100%

Прежде чем внятно сформулировать рассказ о событии, произошедшем пару дней назад и столь взволновавшем весь мир, я обязан заявить о моей полнейшей ненависти к десятичной системе счисления. Да, я понимаю, что подобные чувства малопонятны большей части населения и именно этот факт, пожалуй, может намекнуть на основные причины произошедшего, ведь ученые и техники, работавшие вместе со мной на станции “Горизонт-3”, вполне разделяли подобный сентимент.

Ох, как же сложно избавиться от эволюционировавшего в изоляции научного новояза!

Даже предложение руки и сердца от моего коллеги одной симпатичной кандидатке по химии звучало примерно как “Твоя нейро— и биологическая структура не могла оставить меня инвариантным, ведь ты, очевидно, служишь неиссякаемым источником очаровательных кварков высокой светимости. Потому не согласишься ли ты изменить свою пространственную конфигурацию тороидальной формацией кристаллической решетки 79 элемента высокой, как ты сама, коррозийной стойкости?” Самое странное в этой истории — она ответила “да”. Но я искренне обещаю держать себя в узде и поведать об истоках своей ненависти.

Мы так и не сумели разузнать, кому же пришла в голову идея водрузить посреди стены центра управления огромное табло, вершину которого составляли три огромных индикатора, два из которых на протяжении почти всего нашего пребывания неумолимо демонстрировали одни и те же фаталистически огромные цифры. Удвоенная девять — два огромных глаза, подобно некоторым портретам, неотступно следившие за каждым нашим движением. Они стыдили нас своим видом, укоряли своей стойкостью и упорством, раздражали своим неустранимым присутствием. Да, была, разумеется, и сотня меньших индикаторов, рядами расположившихся под тремя гигантами. Эти менялись постоянно, являя собой бурную реку цифр, то медленную и степенную, то оборачивающуюся бурным потоком, где цифры трудно было уловить невооруженным глазом. Однако два титана вверху стояли в своих правах, не желая никому уступать. Когда мы прибыли среди первых волн ученых, заселяющих станцию, они уже были готовы, ожидая лишь включения питания, чтобы устремить на нас свой недовольный взор.

Сама идея размещения подобного рода табло скорее была к лицу злодею из фантастического фильма, нежели серьезной лаборатории. Однако же и нельзя было отказать этому устройству в некой анекдотичной закономерности своего появления. Ведь трудно найти кого-нибудь столь подходящего на роль фантастического злодея, как Доктор Уркналгер.

Что-что, простите? Я думал, что вы изъявили желание узнать про доктора прежде всего остального? Но какой смысл рассказывать об исследованиях, они и так прекрасно всем известны? Ну что же, хорошо, доверимся протоколу. Доктор тоже весьма любил протоколы.

Итак, согласно весьма разумному и необходимому протоколу, благодаря которому мне приходится взять на себя роль учителя и поведать о тех фактах, что и без того известны или, во имя здравого рассудка, должны бы быть известны каждому школьнику, я начну с пресловутого начала. Только вошедшее в постиндустриальную фазу своего развития человечество усвоило, по крайней мере, один процесс — преумножение собственного числа. Самым очевидным для всех, кроме, наверное, протокола, результатом этого стала ощутимая нехватка жизненного пространства, а от этого и давящая необходимость это пространство каким-то способом разыскать или создать, ведь понятие жизненного пространства не ограничивается одним лишь простором, которого в открытом космосе предостаточно.

Немногие обыватели знают, что, на самом деле, социологами была давно рассчитана фундаментальная ограниченность способов решения этой проблемы. В самом деле, СМИ предпочитали подобную информацию не публиковать, математические же выкладки, составлявшие ее основу, были большинству населения недоступны ввиду совершенно неизбежного и прекрасно объяснимого нежелания учить столь малополезный предмет, как математика, конечно же. Таким образом, широко принятое в научной среде знание оставалось практически игнорируемым широкими массами, именно ширина которых и была ключевым исследуемым явлением. Парадоксально, не так ли?.. Ладно, я постараюсь избегать эмоциональных отступлений, где это возможно.

