Сто черных и одна белая ворона

На мгновение, бесконечное мгновение, дыхание перехватило. Мгновение длилось и длилось, легкие распирал промозглый мартовский туман, который никак не выдыхался. В ушах тоненько звенело, перед глазами плыла звездная муть, ноги не ощущали опоры, и ее вообще не было, опоры! Никакой. Она куда-то делась вместе с окружающим миром, маленькой золотой луковицей над куполом церкви Флора и Лавра, термосами с едой, ранним утром, небом, временем, микроавтобусом.

Безразмерное мгновение закончилось. Из горла с шумом вырвалась субстанция, которая только что была городским воздухом. В глазах еще плавали куски тумана со светящимися точками, но Лера, наконец, смогла вдохнуть полной грудью. Легкие заполнило нечто, не имеющее ничего общего с Москвой и мартом. ЭТО было теплым, сухим, солоноватым, с привкусом полыни и нефти. И свет стал другим: ярким, наверное, дневным. Не утренним. Щеки, только что влажные и прохладные, помнившие предрассветный туман, согрелись. Вместо неумолчного городского гула была тишина… Лера широко распахнула глаза: Москвы и Зацепской площади не было.

Было белесовато-голубое, без единого облачка, небо. Под ногами дорога. По обеим сторонам барханы, поросшие невысокой сероватой растительностью. Налево дорога поднималась немного вверх, уходила в песчаное, бесконечное пространство. Направо — опускалась, и метров через сто перпендикулярно вливалась в другое, более широкое дорожное полотно. Эта трасса выползала из-за каменистого пригорка, огибая зеркальную гладь лежащего внизу водоема. На другом берегу (километрах в пяти) стояли серебристые, сигарообразные сооружения. Выделялась черная, ажурная этажерка над четырьмя огромными, с высотный дом, цилиндрами. Похоже на инопланетный город. Все это отражалось в матовом серебре водной глади. Ни души.

Понять, понять! С чего все началось? С обычной смены в привокзальной благотворительной бригаде, где Лера работала по специальности — врачом? С бомжа Витечки и его вечной просьбы «Валрера, дай, дай водочки»? Со старинного друга детства, Козлова, который в нынешней ипостаси шефа послал ее в командировку? Или — с ворон на мшистой, изумрудной поляне?

-1-

В тот вечер, когда все началось, за больничным окном пейзаж был таким же мерзким, как и настроение. Рабочий день кончился, можно идти домой. Март… голые тополя, похожие на огромные, исшарканные веники, негармонично болтались под порывами дурного весеннего ветра. В особняках напротив начали загораться окна. Растрепанные вороны сбились в стаю и деловито подались на ночлег.

…В этих птицах есть что-то неестественное, не-птичье, что ли... Однажды Лера видела стаю каркуш, сидящую на изумрудной поляне заболоченного пустыря. В центре располагалась самая большая ворона. Молча и неподвижно. Было похоже, что она тут главная. Вороний гуру. Остальные внимали ей. Все было очень тихо, серьезно и… взаправду.

Лера бесшумно подкралась. Вдруг Ворона-Гуру встала на четыре лапы и оказалась маленькой, черной, лохматой псинкой. Псинка неспешно удалилась, вороны захлопали крыльями и поднялись в воздух. А у Леры осталось стойкое ощущение, что она увидела нечто, чего видеть была не должна.

То были странные времена. Лера многое узнала из того, что неведомо другим и скрыто за семью печатями ото всех, — так ей, во всяком случае, казалось, пока психиатр не объяснил ей что почем. Одна из главных истин, которую постигла Лера: Знание по сути своей — ничто. Можно видеть и слышать, но не понимать. А можно и понимать, но не уметь применить. Знание — опасное, странное оружие. Никогда точно не знаешь, где у него спусковой крючок и чем оно выстрелит.

Тогда Лера не могла понять только одного: как же может случиться такое, чтобы два родных человека стали чужими? Окружающим, всем без исключения, это было ясно. И более того: они считали это естественным. Истины: два брака из трех заканчиваются разводом, адюльтер — смысл жизни — лежали в основе отношений полов. Лера усердно пыталась принять свершившийся развод и предательство мужа. Но не могла. Разрыв для нее был чем-то из разряда катастроф космического масштаба: падения Луны на Землю или смены полюсов.

