Сто грамм счастья
Imagine all the people, living for today.
— Будьте добры, мне сто грамм счастья и полкило таблеток от лени.
— Вы себе?
— Ну, кому ж еще-то.
— В одни руки положено только триста грамм от лени.
— Тогда я себе и мужу.
— Вот, бланк, тут напишите, за кого берете. И дайте другим пройти, не загораживайте проход.
Вот ведь непробиваемый народ. А еще говорят — ангелы. Не такими я их себе представляла в детстве. Думала, посмотришь в глаза, и сразу на душе тепло и спокойно. Оказывается, за это у них особый тариф.
Бланки, конечно, официальные. Гербовая бумага, печати по форме — солидно. Будут сдавать в общий цех и подошьют к личному делу. Чтобы потом, перед архангелом с весами, не жаловалась, что, мол, лишнего приписали. Говорят, поначалу так делали почти все, вот и ввели систему, чтоб без упреков и нытья.
— Девушка, вы там скоро? У меня обеденный перерыв через три минуты.
Чего же они едят там, в своем райском буфете? Небось, амброзию с нектаром лопают, а нам их только контрабандой. Доставка прямо из Ада, оплата исключительно в порциях счастья. У них внизу большой его недостаток, так что каждый грамм на вес золота. Да только оно и на земле нужно — не всякий согласится.
Заполнять бланк было несложно, хоть про мужа я, само собой, приврала. Ангелы это дело не улавливают, разве что их начальство, но как раз оно-то на рынке почти не появляется. Всякие там серафимы по пустякам из Канцелярии не спускаются.
Муж мой от лени таблетки никогда не пил, но у нас с ним договор: я за него при случае беру от лени, а он за меня — от жадности. Бывает, приходится вместе ходить — это когда проверки на честность устраивают. Но обычно у него плотный график — работать в отделе Грехов это вам не просто так. Там каждый месяц с десяток новых брошюр выпускать приходится. А учитывая активность политбюро Ада — раз в полгода новые справочники.
— Девушка, не тяните. Мы со второй половины дня счастье не отпускаем. Кто рано встает…
— Да-да, помню. Вот, все, у меня готово.
— Расплачиваться будете сейчас или в кредит?
— Сейчас.
— Хорошо, тогда проходите в крайнюю слева комнату и можете приступать.
Когда у нас только началась вся эта кутерьма с ангелами и бесенятами, народ долго не мог понять, чего им от нас нужно. Раньше ведь как считалось? Мол, только люди все не могут найти себе места, у ангелов итак полный порядок. Так что правда открылась не сразу и оказалась весьма любопытной — белокрылых интересовали исключительно слезы. В буквальном смысле. Сначала принимали их в баночках, но тогда народ стал спекулировать и сдавать чужие. Вот только ангелы — народ честный, идти на такую несправедливость отказались напрочь, хотя за пару недель на земле успели открыться целые фабрики по производству слез. Серафимы наскоро создали межмировые рынки, где желающие могли приобрести все божественные услуги за установленное количество слез. Архангелы обеспечили безопасность и бдительно проверяли на входах наличие бесовской аппаратуры. Для плача отвели закрытые помещения метр на метр — особо не разгуляешься, зато помогает испортить себе настроение для дела.
С такой системой сразу возникла проблема. Люди чаще всего приходили за счастьем и благополучием, потому что все остальное было уж как-то слишком дорого и неявно. Например, за получение одного друга приходилось рыдать по три дня подряд, а некоторым товарищам с особо тяжелым характером даже больше. Так вот самый расхожий товар — счастье, исключительно по пятьдесят или сто грамм (больше вредно) — приводил клиентов в эйфорию, и плакать у них не получалось еще долго, причем у некоторых счастье настолько отбивало охоту до слез, что они даже расплатиться за уже принятые граммы не могли. Так и создали кредиты. Мол, через полгода наплачешься.
Тут же предложили свои услуги бесенята. Во-первых, в качестве альтернативы счастью появились все известные (и некоторые совершенно новые) плотские утехи. И, во-вторых, к немалому облегчению должников Небесной Канцелярии за совсем уж символическую плату черти могли заставить разреветься любого. Да такой эффективный выходил плачь, что некоторые подсели на услуги Ада, и таким образом ухитрялись заработать на абсолютно счастливую старость.