Итак, подавляющее большинство предпринимаемых мер носило характер временной отсрочки неизбежного катастрофического результата. Все эти меры были осознаны, рассчитаны и аккуратно применяемы на протяжении десятилетий. Увеличение эффективной жилой площади мегаполисов, расселение, постройка орбитальных станций, инновационное сельское хозяйство, биосинтез, терраморфирование планет, хотя и ограниченное по многим как естественным, так и логистическим причинам, и многие другие способы во многих отраслях науки — все это применялось и использовалось, не в силах, однако, изменить свой временный характер. Принципиальных выходов из проблемы неизбежного производственного, материального и общественного коллапса, постоянно маячившего на горизонте, всегда оставалось два. Первый из них отметался сразу по понятным причинам отсутствия желания уничтожить более половины населения Земли, второй же выступал не только возможным, но даже и закономерным в контексте современной истории человечества. Космическая экспансия. Именно по этому пути и предпочитала идти наука на протяжении нескольких сотен лет, вкладывая силы, время и средства в достижение цели. Были созданы, построены и испытаны звездолеты, разработанные для перелета в другие звездные системы, где могли бы находиться планеты, пригодные для заселения. И вот, преодолев множественные проблемы технического, психологического, а иногда даже морального характера, вслед за автоматизированными станциями первая волна межсистемных звездолетов отдала швартовы и отчалила от третьей планеты у солнца, а, вернее, ее лунной базы. Однако, как действительно утверждают школьные учебники, первоначальная эйфория от столь значительного шага сменилась ужасом в течении всего нескольких лет ввиду совершенно неожиданной проблемы характера едва ли не мистического. Корабли просто начали исчезать. Первой была потеряна связь с легендарным теперь “Пилигримом”, который на тот момент сумел преодолеть гелиопаузу. Потеря связи — весьма странное явление, и оно не прибавило спокойствия следившим за экспедицией из центра полетов, но, по большей части, аттрибутировалось явление, скорее технической неисправности, либо какому-то неизученному краевому эффекту. Настоящий ужас стал развиваться и нарастать, когда все остальные корабли волны стали один за другим исчезать в таинственном межзвездном пространстве. Земля, замершая от ужаса и горя, могла лишь наблюдать, как угасает пульс ее посланцев, как прерываются сигналы кораблей. Какие-то из них докладывали о потере связи с соседями, но стойком желании продолжать путешествие, другие сообщали о своем решении повернуть обратно, чтобы вскоре встретить ту же судьбу. Весь фатализм ситуации напряженного вслушивания в сигналы, пришедшие из прошлого, встал в полный рост гораздо раньше, чем затих навсегда последний из них. Лишь единицы из них успели получить ответный сигнал с Земли, ужасающе медленно летящий к обреченному авангарду. Когда последний сигнал смолк, человечество обнаружило себя один на один с невиданной, необъяснимой проблемой, не имеющей ни малейшей разгадки или зацепки, позволяющей хотя бы предположить ее природу. Странно, но все запущенные до этого автоматические станции работали исправно и передавали домой данные без малейших перерывов. Разумеется, люди отправили к дальним границам своей внезапно столь крохотной и уязвимой системы сотни автоматических станций. Удивительно, но они не смогли обнаружить ничего.

Человечество было шокировано до самого своего основания, и оно не скоро оправилось от последствий этого шока, если предположить, что оно оправилось вообще. Полсотни лет спустя новая пилотируемая экспедиция к границам солнечной системы закончилась тем же жутким результатом: связь со всеми пилотируемыми кораблями была потеряна, беспилотные же корабли и станции спокойно проходили “точку невозврата”, но не могли обнаружить никаких следов экспедиции или ее немезиды. Что-то или кто-то, –доселе неизученный эффект гелиосферы или инопланетный разум, — уничтожало посланцев Земли: быстро, эффективно и беспощадно. Были, разумеется, и те, кто считал, что потеря связи не означает гибель, а феномен мог относиться лишь к отказу систем связи. Но подобных оптимистов было немного, тем более что этот вариант не объяснял, почему же не вернулись те, кто повернул назад. До сих пор загадка висит дамокловым мечом над голубой планетой, неподдающаяся разгадке.

Между тем удрученное человечество предпочло до лучшей поры не будить лихо: пилотируемым кораблям было запрещено покидать пределы рассеянного диска, межпространственные перелеты оказались заперты внутри Солнечной системы, а к границам стали переодически посылать все более совершенные автоматические станции. Человеческая цивилизация была убита и подавлена.

