Сотая женщина Владика М.
Так хреново мне ещё никогда не было. Интересно, что бы я сделал сейчас, будь я женщиной? Что... Расплакался, наверное, и у меня б текло по лицу и из носа, и грудь дёргалась от судорожных всхлипываний. А потом встал под душ, смыл слёзы и сопли, чувствуя, как проходит эта тяжесть. Я поймал себя на мысли, что представляю Аллу плачущей. Из-за меня. И словно кто-то сдавил горло.
Я сидел один в душной и пустой квартире. Мама перебралась на дачу, на всё лето. В прошлом году, в это же время, мы с Аллой почти неделю не вылезали из моей комнаты, даже ели лёжа... И всё-таки — что случилось? Я в тысячный раз задавал себе этот вопрос.
Мелькнула мысль — прикинуться «шлангом» и позвонить, как ни в чём не бывало.
Я разозлился на себя, представив, как она снова залопочет своим полудетким голоском: «Владичек, солнышко, ну не звони ты мне больше» и повесит трубку до того, как я успею что-то сказать... Я попытался играть на гитаре — мелодия из «Аризонской мечты» выходила из рук вон плохо, и вообще всё, что я сегодня пытался делать, валилось из рук.
И вдруг вспомнил про список. Мне было семнадцать лет, когда на вырванном из школьной тетради по математике листке я написал:
1. Юля
2. Марина
3. Гюзель
Да, именно эта Гюзель, моя третья, своими идиотскими насмешками и навела меня на мысль завести этот список. «Да у меня таких, как ты, сто штук будет», — в ярости подумал я однажды, в очередной раз обидевшись на неё, кажется, она снова презрительно процедила: «Да кому ты нужен». И начал вести мой список — после первых трёх имён столбцом проставил цифры — 4, 5, 6 ... и так до ста.
Мне казалось тогда, что вписав сто женских имён в список, я превращусь из закомплексованного юноши в супермена...
Я достал из томика Достоевского сложенный листок. Прошлым летом, вскоре после того, как мне исполнилось двадцать семь лет, я нацарапал против номера 99 поющее имя Алла. И целый год, до сегодняшнего дня, ни разу не притронулся к затёртому листочку, исписанному женскими именами. Я долго смотрел на имя «Алла», начертанное шариковой ручкой и на последнюю цифру в списке, магическую сотню, которая была без имени...
И всё же я позвонил. Бесконечно долго не брали трубку и я всё время повторял про себя: «Алла. Давай увидимся. Прошу тебя...».
Вдруг низкий мужской голос ответил: «Алё». На меня словно нашёл столбняк; я взглянул на дисплей — он высвечивал Аллин номер. Мужской голос ещё два раза пробасил «Алё», выругался и отключился. Меня сдавило тисками ненависти.
Я дал слово больше никогда не пытаться её увидеть, и даже если она сама захочет... Никогда.
Выскочив из квартиры, долго и бесцельно шёл, иногда пускался бежать по раскалённому асфальту. Знойный июньский день подходил к концу. Внезапно я почувствовал, что мне просто необходимо трахнуть какую-нибудь бабу. Всё равно какую, иначе я не выдержу, взорвусь, погибну...
Вывеска ночного клуба «Приют для кошек» завибрировала неоновыми огнями. Мы бывали здесь с Аллой. Тем лучше. Я вошёл и уселся у стойки бара, заказал текилу и начал высматривать женщину, которая согласится пойти со мной.
Глаза медленно привыкали к темноте. Наверное, я как-то не так выглядел, потому что все девицы, встретившись со мной взглядом, сразу отводили глаза. Я просидел за стойкой уже с полчаса, как вдруг заметил, что на меня пристально смотрит женщина. Не отводя от неё глаз, подошёл и без всяких вступлений спросил: «Пойдём?». Она кивнула. Я взял её за руку и повёл из клуба, к себе домой.
Мы молчали всю дорогу, я ни разу не взглянул на неё и лишь когда мы оказались на кухне, начал её разглядывать. Она была не очень молода — уже явно за тридцать; большие, тёмные, слегка навыкате глаза смотрели спокойно, даже равнодушно, будто мы знакомы целую вечность. Тёмные волосы, довольно коротко подстрижены, ни следа косметики на лице. И одета просто — в джинсы и пегую маечку. Я вдруг почувствовал себя смертельно усталым и несчастным. Больше не хотелось никого трахнуть, а эту неизвестную мне женщину и подавно. Я уже жалел, что привёл её.
