Сто лет со дня падения

К серым однотипным домам с черными глазницами окон прижимаются музыкальные киоски. По улицам разносятся ритмичные припевы шлягеров-однодневок, которых и музыкой-то назвать сложно.

«Я сто лет тебя ждала

Я сто лет тебя звала!

Так кричала, что оглохла

И с ума сошла!»

Петр Александрович быстро идет по лужам, не замечая, как в лакированные ботинки сочится вода. Полы пальто вздымаются, точно вороньи крылья. Крупные частые капли стекают с зонта, булькая под ногами. Нужно добраться до магистрали прежде, чем кто-нибудь из проходящих мимо гунявых сифилитиков обратит внимание на странно одетого пожилого человека с кейсом. Профессора передергивает от одной мысли о том, что улицы просто кишат этими инкубаторскими созданиями в спортивном ширпотребе, отродясь не занимавшихся спортом, с блуждающим взглядом бессмысленных глаз. На заре его жизни мир еще выглядел более или менее прилично. Что сталось с ним теперь? Но ничего, сегодня он попытается все исправить.

Это пресловутое «все» случилось ровно сто лет назад. Именно тогда, когда Петру Александровичу не было еще и пятнадцати, утвердили новый Кодекс, по которому все ниточки управления развитием культуры города перешли к народному вече в лице Службы эстетического контроля. Именно тогда из жизни общества ликвидировали все, что осложнит жизнь простому рабочему человеку. Никаких книг — одни журналы, никаких театров — только те, что с приставкой «кино», да так, чтобы про народ и для народа. Ну и, конечно, только легкая музыка, под которую удобно «щелкать семки» и «гонять терки»! И никому даже в голову не придет, что его, Петра Александровича, автора многочисленных хитов-однодневок, от всего этого выворачивает наизнанку.

О, как он, профессор и признанный король «народной» музыки, ненавидит то, что творит каждый день в своей музыкальной лаборатории! Каждое утро надевая на лицо отсутствующую маску, скручивая накипевшее в рукава смирительной рубашки безразличия. Все это время он наблюдал со стороны, как культурные традиции старого мира скатываются в зловонный свинарник. Так было выгодно тем, кому перешел после утверждения Кодекса священный жезл власти, и, самое ужасное — ничего нельзя было с этим сделать. Он выжил среди гниющего болота деградирующего общества и преуспел в нем, но только лишь для того, чтобы через сто лет изменить ход истории. Одно-единственное желание, ставшее для профессора воздухом, грело душу, придавая сил, продлевая жизнь. И сегодня настал Тот Самый День, ради которого он существовал все это время. Теперь все готово, чтобы осуществить задуманное.

С диким визгом в ливневую завесу врезается желтая, совсем игрушечная машина такси, разметав по асфальту хороводы увядших листьев. Господин профессор протискивается в салон, метнув презрительный взгляд в укрытый клетчатой кепкой-лепешкой затылок водителя. Из динамиков доносится приглушенные звуки местной радиостанции.

«Судьба достала! Зачем рожала

Ты меня, мать?

Сижу на нарах, курю сигару

Ядрить-копать!»

Знал бы этот дворовый любитель шансона с папиросой в зубах, что сегодня привычный мир даст здоровенную трещину.

Вновь визжат тормоза, и машина оказывается далеко впереди, устремившись к светлеющей полосе на горизонте.

Основной двухэтажный массив Дворца культуры, оканчивающийся вверху треугольным фронтоном с лепниной, освещен ярче обычного. Здание воздвигнуто почти четыре столетия назад, но сегодня желтые стены отреставрированы и выглядят совсем как новые. Беломраморные колонны оплетены лианами искусственных цветов. Симметричные боковые пристройки украшены гирляндами и венками. Широкая лестница, ведущая к арке главного входа, устлана красной ковровой дорожкой. По ней восходят господа в шубах из натурального меха с сигарами, зажатыми в толстых, усыпанных перстнями пальцах. Позвякивая золотыми бирюльками на запястьях и шее, поддерживают дам в пестрых тряпках, едва прикрывающих накаченные силиконом тела. Под вспышки фотокамер вездесущих папарацци приветливо-холодными улыбками отвечают другим проходящим мимо парам, с интересом бросая взгляды на полотна огромных афиш, спускающихся между столбами колонн до самого крыльца. Разноцветные софиты ярко освещают одну и ту же надпись: «Концерт в честь столетнего юбилея Службы эстетического контроля. Целый век назад мы изменили мир к лучшему! Ждем V.I.P. гостей первого сентября в семь часов вечера».