Но, в весьма поэтической справедливости, величайший удар по человечеству совпал и с величайшим его прорывом. Ведь именно в эпоху между двумя волнами кораблей была создана самая блестящая теория за всю историю науки — теория суб-бран. И как бы я не горел желанием рассказать об этой изящной теории, джентльмены здесь весьма настойчиво повторяли о предпочтительном избегании научных формулировок и ограничении своей словесности, да и я вряд ли сумею передать ее точно. Однако наиболее интересной особенностью теории была та невероятная скорость, с которой она обрела эмпирически установленное предсказание. Теория предполагала возможность создания контролируемых червоточин в пространстве, точек связанной сингулярности и... да-да, я слышу, своего рода межпространственного коридора, как бы ни раздражало меня это профанское определение. И неудивительно, что многие ученые не видели и не могли видеть возможности достижения подобной эффекта физически в течение всего 30 лет. Предположение, что столь сложная операция могла быть выполнена в столь короткий срок, было просто абсурдным. Однако факт остается фактом, иллюстрирующим действие науки: отдельные прорывы в различных областях привели в итоге к ошеломляющему эффекту при их действии в резонансе. Контролируемая червоточина была создана. Она позволяла перемещать атомы на огромные расстояния, хотя и дискретные ввиду протяженности суб-бран, вытекающей из их пространственной структуры... Разумеется, я продолжаю.

Наименьшим расстоянием стабильного коридора было расстояние около 5 световых лет. Весьма удобно, ведь это сравнительно близко к ближайшей звездной системе Альфа Центавры. Но главное — преодоление того “Барьера Ужаса”, что сковывал любые попытки межзвездных путешествий. Оставалась загвоздка: мало кто согласился бы путешествовать куда-либо в виде элементарных частиц, тем более безо всякой гарантии их сборки на другой стороне. Решение этой проблемы столь же неожиданно обнаружило себя еще через 40 лет в области экспериментальной физики. Наконец удалось синтезировать элемент из второго “острова стабильности” трансурановых элементов за номером 138. И этот, условно названный элемент унтриоктий, словно по тому же фаталистичному сценарию дал именно то, чего так недоставало — весьма нетипичное строение, определившее любопытное его взаимодействие с гравитационными полями. Еще до того, как удалось синтезировать приемлемое его количество для экспериментов с червоточинами, были уже написаны десятки убедительнейших теоретических моделей, предсказывающих возможность сохранения структуры и топологии этого материала при прохождении через них. Хорошо, я объясню проще: было показано, что если космический корабль покрыть сплошной внешней оболочкой из унтриоктия толщиной хотя бы в 1 атом, то это позволит ему безопасно совершить путешествие через червоточину. Ну, безопасно сугубо в том смысле, что он в процессе не распадется на элементарные частицы, но и это уже весьма радующий шаг вперед.

Но и здесь не обошлось без определенных сложностей, ведь для полноты структуры элемент должен быть совершенно чистым. И, ох-хо, как мне будет сложно объяснить вам на простом языке, насколько он должен быть чистым. Что вы знаете вообще о тех группах удивительных методов, позволяющих очистить синтезированный элемент, быстро сменивший свое временное название на пафосное, но на удивление точное имя Одиссеюм, вплоть до локализованного по времени запрета на спонтанную генерацию электронно-позитронных пар? Да черт побери, они уже перестали учить людей даже тому, что такое позитроны? Да, я понимаю социальную обстановку и необходимость распределения усилий. В общем, можно сказать о том, что его необходимо было очистить совершенно, вплоть до буквальных ста и 0 в периоде процентов. Подобная задача была неимоверно сложна, комплексна и требовала нескольких одновременных подходов в различных областях. Эти факторы выливались и в определенные трудности логистического характера.