Я в эту контору ни разу не обращалась, да и вообще старалась ходить за всякого рода удовольствиями как можно реже. Мне, и не только мне, такое вот покупное, «продажное» счастье казалось неправильным. Муж изредка просил купить ему пятьдесят грамм, когда на работе попадались совсем сложные случаи грехопадения. Обычно эти дни совпадали с общенародными или межмировыми праздниками. Под Новый Год человечество открывало Справочник Недозволенных Мероприятий исключительно как руководство к действию.
— Вы там скоро? У меня очередь.
Открылись бюро по обучению плачу. Туда я не пошла из принципа. Ну, что ж я, даже плакать за свою жизнь не научилась? Как же как же, дождетесь. До всего дошла сама, но до сих пор получалось медленнее, чем у других. На рынке меня то и дело торопили, а это очень отвлекало от дела.
Выплакав положенную порцию, я забрала свои листочки с правом на сто грамм счастья и квитанцию на полкило таблеток. Со всем этим нужно было идти в соседний зал, где группа ангелов занималась фасовкой товара и выдачей на руки. Мне дали увесистый сверток. Все-таки лень просто так не вытрясешь.
Для сегодняшних ста грамм был особый случай, а вот таблеток я набрала впрок, на весь месяц. После дозы счастья очень сложно возвращаться к обычному распорядку.
У нас с Виталиком вот-вот должен был состояться отложенный на три года из-за его работы медовый месяц. Так вышло, что сразу после нашей свадьбы на мир свалились крылатые и хвостатые существа, и отметить бракосочетание как следует не получилось. Виталя попал на очень солидную должность, и мы решили — пусть пока все идет как идет, а при случае свое наверстаем. Вот случай и представился: у него долгожданный отпуск, а у меня ужасное настроение, как раз чтобы наплакать на счастье.
Домой я вернулась около восьми, встретив по дороге подруг по вечернему кружку теологии, с которыми мы на ходу обсудили в очередной раз смысл бытия и его относительность в контексте абстракции понятий объективного мира. Еще четыре года назад мы всерьез задумывались о том, как сварить борщ из тушенки, а теперь вот, пожалуйста, — грамотная теологическая агитация и привлекательные тарифы на отпущение грехов для членов кружков сделали свое дело.
— Ну, что, купила? — с живым интересом поинтересовался супружник из своей комнаты, копаясь в ноутбуке.
— Ага, и еще себе от лени взяла.
— От лени это хорошо, — безразлично протянул он. Эх, хорошо быть трудоголиком.
— Чего, прямо сейчас махнем или подождем до утра?
Виталька снял очки и посмотрел на меня неодобрительным взглядом истового греховеда. Под глазами у него светились неприятным фиолетовым оттенком солидные синяки.
— К утру от меня без счастья уже ничего не останется.
— Значит, давай сейчас.
Тоже мне, страдалец. Знал бы, сколько я это счастье выплакивала! Но минутки через три это будет уже не важно. Я же не контрабандное удовольствие протащила, а настоящего счастья принесла. Как-то услышала мельком его разговор с другом — рассказывал, что он мной гордится, мол, я не как другие, счастье на смех в переулках не меняю, а все честь по чести, в дом несу. Загордилась страшно, пришлось целый месяц ходить в храм на исправительные курсы.
— Пошли на балкон, там воздух свежий.
— Откуда он свежий, Арин? Соседи третий день подряд чертей вызывают — там серой воняет за милю.
— Эх, ну, давай прямо тут. — Отложила кулек с таблетками (тяжелый же, мерзавец!), достала из кармашка купон. Голубенький, под цвет неба, с золотыми прожилками…
Как же нам повезло. Вот родители мои до сих пор удивляются. В их время приходилось довольствоваться полумерами. Пришел с работы, выпил пива — вот, вроде счастье. А вроде и порок, кто ж его знает? Может, это слабость такая, дурная привычка, грех? Нам-то всяко проще, не где-нибудь, а у самых настоящих ангелов счастье купили. И не чем-то постыдным, своими кровными слезами. Стало быть, заработали. Так что у нас-то счастье самое настоящее, дистиллированное, концентрирование. Но в то же время не эйфория, ее-то можно по выгодному тарифу на счастье выменять у бесенят в таких количествах, что до конца жизни будешь с выпученными глазами глядеть в одну точку. Сестра моя глотает эту гадость литрами. Говорят, к ней привыкание моментальное. Но у нас-то Счастье. С большой буквы, самое божественное, самое правильное.