— Как тебя зовут? — спросила она. Мне показалось, что с лёгким акцентом.
— Владислав. Можешь звать Владиком. Славой только не зови, — ответил я. — А тебя?
— Бэта. Но если не хочешь так, то можешь другое имя...
— Хочу так, — согласился я и подумал: «Вообще-то, никак не хочу. Надо её выпроводить поскорее». Но быстро было неудобно.
Я открыл холодильник — там лежал огромный арбуз, который я купил для нас с Аллой.
— Арбуз хочешь? В такую жару — холодный, сочный — самый раз! — спросил я её и вонзил нож в громко хрустнувший шар. Алые, сахарные половины порезал на истекающие соком крупные ломти и подвинул блюдо к Бэте.
Она брезгливо сморщилась, показала на арбуз пальцем и сказала:
— Там есть вредные примеси. Лучше взять пищевую композицию со вкусом арбуза.
Её дурацкая шутка меня разозлила и я сказал, что нет такой композиции, которая лучше настоящего арбуза. Взял ломоть и начал есть — с нарочитым хлюпаньем и чавканьем, плюясь косточками. Она даже не притронулась к угощению и молча смотрела, как я ем.
— Ты хотел иметь секс и не получил, — вдруг произнесла она.
Я чуть не подавился. Захотелось сказать что-нибудь обидное и, как это часто со мной случается, не смог найти слов.
— Ты напрягаешь мышцы нижних век, это значит недовольство? — спросила она, с интересом вглядываясь в моё лицо, а потом добавила: — Я прошу у тебя прощения.
— За что? — с вызовом ответил я. — Это ты прости, что сюда притащил. Давай, провожу?
— Я прошу тебя, чтобы остаться, — сказала она. — Мне нужно так. Недолго.
— Хорошо, оставайся, — ответил я равнодушно. — Можешь в маминой комнате переночевать. А я устал, лягу спать пораньше.
— Спасибо. Я хочу увидеть изображение этой женщины, — сказала она, старательно, почти по складам выговаривая слово «изображение». — С которой ты хотел иметь секс.
«Ну и формулировочки у неё, — подумал я. — Выпендривается или плохо знает русский? Акцент странный. На американский похож».
Мы встретились взглядом. Мне показалось, что мы очень долго смотрим друг на друга. Может, только показалось, ведь когда смотрят в глаза, время искажается. Неожиданно для себя я сказал:
— У меня есть её фото. Только в компе. Пойдём, покажу.
Сам я видел эти фото тысячу раз. Особенно любил то, где Алла замоталась в простыню, как в римскую тогу, оголив плечо и улыбаясь рассеянно-вульгарной улыбкой. Мне припомнилось, как я, сфотографировав её, подошёл и сжал это голое плечо, крепко — так, что она ахнула и перестала улыбаться.
Не знаю, что на меня нашло, но я начал вдруг рассказывать про Аллу. Это было в первый раз, когда я вообще кому-то о ней рассказывал. Моей матери Алла не нравилась, да и друзья её не очень любили. Каким наслаждением было говорить о ней, рассказывать, какая она! Бэта слушала и кивала, иногда переспрашивала. Её интересовало всё — как Алла говорит, какие у неё есть привычки, даже спросила, какими духами она пользуется. Я знал, конечно же, какими — сам время от времени дарил ей «Оул».
Мы просидели довольно долго за разговором. Я, наверное, надоел Бэте своими рассказами, потому что она вдруг сказала:
— Тебе жарко? Ты мокрый. Иди себя мыть душем.
Я словно проснулся и посмотрел на рубашку — она потемнела от пота.
— Да. Да, — сказал я. — Заговорил тебя совсем. Уже поздно.
Мы снова встретились взглядом. Бэта смотрела внимательно и с грустью; вдруг кольнуло в сердце воспоминание детства — так смотрела на меня бабушка. Её все считали очень красивой. Я её плохо помню — она умерла, когда мне было шесть лет, а ей — всего сорок шесть. Только её печальные и добрые глаза остались в памяти. И ещё один мой поступок, который я хотел бы никогда не вспоминать.
Я показал Бэте мамину комнату и отправился «мыть себя душем», а потом долго стоял под прохладными потоками воды. Если какое-то воспоминание вынырнуло из прошлого, то от него не просто избавиться...