Требования к низкому уровню излучений, а также ряд других нюансов, которые я, так и быть, опущу, привели к тому, что кольцо ускорителя частиц для обработки образца пришлось разместить под ледяным покровом Энцелада — спутника Сатурна, имеющего высокое альбедо. Кольцо ускорителя длиной в полторы тысячи километров легло на спутник, опоясав его в районе экватора. Множество самых различных научно-исследовательских ячеек было расположено на том или ином участке кольца, но сердцем станции была наша — ячейка 00, посреди которой на магнитной подушке покоился наш драгоценный камень — сфера радиусом в метр синтезированного Одиссеюма. То место, где на ученых постоянно взирали грозно две огромные девятки.

Сколько я провел на станции? Ну, я был среди самой первой партии ученых и работал там до конца на протяжении около трех лет. Что, вы хотите точную цифру? Ну что же, я действительно могу назвать точную цифру. С первого заселения до инцидента прошло ровно 1000 земных дней. Мурашки еще не бегут по спине? Хорошо.

Я занимался калибровкой оптики установок по облучению элемента. Уже упоминаемая сложность и количество различных методов повышения концентрации элемента были столь велики, что почти невозможно было бы составить даже общую картину экспериментов. В особенности мне, исполнявшему скорее функции поддержки оборудования. И мне не стыдно признать, что мне было бесконечно далеко до тех, кто эти методы разработал, и кто эту аппаратуру создал. С другой стороны, именно моя работа с оптикой привела меня в тот самый день так близко, что я стал главным свидетелем событий, а соответственно и героем этого интервью. Ну что вы, должен же я как-то использовать свои 15 минут славы.

Объем научных процессов просто заставлял любой мозг разбухать от попыток осмыслить и воспринять их... любой, кроме одного, и это тот момент, когда настало время познакомить вас с Доктором Уркналгером. Это был, наверное, самый стереотипный “Немецкий злой гений”, что я когда-либо встречал. Само его присутствие навевало депрессию и страх даже на самые яркие умы нашей станции. И его подход к исследованиям был... странным. Да, он, конечно же, давал различным группам возможность проведения своих испытаний, при этом как-то умудряясь удерживать их все одновременно за своим высоким лбом. Но собственные его формулировки исследований, его действия и подход — они вызывали странное зудящее ощущение в голове практически у всех, кто знал их. И это почти неуловимое ощущение и подарило ему прозвище среди остряков станции: “Алхимик”. Его действительно трудно было назвать ученым в современном понимании, несмотря на его феноменальные знания. Он словно не проводил исследования, а пытал Одиссеюм. Это была борьба с диким зверем, поединок, испытание, практически физическое взаимодействие. Иногда доктор мог часами просто стоять и глядеть на сферу сквозь окно центра управления, как будто, что было метко подмечено, играл с ним в гляделки.

Это был его философский камень, его красная тинктура. И вы обязаны отдать должное этому простому факту, ведь мы, серьезные ученые с суммарным числом в черт знает сколько опубликованных работ, занимались фактически алхимическим опытом: получением величайшей эссценции, ставя свои опыты на луне-альбиносе! Трудно придумать что-либо более магическое — Манхэттанский проект под руководством Парацельса, не менее.

Эта мысль посетила не одного меня, и с течением времени все больше и больше докторов наук, профессоров и аспирантов задавались вопросом, а что же они забыли так далеко от Земли во все более тщетных попытках найти философский камень? Не способствовало поднятию боевого духа и проклятая чопорность и раздражительность Доктора. Воистину, за всю свою жизнь я не встречал более стереотипного немецкого профессора, для которого перфекционизм был бы богом, совестью и директором. Он мог совершенно на ровном месте довести любого до белого каления и, похоже, считал это нормальной, а то и необходимой частью работы.

Шли годы, в нас копилось все больше разочарования, раздражения и злобы. Пребывание в захолустье солнечной системы, окружаемые темным пустым и жестоким космосом, память, что не так уж далеко отсюда тысячи людей сгинули без малейшего следа — все это давило на нас сильнее, чем пониженная гравитация спутника. У нас были системы освещения, гидропоники, мы могли выращивать или синтезировать огромное разнообразие продуктов, да и развлечений было немало. Земля постаралась уложить нам в дорогу все, что только могла, но во всем, во всех аспектах нашей жизни чувствовалась холодная и пустая космическая пыль, покрывавшая нас с ног до головы. Космос не желал делиться своими тайнами, ему не составило труда щелчком пальцев уничтожить наши корабли, так с чего бы ему проявить понимание к другим нашим отчаянным способам борьбы за выход из этой клетки под властью желтого карлика? Люди чувствовали это. Многое произошло на станции за три года. Был случай, когда пришлось “рассеять”, как мы называли отправку домой, весь персонал третьей ядерной станции, который единовременно съехал с катушек. Была и ночь массового психоза, когда большинству обитателей причудилось прибытие инопланетной расы. У нас было даже собственное убийство, последовавший за ним судебный процесс и высылка. Но, по большей части, люди просто в один момент решались, собирали вещи и улетали назад с первым же прибывшим челноком.

