100 на 100

— Сто на сто.

— Что сто на сто? — переспросил я.

— Это ее название, ее размер и ее суть, — с гордостью ответил Павел.

Я недоуменно склонил голову, разглядывая картину немного под другим углом, но так и не увидел в ней обозначенного смысла.

На холсте была изображена какая-то странная картинная галерея, сплошь состоящая из пейзажей одинакового формата, коридоры которой переплетались в запутанный лабиринт. На картине она была изображена сразу в нескольких ракурсах, плавно перетекавших один в другой. Это как раз меня совсем не удивило. Павел всегда любил так преподносить вещи. А удивило меня то, что некоторые картины как будто бликовали или вовсе были черными… Ну и отсутствие хоть сколько-нибудь связного смысла, о котором толковал воодушевленный автор.

— И все-таки, — сдался я, — Чего здесь сто на сто?

Павел нахмурился:

— Мне сложно это объяснить. Это слишком тонко. Почти на грани осознания, — его лицо приняло то выражение, которое я саркастически называл «одухотворенный гений». Саркастически потому, что у Павла это выходило как-то слишком театрально. Меня вообще раздражало, когда Паша — мой старый друг, бывший одноклассник, с которым мы прошли все: и огонь, и воду, и переходный возраст, начинал корчить передо мной из себя черт знает что. Но, к сожалению, это происходило каждый раз, когда речь заходила о его работе...

— Но объяснить-то ты можешь?

— Эту картину я увидел во сне, — доверительно сообщил Павел, — На меня снизошло озарение, понимаешь? Вдохновение нахлынуло на меня с такой силой, что мне захотелось немедленно начать рисовать! Не открывая глаз, не поднимаясь с постели! И пока я, еще не успевший проснуться, формировал в голове этот образ, в моей голове раскатисто гремел голос. Он говорил мне: «Сто на сто». Я не знаю, был ли это голос Бога или Дьявола, но на тот момент эти слова звучали так, будто были ответом на все вопросы о тайнах бытия. Как смысл существования. И эти чувства, этот образ и эти слова нашли воплощение в моем новом холсте, — Павел вновь сделал жест в сторону картины и заглянул мне в глаза, ожидая реакции на свою пламенную речь. Реакция его не порадовала.

— По-моему ты спятил, — искренне ответил я, — Я тут вижу только какие-то коридоры из пейзажей… И причем тут сто? Сто чего? Пейзажей? Так их тут, вроде, больше…

Павел раздраженно фыркнул и, нервно скрестив руки на груди, уже приготовился к резкому ответу. Но, предчувствуя предстоящую лекцию об «узколобых взглядах» и «мещанских вкусах», я быстро выставил руки ладонями вперед, будто защищаясь, и примирительно сказал:

— Может, я просто плохо разбираюсь в искусстве, ты же знаешь! Я не какой-нибудь твой дружок-критик, — я надеялся, что эти слова успокоят друга, — В конце концов, все мое общение с живописью ограничилось тем, что я, когда в армии служил, помогал проводку в Эрмитаже чинить.

Последние мои слова заставили Павла улыбнуться и покачать головой:

— Да. Но я привык, что ты всегда первый зритель всех моих картин.

— И я рад, что ты ко мне так относишься, — я похлопал Павла по плечу, — Знаешь, покажи-ка ее лучше своим. Может, ребята из твоей богемной тусовки оценят.

— Мне плевать на их мнение, — отрезал Павел.

«Нет, не плевать. Совсем не плевать!» — подумал я про себя. Ч был почти уверен, что через несколько дней Павел, как всегда, придет ко мне с бутылкой паршивого коньяка и с таким же паршивым настроением, и покажет мне скомканную в сердцах бумагу, на которой какой-нибудь очередной критик напишет свое исчерпывающее мнение. Оно, несомненно, будет очень поэтичным и преисполненным сложных слов и метафор, сквозь которые будет отчетливо проглядывать главная мысль: картина — дрянь.

Но я ошибся…

Как только картина была представлена на суд публики, ее поспешно включили в готовившуюся выставку современного искусства. Так что уже через неделю шедевр «100 на 100» красовался в одном из залов центрального художественного музея города. Через месяц каталоги с фотографией холста и его репродукции были на руках почти у каждого, кто имел хоть какое-то отношение к живописи. А через год сумма, предлагаемая Павлу за эту картину, достигла рекордного количества нулей. Но расстаться с картиной он отказался. Впрочем, у него были на то причины. Со дня написания картины вопрос о том, что значит фраза «Сто на сто», стал его идеей фикс. Он мог часами сидеть, вглядываясь в написанный им узор лабиринта, в поисках ответа. Он вздрагивал каждый раз, когда слышал слово «сто». И как-то раз Паша даже признался, что иногда во сне вновь слышит этот голос.

