Им несть числа

С запада наплывала тоскливая муть, затапливая серой пеной верхушки деревьев. Ветер неуверенными наскоками то швырял ветви вперёд и вверх, то таился, и в воздухе разливалось напряжённое ожидание следующего удара. Горизонт только начал темнеть. Солнце пряталось в карманах туч, земля пахла грозою. У самой травы, жухлой и тусклой, с криками носились мелкие пичуги. Казалось, будто воздух покрывается предвечерними холодными мурашками. Он и покрывался — лёгкой рябью, словно поверхность горного озера, дрожал и вспыхивал иногда мутным блеском. Поле шелестело и играло серо-коричневыми волнами, закручивалось в воронки-водовороты по краям, колыхалось, поднималось, вспучивалось — и опадало. Огранённое лесом, как топаз — серебристой оправой, рвалось за непреодолимую границу и, отброшенное, отступало. Разделяя шатающуюся стену леса и волнующийся желтый ковёр, пыльной лентой змеилась узкая дорога.

Вытоптанная не одним поколением путников, она на многие века вперёд отдала себя в человеческое рабство. Трава была не в силах прорасти в безжизненном песке, а древесные корни — пробиться на поверхность. И ноги из года в год топтали податливую землю, прокладывая путь из неизвестности в неизвестность. Прокладывая границу.

Поле было огромным, и там, где его очерчивал лес, дорога ныряла в чащу. Долго-долго ползла между деревьями и, наверное, куда-нибудь да выползала. Это можно было сказать наверняка, ведь именно оттуда, из-за леса, вышли в эту предвечернюю пору два путника. Мальчик лет двенадцати, светловолосый, конопатый, с маленьким вздёрнутым носиком и тощим тельцем, небрежно вдетым в льняные простые штаны, надувающиеся на ветру, и мужчина, нестарый ещё, но с заметной проседью в недлинных волосах и бороде, в сандалиях и коричневом балахоне со странным узором, напоминавшим сплетающиеся цифры. Пояс перетягивал его не слишком внушительное пузо, а кожаный ремешок охватывал лоб. Его рука во время ходьбы лежала у мальчика на плече, а голос, сносимый ветром в сторону, звучал наставительно, с неисправимыми учительскими интонациями.

— Дальше, господин мой, смотрите сами, — вещал мужчина высоким голосом, пока ноги его выбивали из земли пыль, а мальчик прикрывался рукой от ветра, — в сумме девятка и восьмёрка дают семнадцать, а что это за число? Никудышнейшее число! Всего-то и может, что делиться на единицу и на себя. Что это для нас значит?

— Не уверен… — бормотал светловолосый мальчишка, и лес склонял над ним чёрные шумящие кроны.

— А то и значит, что рассчитывать мы сможем единственно на себя! Право же, господин мой, это ведь так просто! — с ликованием в голосе нумеролог всплёскивал руками. Мальчик хмуро смотрел на него. — Дальше у нас…

— Девяносто девять.

— Пра-авильно.

Заморосил дождь. Мальчик поёжился от холода и с требовательным вниманием посмотрел на сопровождающего. Мужчина помолчал. Капли застучали чаще, прибивая к земле пыль, траву, листву, даже, кажется, воздух. Вода заструилась по спинам и волосам.

— Число, казалось бы, вышло всем. Круглое, покатое. Делиться может на великое множество. На себя и на единичку, это и так ясно. Дальше смотрите: делиться может и на тройку — счастливое число, на девятку — число морское, но тоже не самое зловредное. На одиннадцать — пожалуйста! Что значит одиннадцать?

— Острое, колючее, сильное. Много похожего… — задумчиво предположил мальчик и заправил мокрые пряди за торчащие уши. Нумеролог одобрительно взглянул в его сторону.

— Примерно, примерно. Подходит ли нам это число? Подумайте, господин мой.

Дальше пошли в молчании. Босые ноги мальчика увязали в грязи, ветер бросал дождь ему в лицо. Грузный мужчина в своём балахоне шёл так, словно ненастье его не касалось, и потому оно действительно не могло его коснуться: влага, стекавшая по лицу, быстро испарялась, а грязевые потоки, в которые превратилась дорога, оставляли его сандалии чистыми. Лес шумел, и ветви — длинные, когтистые — проносились у лиц путников, стараясь ужалить, хлестнуть, причинить боль. Не получалось.