Почему остался я? Я всегда был в раздумьях о том, оставаться мне или нет ровно до того момента, когда моя коллега, чье имя я предпочту не называть, сообщила, что улетает, хотя и понимая важность нашей миссии и печальные последствия ее провала.Но лучше она проживет свою жизнь на Земле, заведет там детей и все, чтобы хотя бы они прожили жизнь нормально. И вот тогда я подумал: ведь именно так мы всегда и делаем, не так ли? Многие, если не все труды, все воины и открытия были для того, чтобы прямые потомки прожили бы жизнь нормально. Хотя бы они. Мы не можем заглянуть дальше, мы не можем что-то гарантировать или менять. Поднять следующее поколение какими угодно средствами, пока хватает сил, и надеяться, что они окажутся над водой. Такое, очень человеческое, но неотвратимо ведущее к поражению чувство. И вот тогда именно я лично осознал то, что говорили мне языком математических выкладок: мы, здесь, на станции — это единственный, пусть и призрачный, но шанс — шанс изменить самую жизнь человеческой расы, шанс избежать постоянно снующего на горизонте упадка. Пусть я вместе со всеми потерплю поражение, выполняя лишь функции механика, но я буду пытаться не просто помочь следующему поколению нормально прожить. Я буду стремиться дать будущее всем поколениям, всему человечеству, что будет жить в бесчисленные эпохи после. Я, вместе со своими коллегами, дам им ключ к прекрасной и великой вселенной, даже если он будет в форме проклятого философского камня сумасшедшего немецкого старика. И либо мы с триумфом вернемся назад, либо сгинем во мраке космоса.

Но будущее обладает изощренной тягой к сюрпризам. Теперь, когда вы, я надеюсь, сполна осознали положение и, скажем так, не самую большую достоверность наших свидетельств, я расскажу вам без умолчаний и оговорок всю правду о том, что произошло в тот день.

Начинался он привычно, размеренно и довольно скучно. Установку выводили на запланированный эксперимент по облучению материала бозонами. Из-за недавнего отбытия немалой группы ученых, я получил почти безграничный доступ к управляющей консоли спектрографа, и поэтому копался в ней в любое время. Но отбытие не прибавило доброты Алхимику, который с утра был уже не в своей тарелке. Он бегал повсюду и бурчал на экспериментаторов своим акцентом, о который можно было порезаться. По лицам ребят было видно, что в этот, и без того не особо радостный день, они рады были бы самого Уркналгера запихнуть в ускоритель. Спустя часы привычной, но малоинтересной для стороннего слушателя работы, я увидел, что “Энергетики” уже собираются свернуться и отправиться в свою лабораторию для обработки результатов.

Внезапно раздался отрывистый возглас. Доктор Уркналгер, словно безумный, рванулся к управляющей консоли и начал что-то ожесточенно там крутить и нажимать. Не успевшие еще разойтись Энергетики в недоумении подошли к нему, но он лишь раздраженно отталкивал их. Какое-то время все стояли в полной тишине, слышен был лишь ожесточенный стук клавиш. Наконец он в нетерпении поднял глаза на индикаторы и мониторы, в ярости пробормотал какое-то немецкое ругательство и, нервно дергаясь, отошел. Он все еще стоял в окружении обступивших его ученых, огрызаясь на них с таким твердым акцентом, что разобрать его было решительно невозможно, как вдруг кто-то воскликнул, призывая внимание. Мгновение спустя все столпились у мониторов. Что-то происходило. Детекторы показывали странную активность сферы. В тот момент индикаторы на главной панели вдруг неистово защелкали. Как вымуштрованные солдаты, девятки цифр выстраивались стройными рядами, пока, наконец, не замерли, заполнив все табло. И вот как лавина покатилась по их рядам, когда индикаторы начали обнуляться. Удивительно, но двигались они снизу вверх, набирая мощь, грозя захлестнуть верхних великанов. Волна их с треском достигла вершины, чтобы размеренно и почти торжественно высветить на ней, впервые за все эти годы, три полные цифры. Единица и два нуля. В этот момент я подсознательно ждал фейерверка или звука фанфар.

