Ночная песнь противоречий

Сегодня я вышел из дома раньше чем обычно. Мне просто хотелось поглядеть на закат. Зачем? Бессмысленно задавать этот вопрос. Причины нет, это обыкновенная прихоть, я живу ради удовлетворения своих страстей и желаний уже многие годы. Вчера в полночь, например, я стоял на крыше самого высокого здания в городе и смотрел на полную луну в ореоле облаков. Завораживающее зрелище, жалкое, как блестящая однодолларовая монета в руке дешевой проститутки. Звезды среди серых облаков, тусклые и жалкие, засвеченные огнями города, походили на вульгарные пластиковые блестки её грязного оборванного платья. Кто-то видит в ночном небе бесконечность и безмерную глубину мироздания, кто-то россыпь самоцветов на черном бархате, а кто-то даже думает что оттуда на него смотрит Бог, я же вижу то что есть на самом деле. Никаких алмазов — дешевая пластиковая бижутерия на грязной серо-бурой шерсти, такое сравнение мне больше по душе. Это жалко… И красиво. Я люблю ночь, сумерки меняют это место, тьма скрывает то, что днем выставлено напоказ — суету и гам, толпы бессмысленных существ, кичливые вывески и вонючий до тошноты вид убогих жилых районов. Ночь все меняет, даа, она меняет все, ставит с ног на голову, можно сказать. Любой предмет во тьме показывает свою новую, таинственную сторону, любой звук становится предвестником страха. Неоновая вывеска «Платья и Шляпки для милых дам» становится факелом во тьме, красные блики её ламп заливают улицу огнями, зловещими как отголоски подземного пламени. Жалкие деревья, скрюченные в спазме боли, ночью превращаются в кошмарных созданий, они глумливо шепчутся между собой под порывами ветра, а сквозь их голые ветви с небес самодовольно скалится луна. Эти люди, суетливые существа, в них редко есть хоть гран красоты и утонченности, даже они ночью становятся другими. Я люблю ночь, я люблю этот грязный город. Эта метаморфоза, что происходит с ним за какой-то час, возбуждает меня до дрожи в коленках, заставляет мою кровь бурлить в экстазе. Днем же я проявляю пленку, запершись в своем подвале, ласкаю каждый отснятый накануне кадр, выбираю лучшее. Вы назовете меня сумасшедшим, что же пусть будет так. Но что есть безумие, что есть красота? Рамки навешенные косным обществом?

Чернота сгущалась, она разрасталась в небе как раковая опухоль, выпуская щупальца подобные метастазам на запад, где гасли последние золотые лучи. Солнце утонуло в черной воде, прекрасное романтическое зрелище заката на морском берегу, которое не оставит равнодушным ни одну девушку. Если бы не заводские трубы на той стороне залива, выпускающие сизые клубы дыма в белёсое небо, если бы не грязные проржавевшие яхты, пришвартованные к многочисленным пирсам, если бы не мусор, катаемый прибоем по берегу. Весь этот груз цивилизации впился в брюхо моря подобно пожелтевшим пальцам умирающего человека, с предсмертной силой схватившимся за руку врача. Это то, что мне надо. Вот оно тонкая грань между красотой и уродством, между жизнью и смертью, между черным и белым. Я восторгаюсь этим чудом природы и человека, этой игрой «инь и янь», если это сравнение вам больше нравится. Это как картины Гигера, прекрасные и отвратительные одновременно.

