь, поднялась в салон и, обняв дочь, с трудом превозмогая боль, произнесла:
— Вот и все. Все закончилось, родная. Иди, — и мать подтолкнула Северину к выходу.
— А ты, мамочка?
— Я? — женщина запнулась, отводя взгляд. — Я скоро приду, доченька. Я вернусь и всегда буду с тобой, обещаю. Все будет хорошо.
Двери автобуса закрылись, и мы тронулись в путь. Мать тяжело опустилась на место дочери и с благодарностью прошептала:
— Спасибо.
Я не ответил. Лишь смахнул со щеки каплю дождя. Разве от меня что зависит? Моня должен — Моня едет…