Лера ходила на работу пешком (тогда и увидела странных ворон); котельная, где она работала заведующей лабораторией водоподготовки, была в пяти километрах от военного городка. Для нее, врача, другой работы не нашлось. Обычная история для офицерских жен. Кем только не приходится им работать в бесконечных скитаниях за мужьями-военными. Вадим после развода перевелся в другую часть и уехал. Со своей новой, двухметровой женой. А Лера все ходила и ходила на свою водоподготовку через пустырь, болотце и лесополосу, пока не приехала мама и не забрала ее домой.

Валерия четыре месяца лечила «послеразводную» депрессию в пограничном отделении районной психушки, где врач пытался ее убедить, что «открытия» — всего лишь результат одиночества, стресса и глубокого невроза. Потом Леру навестил друг детства и бывший однокурсник Виталька Козлов:

— Валера, хватит идиотничать. Работать надо. Ко мне в отделение пойдешь? У меня эндокринологических вести некому. И полставки еще терапевтических. Сачок ты, Валерия. Я дома два раза в неделю ночую, пока ты тут прохлаждаешься, пашу и за кардиолога, и за эндокринолога, и гастроэнтеролога… сестрички одичали без начальственного внимания, а я что? Не семижильный: на Варьку, жену, сил уже не хватает…

Лера представила гарем из постовых и процедурных медсестер во главе со старшей. Все в белоснежных халатах и тоске по начальственному вниманию. А огромный, шкафообразный завотделением, истомленный непосильным трудом, только беспомощно посматривает на коленочки, пышные перси и локоны ... это было бы смешно, если бы не смахивало на правду: Козлов выглядел утомленным, он был элегантно небрит и смотрел на мир красными от недосыпа глазами.

В тот же день Лера заявила своему лечащему врачу, что абсолютно здорова и пора, пора ей в «нормальную жизнь». Лечащий восхищенно заявил, что де наслышан, наслышан был о талантах Виталия Анатольевича, но вот теперь и сам убедился: это врач от Бога! Леру в чувство привел за полчаса беседы!

… И еще как привел в чувство! Козлов пообещал Лере «не спускать плана сверху»:

— Лерунь, как получится, как пойдет, я ж понимаю — сложный у тебя период во всех отношениях. Но и ты помни: с меня тоже ведь сверху спрашивают. Так что как пойдет, Солнце…

И Лера за пять минут смогла принять то, с чем не могла справиться уже шесть месяцев: мир омерзителен, в нем предают, в нем нет места любви, доблести и чести.

Какая доблесть с честью там, где один врач устанавливает другому план взяток? Этот миропорядок с поправками на достижения прогресса незыблим со времен строителей пирамид. Всякий, кто попытается доказать обратное, будет подвергнут остракизму. Чтобы выжить среди доброжелательно похохатывающих эскулапов, которые укладывают дедулек и бабулек на больничную койку за последнюю пару тысяч пенсионных рубликов, надо затихнуть и молчать. Бороться можно с единичным проявлением несправедливости. Но не со всем миром сразу! Это не мир ИНОЙ, а Лера. Белая ворона.

Нет вечной и прекрасной, жертвенной любви. Нет круговой поруки добра, которой, якобы, живо человечество. Нет бескорыстия. Нет, ничего нет! Наверное, когда появляется в стае Белая Ворона, ее укладывают в психушку, или распинают на кресте, или просто заклевывают до смерти. Лера не хотела на крест или в дурку. Она хотела жить, пусть даже в таком несовершенном мире.

Поэтому она с улыбкой и выражением глубочайшей признательности вручила конвертик своему психиатру и через несколько часов была на свободе. Еще через день работала у Козлова. Она была коварна и осторожна, она знала, что должна скрывать свое истинное лицо и делать вид, что своя в этом Мире, чтобы он не пережевал и не выплюнул ее на свалку.

Но это все равно оказалось сложнее, много сложнее, чем она могла предположить…

-2-

— Валерия Алексевна, зайди ко мне — пророкотал за спиной бас завотделением.

Опять Козлов на внеочередное дежурство оставит?

— Правильно. Даже еще лучше, чем на дежурство.