Мне было тогда шесть лет. Ночи, наполненные страхом — мои родители снова ссорятся, я лежу и часами слушаю плаксивый мамин голос; отец то молчит, то начинает кричать... А потом мама сказала, что отец больше не будет жить с нами вместе. И если он появится, то я не должен с ним разговаривать и брать его подарки.
Он и не появился. Но однажды пришла моя бабушка, мать отца. Я только пошел в первый класс. Помню пустой школьный коридор; меня вызвали во время урока. Она стояла и смотрела на меня добрыми и печальными глазами, а потом достала из сумки плюшевого слона и протянула мне. Сказала, что прислал мой отец. Я убрал руки за спину, попятился, потом повернулся и побежал в класс. У дверей оглянулся — она стояла с плюшевым слоном в руках. Больше я никогда её не видел. Только позднее догадался, что бабушка сама купила мне игрушку...
Когда я вернулся в свою комнату, ещё мокрый, то увидел — у окна стоит Алла, завернувшись в простыню, как римлянка, и улыбается своей рассеянно-вульгарной улыбкой. Сердце застучало, словно просилось наружу. Я подошёл и крепко сжал её голое плечо. Она ахнула от боли, губы дрогнули.
«Ты что! Больно же, — прошептала она. — Пойдём лучше полежим, я так соскучилась».
И снова заулыбалась, какой-то новой для меня, кроткой улыбкой. Я молчал. От неё пьяняще пахло духами; этот запах был мне неизвестен.
— Это ты сегодня звонил? — тихо спросила Алла. — Мой двоюродный брат сказал, что кто-то пытался дозвониться и ничего слышно не было. Он у нас гостит... Ты меня прости, мне что-то нехорошо было в последнее время, хотелось одной побыть.... Ну, не сердись на меня...
— У тебя новые духи? — хрипло произнёс я.
— Нет, старые, ты же знаешь — «Оул»... Ой!
Она вскрикнула, потому что я схватил её и бросил на широкую кровать...
Засыпая, уже под утро, Алла спросила:
— Что это за баба у тебя в квартире?
— Познакомились? — настороженно спросил я; совсем забыл про Бэту. От мысли, что Алла узнает о том, как здесь появилась эта женщина, у меня похолодело в груди.
— Так, мельком видела. Она странная... Ни слова мне не сказала. Родственники, что-ли, опять приехали?
— Да... это тётя из Рязани, — соврал я.
Когда я проснулся, Аллы рядом не было. Из кухни доносилось позвякивание посуды. Наверное, она уже встала и пьёт кофе. И тут опять вспомнил про Бэту. Какого чёрта я оставил её вчера у себя в квартире! Представил, как они обе разговаривают, и выплывает моё враньё про тётю из Рязани... Я вскочил, как ужаленный и, наспех натянув джинсы, побежал на кухню.
За столом сидела Бэта. Она ела какую-то зелёную кашицу из маленькой баночки.
— Где Алла? — спросил я, даже не поздоровавшись со своей странной гостьей.
— Алла! Вам было хорошо вместе? Правда!? — не то спросила, не то ответила Бэта.
— Вы разговаривали? — я начал волноваться и не ответил на её вопрос. — И вообще, где она?
— Не беспокойся! Мы не разговаривали. Её сейчас нет. Не следует нервничать. Ты её будешь видеть через несколько часов.
Я сел за стол, напротив Бэты. Мне показалось, что она подшучивает: говоря, она наблюдала за моей реакцией. Я посмотрел на часы — было половина первого. Конечно, если я так долго спал, Алла могла за это время уйти по своим делам. В самом деле, что я так разволновался — всё наладилось.
— Может, поедим? — спросил я Бету. Она мотнула головой и сказала:
— Я уже поела. Если хочешь, могу тебе дать такое, — и показала пальцем на свою баночку. — Это питательная композиция со вкусом яйца курицы.
— Ты на диете? — усмехнулся я, отказываясь. При виде зелёной кашицы мне захотелось нормальной яичницы.
Когда я поставил на стол сковородку со скворчащей ещё глазуньей, она вздрогнула и отстранилась. У меня было отличное настроение; улыбаясь, я спросил:
— Ты кто, вообще? Расскажи что-нибудь. Ты ведь не русская? Американка?
— Скорее, американка... — ответила она неохотно. — Мои предки жили в Америке. Но это было очень давно. Москвы ещё не было.
— Значит не из Америки? А откуда?
— Потом расскажу, а то ты сейчас кушаешь, — ответила она после паузы.
Я рассмеялся. Что это за страна такая, которую нельзя называть во время еды?