Откровенно говоря, я волновался за душевное состояние своего друга. Я все ждал, когда эти странные, мучительные размышления, наконец, оставят его. Но, к сожалению, сложившиеся обстоятельства никак этому не способствовали. Во-первых, как я уже говорил, картина имела колоссальный успех, и предложения продемонстрировать ее на очередной выставке поступали Павлу почти нон-стоп, постоянно возвращая его мысли к ней. И, во-вторых, потому что идея разгадать значение «сто на сто» оказалась заразительной и, в определенный момент, даже модной.

Когда все критики и художники, окончательно выпотрошив Павла, поняли, что ничего нового про картину он уже не скажет, они начали выдумывать свои версии этого странного названия. Горячие обсуждения этих версий звучали всюду: в арт-кафе, в мастерских, в музеях, в парках и на кухнях. Однажды я стал невольным слушателем подобного обсуждения.

Найдя, наконец, время, чтобы посетить очередную выставку, в которой участвовала картина Павла, я застал перед ней толпу народа. Все они живо перешептывались, не скрывая эмоций, но, по традиции, сохраняя умеренную тишину в зале музея. И вдруг один мужчина лет пятидесяти, облаченный в элегантный брючный костюм, поглядывая на картину с опаской, громко произнес:

— Мне кажется, она жутковатая.

— А по мне, она просто чудесная! — немедленно возразил ему улыбчивый юноша в очках, — Когда я гляжу на нее, в моей душе рождается тепло.

— Бред! — грубо ответил мужчина, — Вы только гляньте! Это же какой-то загробный мир. Могила!

— А на мой взгляд, — аккуратно вмешался седовласый низенький старичок интеллигентного вида, — Эта картина — аллегория. Просто она несколько двусмысленна, поэтому и рождает столь противоречивые чувства.

— Галерея как галерея, — фыркнула густо накрашенная блондинка, — Просто нарисована странно.

— А вот тут я с вами не соглашусь, — покачал головой мужчина в костюме, — Вы посмотрите. Все картины одинакового размера! Где вы видели, чтобы в галерее были так подобраны картины? Я вам говорю, это логово Дьявола!

— А мне кажется, что я это уже где-то видел, — задумчиво произнес юноша в очках,— Вот только не могу вспомнить где…

— И у меня такое же чувство, — почти испуганно ответил мужчина.

— А у меня такое ощущение, будто я это видела во сне, — произнесла высокая женщина, стоявшая к картине ближе всех.

— Да!

— Точно…

Люди, кто уверенно, кто с сомнением, закивали, обмениваясь многозначительными взглядами.

— Я все же придерживаюсь мнения о том, что на этой картине автор изобразил символический лабиринт творческого поиска, — ни с того ни с сего, голосом опытного лектора, сказал старичок, — Этакий платоновский мир эйдосов, куда наши души отправляются в поисках совершенных идей.

— А почему тогда сто на сто? — вмешался мужчина.

Люди разом смолкли. Но по выражениям их лиц я понял, что этот вопрос вовсе не застал их врасплох. Просто каждому из них было неловко просто взять и сказать: «Я не знаю». И лишь старичок продолжил загадочно улыбаться.

— Я слышала, — сказала сухенькая старушка, — Что эти слова в уши художника вложил сам Господь Бог.

По залу пронеслась волна изумленного шепота.

— Я не верю в эти сказки! — раздраженно фыркнул мужчина в костюме.

— Отчего же? — возразила рыжеволосая девушка, — У этой картины определенно есть особая энергетика. И не исключено, что и ее название как-то связано с высшими силами.

— Возможно, — робко начал юноша в очках, — Эти сотни есть абстрактные множества. Как в поговорках «Сто раз говорить» или «Делать что-то по сто раз», они просто могут символизировать большое количество чего-то.

— Множество против множества! — подхватил мужчина в костюме, — Да это же война!

— А я думаю, это как-то связано с нумерологией, — возразила рыжеволосая девушка, — Значение числа ноль — непостижимое ничто. Некая не проявленная энергия. А вот единица — это энергия силы и устремленности. Возможно, в этом случае сто — устремленная сила, не нашедшая конечную цель. Или можно рассматривать значение числа 10 — числа бога, к которому добавлен дополнительный ноль…

— Ну вас и понесло! — потрясенно произнес в сторону старичок, однако вышло чуть громче, чем он ожидал. Взгляды обратились к нему:

— А каково ваше мнение на этот счет? — поинтересовалась девушка.