Садимся друг напротив друга, все по инструкции. Бумажка посередине лежит, чтобы понятно было, мол, делим мы его на двоих. Сто грамм на двоих — настоящий праздник. Тут ведь какое дело. Купишь одному пятьдесят — уже не то. Оно у них как-то не по арифметике делится. Мы с Виталиком пробовали менять себе по пятьдесят. Сидишь вроде и счастлив, а вроде не то что-то. Как будто ты на всей земле один такой. А вот на двоих стольник — самое счастливое счастье.
Виталька меня за руку взял, другую положил под сердце. Это так чакра счастья открывается, по серафимской технологии. Я свою ладошку тоже под грудь положила, чтобы пульс было слышно. Сидим ждем. Счастье спешки не любит. Хоть у нас на него ангельский купон, но оно — вещь своенравная, к суетливым не приходит.
Через пару минут Виталик уже улыбается. Я тоже улыбаюсь, но понимаю только когда вижу, как он жмурится от удовольствия.
Как же это описать — Счастье?
Сидишь в комнате, прямо на полу, квартира почти пустая. Виталику по профессии не положен роскошный интерьер. Тишина, слышишь только стук своего сердца. Да и то не ушами, а ладошкой, той, которая на груди. Вторая рука схватила виталькины пальцы. Он смотрит на меня и тихонько улыбается. И, наверное, вот это и есть счастье. Только без купона до него не достучаться.
Мы ведь когда первый раз купон выплакали, потом несколько недель подряд по вечерам сидели, взявшись за руки. Думали, купон просто так, декорация. Но счастье не приходило. С купоном приходило, а без него — глухо. Решили, значит ангелы не врут, значит есть в этой голубой с золотом бумажке что-то волшебное, хоть у них слово «магия» почти как неприличное ругательство.
Виталька смотрит в потолок. Я всегда в пол смотрю, а он — в потолок. Это он уже не по инструкции, надо же вниз глаза опускать, мало ли что он там — наверху — увидит. А он все равно смотрит. Когда-нибудь тоже решусь и гляну одним глазком.
— Пошли на балкон. — Тихо так, спокойно. И синяков под глазами как не бывало.
— Там же соседи, сам говорил.
— Ну их к чертям, соседей этих.
— Ну, пошли.
Он после дозы счастья всегда становится веселым и за языком не следит. На работе за одно чертыхание с него бы премию сняли, но тут вроде как можно — я же не начальство, не выдам.
Стоим на балконе, этаж у нас семнадцатый, внизу люди ходят маленькие-маленькие. У него в кармане брюк портсигар. Сколько ни стирала его брюки, так ни разу и не нашла, а он вот всегда его оттуда достает. Может он у меня тоже волшебник.
В портсигаре черт знает что, по-другому и не скажешь.
— Курить будешь? — тихонько, чтобы на соседнем балконе слышно не было.
— Давай.
Курим, дым получается зеленым, и мир через него выглядит очень странно. Сто грамм, да еще с этой его травкой...
— Ты вообще как? — это он меня всегда спрашивает в таких случаях.
— Да ничего, держусь. А ты?
— И я. Завтра пойдем в парк.
— Пойдем.
Молчим, курим, смотрим на зеленый дым.
— А почему сто? — этого он никогда не спрашивал.
— Что значит сто?
— Да зачем они счастье продают в граммах?
— Ну, а в чем его, в литрах что ли? — как-то его серьезно повело, лишь бы с балкона прыгать не полез. Ленкин вон так укурился бесенятской дури, что его потом с асфальта отскребали.
— Какая разница, можно и в дозах.
— Ну, ты сам подумай, как это глупо звучать-то будет: «Мне, пожалуйста, дозу счастья!».
— То есть фраза: «Мне, пожалуйста, сто грамм счастья!», по-твоему, глупо не звучит?