— Не подходит, — заговорил наконец мальчик и оглянулся. Собеседник подбадривающее ему улыбнулся. — Если сложить девять и девять, получится восемнадцать. И пусть восемнадцать — это тоже девять, что усиливало бы число, из этого делимого можно получить три шестёрки. Число Дьявола. А значит, оно сулит неудачу.

— Абсолютно верный ответ! — обрадовано проговорил сопровождающий. — Вы делаете успехи, мой господин. Теперь поговорим о сотне. Вы или я?

— Лучше вы, Гексель.

— Ну-с… Смотрите сами. Что мы имеем. Единица. Единоначалие, единовластие, единомыслие. Далее нули, единицу облекающие. Это те, кто её одиночество развеивают и цель разделяют. Единица — меч, ноль — щит. Гармония. Но всё это вы слышали и о десятке. У сотни по сравнению с десяткой есть зримое преимущество. Во-первых, она — это десятка в квадрате, что делает её много сильнее. Во-вторых… вы уже, наверное, догадались… два нуля — это восьмёрка, перевёрнутая восьмёрка. Знак бесконечности, служащий усиливающим звеном. Бесконечная власть, непреодолимая сила. Бессчётное число… Вы должны понимать, что это значит.

— Бессчётная власть, бессчётная сила, бессчётные мечи, бессчётные щиты, бессчётные победы… А как же восемьдесят восемь? — мальчик нахмурил брови.

— Две бесконечности друг друга нейтрализуют, мой господин.

— Вот как…

Дождь наконец прекратил, и только ветер продолжал взрёвывать и взвывать из глубины леса, да колосья вперемешку с жухлой травой пытались восстать из побитого влагой поля. Темнело.

— Значит, сотня… — снова проговорил мальчик.

— Да, мой господин. Во все времена символизирующая богатство, процветание, счастье.

— Но и победу?

— Да, мой господин, — мужчина внимательно смотрел на сосредоточенно грызущего ноготь мальчишку.

— А у Катриганов, говорите, сколько копий? — конопатый мальчуган резко развернулся и быстрым шагом, почти бегом, направился в обратную сторону.

— Пять по восемьдесят, господин… — нумеролог едва поспевал за ним, придерживая на весу полы балахона.

Оба путника ворвались в лес и, всё ускоряясь, побежали вперёд. У старшего начала проявляться отдышка. Дорога плавно расширялась, в лесу гадостными голосами орали птицы. Поле осталось позади.

— Глупцы! — мальчишка на бегу успел радостно провернуться вокруг своей оси и с торжеством расхохотался. — Только глупцы могут так бездарно складывать числа! Идиоты!

Гексель с трудом не отставал от ребёнка, бежал, придерживаясь рукой за левый бок. На губах его играла довольная улыбка.

Лес неожиданно закончился, и дорога споткнулась о гигантский чёрный замок, уходящий шпилями в грозовые небеса. Огромные мрачные башни, зубчатые крепостные стены, какие-то переходы, арки — и всё чернее темноты. Через бездонную пропасть шириною в десятки шагов со зловещим скрипом стал опускаться невероятной длины мост.

— Гексель! Хе-ей, Гексель! — закричал, смеясь, мальчишка, когда плечи его покрыл взявшийся из неоткуда чёрный плащ, и вскочил на возникшего вдруг рядом смоляного коня. Зверюга оскалила квадратные зубы и встала на дыбы. Над замком сверкнула молния.

— Да… — задыхаясь, закричал мужчина. — Да, мой господин!

— Выпускай их сто по сто, слышишь? Сто по сто!

Конь заржал и с громким топотом унёс господина в недра замка.

Гексель наконец остановился. Дал себе чуть-чуть отдышаться, упершись руками в колени и свесив голову едва не до земли. Наконец выпрямился. Встал в горделивую позу, выставив вперёд правую ногу, оправил чудной балахон, взлохматил волосы и молодецки свистнул. Да так, что ударная волна, отразившаяся от замка, заставила пригнуться даже его самого, не то что деревья за его спиной, некоторые из которых повырывало с корнем.

Чёрная громада вздрогнула. Потом ещё раз. И ещё. Наконец из разверзшейся земли, изрыгая рёв и пламя, вырвались драконы. Огромные, страшные, закрыли всё небо тёмными массивными телами. И полетели в сторону леса, всё дальше и дальше, где кончалось даже огранённое деревьями поле.

Первая победоносная сотня целила в Катриганов, вооружённых лишь мечами и щитами.

Глупцы. Нумеролог Гексель даже не сомневался в победе хозяина.

Уж он-то знал, в своей безошибочной мудрости, что арифметика — вещь изначально непобедимая.