— Забавная ты, — сказал я. — Тогда хотя бы скажи, чем в Москве занимаешься.
— Исследованиями. Наблюдениями, — уклончиво ответила она и добавила: — Это очень интересная работа.
— А в какой области? — не отставал я.
— В области натурализации виртуальных образов привязанностей разнополых человекообразных среднего уровня.
— Ага. Человекообразных среднего уровня, — повторил я, ничего не понимая. Разговор выходил, не в пример вчерашнему, вымученный и скучный. — Обезьян, что ли, изучаешь?
— Нет. Не обезьян. Ты разве есть обезьяна? — ответила она просто.
— Я, конечно, не есть обезьяна, — начиная раздражаться, сказал я. — Но и не «человекообразное среднего уровня», как ты изволила выразиться...
Она смутилась. Мы оба замолчали. Я подумал — плохо владеет русским и поэтому делает ляпы. Лучше сменить тему. И спросил, есть ли у неё дети.
— Есть. Пятеро женского рода и семеро мужского, — вскинув голову, ответила Бэта.
— Ого! — вырвалось у меня. — А по фигуре и не скажешь, что ты у нас мать-героиня.
Тело у неё было, как у балерины — плоский живот и маленькая грудь. «Развитая медицина у них там, однако, — подумал я. — Нарожала дюжину, а выглядит-то как...»
— Сколько им лет? — поинтересовался, пытаясь угадать, большие ли у неё дети.
— Десять, — сразу ответила Бэта.
— А остальным? — спросил я.
— Каким остальным? — удивилась она.
— Ну, остальным одиннадцати...
— Всем только десять, — пожав печами, ответила она. — И они уже на восьмой ступени обучения. Что так смотришь?
— Ну... двенадцать детей... Разве ты могла столько сразу родить? — неуверенно протянул я, стараясь сообразить, шутит она или говорит серьёзно.
— Зачем же их рожать? — удивилась она, — Кошка я, что ли есть?!
Мне надоели её остроты, и я решил больше ничего не спрашивать.
— А впрочем, у нас кошек тоже стали размножать в инкубаторе, — произнесла Бэта. — Особенно ценные породы и с качественным генетическим материалом. Я тоже имею очень качественный генетический материал. Поэтому у меня взяли сразу двенадцать яйцеклеток и все правильно развились. Да! — сказала она, гордо подняв подбородок.
— Славненько, — вытирая кусочком хлеба тарелку, брякнул я и небрежно спросил:
— Ты говорила, что Алла придёт через несколько часов? Она так сказала?
— Она не сказала, но если ты желаешь её увидеть, то я сделаю. Будет даже лучше, чем вчера. Я ошиблась с запахом её духов. Ты даришь ей «Оул № 5», значит, тебе нравится этот запах, а я задала «Оул № 1», — деловито говорила Бета.
— Перестань! — заорал я. — Хватит! Можешь шутить про что угодно — что у тебя сорок детей, и что я — человекообразное среднего уровня, и... Но только всё, что касается Аллы, не трогай!
Бета закрыла лицо руками и замерла. «Извини», — процедил я и встал из-за стола. Мне стало не по себе. Вспомнил Аллину кроткую улыбку, которая так растрогала и удивила меня вчера вечером. А потом была прекрасная ночь. Алла была нежна, как никогда, она не подтрунивала надо мной, слушала и не перебивала на полуслове, и мы ни разу не начали препираться друг с другом. Такой гармонии с ней мне ещё не доводилось пережить...
Я схватил телефон и набрал её номер. На этот раз откликнулись очень быстро, тот же мужской голос сказал: «Алё». Эх, если бы я знал вчера, что это Аллин двоюродный брат...
— Здрасьте, Аллу можно? — бодро сказал я.
— Это кто? — пробасил он.
— Это Владик! Алла дома?
Мне не ответили. Я подумал, что он ушел позвать Аллу. Было слышно, как он с кем— то разговаривает. Вдруг в трубке снова раздался тот же мужской голос.
— Слышь, ты... Владик... Ты нас не беспокой больше. Понятно?
— Я просил позвать Аллу, — твёрдо ответил я, чувствуя, как багровеет моё лицо.
— Алла тебе скажет то же самое, — спокойно сказал он.
— Позовите Аллу! — заорал я.
Зависла пауза. Был слышен отдалённый разговор, я жадно вслушивался, но ничего не мог разобрать. И вдруг услышал Аллин голос. Она пролепетала своим полудетским голоском: «Владик, пожалуйста, не звони мне больше! Я ведь говорила тебе!».