Ветер с моря обдувает все сильнее, плащ хлопает за спиной, приятно вдыхать аромат моря и заводского дыма вперемешку. Солнце умерло, вот и время. Отвернувшись от моря, я обозреваю свою вотчину. Мой город умирает, к нему, как и к каждому живому существу мягкими шагами приближается смерть. Он хиреет уже не первый год и теперь ослаб настолько, что в него проникли твари тьмы. Я ненавижу их, эту квинтэссенцию грязи и черноты, впрочем тварей света я ненавижу еще больше, и в тех и в других нету возлюбленной мною игры света и тьмы. Вот уже долгое время я уничтожаю тварей ночи, посягнувших на мой город. Они разные: порой просто бесформенные сгустки мрака, порой чешуйчатые чудные звери или насекомые. Они питаются людьми, — их плотью, их эмоциями, их душами, каждое тем, что ему больше по нраву. Каждый раз, поражая своим клинком очередное порождение мрака, я удивлялся многообразием их форм и одинаково отвратительной сути. Однако кем бы они ни были, все эти твари бессильны перед Сияющей Каплей. Это мой меч, он назван так, потому что действительно является каплей света, порядка и справедливости во мне — темном и сумасшедшем существе. Я — Один из Ста. Хорошее имя, оно и пафосное и банальное одновременно. Мой псевдоним говорит, что я часть чего-то целого, но не дает информации, ни о моей личности, ни о том, что представляет собой это самое целое. Почему сто? Не знаю, это лишь моя прихоть, мне нравится это число. Быть может на свете есть еще девяносто девять таких безумцев как я, почему нет, жизнь ведь курьезная штука? Я — Один из Ста, ночная песнь противоречий.

Оранжевые пятна городских фонарей тусклым светом освещали мой парк, под ногами шуршали мятые страницы забытой газеты и сухая листва, старинных вязов. Мое любимое место, тут я обычно искал новую модель, до того дня как в город проникли они. Теперь же охотниками стали твари ночи, ну а я же в свою очередь стал охотником на охотников. Обычно эти существа прятались вдалеке от основных огней, в глубине, у самого леса. После полуночи бестии разбредались потихоньку в разные стороны и искали запоздавшие влюбленные парочки или заснувшего на лавке забулдыгу. Я видел тела несчастных, точнее то, что осталось от них после трапезы этих существ. Первый раз останки я нашел в скверном место, грязном и вонючем — это была небольшая площадка рядом с мусорными баками, ярко освещенная единственным оранжевым фонарем. Смерть прекрасна, она делает этих мелочных бессмысленных людей красивыми и непостижимыми, почти неземными существами, но та кровавая лужа, в которой валялось несколько позвонков и бледно-лиловая трахея, привела мой дух в смятение и ужас. С тех пор Один из Ста стал охотником на тварей мрака, уничтожая без пощады каждую бестию. Вот и сегодня после заката я медленно шагал по мощеной крупной плиткой тропинке в сторону дальней части парка. Я бродил по пустым аллеям и искал наживку, аппетитную жирную муху или червячка, и, наконец, нашел.

Она сидела на скамейке спиной ко мне и читала книгу, болтая ногами в длинных полосатых носках. Шея этой женщины была тонкая и бледная, почти полупрозрачная в лунном свете, прикрытая несколькими прядями черных волос. Я медленно обошел девушку сбоку и взглянул на лицо. Она оказалась еще подростком, не больше пятнадцати лет, и не была красавицей — крупноватый нос и прыщи на лбу портили её свежее лицо. Но от нее, как и от любого человеческого ребенка веяло жизненной энергией. Один из Ста никогда не трогал таких людей, смерть не делала их красивее или спокойнее, это как зарубить годовалую сосну на дрова — дыму много а толку мало. Поэтому я лишь ограничивался смакованием их страха. Но не сейчас, не в эту ночь, сегодня моей целью были они.

— Я присяду, мадемуазель? — мягким баритоном произнес Один из Ста.

Лицо незнакомки исказилось в непередаваемом ужасе, несомненно, она не раз слышала о маньяке в этом городе. Дрожащие побелевшие губы так не издали ни единого звука, девушка сидела передо мной, скованная кошмаром. По спине поползли холодные мурашки пульсирующего удовольствия, когда мой взор впился в её искривленное лицо, но я с сожалением прекратил забаву и успокоил незнакомку своим немигающим взглядом.