Козлов обладал отвратительной способностью читать мысли. Вернее, просчитывать ситуацию и реакцию персонала. Он плотно прикрыл дверь, пропуская Леру вперед. Такая галантность со стороны Козлова была гарантией особо изощренной пакости.

— Лера, короче, кое-какое оборудование спонсоры пообещали, в обмен на дежурство в бригаде.

-Какой бригаде?

— Благотворительной. Дежурит на вокзале. Ну, там кормежка и оказание первой медицинской помощи.

— Виталий Анатольевич, ты что? Какая медпомощь на нашем вокзале?

-Правильно, Лерунь. В корень зришь. У нас в провинции бомж массово не водится. Нечего ему тут делать. В Москве, на Павелецком дежурить будешь.

Козлов выжидающе смотрел на Леру. Отвечать на ее заполошные вопросы снисходительным тоном легче, чем самому, первым, пускаться в объяснения. Это было бы похоже на оправдания. Лера эту дипломатию просекала плохо, а молчала только потому, что вообще ничего не могла сообразить: от их райбольницы до Москвы с Павелецким и прочими вокзалами была тысяча верст строго на север…

— Валерия Алексевна, поедешь на месяц в командировку. А потом я те дам месяц, не, две недели отгулов… жилье на время работы представляет этот самый Фонд. Кормежку тоже. На работу будут привозить-увозить. Рабочее место супер — у них все оборудование немецкое, микроавтобус специальный. — Козлов вздохнул, немножко помолчал, не дождавшись Лериной реакции, продолжил:

— А кого я пошлю? Ты у нас одна бессемейная, тебя что, дома муж с детьми ждут? — да, здорово еще раз услышать, что жизнь удалась...

— Виталий, ну ты, ты же знаешь, я просто не смогу. Дело принципа. Бомжи — это зараза, болезнь, уродство какое-то, они сами выбирают образ жизни, общество не должно помогать им паразитировать. Это абсурд!

— Ой, перестань, перестань, Валерия Алексеевна! Это работа, и все. И вообще, откуда у милой девушки из русской глубинки воинствующее ницшеанство?

— Нет, я не утверждаю, что они лишние (Лера запнулась — а так ли она убеждена, что они НЕ лишние?), просто считаю, что это страшное лицемерие — сюсюкать, выводить им вшей и кормить супчиком. Они сами захотели так жить. Помогать этим людям — извращение какое-то. Тысячи достойных людей нуждаются в помощи…

— Все, Лера. Все. Вот билет, завтра вечером ты едешь. Тебя встретят. И должен тебе сказать, мозги у тебя того, набекрень. Врач ты все-таки!

Нет, ну кто бы учил врачебной этике! Аморальный, беспринципный, циничный Козлов? Тот самый, который имеет процент от аптеки, когда посылает больных за дорогущими лекарствами, которые якобы необходимы, но в отделении их нет?! Козлов экономит на шприцах, системах, физрастворе — на чем угодно, вплоть до аспирина!— и проворачивает махинации. Он берет взятки с больных за то, чтобы положить их в отделение. И вдвое больше, чтобы не положить: инвалиды на группе дважды в год должны отлежать для очередного переосвидетельствования. Вместо этого они откупаются. И сейчас (Лера уверена!) Козлов имеет свой «гешефт» от этой ее командировки.

Козел он, козел! Ведь знает же, что в студенческие годы еле ноги унесла от своры бомжей в парке, где бегала по утрам… она до сих пор помнит запах прелой листвы и хрип догоняющих ее страшных, грязных мужиков. Потом, в общаге, когда девчонки капали валерианку в рюмку с водой, пришел Виталий и предложил «гребаным медичкам засунуть гребаную валерианку туда— известно-куда». Он заставил Леру выпить из железной кружки (зубы отбивали дробь) горячий сладкий чай, в котором дешевого коньяка было больше, чем кипятка. Она спала сутки после этого «лекарства»…

И вот сейчас он посылает ее кормить, выводить вшей и лечить лишаи у бомжей?!

