Золотая Долина
Среди кедров седых, среди золота трав,
Среди горных ручьев, что несутся стремглав,
Среди каменных рек, среди вечных снегов
От чужих глаз сокрыты Чертоги Богов.
В них сто комнат, и в каждой по трону стоит.
И на каждом престоле владыка сидит.
Кожа их как железо, одежда — порфир,
Губы их как рубины, а очи — сапфир.
И один из владык, позабытый герой,
Что могучие руки сомкнул за спиной,
Держит свиток со знанием тайным в руках.
Это знание сокрыто в минувших веках.
Тот, кто свиток добудет, навек обретет
Мудрость, славу, богатство, и власть, и почет,
Уподобится богу в величье своем
И познает он правду мечом и огнем.
Позабытый герой уж давно крепко спит
В вечной тьме он закован в базальт и гранит.
В своем сне ждет того, кто за свитком придет,
Кто отправится в долгий и трудный поход.
Сто медведей чертоги его сторожат,
Сто оленей у трона владыки стоят,
Сто небес над чертогами вместе слились,
Сотни птиц громовых в небеса поднялись.
Кто придет, отопрет сто закрытых дверей,
Вспомнит сотни имен и зажжет сто свечей.
Будет должен найти среди сотни других
Он героя со свитком познаний иных,
И по имени должен героя позвать,
И откроет Владыка пустые глаза.
Должно выдержать взгляд, должно ниц не упасть…
Текст обрывается. Я в очередной раз перечитываю строки и понимаю — да, это где-то здесь, я на верном пути…
Я в Горной Шории. Горит костер, надо мной — черный купол звездного неба. Если отойти от костра шагов на десять — не видно ни зги. Где-то рядом шумит быстрая горная речка.
Это — одно из красивейших мест на земле. И, самое важное, Чертоги должны быть где-то здесь. Ведь написано же: среди кедров седых, среди золота трав… Это сказано о Золотой Долине, названной так из-за растущего в ней золотого корня. Всего остального — кедров, горных ручьев и каменных рек — здесь тоже хватает. Снег сходит полностью только на два месяца, в остальное время здесь лежат непроходимые сугробы.
Я не был здесь почти год. Зиму я пережидаю в тесном душном городе, но каждое лето прихожу сюда. Еще совсем маленьким я ходил здесь с моим отцом. Теперь один.
Я знаю каждую тропу, каждую остановку, знаю, в каких местах в конце июля вырастает черника. Но до появления в моей жизни листка с рифмованными строчками я не мог и подумать, что здесь могут быть спрятаны какие-то Чертоги — сама мысль о подобном кажется смешной.
Листок со стихотворением я нашел прошлой зимой.
Я возвращался домой с работы, было холодно и темно, я мои мысли в тот момент занимали только теплая квартира и горячая еда. И еще, пожалуй, недочитанная книжка. Главные герои как раз готовились спуститься в пещеры…
Когда я читаю книги, мне кажется, что именно ТАМ, в них настоящая жизнь, а здесь — так, черно-белая пленка. Герои книг часто оказываются живее, чем я сам, и это почему-то кажется правильным.
Мысли появлялись сумбурно, отрывисто, и совершенно случайно мой взгляд упал на скомканный, полузасыпанный снегом листок. Я бы так и прошел мимо, но… почувствовал. Разве не так бывает в книгах? Так случайно найденная старая карта открывает путь к кладу, или ржавая лампа таит в себе джинна…
Улыбаясь — глупости все, ничего подобного на самом деле не бывает — я поднял листок, кое-как отряхнул от снега и сунул в карман. Слишком уж, черт, холодно, чтобы прямо сейчас отправляться навстречу чудесам, даже не выпив перед этим горячего чаю.
Разумеется, о находке я забыл и не вспоминал неделю. Когда снова наткнулся на листок в кармане, хотел выкинуть — случайный порыв прошел. И все же развернул, прочитал и… в голове что-то провернулось, как шестеренки старых часов, щелкнуло и встало на место.
Я перечитал еще раз. Ладно, надо успокоиться. Сесть. Сто владык, сто медведей, сотня птиц… Итак. Я живу в сотой квартире в сотом доме по улице Ленина. Я учился в школе № 100. У меня сто друзей «Вконтакте» (хотя уж это вряд ли имеет значение). Не имей сто рублей, сто лет — век, сто раз отмерь… Не зря же это… Моя фамилия Соткин, наконец.
И описание. Я был уверен, что знаю, где это, что сотни раз проходил совсем рядом. Кедры седые, золото трав, ручьи эти горные. Я знал, нет, ЗНАЛ, что написано это о Золотой Долине. Там и кедров сотни (ха), и каменные реки есть — курум. И растет золотой корень. И где, как ни там, в долине, со всех сторон окруженной горами, могут быть спрятаны такие вот чертоги?