— Значит я сяду, молодая девушка. — Проговорил я вновь, как ни в чем ни бывало.

— Садитесь, сэр. Вы меня испугали. — Она говорила немного дрожащим голосом, но это ничего, лишь потому, что её нервная система не до конца восстановилась после вспышки адреналина.

— Читаешь итальянских классиков? Неужели в школе начали давать Данте?

— Нет… Подруга дала. — Она как-то съежилась на своем месте, жалкая как беззащитный детеныш без своей мамки.

— Кто мог бы, даже вольными словами, поведать, сколько б он ни повторял, всю кровь и раны, виденные нами? — Продекламировал я, взяв в руки томик. Её пальцы продолжали легко трепетать. — Божественная комедия не лучшее чтение для одинокой девушки в такую ночь. Можно накликать демонов, мадемуазель. — Мои слова прозвучали довольно зловеще, но эта молодая брюнеточка уже успокоилась. Только минуту назад её глаза кричали в ужасе а теперь лучились любопытством.

— Сэр, вы француз? — она живо подняла свою прелестную головку и наши взгляды вновь встретились.

— Я так похож на француза? — Диалог стал забавлять меня. Нашла о чем спросить подозрительного мужчину втрое старше её в полуночном парке.

— Вы дважды уже назвали меня мадемуазель, а так говорят французы.

— Если я назову тебя сеньоритой, то буду похож на испанца? Или тебе больше по душе немецкий вариант? Фройляйн?

— Я думала так говорят только французы. Может быть вы и не француз но как минимум учитель французского или известный писатель! — Вот и первая робкая улыбка.— Как вас зовут? Меня — Джули.

— Один из Ста. — Внутри меня что-то всколыхнулось от того что я представился этой малявке.

— Бросьте, сэр! Таких имен не бывает.

— Там откуда я, бывают. Хватит об этом, мадемуазель Джулия.

Она повертела любопытствующее головой но, наконец, угомонилась. А она забавная, ишь чего придумала, писатель! Хотя может когда-нибудь и я напишу свой роман, ну или небольшую повесть по крайней мере. В ней будет фигурировать галантный красавец, прекрасный принц, ярковолосое солнышко, который будет убивать маленьких детей и насиловать как крестьянок, так и прекрасных леди, эдакое чудовище в красивой обертке. Будет и другой персонаж — карлик или скрюченный уродец без ушей или носа, а может вообще двухголовый, добрый и верный, истинный друг. Впрочем, люди его все равно будут ненавидеть и проклинать за его внешность. И он все равно, в конце концов, сделает что-нибудь мерзкое, убьет своего отца например — герой не должен быть идеальным.

Нас обволакивала тишина ночного парка, её нарушали лишь стоны цикад.

— Знаешь Гигера? — Внезапно для самого себя спросил я.

— Художник немец? Который нарисовал «чужих»?

— Швейцарец. А ты умная девочка. — Мои пальцы мягко дотронулись до её макушки. — Он гениален, этот певец демонической красоты.

— У него концептуальные работы, но по мне слишком жуткие чтобы быть красивыми. — Джулия робко бросила взгляд на моё лицо. — Скажите, почему я вас не боюсь? В первый миг я подумала, что описаюсь от страха, но теперь вы мне кажетесь совсем не страшным, и даже немного забавным.

— Не знаю, уж такой вот я. — Один из Ста вальяжно пожал плечами. Меня почему-то не бесил её фамильярный тон, наверное я слишком долго не разговаривал с людьми. — Что такой ребенок как ты делает ночью в парке, тем более, когда в городе творится невесть что?

— Я не ребенок, будущим летом мне будет уже шестнадцать! — После она добавила с толикой грусти в голосе. — Я ждала друга, но он не пришел. Наверное Оскар меня бросил, в последнее время у нас все было наперекосяк.