-3-

Москва была неспешной лентяйкой. В меру грязной, в меру помпезной, не в меру кичливой. Москва как Москва. Кто-то сказал, а тысячи за ним повторили, что Москва тороплива и суетлива. Ложь. Торопятся, бегут лишь приезжие из глубинки. Только великий, истинный лентяй может тратить запланировано два-три часа на дорогу и еще пару внеплановых часов простаивать в пробках. Тот, кто спешит жить, ни за что не поселится здесь. Соседка Леры, педагог на пенсии, за два часа пол-огорода картошки успевала окучить.

Леру встретила на Павелецком высокая, сухощавая женщина с седой стрижкой. По-мужски поздоровалась за руку, представилась:

— Эдна Владимировна. Я психиатр, мы дежурим вместе. Сейчас я отвезу вас на квартиру, вечером, в восемь, наша смена.

Парадное за железной дверью с панелькой кодового звонка, чистые, широкие ступени с вытертой тысячами ног ложбинкой. Квартира встретила Леру высокими потолками, пыльными шторами с оторванными петельками и приличной, по казенным меркам, мебелью. Комнаты сохраняли запахи прежних жильцов: старый, въевшийся в стены сигаретный дым и неуловимый аромат мужского парфюма.

— Комплект белья в шкафу. В холодильнике есть сыр и колбаса, микроволновка и электрический чайник исправны. Да, горячая вода есть. Приводите себя в порядок, подремать на дежурстве получается очень редко.

В первую же ночь Лера повела себя, как первокурсница в анатомическом театре. При виде изжеванной собаками руки чуть не потеряла сознание: собачьи челюсти превратили в однородное месиво то, что еще недавно было человеческой плотью и тканью рукава. Лоскуты кожи и мышц было невозможно отличить от лохмотьев ткани. Но самое жуткое — это застывшая улыбка на старообразном, бабьем лице бомжа. Он истекал кровью и продолжал улыбаться.

— Шок. Увозим в стационар.— Эдна была хладнокровна и решительна, как, впрочем, и остальные в бригаде: пожилой фельдшер Петр Аскольдович и двое парней, Славик и Игорь, которые по очереди сидели за рулем и занимались раздачей еды из термосов. В маленьком коллективе была почти полная взаимозаменяемость, здесь все понимали друг друга с полуслова.

— На, выпей кофе, подруга, — протянул пластиковый стаканчик Аскольдович.

-Ничего, втянешься. Хотя, терапевт нам здесь как-то не очень. У нас больше ожоги, обморожения, порезы, ушибы, укусы… педикулез, всякие кожные заболевания… так что вспоминай, вспоминай, чему тебя в институтах учили…

— Дядь Петь, дай водочки, дай, а?

Бомж без возраста, с ярко-голубыми глазами, отмеченный печатью дебильности, только что съел четыре порции супа. А теперь клянчил водки.

— Зимой, в мороз, мы их подпаиваем понемногу.

— Да нельзя же! Пьяные быстрее замерзают!

— Это кто сказал? Фронтовые сто граммов в окопах лучше всех лекарств от простуд были…

Фельдшер достал из кармана халата плоскую фляжку и плеснул — ровно глоток, не больше! — в пластиковый стаканчик.

— Иди, Витичка, иди, а то Эдна увидит, заругает.

-4-

…Две недели Лера вставала и шла на дежурство автоматом. Вернее, ее туда везли. После двенадцати часов добросовестной работы она, смертельно усталая, отсыпалась, звонила маме, читала купленные впопыхах с лотков дамские романы. Жизнь была не лучше и не хуже, чем обычно. Через несколько дней к ней подселили двух девчушек, удивительно похожих. Лера с девочками почти не пересекалась: они работали в другом графике.

А потом к ней пришла Эдна. Без предупреждения и приглашения. Лера так и не поняла, зачем. Эдна принесла дорогой коньяк в красивой коробке. Сама разлила по чайным чашкам. Нашла в глубине холодильника заветренный лимон, Лера поставила на стол остатки чернослива в шоколаде.

— Валерия Алексеевна, у вас личные счеты с нашими подопечными?

Лера глотнула коньяка. Он был ничуть не лучше того, дешевого, которым много лет назад отпаивал ее Виталий после приключения в парке.

— Да нет. Особых претензий у меня к ним нет. Как и особой любви. Так, мелочи. По молодости меня напугали крепко. Трое бездомных гнались. Убежала. Где им было поспеть за молодой и тренированной студенткой.