Я снова читал и перечитывал строки и раз за разом убеждался в своей правоте. Я понял, что листок попал ко мне не случайно, он ДОЛЖЕН был ко мне попасть. Так. Сейчас зима, и идти в Золотую Долину опасно — сугробы огромные, холод как в падме-нараке, и точно уж ничего нельзя там сейчас найти. Но летом, когда снег останется только на склонах гор, я был намерен пойти туда и попробовать отыскать Чертоги.
И вот я здесь. Передо мной — перевал Караташский, за которым лежит Золотая Долина. Указаний в стихотворении достаточно, и завтра начинается по-настоящему мой поиск. Времени — уйма, никто меня в городе не ждет: с работы я уволился, девушки у меня нет, а родители погибли, когда я был маленьким.
Утро. В палатке тепло и светло. Я завтракаю, упаковываю рюкзак и иду. Перевал Караташский — невысокий, и мне хватает двух часов, чтобы достичь вершины. Спуск — чуть сложнее и дольше, в Долине всегда холоднее и на перевале лежат снежники. Среди вечных снегов…
Вокруг — горы. Горы. Горы. Спуск. Курум. Заросли карликовой березки. Рощи кедров. Вкуснейшая вода из чистого горного ручья, берущего начало со снежника. Мелкие болота, самое грязное из которых чище, чем хлорированная канализационная вода в городе. Здесь — покой. Здесь — величие, к которому человек может на время прикоснуться и стать его частью. Да, хотя бы на время.
Есть люди, которые живут здесь большую часть года — приютчики. Их домики, куда уставший турист всегда может придти, разбросаны вокруг Долины. В самой же Долине ничего строить нельзя — уникальный природный заповедник. Приютчики рассказывают много историй — о маралах, которых они видели на горных хребтах, о погибших людях, которых по весне засыпало лавиной, о грибах, ягодах и лекарственных травах. И никогда ни один не говорил о Чертогах.
Вечереет. Пора подумать о месте для ночлега. Я поднимаюсь на пригорок и вижу горящий костер — вполне обычно в это время года, сейчас сезон для походов — расставленную палатку и золотую косу поверх синей куртки. Девушка. И, судя по всему, одна. А вот это совсем не обычно, так не бывает, девушки никогда в одиночку не ходят сюда, тяжело это и страшно.
Девушка что-то помешивает в котелке над костром. Я подхожу и здороваюсь. Она поднимает глаза, улыбается в ответ, приглашает сесть.
И вот мы уже сидим вместе у костра и болтаем так, как будто знакомы сто лет. Ее зовут Вероника. Она здесь действительно одна — а что такого, она часто одна ходит. Нет, рюкзак нести не тяжело. Да, она в состоянии сама напилить дрова и разжечь костер. Почему одна? Никто угнаться за ней не может (улыбается). А вообще — да Бог его знает, нравится ей так.
Она говорит, что ищет здесь покоя. Ищет место, где можно откинуть на время все рутинные заботы и просто жить, хоть немного. Я понимаю. Каждое ее слово я когда-то произносил сам.
Уже ночь, и над нами звезды, и я счастлив. Сейчас даже мечта о Чертогах временно отступила на второй план, поблекла, сделалась размытой под звуки волшебного голоса.
И я ловлю себя на мысли, что Вероника наверное и не человек даже, а лесная дриада, дух этой Долины. Она говорит и говорит, и:
— А знаешь, еще про Чертоги рассказывают. Слышал? Даже стих есть, красивый. Только у меня он не полностью, вот слушай:
Нет в Чертоги дверей, их ты должен открыть,
Кровью Высшего должен ты вход окропить.
Как развеешь по ветру ты древнюю кровь,
Так откроются двери в Чертоги Богов.
Должен броситься вниз с пика горного ты,
Птицы Грома подхватят на крыльях мечты.
И раздастся медведей приветственный рев,
И олени ударят копытами вновь.
И войдешь ты в Чертоги, и будешь один,
И получишь ты знание, о Властелин!
Внутри меня все застыло. Не бывает таких совпадений. Не бывает. Я встречаю человека, который декламирует мне недостающие строки, хотя, наверное, и это не все. Я уверен, это окончание, но середина тоже должна где-то быть…
Она смотрит на меня вопросительно, и я должен что-то сказать.
— Да, — выдавливаю из себя. — Очень… интересный стих. А кто написал?
Голос мой нарочито небрежен. Она, кажется, даже немного обижена моим безразличием.
— Не знаю, — отвечает она. — Устное народное творчество, наверное.
Улыбается натянуто. О Чертогах мы больше не говорим.