— Безусловно, некий загадочный смысл в этих числах есть. Однако, вы забыли также, что «сто на сто» это еще и размер картины. А ведь это так важно! Лично я склоняюсь к мнению о том, что «сто на сто» — это некий идеал восприятия картины. Именно поэтому художник воплотил ее в этом формате. Если бы холст был чуть больше или чуть меньше, это был бы уже совсем не тот лабиринт.

Эти люди еще очень долго спорили, но в итоге сошлись на том, что тот, кто поймет, что значит «сто на сто» откроет для себя тайну мистического лабиринта. И каждый ушел с радостным и тревожным ощущением того, что ему было позволено прикоснуться к этой тайне.

Возможно, вас заинтересовало и мое личное мнение по этому поводу? Вы будете, наверное, смеяться и, как мой друг, винить меня в серости, но для меня этот лабиринт остался просто лабиринтом, а цифры — просто цифрами. Возможно, во всем этом и правда таилась некая загадка. Но все, чего я хочу — чтобы Павел, либо скорее отгадал, либо забыл ее.

* * *

Сотни картин высотой в человеческий рост ровными рядами стояли, плотно прижимаясь друг к другу, кое-где перетекая одна в другую, кое-где резко контрастируя между собой, сплетаясь в причудливый лабиринт, в котором изредка встречались мрачные полутемные залы. И на первый взгляд неопытному человеку могло показаться, что он попал в диковинную галерею с редкой коллекцией пейзажей. Второй взгляд позволил бы ему увидеть, что картины движутся и бликуют холодным светом. И, наконец, ему открылась бы истина, что это вовсе не картины, а зеркала, отражение в которых, удивительным образом, падает изнутри.

Но это неопытный человек! А старый Кесиф твердо знал, что каждая обманчиво-гладкая поверхность лабиринта — это вход в целый мир. И эти миры, перетекая один в другой, имея прямые и косвенные связи, потайные ходы и парадные двери, образовывали этот бесконечный лабиринт.

Лабиринт жил. Миры менялись, исчезали, появлялись новые. Между ними образовывались новые связи и переходы. Все это можно было изучать бесконечно! И Кесиф посвятил этому всю свою весьма длинную жизнь. Но сегодня у него были другие дела.

— Я все еще жду объяснений, — грозным голосом напомнил о своем присутствии Лорд Снов, — Зачем ты оторвал меня от моих дел и заставил прийти сюда? Да еще и его притащить? — Лорд бросил выразительный взгляд на мужчину, на плече которого лежала его ладонь. Мужчина полулежал на стуле, раскинув руки и опрокинув голову, глядя вверх совершенно отсутствующими, стеклянными глазами.

— Я все объясню Вам, Лорд, но прошу подождать еще пару минут. Как раз сейчас уже должна подойти…

— Я здесь! — прервал старика на полуслове звонкий девичий голосок, и из одного из зеркал в полутемную залу выплыла Муза, — Здравствуйте! — Муза одарила присутствующих самой ослепительной из своих улыбок.

— Опаздываешь, — с укоризной произнес Кесиф, — Я полагаю, тебе не надо представлять моих гостей?

— Разумеется, я знакома с великим Лордом Снов, — Муза присела в изящном реверансе, чуть склонив голову в знак почтения, — Но кто он? — ее тонкий пальчик указал в сторону того самого мужчины, который сидел к ней спиной.

— Ну его-то ты точно знаешь, — загадочно произнес Кесиф, вынудив тем Музу подойти ближе и взглянуть в лицо мужчине.

Если бы музы умели бледнеть, то с ней это бы непременно произошло. Вздрогнув и подняв на Кесифа перепуганные голубые глаза, она воскликнула:

— Пашенька? Что он здесь делает?!

— Не волнуйтесь, — лениво махнул рукой Лорд, — С ним все хорошо. Он сейчас видит свою персональную выставку.

— Значит, это вы его сюда привели?

— Конечно. А вы не видите? — Лорд указал на свою ладонь, лежавшую на плече Павла, — Между прочим, это стоило мне немалых усилий! Ваш, как вы выразились, Пашенька — совершенно несамостоятельный мужчина, — в его голосе прозвучала нотка пренебрежения.

— О чем это вы? — недовольно скрестила руки на груди Муза.

— Как большинство людей, он совершенно не приучен к долгому нахождению и, тем более, самостоятельному путешествию по Лабиринту. Полагаю, он просто привык, что вы с ним нянчитесь. Так что для того, чтобы притащить его сюда, мне пришлось чуть ли не полностью перенести в Лабиринт все его сознание и взять его под полный контроль.