Я промолчал, возможно печенью этого мальчика уже полакомились. Незачем было пугать малявку больше необходимого. Джули опустила голову и наконец-то замолкла. Признаться честно, меня уже утомила её болтовня, так что я не стал поддерживать беседу. Мы сидели в тишине, цикады пиликали на разный лад, целый оркестр — тонкие скрипки, мощные виолончели и одинокий глухой контрабас в дальнем углу у ясеня. Но в один миг музыку оборвало, животные и насекомые чувствуют иное лучше людей. Появились они. Это был огромный, с большую собаку, кольчатый слизень, или даже скорее какая-то чудная сколопендра, — у слизней редко бывает много маленьких ножек под брюхом. За ней ползла шушера помельче: жуки, мокрицы — целый живой ковер, сверкающий антрацитом в лунном свете. Девочка Джулия их не заметила, впрочем не удивительно, люди давно потеряли свою чутье и замечали их лишь в последний момент. Но не Один из Ста.

— Дитя, — мягко проговорил я, посмотрев твердо в глаза — залезай на скамейку с ногами как можно выше и сиди там, пока я не разрешу слезть. — Девочка не издала ни единого звука и покорно выполнила мой приказ.

Безмозглые уроды приближались, неспешно, торжественно, будто на параде. Я обнажил клинок — сверкнула серебристая сталь, будто молния в ночи.

Это было прекрасный, безмолвный бой. Тишина и завывание ветра. Серебряный клинок в бликах серебряной луны и гагатовая скорлупа «многоножки», впитывающая свет без остатка. Argentum et Atramentum, изящное сочетание. Сколопендра в исступлении разевает пасть, ревет младенцем, но нет ни звука ни крови, лишь рваные клочки мрака, раздуваемые ветром. Наверное это впечатляюще выглядит со стороны, жаль что я не подумал дать девочке свою фотокамеру.

— Можешь сесть. — Она вновь как безвольная кукла, выполнила мой приказ. Я поверг «короля» черной дряни, а после вся мелочь разбежалась по углам, Обычный бой, как каждый день до этого.

— Сэр, что это было? — В карих глазах её не было ни страха, ни любопытства, лишь океан безразличия. Казалось будто она и спрашивает неохотно, впрочем после моего воздействия на её сознание это было абсолютно нормальным.

— Ты забудешь о том, что видела здесь, мадемуазель. Некоторые двери лучше держать закрытыми, по крайней мере простым людям. — Кремневые глаза мои, Одного из Ста, в упор уставились на закаменевшее лицо Джулии.

— Зачем? — Бледные губы еле двигались. Мои приказы жестоко ударили по её нервной системе, и теперь эта девочка была на грани обморока. Однако тот факт что она еще пыталась что-то сказать а не молча повиновалась говорил о многом. Все те люди на кого я воздействовал своим взглядом и голосом, никогда не сопротивлялись и уж тем более не задавали ненужных вопросов. Интересная личность.

— Ты будешь думать, что это сон, маленькая женщина Джулия. А назавтра забудешь как выглядит моё лицо.

— Да, сэр. — Простой и покорный ответ, кажется у нее уже не осталось сил сопротивляться.

— А теперь я провожу тебя домой. Нынешние ночи опаснее чем могут показаться на первый взгляд.

Мы молча шли по аллее в сторону жилых кварталов, и тусклые фонари обливали наши силуэты багряными бликами. Я никогда не провожаю наживку. Доберутся ли эти люди безопасно домой, станут ли по пути обедом голодной бестии — мне все едино. Но сейчас иной случай. Она сопротивлялась моему приказу, пусть лишь слабо, дернула своими тонкими крылышками, как бабочка, насаженная на иглу. Редкая, редкая ценность для меня найти в этом заплесневелом муравейнике что-нибудь стоящее. В другой раз быть может она бы стала моей моделью…

— У вас прекрасный меч. Он не подходит такому человеку как вы, сэр. — Она бросила эти фразы, внезапно остановившись, будто натолкнувшись на невидимую стену. Я аккуратно обошел застывшую фигуру и спросил, мягко приподняв её безвольную голову за подбородок:

— Почему же ты так считаешь, девочка?