Зал переполнен, но машины все продолжают пребывать. Красная дорожка ведет гостей через великолепный холл в викторианском стиле по лестнице на второй этаж. Там они еще успевают обменяться парой слов со знакомыми, но почти все уже охвачены ожиданием предстоящего. В концертном зале шумно, однако свет потихоньку меркнет. Операторы наводят камеры на сцену. Вот-вот распахнется занавес и начнется то, чего все ожидают с таким нетерпением.

Всего за несколько секунд воцаряется мрак. Голоса затихают, шуршит занавес. Круг света выхватывает из темноты закутанную в блестящий костюм фигуру за пультом синтезатора. Всего пара вступительных аккордов, и публика ахает, узнав любимый хит.

«Тынц-тынц-тынц» — подключается нарастающий ритм. Непонятный, неприятный звук вклинивается в набор простых зацикленных аккордов, заставляя зрителей недоуменно перешептываться. Артист сбивается, сплевывает и кричит: «Да врубите вы, наконец, фонограмму! Ядрить-коптить, без подскаря ниче не могут сами…» На лицах зрителей проступает понимание, кое-кто даже одобрительно свистит.

Такси оставляет Петра Александровича у самой лестницы. Казавшийся вековым дождь понемногу сдает на убыль. Не замечая этого, профессор взбегает вверх по лестнице, прижимая к груди кейс. Сколько времени уже? Судя по звукам, концерт в самом разгаре. Но все, разумеется, ждут, что приготовит в качестве основного блюда великий гений популярной музыки. И он их не разочарует. Подарок на юбилей будет что надо.

Профессор пересекает холл, преодолевает ступеньки на второй этаж. В коридорах пусто. Сквозь закрытые двери сочится однообразная ритмичная музыка. Петр Александрович останавливается, пытаясь отдышаться и привести мысли в порядок. Годы уже не те, не разбежишься.

«Девчоночки-девчонки!

Тари-тари-ра!

Возьмите под юбчонку!

Тари-тари-ра!

Мы будем развлекаться!

Тари-тари-ра!

Плясать и целоваться!

Тари-тари-ра!»

Нехитрый мотив внезапно обрывается на полутакте, пропуская в образовавшуюся тишину ряд крепких выражений. Петр Иванович чуть отворяет дверь в зал. Наблюдает краем глаза, как на середину сцены вывозят старинный рояль.

— На кой ему вообще нужна эта рухлядь?! — рычит артист в сверкающем костюме.

— Молчи, баклан, ты здесь вообще на подтанцовке! — отвечают откуда-то из темноты.

Уже очень скоро он покажет этим дегенератам настоящую музыку. Сердце бьется неровно, от волнения потеют ладони. Профессор потирает их друг о друга, «разогревая» руки. Близится момент, когда он перевернет привычное представление о мире с ног на голову.

— Петр Александрович! Ну Слава Богу! Где ж вы ходите?! — раздается за спиной противный высокий голос. Обернувшись, профессор встречается взглядом с пожилой женщиной, смотрящей на него поверх очков в узкой оправе. Острый нос и зализанные назад волосы делают ее похожей на крысу. Марья Филлиповна, помощник директора ДК. Кто ж еще будет рыскать во время концертов по пустым коридорам, надеясь отловить пролезшего на халяву безбилетника? — Я отведу вас. Жаль, что задержались! Вы же, кажется, собирались что-то сбряцать на рояле? Не понимаю только, зачем вам понадобилось менять современную аппаратуру на эту рухлядь… Ну так вот, времени разыграться перед выступлением совсем не осталось!

Петр Александрович отмахивается и дает отвести себя за сцену. Мысленно он уже восседает за инструментом, готовясь поразить аудиторию. Это глуповатая домкультуровская «мышь» не подозревает, сколько ночей он провел за подготовкой к этому событию. Столько, что в любое время суток, при любых обстоятельствах и с закрытыми глазами исполнит свое произведение с первого раза, без единой ошибки.

