100% достоверности
Бородавкин хмуро зыркнул на вошедших в кабинет девелоперов. Астров, главный сценарист, седой, высокий и подтянутый, как фельдмаршал на пенсии, и Вертелецкий, ведущий программист — низкорослый, в тинейджерской кепке, с нарочито расхлябанно-й походкой.
Сам Бородавкин выглядит как боксер, что решил переквалифицироваться в борца сумо. Лицо жесткое, с поломанным носом, но щеки свисают, как у бульдога. Дорогой пиджак едва сходится на мощных плечах, круглое пузо распирает рубашку и чуть не вываливается на блестящую поверхность массивного директорского стола.
Девелоперы опустились на стулья у стеночки. Бородавкин скомкал глянцевую страницу красочного журнала, что раскрыт перед ним.
— Ну что, орлы, — буркнул он, — вот вам ваша хваленая последняя байма! В «Нашем мире» разругали вдрызг. Капец полный… Послушайте, что пишут: «Рыцарь с налакированной укладкой, в плаще от Версаче, скачет на коне быстрей гоночного «Феррари» по опрятной тротуарной плитке дорог, сражает чудищ легким взмахом алмазной пилочки, что именуется фамильным клинком, а едва подъезжает к вражескому замку…»… Да вытащи плеер, блин! Никакого приличия, блин, даже у меня в кабинете!
Вертелецкий подпрыгнул от неожиданности, тут же покорно выколупнул из уха нечто похожее на таблетку аспирина, только не белую, а телесного цвета.
— Как вы догадались, шеф? Ее ж не видно совсем…
Бородавкин ухмыльнулся.
— Зато рожу твою видно. А она у тебя, когда музон слушаешь, такая дурная делается! То есть дурная она всегда, а когда музон… то еще дурнее!
Бородавкин раскатился таким громовым хохотом, что у машины, припаркованной под окном, сработала сигнализация. Но, едва бросив взгляд на страницу журнала, шеф помрачнел снова.
— Вот, послушайте дальше. «Едва подъезжает к вражескому замку, из калитки выбегают модельные красотки — дочки лорда, тут же проделывают с рыцарем камасутру, а в паузах рассказывают все секреты крепости и хозяина… И девелоперы хотят уверить нас, что это –реальная историческая действительность? Нет, желающие погрузиться в мир средневековой Европы будут разочарованы. Вместо этого они окажутся в поллюционной грезе прыщавого недоумка, которому подавай сразу и на халяву волшебный меч-кладенец, крылатого коня и любовь принцессы с сиськами Лоло Феррари».
Бородавкин скомкал журнал, с силой швырнул в стену. Бумажный снаряд шмякнулся на спину прикорнувшему у стенки кибер-коту, тот с истошным мявом вскочил на четыре лапы. Хвост поднялся трубой, на кончике замигала красная лампочка.
— Это ведь только критики, Федор Соломонович, — осторожно заметил Астров. Его голос, хоть и негромкий, ясно прорезался сквозь какофонию. — Главное, что скажут покупатели. А они голосуют рублем.
Бородавкин скривился, махнул рукой.
— Продажи тоже хреновые. Байму давно никто не выбирает методом тыка, все читают рецухи в «Нашем мире» и прочих… Знал я, знал, что так будет! Не понравилась мне эта байма, когда сам в нее зашел. А что не нравится мне, от того и большинство носы воротит!
Он яростно рубанул ребром ладони воздух. У девелоперов пробежали по коже мурашки, когда представили, что на пути этой мощной длани оказались бы их шеи.
— Следующую чтоб сделали… реальной! — приказал шеф. — Без розовых соплей и мечей-кладенцов. Когда сценарий будет готов, пусть ИскИн померяет его коэффициент достоверности, и если окажется меньше девяноста…
Астров ликующе взглянул на Вертелецкого. Без ИскИна в середине двадцать первого века не обходится ни одно процветающее предприятие, и в их фирме он тоже есть, но раньше использовался только для отладки технических багов. Во время работы над последней злополучной баймой, Астров просил шефа разрешить сделать тест на достоверность сценария на ИскИне, в чью память, помимо прочего, заложены все накопленные человечеством знания по истории, психологии и экономике, но получил холодный ответ: нечего, дескать, электронные мозги засорять фигней, в байме главное — обалденная графика, а не всякая там реалистичность поведения НПСов…
— Значит, мы можем использовать мощности ИскИна для моделирования максимально достоверных событий? — уточнил Астров.