— Он такой красивый… ровный и сверкающий... — С трудом выдавила она из себя. — Такой чистый, он похож на оружие ангела. А вы… вы другой.

— Маленькая Джулия, посмотри на предмет что ты видишь перед собой. — Я нежно взялся за рукоять и дюйм за дюймом продемонстрировал ей Сияющую Каплю, всю, от узорчатого эфеса до узкого, как медицинский ланцет, острия. — Ведь несмотря на свою красоту — это орудие предназначенное для убийства, в этом его суть и его предназначение. Чем была бы эта вещь, если бы стояла в стенке коллекционера? Или в руке ангела, последний раз испробовавшая крови многие тысячи лет назад?

— Я не знаю… — Она пролепетала, заворожено наблюдая за тем, как тонкая грань стали сошлась с её плотью. По металлу медленно покатилась вниз тонкая струйка крови, густая как смола, почти черная в ночи.

— Видишь теперь? Этот клинок действительно стал прекрасен, орошенный твоей жизненной влагой. Какое прекрасное сочетание, серебро, багрянец и ночь. Как ты думаешь, маленькая Джулия?

— Я… Я думаю он действительно красивый, сэр, пожалуйста, не надо больше! — Она взмолилась, зажимая длинный порез на левом предплечье.

— Замри! — Резко бросил я и прижал ладонь к ране. Через мгновение порез зажил, будто с момента ранения прошло уже несколько дней.

— Сэр, что это было? Кто вы? — В дрожащем голосе звучал легкий ужас.

— Ты, маленькая Джулия, сказала, что этот клинок не подходит мне. Что же, с одной стороны это так! — В моем голосе разрасталось возбуждение, бурлило как в кипящем котле. — О да, этот меч не часть меня, я не часть его, но вместе мы образуем идеальную гармонию, как инь и янь, девочка! Превосходно! Капля света, мазок тьмы, понимаешь? Одно начало смешивается с другим и образует то, что я называю истинным искусством! Порядок и хаос, добро и зло, свет и тьма, чистота и грязь — безумные, невозможные сочетания, вот где рождается настоящая красота!

Джулия посмотрела на меня округлившимися глазами, будто заново осмысливая суть многих вещей. На миг мне показалось, что она вошла одной ногой в мой мир, мир противоречий и контраста.

— Сэр, я кажется поняла о чем вы говорите. Я смотрела военные фотографии, бомбежку Дрездена кажется. Они ужасны. Вокруг умирают люди, рушатся дома, везде огонь и смерть. Но фотограф был профессионалом. Он поймал миг, где на фоне всего этого ужаса посреди клумбы с цветами сидит и умывается кошка. В этом есть что-то завораживающее и противоестественное, что-то находящееся выше людского понимания. Если это то о чем вы говорили… — добавила она после чуть сконфужено.

Эту фотографию сделал один гражданский фотограф, погибший в том пламенном аду, пленка, однако, уцелела, и нашедшие её проявили. Эта картина была одной из избранных работ, на которые мои глаза никогда не устают смотреть. Я называю её «Огни большого города», я всем своим любимым работам даю свое название, будь то картина, фотография или музыкальное произведение.

— Представь себе, маленькая Джулия, эту картину. Безымянный фотограф был гением и безумцем. Он продолжал творить искусство, несмотря на приближающуюся гибель.

— Да… — Только и смогла проговорить девочка, наблюдая за тем, как багровая капля оторвалась от клинка и устремилась к пыльному асфальту.

— Нам пора идти, мадемуазель. — Я легонько подтолкнул в спину её застывшую фигуру, и мы двинулись дальше.