Лера усмехнулась:

— Что, плохо выполняю свои обязанности? Простите, я действительно делаю все, что могу.

— Нет, Валерия Алексеевна, нет. Так даже лучше… тут до вас хирург, Глеб работал. Альтруист, по велению души пришел. Хотел спасти весь мир.

— И?

— Федор, вы его не встречали, он приходит только в морозы — пригласил его принять участие в сеансе групповой некрофилии.

— Господи, что за бред?

— Да не совсем бред. Этакое изощренное издевательство это было. Знаете, как в школе доводят отличников, слишком положительных? Ну вот. Федор с компанией просто со свету сживал нашего хирурга.

Глеб был… не искренен. По большому счету. Но едва ли сам понимал это. Наша братия на дух не переносит альтруистов и спасителей угнетенных и бездомных. Сбежал хирург. А вас, Валерия Алексеевна, наши подопечные приняли. Вы не врете, Валерия. И не притворяетесь, что вам их жаль.

Так же неожиданно, как и пришла, Эдна засобиралась уходить. В дверях сказала еще одну, уж совсем непонятную вещь:

— Знаете, тут еще подумать надо, кто для кого на этом свете есть… Может быть, большие города только для того и появились, чтобы стать средой обитания бомжей. Цивилизация — как питательный бульон для них. Может, они — не отходы общества, а результат, вершина эволюции? На определенном этапе общество в состоянии содержать какую-то свою часть, которая абсолютно свободна от условностей, не работает, паразитирует. Вот только для чего, почему?

Лера решила, что Эдна окончательно сбрендила. И тихо порадовалась, что работать в этом забойном коллективе осталось двенадцать дней, всего три ночных и три дневных дежурства…

В первую же ночную смену после странного визита Эдны не вышел Петр Аскольдович: какие-то непредвиденные обстоятельства. Лера помогала ребятам раскладывать по мискам гречневую кашу с тушенкой и наливать щи. Сделала две перевязки, обработала раны. Потом пришел Витечка с колченогой дворнягой Кутузом. Дворняга была одноглазой, со страшным облезлым боком. Витечка опять (в который раз!) рассказал Лере, как просил в здешней церкви «святых братцев» Флора и Лавра излечить собаку, и они спасли полумертвую псину. Только послали сначала его еще к одному «братцу». Витечка приходил иногда без Кутуза, говорил: оставил у Братца. У него там тепло, он Кутуза покормит. Иногда и сам не приходил. Объяснял свои пропуски визитами к мифическому родственнику.

Кутуз лопал кашу из одной миски с хозяином, потом пил какао. Витечка всегда давал какао сначала Кутузу, а потом сам допивал: из ополовиненного узкого стаканчика, видите ли, лакать псу было неудобно. А потом Витечка начал клянчить водку. Лера сказала резко:

— Нету, уходи.

Убогий злился, настаивал, почти кричал. Ребята потащили пластиковые мешки с отходами и грязной посудой в мусорные баки. Эдна была полностью поглощена теткой почти приличного вида: эта, одна из немногих, кажется, бомжевала не по призванию. Ей нужна была юридическая помощь: вроде бы, дети выселили ее из квартиры. 90% подобных рассказов были неправдой, этакие душещипательные истории выдумывались с чисто вампирской целью: выжать жалость, добиться внимания… Помочь Лере справиться с Витечкой было некому.

— Злая, дай, дай водочки! — Глаза у юродивого горели больным, синим пламенем, Лера не могла отвести взгляд. Последнее, что она помнит (странная, мимолетная мысль ): почему он такой загорелый? Откуда загар в марте у голубоглазого, светлокожего Витечки? Наверное, у «Братца» загорал… я тоже хочу такого братца, солнца, моря…

Ну что ж, хотели — получите, дамочка…

-5-

Внезапное помутнение рассудка (от Витечки заразилась?), перемещение во времени и пространстве, что еще? Версий больше не было. Другая планета? Да, похоже. Иные небо, свет, воздух, ветер, звуки, растительность. Лера тихонько пошла по направлению к большой дороге. Уголком взгляда заметила что-то, похожее на дорожный указатель. Вернулась. Указатель был похож на обычный, земной, с белой надписью по голубому полю: «Kuly-tuz 10 km». Только буквы странные: латиница с какими-то закорючками. Наверное, все же, бред. Когда новое всего лишь комбинация виденного раньше — это точно бред.