— А это не опасно? — взволнованно спросила Муза.

— Не очень, если обращаться с ним осторожно, — пожал плечами Лорд, — Если его сознание внезапно проснется посреди Лабиринта и поймет, что это не просто сон или фантазия, он может сойти с ума или даже потерять связь с собственным телом, что для людей означает смерть.

— Какой кошмар! — испуганно и одновременно возмущенно всплеснула руками девушка.

— Чтобы избежать этого, — продолжил как ни в чем не бывало Лорд, — Я выстроил вокруг него барьер и внушил ему отстраненную фантазию. Так что он полностью подчиняется мне и не соображает, что с ним что-то не так.

— Сон во сне, — усмехнулся Кесиф, — А вы мастер своего дела.

— Разумеется, — не без гордости ответил Лорд, — В противном случае я просто не смог бы в одиночку контролировать весь Мир Снов.

— Но зачем он вам? — не унималась Муза.

— Мне бы и самому хотелось это знать, — ледяным тоном ответил Лорд,— Исключительно из уважения к вам, друг мой Кесиф, я был вынужден оставить все свои дела и прийти сюда с этим человечком, оставив Мир Снов на своих помощников. Вам не кажется, что я потратил слишком много времени на то, в суть чего меня даже не посвятили?

— Боитесь, что всю человеческую энергию выпьют без вас? — язвительно спросила Муза. Слово «человечек», примененное к ее любимому Павлу явно задело ее.

— Да будет вам известно, — с надменным видом начал Лорд Снов, — Что, в отличие от паразитов более низкого ранга, моя работа не ограничивается обычным питанием человеческими ресурсами. Затягивая их в Мир Снов и, внушая им свои иллюзии, я помогаю им насладиться тем, чего они так жаждут, но никак не могут заполучить в своем мире. А некоторым я даже помогаю встать на путь истины: окружаю жуткими видениями тех, кто совершил скверный поступок, и обращаю взор недальновидных и заблудившихся в собственных мыслях к тому, что для них очень важно, но что они упустили из виду.

— И я готов подтвердить, что ваша работа не проходит бесследно, — решил польстить Лорду Снов Кесиф.

— И ваша тоже, мой друг, — смягчившись, вежливо ответил Лорд, — Но это не отменяет вопроса о том, зачем мы здесь.

— Я сейчас все объясню, — Кесиф потер ладони в предвкушение веселья, — Вы ведь прекрасно знаете, что я далеко не первое столетие изучаю Лабиринт. И даже сделал его экспериментальную, упрощенную копию.

— Которая так и не заработала, — с ухмылкой добавил Лорд.

— Это к делу не относится, — отрезал Кесиф, потирая свою белую бороду. Это действие обозначало у него раздражение, — Так вот, в последнее время я увлекся изучением не только Лабиринта и его миров, но и материального мира.

— Это тот, в котором живет Пашенька? — радостно спросила Муза.

— Да. Этот тот, в котором живет Пашенька, — Кесифа явно начало раздражать то, что его все время перебивают, — И как раз такие как Пашенька в последнее время ко мне очень зачастили.

— Как? — удивилась Муза.

— Так же как и все. Как к тебе, как к Лорду. Спят, задумываются, фантазируют, читают...

— Валяются где-нибудь под кайфом, — дополнил Лорд.

— В ходе своих исследований я многое узнал о материальном мире и людях. В том числе я узнал об одном любопытном явлении, которого нет ни в одном из миров Лабиринта, но которое широко распространено там. Оно называется искусство.

— Искусство? — переспросила Муза, — Что это?

— Странно слышать подобный вопрос от тебя, — рассмеялся Кесиф, — Учитывая то, что ты ему служишь.

— Чего? — изумилась девушка.

— Ну, вот расскажи, что ты делаешь, когда Паша сам приходит в Лабиринт?

— Как и все симбиоты, я забираю его энергию и пропускаю ее через себя, поглощая все негативное, чем я и питаюсь, а всю очищенную, позитивную энергию возвращаю обратно ему. При этом, к обратному потоку я примешиваю немножко своей собственной энергетики, помечая его таким образом, чтобы к нему не липли другие симбиоты.

— И эта энергия дает ему дополнительное ощущение эйфории, — подвел итог Кесиф, — Такие как он называю это состояние вдохновением. И именно под воздействием этого вдохновения они и занимаются искусством: рисуют, пишут, лепят из всяких материалов... — Много чего, но суть одна. Они интегрируют свою энергию и некий стабильный материал в какую-нибудь красивую штучку.