Вместо этого я услышал отрывистую немецкую команду убрать детекторы, чтобы огромная стальная их стена дала нам увидеть саму сферу. Казалось, что огромный детектор отъезжал целую вечность, но вот наконец он открыл нашему взору величественное зрелище. Сфера Одиссеюма словно вибрировала изнутри, по ее поверхности, переливающейся всеми цветами, что существуют, и даже парочкой тех, что нет, бежала странная рябь. Сфера будто бы горела изнутри каким-то призрачным светом, просвечивающим ее насквозь.

Время для нас обрело релятивистские свойства — казалось, мы бесконечно смотрим на удивительный феномен перед нами. Но ученые всегда будут учеными: какое бы невероятное пиршество не предстало их глазам, скоро они убегут смотреть на показания своих ненаглядных приборов. И вот один из Энергетиков, нырнувший с головой в консоль, громко огласил первый волнующий залп того рокового дня: “Материал перестал взаимодействовать с электронами!”. Отборные солдаты не были бы способны быстрее занять места на боевых станциях, чем наша четырехглазая братия. Вскоре со станций стали поступать “донесения с фронтов”, способные обескуражить любого. Сфера из ценнейшего материала в Солнечной системе теряла способность чувствовать все более тяжелые частицы. Вскоре это коснулось и взаимодействия с полями. Она более не казалось прозрачной, она и была прозрачной, все меньше и меньше поглощая видимый свет. Я поднял глаза от экрана и оглядел своих коллег. На лицах опытнейших ученых явственно читалась растерянность и недоумение. Их не пугало то, чего они никогда не видели, но их угнетала необходимость что-то делать для спасения ценнейшего материала. Они рыскали глазами по новоявленной командной рубке в поисках генерала, что был сейчас нужен, способного отдать приказ к наступлению. Но проклятого немца не было нигде видно.

Мы недолго задавались вопросом, куда он зааннигилировал. Ровно до тех пор, пока нас не встряхнул звуковой сигнал, сообщающий об открытии внешней двери контэйнмента сферы. Прильнув к окну, мы с удивлением увидели, как тщедушная фигурка Уркналгера копошилась у второй двери, силясь открыть ее. Никто из нас до сих пор не знает, каким образом он сумел открыть двери с автоматическими замками, но я не сомневаюсь ни на минуту ,что у этого лиса всегда были наготове коды к любым дверям.

Мы что-то кричали друг другу. Я знаю, потому что в таких ситуациях люди обычно что-то кричат. Энергетики бросились глушить все еще работающий ускоритель, несущий поток частиц на безумных скоростях. Я же окаменел на месте и, прислонившись к стеклу, был в силах только смотреть, словно фильм, на события внизу. Так получилось что я единственный, кто полностью видел что произошло.

Двери недолго держали упертого немца. Он ворвался в контэйнмент вместе с воздухом, что внес его внутрь и закружил по помещению. Глупо было считать, что это остановит Уркналгера. На очередном витке он ухватился за монтажные скобы и изо всех сил закрутил себя в сторону сферы. Я видел картину издалека, но готов поклясться, что знаю, как она выглядела: инфернальный старик с острыми чертами лица и всклокоченными волосами посреди урагана всем своим естеством тянется к объекту своего вожделения, а странное сияние отражается в его безумных глазах. Алхимик, хватающий свой философский камень костлявыми руками.