— Да бес его знает, привыкли уже.
— Ага, привыкли. Так на кой им понадобились эти сто грамм? Прямо водку разливают.
— Это которая в секции запрещенных напитков за номером тринадцать что ли?
— Ага, эту самую. Короче, это какой-то развод про сто грамм.
— Тебя, по-моему, куда-то не в ту степь унесло после «дозы счастья». — Сарказм, завтра вечером придется лечить на кружке, хорошо, что у нас тренер опытный — раньше в цирке клоуном работал, а теперь вот из людей нелегитимный юмор вытрясает.
— А где они его выпускают?
— Счастье что ли?
— Ага, счастье.
— Ну, видимо, на фабриках счастья. А эйфорию черти где выпускают?
— Эйфорию-то? Ну, как тебе сказать. По большей части там вытяжка из абсента идет…
Это он мне что ли технологию получения эйфории собрался рассказывать?
— Эй, дорогой, ты бы потише! Услышит кто, с работы уволят.
— Да я на работе про это по двадцать раз за день говорю. В эйфории ничего сложного, главное ингредиенты достать и смешать в нужной пропорции. А вот из какой галиматьи они мешают это счастье, да еще фасуют в граммах? Я проверил, бумажка весит ровно два. То есть остаются, по меньшей мере, еще девяносто восемь, которые нужно… ну, чем-то заполнить. Впихнуть что ли их куда-то, иначе это же форменное надувательство.
— Милый, да тебе совсем нехорошо. Пришли, значит, ангелы, чтобы нас всех здесь надуть. Ты часом в люцеферианство не подался?
— Чего я там найду? Бесплатный план? У меня его на работе в конфискате можно килограммами выносить.
— Так куда ж тебя понесло?
— А ты сама посуди. Как они могут давать нам то, чего у них у самих быть не может? Черти же продают то, чего у них в Аду валом.
— А меняют-то на что? На эти самые бумажки со счастьем!
Вот он, мой звездный час! Переспорила мужа. Теперь еще месяц от гордыни лечиться, по спецпрограмме для рецидивистов.
— Вот потому меня и клинит, Алин. Вчера наткнулись на один цех, там черти… — он затянулся, с каким-то несвойственным ему остервенением. — Короче, они там эти бумажки жгли.
— В смысле курили?
— В смысле жгли. Уничтожали. Истребляли счастье.
Помолчали. Ничего себе информация. Черти, уничтожающие счастье, за которое у них, говорят, даже душу свою обратно выкупить можно.
— Так на кой черт эти черти его покупают?
— А я о чем? Не сходится тут ничего, Алин. Вокруг происходит какая-то фигня, и хоть я пять лет назад вообще в Бога не верил, все-таки остался скептиком, несмотря на его внезапное появление.
Мы говорили всю ночь, но дойти до связного вывода не сумели. То и дело накрывало, то счастьем, то бесовским зельем, которое муж, похоже, действительно брал из конфиската.
Наутро пошли в парк, долго бродили по тропинкам, съели мороженного, я даже выпила сладкой воды, чуть не перевалив за опасную для бессмертной души границу обжорства. Вечером мысли сами собой вернулись к чертям, которые уничтожали счастье. Мне эта картинка виделась какой-то фантасмагорией: несколько ярких, аляповато-зеленых с красным узорчиком по краю хвоста чертей бросались голубыми бумажками в свои знаменитые адовы печи, которые всегда напоминали мне волшебные пекарни из бабушкиных сказок. По крайней мере, их пасти были весьма дружелюбными и охотно лопали все, что им подкидывали добрые хозяева. Некоторые даже разговаривали, совсем как в мультиках. Именно такие печи, по словами Виталика, уничтожали купоны. Еще бы, защита на них отличная, просто так не спалить.
— А на слезы их зачем меняют? — спросил, наконец, он, после очередной сигареты.
— Ну, как же — это же самый верный способ увидеть доброту намерений. Ты сам эту брошюрку корректировал, забыл что ли?
— Мне, Алин, после вчерашнего уже не кажется, что в брошюрках написана правда.
— А, решил в еретики? — без злости, с интересом, от чистого сердца. Он у меня чуткий, на шутку может и обидеться.