Публика приветствует своего гения дикими криками. Завистливо поглядывает артист в блестящем костюме, удалившийся со своим синтезатором за сцену. Для народных масс Петр Александрович — Бог, автор саундтреков к человеческим судьбам. Это его песни звучат из каждого ларька, под его музыку знакомятся за праздничными столами, женятся, рожают детей. Под его музыку устраивают разборки, выпивают и колются по углам темных замусоренных улиц. Провожают в колонии. Да, он музыкальный монополист смутного времени! Но сегодня он снимет маску, и тогда все увидят его истинное «Я», старательно скрываемое в глубине души.

Привычным движением профессор откидывает крышку, раскрывает кейс. Ноты становятся на пюпитр. Тело еще слегка напряжено от волнения, ведь сегодня особенное выступление. Но в голове музыкальные партии уже живут своей жизнью, заряжая энергией.

Пальцы пробегают по клавишам, и что-то незримое, неуловимое вихрем проходит по залу. Может быть, ветер от разметавшихся по сцене листов? Звуки становятся объемными, кружатся в хороводе, уносясь под купол зала. Стены раздвигаются, теряя очертания, открывая вид на незнакомый город с аккуратными домиками, утопающими в зелени садов. Воздух наполняется необъяснимым трепетом. Хочется куда-то бежать, бежать…

На красных черепичных крышах вращаются декоративные флигеля в виде выгнувших спину кошек и кричащих петухов. Остроконечные пики церквей упираются в синее небо, такие реальные, что, если прислушаться, можно услышать колокольный перезвон, сопровождаемый криками чаек. Пахнет свежей выпечкой и морским бризом. По выложенной камнем мостовой с радостными улыбками бегают опрятно одетые дети, влюбленные парочки по скамейкам декламируют друг другу любовные стихи, ремесленники отдыхают у распахнутых дверей мастерских, чтобы потом снова вернуться к любимой работе.

Вечереет. Сверкающие разноцветными огнями иллюминации парки наполнены звуками скрипок и флейт. Расставленные по периметру широкой танцплощадки статуи греческих богинь взирают со своих пьедесталов на то, как в свете фонарей кружатся в танце изысканно одетые дамы и господа. Здесь аромат цветов смешивается с терпким запахом любви.

У причала покачивается театр на воде. По ярко освещенной огнями свечей сцене под пение хора мальчиков танцуют актеры, изображая праздничный бал по Шекспиру. Лунная дорожка перед сценой усеяна лодками, весь берег занят зрителями. Действие спектакля захватывает, но самое интересное — в конце. Представление по традиции завершится фейерверком.

Закончился бал, отгремели салюты и музыка стихла. Толпы людей возвращаются в свои уютные дома, чтобы отдохнуть и набраться сил для нового дня. Жизнь замирает. Разве что на одном из украшенных лепниной балконов можно увидеть старика-ученого, разглядывающего в подзорную трубу усыпанное звездами небо. Ему одному, наблюдающему всю ночь от заката до зари, во всех деталях открывается прекрасная картина рождения нового дня.

На горизонте загорается золотая полоска. Едва затихнув, все просыпается снова. Заливаются пением птичьи голоса, в предрассветной дымке с явственным шорохом колышется воздух. И вихрь жизни врывается из того города в нынешней, разрушая толстую перегородку между фантазией и реальностью. Вибрирующие потоки разгоняют тучи, приоткрывая край лазурного, как мечта, неба. Солнечные лучи спускаются в падший город сквозь прорехи, озаряя дом культуры мягким золотистым светом. А позади него, на линии столкновения с дождевой стеной, вспыхивает и очерчивает свой путь многоцветная радуга-дуга.

Когда рассеиваются последние клочья образов, оставляя после себя немного горькое послевкусие, Петр Александрович в возбуждении поворачивается к зрителям.

И мир, только что воссозданный из небытия прикосновением пальцев к клавишам, с грохотом рушится. В пустых глазах — одно лишь недоумение.

— Че за фуфло, братан? — осмеливается кто-то из сидящих в глубине зала. Там так темно, что и лиц не разглядеть. — Давай-ка лучше что-нибудь из старенького!

Зал разражается недовольными криками, поддерживая поступившее предложение. Сегодня они простят выходку своего кумира, конечно, если в будущем тот снова станет собой.

Наряд Службы этического контроля прибудет быстро, но властям не придется волноваться за свои кресла.

А он-то думал, что все исправит.

Примечание: иллюстрация к рассказу «Сто лет со дня падения» выполнена автором.