— Можете, — буркнул Бородавкин. — Даю это… как оно называется… карт-бланш. Только сделайте такую байму, чтобы самая-самая достоверная! Чтоб ни один урод не прикопался!
— Хорошо, Федор Соломонович. Мы добьемся КД в сто процентов, — пообещал Астров.
С коня спрыгивает гонец в запыленном панцире.
— Великий цезарь, — слетает с губ, пересохших от долгой скачки под раскаленным солнцем, — жители варварского городка сами открыли нашей доблестной армии. Покорились добровольно. Центурион спрашивает: как быть с дикарями?
Жестокая усмешка кривит губы Императора.
— Приказываю разрушить город до основания, — отвечает он. — Стариков, детей и больных перебить, женщин — на рабский торг. Самых здоровых мужчин — в каменоломни Далмации, прочих — на строительство дорог.
Конник ударяет кулаком в панцирь напротив сердца.
— Будет исполнено, великий цезарь!
Император поднимается по мраморной лестнице в покои, где опускается на ложе и отхлебывает алое, как кровь, вино из кубка. Он улыбается, представив, каково будет варварского царьку, когда получит весть о захвате и разрушении своего крупнейшего, процветающего города на побережье. К безобразной башке прихлынет дурная кровь, царек затопает ногами, завизжит резаной свиньёй… Ради одного этого стоило бы истребить и больше грязных скотов — его подданных…
Позади — мелкие, шаркающие шажки. Император оборачивается. В дверях замер на коленях слуга.
— О величайший, излюбленное народное увеселение подходит к концу. На ногах остался лишь один гладиатор — тот самый мятежник, что клялся вызвать на поединок Вас. Угодно ли величайшему владыке развлечься?
— Угодно. Где мой доспех? Меч?
Колизей набит битком, чернь приветствует императора радостными криками. Почему бы не приветствовать, если брюха набиты дармовым хлебом, а глаза сыты кровавым зрелищем? Черни всё равно, кто сидит на троне — хоть адский пёс Цербер, лишь бы вовремя платил пенсионы и почаще устраивал потехи в Колизее. Они думают брюхом и тем, что пониже — в общем-то, правильно. Думать головой — удел немногих.
На арене — одинокая, чумазая фигурка в изрубленных лёгких доспехах. Лицо искажено ненавистью, глаза горят.
— Спускайся, если осмелишься, тиран! Я избавлю Рим от тебя!
— Ты станешь новым Императором, если убьёшь меня в честном бою! — объявляет правитель. — Весь Колизей — свидетели моих слов!
Восторженный рёв толпы, кажется, вот-вот обрушит небо. Император спрыгивает на арену, взмахивает мечом. Удар разрубил бы мятежника от плеча до пупа — но гладиатор бросился плашмя, перекатился, вновь вскочил на ноги.
Обманный финт — выпад парирован — отступление… Песок взлетает из-под сапог, пот заливает глаза, в рядах — половодье восторженных воплей. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, за кого болеет народ. Чернь — за того, кто накормил до отвала бесплатным хлебом, а теперь тешит самолюбие этих червей, представляя для них на арене. Воины — за Императора, который рискует в бою жизнью, как простой солдат. Легионеры просты, как их дубовые щиты, для них этот бой и впрямь честный. Сдержанно улыбаются патриции в первых рядах — они-то знают, в чём подвох. Некоторые знают даже слишком много, пора их обвинять в измене государству и казнить…
Гладиатор в боевой стойке, готов нанести смертельный удар. Вдруг его глаза заволакивает пеленой, движение замедляется… Всего на миг — но в бою всё решают секунды. Император уворачивается, ответным взмахом меча сносит противнику голову. Карминная полоса на песке, толпа в экстазе. Брызги в лицо, солёные и сладкие капли на губах. Нет вина слаще, чем кровь врага.