Рядом, на земле, валялась ржавая табличка: «Куули-Соль, 10 км». На русском, на кириллице? Нормальный, ржавый, привычный указатель! Таких на российских дорогах миллионы. Только тут ее сняли и заменили. За спиной завыл двигатель. Лера обернулась: с большой дороги заворачивала… блестящая, голубая, с нестерпимо сияющим оленем… Волга. Старая-старя. Волга остановилась. В окошко выглянул худой, носатый мужик в кепке.

— Садысь, на кладбыщ отвезу.

В открытом окне — локоть. На сухой, смуглой до черноты руке синяя татуировка: «Рафик». Мозги отказывались анализировать, идентифицировать и переваривать поток информации. Привычка скрывать «беловороньи» мысли и чувства пришла на выручку: Лера с видом, будто она это делает ежедневно, залезла на широкий диван Волги, с грохотом захлопнула дверь.

— Дэньги не надо, какой сейчас дэньги! Манаты. Раньше одын рубль я мясо покупал, обед варил, семью кормил и потом кино шел. Плохо им был Советсткий Союз. Сичас сумка манат беру, на базар отнесу, а картошка три штук куплю!

Рафик зацокал языком:

— Сын уже в Баку уехал, таможня работает! Позвал. Дочка училищ кончит, уедем. Ты тут стой, через дыва час обратно поеду, в город отвезу.

Волга проехала метров триста, взобралась на горку и остановилась. Справа, под горой, оградки и кресты. Действительно, кладбище! Широкие ворота. Возле ворот какой-то мужик и… Витечка!

-6-

— Это ты? Это ты сделал?! Это как?! — Лера с криком выплескивала панику, страх, беспомощность.

Витечка морщился и чуть не плача, скороговоркой, оправдывался:

— Не делал я ничего, ты водочки не дала Витечке, злая очень! Кутуз испугался.

— Да пойдемте уже, что стоять то тут, на дороге. Народ может приехать хоронить, или яму кто приедет копать. Идем. — Мужик с небритым скучным лицом повернулся и пошел, не оглядываясь, в сторону домика, прилепившегося к невысокой горе. Лера поняла: это сторож, и они идут в кладбищенскую сторожку.

В домике, сложенном из белого ракушечника, стоял топчан, покрытый цветной кошмой. Такая же, только чуть похуже, кошма лежала на полу. В углу лопаты и ведра. Над дверью висел пучок колючей травы. На покрытом клеенкой столике стоял белый пластиковый чайник Тефаль, рядышком сотовый телефон, Сони Эриксон. Четыре пиалы и вазочка с изюмом, миндалем и… горохом.

Мужик щелкнул кнопкой на чайнике и сказал Витечке:

— Там черепах Кутуз нашел. Посмотри иди.

— Ну, и что делать будем? — это уже Лере. Как будто Лера знала, что делать.

— Рафик тебя видел. Но это не беда, подумает, что с кем-то уехала в город.

— Почему это он так подумает? Нет! Я с ним поеду в город!

— Угу. И что ты там будешь делать? Без паспорта, документов, денег… Пойдешь в консульский пункт? Это тебе не кино. Никто тебя без документов в Россию переправлять не будет. Взяточники там еще те… — мужик усмехнулся.

— Предположим, мы дадим им денег. Переправят тебя морем, на российском судне. Нет, слишком много людей будут знать...

— Где… я? — Лера, наконец, набралась храбрости спросить.

— Да на Земле, на Земле. И со временем все нормально. Сейчас по Москве девять утра, здесь — двенадцать. Тот же март, тот же год. Только в пространстве на три тысячи километров южнее и восточнее Москвы. До города шесть километров, это новое кладбище. Но как это — сам понять не могу. Рассказывай. Может, разберемся, решим, что с тобой делать.

— Город — это серебристые сооружения на той стороне озера?

— Да не город это! Нефтеперерабатывающий завод. Город чуть дальше, отсюда не видно. Высокие этажерки видела? Кокосовые установки. Цилиндры — реакторы. И не озеро — бухта. Мертвая. Семьдесят лет сточные воды сливают туда.