Перекрестки и большие торговые центры остались позади в центре города, когда мы, наконец, добрались. Молчание окутывало нас пеленой до самого момента расставания.

— До свидания, сэр Один из Ста. Мне понравились ваши слова. Ну те, что про черное и белое… — она не обернулась на прощание.

— До свидания, маленькая Джулия. Мы с тобой еще увидимся, надеюсь. Ведь ты тоже любишь очарование темной ночи.

Она исчезла во тьме дверного проема. Один из Ста же продолжил свою неспешную прогулку, было еще рано, лишь недавно пробило полночь. Притягательная особа, интересно какой она была бы в качестве модели? Я вдруг почему-то вспомнил одну свою модель из последних, это была красивая женщина, практически благородная леди, с длинными вьющимися волосами песочного цвета и карминными губами. Её чувственные, чуть раскосые серые глаза в один миг приковали мое внимание. Я галантно пригласил эту особу в свою фотостудию, она поначалу отнеслась к предложению недоверчиво, но в итоге согласилась. Я сделал несколько фотоснимков так, после наложил ей яркий ассиметричный макияж и отснял половину пленки, а потом я битый час украшал её лицо фантастическим коллажем из краски, перьев и мелких блесток. Оно тоже было ассиметричное, черные тона, угловатые формы на правой половине лица и бело-зеленые цвета с перьями и завитушками слева. Затем я с помощью электропилы отделил её голову от тела под самым подбородком и сделал множество снимков в разных ракурсах. Лучшими из них вышли те, где она держит свою голову в руках у груди, нежно как ребенка. Эту фотосессию я назвал «Дуллахан». В самом конце конечно, я пришил голову обратно, человек, живой или мертвый, не должен существовать в нескольких кусках.

Приятные воспоминания прервал тонкий и хрустальный звук, будто звон тончайших крылышек комара, мой инстинкт закричал об опасности. Не оборачиваясь, я вскинул Сияющую Каплю, одновременно бросая тело к мостовой. Искры, разлетевшиеся по клинку, осветили всю улицу как новогодний фейерверк.

— Неплохо, очень неплохо, самозванец!

Насмешливый голос из темноты. Из-за ближнего фонаря не было видно, какому отродью он принадлежал. Был виден лишь силуэт, оседлавший толстую ветвь раскидистой липы. Я безмолвствовал.

— Ты хорош, самозванец! — Оно спрыгнуло с дерева и предстало во всей красе передо мной.

Вся жажда крови и ярость, что была во мне, растворилась в один миг, стоило лишь увидеть это вблизи. Женщина, прекраснейшее существо, какого я еще не видел за время своей жизни. Идеальные пропорции, тонкие черты лица, красавица по человеческим меркам, однако не её тело привлекло меня. Проще всего это объяснить, как если бы какой-то смелый художник взял изображение человеческой красотки и провел линию через её тело, которая отсекла бы треть её головы, забрав левый глаз, часть верхней губы и носа, а также одну руку где-то по локоть. Все что осталось слева от воображаемой линии, этот художник изукрасил разнообразными мазками черного, белого и красного. Все — кожу, глаза, волосы, губы, но лишь то, что находилось слева от «линии». Остальное же её тело было обычным, человеческим — антрацитовые волосы, бледная кожа, коралловые губы.

— Молчишь. Поражен моей красотой? — Её добродушная улыбка больше походила на кривую ухмылку старого убийцы. Пара зубов, попавшие за «линию» также были черно-бело-багряные.

— Ты кто, женщина? Отвечай. — Холод в моем голосе резко диссонировал с восторгом в сердце.

— О, на меня свои штучки можешь и не пробовать, силенки не те. Однако, самозванец, я наблюдаю за тобой не одну ночь. Ты интересный экземпляр.