— Какой из меня еретик, Алин. Просто хочу до правды докопаться. Ведь смотри — когда слезы начали за других отдавать, это дело тут же пресекли. Зато если человек идет к чертям за депрессией, а потом выкупает годовую партию счастья на Рынке — это вроде как норма. Очень они ответственно относятся к тому, чтобы плакал именно тот, кто это самое счастье потом лопать будет. И тут снова нестыковка… — он обреченно откинул голову на спинку кресла и затянулся еще глубже, не выдыхая. Должно быть, у него это всерьез.
— Нестыковка?
— Так ведь черти же забирают себе это счастье зачем-то? Оно ведь у них не должно работать, раз бумажки чужие!
Звонок. Ох, не люблю я звонки. От них жди беды, друзья к нам всегда стучатся, а звонят только чужие люди, чаще всего с виталькиной работы.
— Виталия Константиновича можно?
Можно. Что ж я ему запрещу на работу идти в наш медовый месяц? Ага, как же. Да меня за такое в монастырь лет на десять упекут. Там, конечно, халявное счастье раз в сезон, да вот только мне оно не особо поможет. Говорят, людей оттуда сразу в дурку увозят. А остальные так и живут потом монахами и монашками. Благочестие затягивает.
— Я скоро вернусь.
Не вернулся. Ни скоро, ни нескоро. В учебниках читала, уже было у нас такое, чтоб человека за слова забирали. Называлось «кэгэбэшники». Боялись.
Так то «кэгэбэшники», а то пришел архангел, весь такой из себя сияет… Словом, купилась на внешний вид, что еще скажешь. Жить стало труднее. Компенсации хватало на все повседневные нужды, вот только пятьдесят грамм счастья на одного — это совсем не то, что сто грамм на двоих.
Устроилась на работу, в его отдел. Прежние виталькины друзья стали на меня поглядывать почти сразу, а через месяц заговорили. Рассказала им про архангела, шепотом, чтоб самой не исчезнуть в дверном проеме. Они мне в ответ дали бумажку.
Цитирую:
«Программа №4573
Выпуск ценных бумаг марки «Счастье А1»
Количество экземпляров — 10 тыс.
Форма — стандартный бланк + дополнительные печати с изображением райских пейзажей.
Регион — Восточная Европа.
Количество — не более трех доз в месяц на особь.
Действие — фиксация внимания на объекте повышенного интереса. Обеспечение взаимности при совместном сеансе.»
Фиксация внимания. Стало быть, вот тебе и все счастье — сидишь и думаешь о самом приятном.
Бумажку отобрали, при мне сожгли, прямо вместе с партией эйфории. Посмотрели строго, мол, хочешь за муженьком — можешь идти, только нас не тяни. Идти было страшно, но фиксировать внимание на прошлом тошновато.
Пошла. Сначала на Рынок. Там взяла под локоток ангела, говорю:
— Знаю я все про ваше счастье. Фиксация внимания, подделка.
Ангел оказался простоватым, тут же полез до начальства. Эти разбираться не стали, отвели прямо в Канцелярию. Серафимы с суровыми ликами стали задавать вопросы:
— Откуда информация?
— Женская интуиция. Муж мой где? Меня туда же отправьте.
Муж оказался не так уж далеко. Ангелы — это все-таки вам не диктаторы-коммунисты, таких как мы с мужем в Ад не отправляют. Поселили в глухой деревеньке, вместе с остальными «разочаровавшимися». Запретили ходить на рынок.
Оно нам надо? Сидим теперь часами, фиксируем внимание… Это когда совсем уж лениво пройтись вдоль улицы и поговорить. А так… Что с талонами, что без них, счастье-то одно и то же оказалось. Держу его за руку, под ладонью стук сердца, смотрю краем глаза, как он улыбается. А бумажка? Бумажка — разрешение, только нам оно больше не нужно. Сами себе хозяева посреди сельской глухоты.
— Теперь мне все понятно. И про то, зачем черти подменяют бумажки своими искушениями, и про то, почему мы без этих чертовых бланков не могли успокоиться. Только вот зачем им наши слезы, Арин?
— А с нас больше взять нечего.