— Какая расточительность, — поморщился Лорд, — Тратить энергию на такое.

— На самом деле, это не такая уж и бесполезная вещь, хочу я вам сказать, — наставительно заметил Кесиф, — Вот, например, литература. Казалось бы просто слова, начертанные чернилами на бумаге. Но вы помните, тех странных эльфов, которые появились в Мифическом лесу? — Кесиф махнул рукой на одно из зеркал, за которым в это момент пролетела фиолетовая бабочка.

— Еще бы, — фыркнул Лорд, — Всю жизнь эльфы были маленьким цветочным народцем. И тут на те! В кои-то веки решил заглянуть в лес, и тут в меня начинают из луков стрелять какие-то длинноухие люди!

— Это произошло после того, как один человек написал несколько книг, в которых были описаны как раз вот такие эльфы.

— И они ожили? — удивилась Муза.

— Да. Правда, делать такие вещи могут далеко не все люди, — покачал головой Кесиф, — Тут нужна энергия особого рода и, главное, талант.

— И вы хотите, чтобы Паша привнес изменения в какой-то мир? — догадалась Муза.

— Я даже, кажется, знаю в чей! — усмехнулся Лорд, — Помнится, вам одна бандитка из той части Сети, где вечно идет война, больно на ногу наступила?

— А я думаю, что это все из-за Старьевщика, который из Ост-Рока! — поддержала его Муза, — Он, вроде, у вас дракона увел.

— Да нет же! — топнул ногой Кесиф, — Я же сказал: ко мне часто стали приходить люди! Вот я и решил разнообразить интерьер своей гостевой залы, украсив его какой-нибудь милой картинкой.

— И все? — хором удивились Лорд и Муза.

— Ну да, — кивнул Кесиф, — У меня там, напротив входа под балдахином, как раз прекрасное место для небольшой картины. Где-то метр на метр. И мне хотелось бы, по роду своей деятельности, чтобы на ней был изображен Лабиринт.

— Поэтому-то мы тут и встретились, — догадался Лорд.

— Да. И еще потому, что если бы мы делали все это в мире Снов, шанс, что всплеск энергии, который произойдет, когда Павел начнет рисовать, привлечет какого-нибудь лишнего паразита, не был бы минимальным. А лишней энергии у людей, насколько я знаю, не бывает.

— Тогда приступим. Кто-нибудь знает, что ему нужно, чтобы нарисовать картину?

— Полагаю, что только он сам, — пожала плечами Муза.

— Но вы ведь можете сделать так, чтобы он сам создал все необходимое?

— Могу. Правда, придется позаимствовать у него часть его энергии, — признался Лорд.

— Это ничего, — понимающе кивнула Муза, — Мы с ним уже неделю не виделись. Так что, он должен был скопить достаточно, чтобы хватило и на картину, и на создание чего-нибудь.

Лорд Снов закрыл глаза и сконцентрировался. Его ладонь засветилась мягким голубым цветом. Внезапно Павел резко выпрямился, ровно сел на стул и расправил плечи. Его взгляд приобрел осмысленность, плавно перешедшую в сосредоточенность, и прямо перед ним из воздуха возникли этюдник со всем необходимым.

Муза медленно подошла к Павлу и запустила руку в его волосы. На его губах заиграла мечтательная улыбка.

— Готово, — сообщила Муза, отходя от Павла на несколько шагов.

— А сейчас для того, чтобы он смог самостоятельно двигаться и что-то делать, я плавно опущу барьер, — предупредил Лорд, — И на всякий случай еще раз напоминаю: он очень и очень восприимчив! Возможно, некоторые вещи могут восприниматься им даже острее, чем в реальной жизни. Испытываемые эмоции от того или иного действия или слова в его адрес будут такими яркими, что даже я не могу предсказать их последствий. Он может сойти с ума, умереть или с ним случиться еще что-нибудь ужасное. Так что молчите и не шевелитесь!

Кесиф и Муза одновременно кивнули, давая Лорду понять, что они все поняли и пора приступать к исполнению задуманного. Лорд вновь закрыл глаза. Павел вздрогнул. В этот момент на этюднике появился длинный и узкий холст. Ошарашено оглядевшись по сторонам, художник схватился за карандаш и начал делать набросок.

При виде происходящего у Кесифа округлились глаза, и он возмущенно прошептал:

— Почему такая узкая и длинная основа?! Мне картина квадратная нужна! — и прежде чем Лорд Снов или Муза успели остановить его, он наклонился над Павлом и повелительным тоном произнес: — Сто на сто.