— Неужели из бездны вылез кто-то покрупнее обычной швали? Хотя в это даже не верится, настолько, признаюсь, твой вид настолько ласкает мой взор. — Она осклабилась, наслаждаясь произведенным эффектом, как кошка, которую почесали за ухом.

— Почему ты не убил этого человека? Ведь на твоем счету не один десяток душ, к чему подобная щепетильность?

— Ты кто такая, женщина? — Раздражение взревело внутри меня как канистра бензина, познакомившаяся со случайной спичкой. Пусть она прекрасна, но никто в моем городе не смеет разговаривать со мной в таком тоне.

— Терпеть не могу, когда направление беседы задаю не я, — зрачки этого существа опасно сузились — но так и быть, я отвечу на твой вопрос. Восприми это как знак милости, и не зли меня больше, самозванец. — Я — леди Вермилли, глашатай и одна из Ста. И я действительно одна из них, в отличие от тебя, самозванец. А теперь ответь на мой вопрос. Почему ты не убил эту женщину?

— Я лишь добрый пастырь, заботящийся об отаре, я стригу и режу своих овечек, когда приходит пора. Но пока вокруг стада снуют волки добрый пастух будет отгонять их от агнцев, а не жать плоды трудов своих.

— Стадо, пастырь, агнцы, попахивает библейскими бреднями, самозванец. Терпеть это не могу. — Она презрительно скривилась, обнажив разноцветные зубы.

— А я терпеть не могу когда человек говорит со мной в таком тоне, со мной, хозяином этого города! — Я сказал это специально, провокационно поставив акцент на её «человеческой» сущности. В разноцветных глазах зажглись на миг зловещие искорки. Зажглись и потухли.

— А я не человек. — Просто ответила она, даже без злобы в голосе. — А вот чем отличаешься от человека ты, самозванец? Да, твои псионические способности внушают уважение, хотя странно, что та сопливая девчонка смогла дважды или даже трижды возражать твоим приказам. А чем еще ты отличаешься от человеков? Извращенным содержимым твоей головы? — Она подбоченилась и подкинула в руке тонкий удлиненный кристалл, слегка искрящийся внутри желтым светом. Женщина чуть помолчала и добавила со злой усмешкой. — Я пришла сюда покарать существо, незаконно использующее наше имя. Но ты мне понравился, человек, честно ответь на вопросы и я, может быть, оставлю тебя в живых.

Я осклабился и мягким движением погрузил клинок как раз меж её восхитительных грудей. Сияющая Капля мягко вошла в плоть, не встретив сопротивления, будто бы из тела этого существа вынули все кости. Женщина улыбнулась, сладко-сладко, будто долгожданному любовнику.

— Ответ верный, — промурлыкала она сквозь зубы и прыгнула.

Это было чудесное чувство, воистину прекрасное. Всю жизнь я мечтал о схватке с таким существом как эта леди Вермилли и вот теперь… Конечно я проиграл, она была намного сильнее. Тонкая и сильная, прекрасная и отталкивающая, жестокие слова и ласковая улыбка. Все эти не сочетаемые черты настолько гармонично диссонировали в ней, что я не мог не восторгаться тем художником, что создал это произведение искусства. Сейчас прекрасная леди стояла позади, обняв своими хрупкими пальцами мою шею. Её ногти, с одной стороны черные с другой пестрые, оставляли кровоточащие царапины на коже. О чём она думала в этот момент, держа мою жизнь своими легкими руками? Все мои модели были женщинами, и вот я сам стал добычей женщины, за такие ироничные совпадения я и люблю этот мир!

— Мы — Сотня Отрекшихся, те, что стоят в стороне и от света и от тьмы, — голос леди Вермилли прозвучал чуть приглушенно. — Тех немногих, что не присоединились ни к одной из сторон, было ровно сто. Сейчас их остались единицы, быть может десяток. Многие тысячелетия Сотня Отрекшихся хранила равновесие сил, не позволяя приспешникам Денницы и слугам Его разжечь горнило новой войны. Быть может ты был рожден для того чтобы стать одним из нас. Один из Ста, ты сам назвался этим именем. — Она вздохнула, слегка меланхолично и задумчиво.