Император салютует публике окровавленным мечом. Лица сливаются в сплошную пёструю лепёшку. Тех, кого он ищет взглядом, нет в Колизее — или они прячутся в тени лож. Они всегда в тени. Некоронованные владыки, почти равные ему. Иногда они играют, наносят друг другу комариные уколы: Император — податями, богачи — деньгами на шутовские бунты, но никогда не пойдут друг против друга всерьёз. Император нужен им, а им не обойтись без него. Если бы случилось невероятное, и жалкий раб убил Императора на арене — тайные владыки сделали бы всё, чтобы победитель не зажился на свете…
Так было и будет всегда. Рабы, в ошейниках и без — на арене, избранные — на высоких трибунах. Их власть нерушима, пока солнечная колесница восходит на небосклон на востоке и опускается на западе!
На дисплее медленно гасло разноцветье видеоролика. Бородавкин поднял от компа налитые кровью глаза. Девелоперы затаили дыхание.
Шеф завопил истошно, брызгая слюной:
— Что за херня?! Какого хрена император — рейд-босс — завалил главгера?! Я ж вел этого Вителлия от самого детства в рабском бараке, болел за него, переживал… Он должен был завалить эмперора и сесть на трон!
Девелоперы, что сидели на стульях для посетителей, невольно отшатнулись. Вертелецкий утер слюну со щеки.
— Разве Спартак победил и сел на трон Римской империи? — парировал Астров. — В реале такого быть не может. А наша игра имеет КД сто процентов, то есть полностью соответствует реалу. ИскИн подтвердил, вот распечатка.
— На зеркало неча пенять, коли рожа крива, — вполголоса пробормотал Вертелецкий.
Бородавкин всем корпусом развернулся к нему с ревом:
— Что?! Что ты сказал про мою рожу?!
Вертелецкий, не сдержавшись, фыркнул. Астров примирительно выставил перед собой ладони.
— Да не ваша, Федор Соломонович… э-э… благородная внешность имеется в виду. «Арена» — зеркало всего человечества. Самое точное зеркало из возможных, ведь эту проекцию реала на байму создал ИскИн — машина, что обладает колоссальным интеллектом, оперирует памятью человечества, свободна от любых эмоций, пристрастий…
— Кончай мозги пудрить, — перебил Бородавкин. — Можешь мне объяснить, почему эта проекция такая хреновая?
Астров тихо вздохнул, развел руками.
— Как раз потому, что точная. Сто процентов достоверности, как вы желали… Такова наша жизнь. Даже нынешняя не слишком отличается от той, рабовладельческой. Земля, заводы, транспорт, энергия имеют хозяев. Один процент населения Земли владеет девяносто девятью процентами ее ресурсов. Эти избранные купаются в роскоши. Прочие гнут спину на заводах или в офисах день и ночь, взамен получают ровно столько, сколько нужно для выживания, и не больше. Чем они не рабы?
Бородавкин почесал затылок, лоб собрался в глубокие, как на морде велюровой собачки, складки. В эти мгновения с него можно писать картину: «Шимпанзе извлекает квадратный корень без калькулятора».
— Дык у на же эта… демократия. Свободные выборы… Ну, пусть у нас они не очень-то свободные, но в Америке…
— В Америке то же самое, — уверил Астров, — только тоньше и хитрей, потому не так заметно. Хозяевам часто бывает скучно, и они придумывают развлечения. В том числе — предлагают рабам побороться якобы на равных. Борьба эта может называться свободной конкуренцией, может — демократическими выборами, но суть одна. Теоретически каждый человек может стать одним из хозяев. Практически это невозможно. Огромные власть и деньги никогда не покидают узкого круга. Хозяева играют, но не проигрывают.
Бородавкин длинно и затейливо выругался.
— Вот …! Как мы теперь эту хрень продадим?! Не окупится же, …! Ну кто станет платить бабло, чтоб его на каждом шагу раком ставили, и некуда от этого деться?
— Мазохисты, — брякнул Вертелецкий. Астров ткнул его в бок.
Желание прикалываться заразительно и, глядя на побагровевшее лицо шефа, что обхватил голову руками, и ехидную усмешку Вертелецкого, Астров спросил совершенно серьезным тоном:
— Федор Соломонович, а следующую игру нам тоже делать с максимальным КД?
Бородавкин зарычал, оскалив зубы. Для тех, кто попал к нему на ковер впервые, зрелище было бы устрашающим.
— Я те дам максимальный! Делай достоверности поменьше, но покрасивше! И пусть в «Нашем мире» плюются! Пусть лучше плюются, чем вообще утопят в дерьме! С этим вашим реализьмом… в трубу вылетим!