— Вы — Витечкин брат?

Мужик налил зеленый чай в пиалы. Подвинул Лере вазочку с изюмом.

-Ну, уже почти хорошо. Крепкая дамочка. Понять пытаешься? Нет, я не брат ему. Не больше, чем тебе. Я — Наблюдатель.

Наблюдатель аккуратно брал в вазочке одну горошину с одной изюминой и все вместе отправлял в рот. Прихлебывал чай. Вздыхал, молчал.

— Ты думай, пей чай. Я с Витечкой пойду черепах смотреть.

Лера свернулась клубочком на топчане. Хотелось спать. Думалось — а может, если уснуть и проснуться, ничего не будет?

-7-

Лера открыла глаза и сразу вспомнила, где она. В сторожке было пусто и почти темно — солнце садилось. Надо выбираться. Город рядом, там есть люди, и на заводе тоже. Ничего, как-нибудь. К людям надо идти.

Недалеко от сторожки горел костер. Рядом сидели Витечка, Кутуз и Наблюдатель. Они сидели молча. Вполне мирная картина, но они молчали и сидели так же, как те вороны на поляне, давным-давно… И Лере, наконец-таки, стало отчаянно страшно. Она ясно, отчетливо, до рези в глазах от набежавших слез, поняла. Все поняла. Пазл сложился. Наблюдатель не отпустит ее. И Витечку. Она, как когда-то, увидела то, что не должна была видеть.

— Зачем тебе уходить? Что хорошего тебя ждет там? — наблюдатель обращался к Лере, не глядя на нее.

— У нее тоже есть печать, когда звезда с неба упадет, ее саранча не будет мучить — нес бред Витечка.

— У меня мама дома. Ей будет плохо без меня. — Чашка весов, чуть, едва заметно, но дрогнула.

— Да, мама… — Наблюдатель длинной палкой выкатил горячую картофелину из углей.

— Хочешь есть?

— Да! Хочу есть!

— Как вы все надоели. Умные злодеи, жадные глупцы, как не перекраивай вас, все без толку.

— Витечку отпустите.

— Да кто его держит то? Черт вас знает, что за создания. Чему надо — учишь, учишь, не научишь. А тут… Как-то нашел мой Канал связи и смог по нему до меня дойти. Еще и пса притащил. И ты туда же. Наблюдай за вами... Мутируете, что ли? От своей синтетической еды и питья?

Загорелись первые звезды, прекрасные и искристые в темно-зеленом небе. Костер догорал.

— Нет, ну что тебе там делать то? Взятки с Козловым у убогих брать? Оставайся. И мне спокойнее.

— Он… не виноват. Он не знает, что творит. Мы… исправимся. — Лера вспомнила, как не могла сделать ни глотка из кружки, а Козлов гладил и гладил ее по голове. Витечка с Кутузом незаметно перебрались к Лере поближе. Интересная это была группа:

— Неразумное животное, бессмысленно и жестоко искалеченное самыми разумными и гуманными созданиями на Земле — Людьми;

— Слабоумный Витечка, перепутавший в потемках сознания лабиринты пространства и разума;

— Молодая женщина, разучившаяся отличать белое от черного;

— Наблюдатель, который точно знал, что нет белого и черного; он вообще знал все, кроме одного: чем закончится история ЭТОЙ цивилизации. Неужели ЭТИ, наконец, смогут выжить и не разрушить сами себя?

— Валрера, ты плачь, плачь, мы тогда домой уйдем! Или разозлись на меня, стукни, если хочешь — тогда тоже дома будем — Витечка непонятно уговаривал «Валреру».

— Братец, я еще приду, и Кутуз придет, не скучай! — обещал он Наблюдателю.

****

Лера стояла на остановке, на Зацепской площади. Подъехал тридцать девятый трамвай, с уютно освещенным нутром. Лера выдохнула из груди сухой, теплый воздух с запахом полыни и соли. Немножко помедлила, прощаясь, прежде чем вдохнуть вечернюю московскую прохладу.

— Валрера, ты на дежурство водочки принесешь?

— Я не знаю. До завтра, Витечка. Приходи обязательно, говорят, на днях будут шоколадные конфеты….