Утром мы решаем идти дальше вдвоем. Я так и не рассказал ей о цели своих поисков, не стал. Мог, но не стал, потому что… не надо, не стоит. Она хочет идти Верхний Зуб — так называется высочайшая точка горной цепи, окружающей Золотую Долину. Я соглашаюсь. Мне почему-то кажется логичным начать искать именно оттуда. Да и должны Чертоги быть отмечены чем-то таким, выходящим из ряда, должен быть у спящих воинов этакий курган…
День пути, почти ничем не отличающийся от предыдущего — болота, курум, кедры, ручьи. Идет мелкий холодный дождь. Но теперь я не один. Я уже отвык быть с кем-то, идти с кем-то, говорить с кем-то. Город, с его подставными лицами и фальшивыми улыбками — одно. Сейчас все по-другому. Я знаю, что каждая улыбка Вероники — настоящая, что каждое слово несет смысл, а не произнесено просто так, лишь бы что-то сказать.
Еще вечер. Ночь. Утро. К середине второго дня совместного путешествия мы подошли к Верхнему Зубу. Мы разбили лагерь у самого подножия гор. Решено было оставить рюкзаки в лагере и налегке подняться на вершину. Опасаться за вещи глупо, вороватые люди сюда не ходят, и чужие вещи, оставленные без присмотра, никто никогда не возьмет.
И мы лезем на Зуб. Горы высокая и крутая, но мы оба сильные, нас двое и нам легко. Через пару часов мы уже на вершине. Отсюда видна как на ладони вся Долина. И рядом со мной стоит Вероника, стоит и смеется, полная жизни и свободы. И мне снова кажется, что не человек она вовсе, а некое Высшее существо, появившееся здесь, чтобы…
В моей голове снова что-то щелкает, как тогда, зимой, снова прокручиваются старые шестеренки, и я снова понимаю. Теперь я понимаю ВСЕ. Понимаю, зачем встретил Веронику. Понимаю, что моя догадка про курган — единственно верная. И понимаю, что должен делать дальше.
Мне больно, мне страшно и стыдно, но я ДОЛЖЕН. Судьба мне открыть вход в Чертоги и войти внутрь, не просто так попал ко мне стих… Вероника стоит на самом краю, она не боится меня, она вообще ничего и никого не боится, да и зачем ей бояться? Высшие не умирают, ангелы не умирают, все вечно и все предопределено. И я протягиваю руку и толкаю ее в спину.
Тонкий вскрик, в котором скорее изумление, чем страх, переходит в долгий протяжный вой… Ангелы так не кричат, так вообще никто не должен кричать, только это теперь не важно, и некогда мне думать об этом. Тело Вероники летит вниз, ударяясь о камни, уже не живое, разбитое, и из него вырываются ярко-красные капли, которые подхватывает ветер, и уносит вверх, вопреки законам физики.
Грохот. Горы расходятся, и две сотни крыльев бьют по воздуху как одно. Из открывшегося провала поднимаются громовые птицы, где-то в стороне ревут медведи, а я сам уже лечу вниз, и уже поднимаются каменные веки просыпающихся героев, и я уже почти различаю их Владыку, и почти уже смотрю в его глаза. А потом земля и небо меняются местами, и меня, как мать младенца, пеленает темнота…
Я лежу на чем-то жестком, и глаза мои закрыты. Я слышу голоса, гулкие и громкие. Наверное, это говорят Герои. Это должны говорить Герои, только слова странные, никак не соответствующие моменту, вообще ничему не соответствующие.
— Его нашла группа туристов на Верхнем Зубе, сидел на скале, пускал слюни и про каких-то Героев бормотал. Ага, и девушку внизу они же нашли потом.
— Сама упала, наверное, а парень не выдержал, крыша съехала, у любого съедет. У него руки в трех местах сломаны.
— Смотри, у него веки подергиваются, очнулся, видать.
Я открываю глаза. Надо мной склонились две женщины в белых халатах. Это сон, бред. Не могут Герои выглядеть как толстые тетки с жирно намазанными помадой губами. Не могут Чертоги быть
белыми больничными стенами. Это последнее испытание, я уверен, надо только ответить достойно…
— Я пришел, — шепчу, — я здесь. Я готов встретиться с вашим Владыкой и принять свиток из его рук. Я так долго шел, я так искал, я готов…
— Совсем тронулся, бедняга, — лениво двигаются толстые губы. — Помочь бы…
— Помогут, помогут, только это уже не по нашей части.
Я иду по коридору в белом одеянии, поворот за поворотом, и их ровно сто. Руки связаны за спиной. Стены — изжелта-золотистые. Из-за некоторых на мгновение выглядывает медвежья морда, на полу — отпечатки оленьих копыт. Ведут меня два воина, высоких, плечистых, закутанных в белые одежды.
Коридор заканчивается. Передо мной услужливо распахивают двери. Я вхожу в небольшую светлую комнату и застываю на пороге. Я готов поклясться — в комнате ровно сто углов.
Опять сотня. Меня разбирает смех. Дверь за спиной закрывается. Я продолжаю смеяться. Я нашел свои Чертоги.