Я слушал речь леди Вермилли, наблюдая, как расцветают багряные пятна на моем белом воротнике — следы недавней схватки. Смешно. Очень смешно. Получалось так, будто она пришла и устроила весь этот балаган для того чтобы завербовать меня в своей орден? Ха!

— Ты предлагаешь мне стать одним из вас ради того чтобы заботиться о спокойной жизни человечишек? Ты действительно думаешь, что меня волнует подобная чепуха? Я живу лишь ради себя!

Леди Вермилли резко, даже жестоко, развернула меня к себе, её ноздри раздувались в ярости.

— Ты издеваешься, червь?! — Её гремящий голос не был женским более, в нем звучали нотки первобытного животного рёва. — Ты, который восхищается безмерно нашими идеалами и ценностями так и понял в чем суть Сотни? Человечество жалкая плесень на теле планеты, редко родится из их семени кто-то достойный, действительно достойный. Наша цель иная: не допустить конца всего. Если одна из сторон победит то все закончится. Кончится этот мир. Мы сражаемся, чтобы вы, червяки, прожили чуть дольше, но это не значит что мы делаем это ради вас! Мы, мы лишь те, кто действительно живет и сражается за себя, понимаешь, безмозглый слизняк?! — Она запыхалась во время этой яростной тирады и стала еще прекраснее — истинная фурия, демон битвы.

— А если я откажусь? — Я постарался чтобы это прозвучало спокойно, будто безразлично. О боги, как же мне нравится доводить эту женщину, пусть это и не безопасно. Она прекрасна, но в сто крат она прекраснее во гневе!

— Я вернусь на третью ночь услышать твой ответ, пока еще не Один из Ста. Если ты откажешься… Я ничего не сделаю, ты так и останешься тем, кем ты являешься сейчас. Ведь так или иначе твои действия полезны Сотне Отрекшихся. Но если ответ будет да... — Она остановилась, обдумывая свои слова. — Я не буду говорить, что ждет тебя после, но подумай над тем что узнал сегодня, человек. И поразмысли, какие возможности могут открыться перед тобой, когда ты действительно станешь Одним из Ста. — Это был конец разговора. Она не стала прощаться или договариваться о месте встречи, просто её силуэт начал медленно расплываться в ночном воздухе. Он становился тоньше, бесцветнее, будто медуза на горячем камне летом, только в десятки раз быстрее. Вот уже и остались лишь зыбкие очертания, темная бесформенная фигура в воздухе, когда я торжественно промолвил:

— Я согласен... Ни к чему тратить ценное время. — Она вернулась за какой-то миг, прищурившись от удовольствия.

— Чудненько. Осталось лишь одно. Твое прекрасное лицо. — Она провела черно-бело-багряным ногтем вертикальную линию от моего лба до подбородка. — Я знаю чего ты хотел долгие годы, хоть так и не собрался с духом. Ухо или глаз, человек?

— Я отдам это решение тебе, моя прекрасная леди. — Я ответил со старомодной галантностью как какой-нибудь средневековый рыцарь. Ей понравилось.

— Тогда я выбираю его. — Легкие пальцы прикоснулись к брови и поползли вниз, нежные как поцелуй любимой — Приготовься, Один из Ста, и… Одриго. Это имя я даю тебе, твоё новое имя, истинное имя. Имя твоей славы и твоей силы! Ночная песнь противоречий, так звал ты себя раньше? Восстань же, Одриго Найтсонг!

Её изящный бледный палец, твердый как сталь, достиг моей правой глазницы и погрузился в нее. Боли не было, а может она и была, я не заметил. Боль это мелочь, досадная неприятность, по сравнению с тем что я, наконец, стал идеальным.