В тот момент со сферой, уже практически исчезнувшей, случилось что-то совершенно непонятное. Я могу только пытаться описать произошедшее словами. Вначале она еще ярче вспыхнула внутренним светом, затем рябь по ее поверхности переросла в настоящие волны, под биениями которых она трепыхалась вместе с окружающим ее пространством, искривляя его вокруг себя. И вдруг она мгновенно слилась в единую точку, прихватив с собой и часть аппаратуры, и взалкавшего ее безумца. Этот момент запечатлен на камерах, эти кадры видели все, однако никто кроме меня не знает, что произошло потом. В единый миг вокруг исчезли все звуки, и я почувствовал всеми своими органами чувств, что мимо меня пронеслось что-то, словно разрастающийся и почти неосязаемый силуэт только что исчезнувшей сферы и ее творца. Пронесся и исчез, устремившись куда то в бесконечные просторы космоса. Как потом оказалось, он оставил лишь странные завихрения в нейтринных потоках, зарегистрированные подземным детектором.

Как в полусне я отвернулся от смотрового окна. Освещение станции прерывисто включалось и гасло, где-то слышался треск искр и шум схлопывающегося вакуума. Не было нужды смотреть на приборы — сфера исчезла, сгинула вместе с ее странным владельцем. Я взглянул на главную панель. Большая часть индикаторов перегорела, однако два по-прежнему работали, демонстрируя всей ошарашенной комнате выдающихся умов планеты два огромных нуля с потухшей единицей.

До сих пор нет общепризнанной версии произошедшего. Кто-то считает, что материал аннигиллировал, другие — что он мгновенно распался. Некоторые даже считают, что он превратился в микро-черную дыру, которая мгновенно умерла тепловой смертью. Однако мои впечатления, вкупе с выжженными в моем мозгу двумя нулями, что будут видеться мне во сне до конца моих дней, поселили в моей голове единую, окончательную мысль по поводу произошедшего. Я знаю, это звучит не слишком научно — принимать сходу одну гипотезу и придерживаться ее, но я ничего не могу с собой поделать, настолько сильно застряла она у меня в голове. Что привело к этому? Треки взбаламученных нейтрино, контуры которых подозрительно напоминали отчасти гротескный образ одного старика? Непростые ли и хитрые отношения Одиссеюма с гравитацией? А может, сам принцип чего-то 100%, полного и обособленного? Задумайтесь и вы, с вашим среднестатистическим образованием. Вы, которые столько раз за свою жизнь используете словосочетание «100 процентов», не осознавая даже близко всего веса подобного понятия! Попробуйте хотя бы интуитивно осознать, что же кроется за этой простой математической абстракцией! Я знаю единственное образование во всей вселенной, которое имело бы 100% концентрацию, идеальное, полное и законченное. Это вселенная. И вот тогда все встает в фокус: все странности и эффекты, все события и их последствия. И хотя я достаточно полно представил вам, насколько же ненадежным рассказчиком я могу считаться, вообразите себе на мгновение: что еще такое материал, совершенно изолированный от остальной вселенной? Не таким ли образом создаются новые вселенные — через странную сферическую яйцеклетку трансуранового элемента? Ведь эта безумная гипотеза объясняет все, а главное, одним своим величием изгоняет из моей головы любую свою альтернативу.

Какова она — эта новая вселенная, созданная из старого, ворчливого и полубезумного Алхимика? Чем она отличается от прочих вселенных, от нашей? Зная лишь несколько обрывков фактов о нашей вселенной, я бы ничуть не удивился ее родословной от вспыльчивого старика.

Не знаю я, какие выводы будут сделаны из произошедших событий, будем ли мы вновь пытаться проникнуть через дыры в сыре мироздания или найдем иной способ обойти кольцо смерти, сомкнувшееся вокруг нашего дома. Может, цивилизация наша и сгинет в итоге на этих сумасшедших просторах вселенной, слишком огромной, чтобы осознавать здравым рассудком. Но и в этом случае: быть повивальной бабкой целой новой вселенной — это, наверное, самое невероятное, удивительное и фантастическое событие, что только вообще может случиться за нашу краткую жизнь. Как там было: мы сделаем все возможно и невозможное, просто чтобы отпрыски наши прожили жизнь нормально. И, зная, что где-то на безграничных полях места, где само понятие пространство слишком мелко и бессмысленно, стопроцентная молодая вселенная начинает свою не просто нормальную, но потрясающую жизнь благодаря нам. Но пусть она хорохорится, ее идеальная чистота — иллюзия, ведь она хранит в себе незыблемую частичку наследства нашей вселенной, даже если это всего лишь толика раздражительности и капля немецкого акцента.