И отключилась.
«Гадина. Больше никогда. Никогда», — бормотал я, опускаясь на кровать.
Было очень жарко. Я схватил угол простыни и вытер лицо, но сразу же с яростью отбросил ненавистную тряпку — она пахла новыми духами Аллы. Это была та самая простыня, в которую она завернулась вчера, как в римскую тогу...
— Владик... — донеслось до меня.
Оглянувшись, я увидел Бэту. Она стояла, сложив ладони, как для молитвы.
— Владик... — повторила она. — У меня важная информация для тебя есть.
От волнения акцент слышался ещё сильнее.
— Очень прошу тебя простить меня. Это сделала я! — почти кричала она. — Слушай!
Я тупо кивнул; Бэта присела рядом на край кровати. Вздохнула, но перед тем, как говорить, достала из кармана какую-то маленькую пластинку и положила на пол.
— Это чтобы не стало так жарко. Тебе будет легче, — сказала она.
От пластинки повеяло прохладой, как от кондиционера.
— Чтобы стало понятно, — снова вздохнув, начала свой рассказ Бэта, — я объясню тебе, кто я есть. Может ты не станешь верить, но я честная и говорю правду... Мои предки жили очень давно на Земле, это были умные и добрые люди. Мы хотели жить хорошо и... как это... в комфорте. И много изобретали, и всё для того, чтобы жизнь была лёгкой. У нас накопилось много знаний и мы превосходили все цивилизации, какие тогда жили на Земле. Но нам мешали другие народы, они нападали на нас, грабили и убивали. Мы не хотели воевать, и тогда все решили — переселяться на другую планету, такую, как Земля, но где нет людей. Чтобы никто не мешал моему народу улучшать нашу жизнь, делать её счастливой и удобной. Мы покинули Землю, и старались уничтожить все следы от нас, особенно технические вещи. Мы боялись, что люди это будут пользовать и прилетят вслед за нами... Ты не веришь?
Я пожал плечами.
— Ну вот, мы иногда прилетаем, чтобы исследовать развитие землян. Я и мой муж долго учили твой язык. Это было очень трудно, но... неважно. Понимаешь, мы хотим, чтобы жизнь не причиняла страданий... И стараемся удалить всё, что может эти страдания причинить. Вот, например, любовь. Это почти всегда причиняет боль. Мы нашли решение. Да. Это так трудно объяснить... Владик, вот когда ты смотришь кино, и тебе интересно, то ты забываешь, что видишь не живых людей, а лишь их изображение не экране... Ты чувствуешь и переживаешь почти так же, как если бы они были настоящие. Это важно: как если бы они были настоящие...
Бэта вздохнула и пристально посмотрела на меня.
— Так вот, мы сумели заменить настоящее общение с любимым человеком на виртуальное. Но наша техника есть такая высокоразвитая, что не можно отличать от настоящего человека.
— Зачем? — спросил я. — Какой смысл в таком... вранье? Кино остаётся кино, даже если я и переживал перед экраном, как будто это всё настоящее...
— Да, конечно, поначалу так говорили многие, когда мы начали заменять настоящих людей на виртуальных... Но потом... Ты знаешь, ведь те, кого мы любим, часто не любят нас в ответ. Или любят не так, как нам хочется. И это так больно. Ведь наш народ хочет, чтобы все были счастливы! Постепенно мы переходили только на виртуальных партнёров. И потом это стало нормально. Мы счастливы со своими жёнами и мужьями... Ну, по крайней мере, мы не есть несчастные. Потому что мы управляем образом того, с кем мы живём.
— С кем вы живёте... — повторил я. — И вам что, не надо теперь... настоящих?
— Нет, — ответила она. — Мы уже привыкли. Когда удобно, к этому привыкают. Тебе это трудно понять, наверное... Это новое. Ты ведь не догадался, что я сделала для тебя виртуальный образ Аллы, такой Аллы, которую бы ты желал. Она была лучше, чем настоящая. Правда?
Мы замолчали. Медленно до меня начинало доходить... нет, я начинал верить ей. Я вспомнил Аллу, которая была сегодня ночью здесь, и которая дала мне ощущение счастья. Ведь не позвони я потом, так бы до сих пор и остался счастливым. А вечером Бэта снова подсунула бы мне виртуальную Аллу, замотанную в простыне...
— Зачем? — спросил я Бэту. — Зачем тебе это понадобилось? Или ты меня «исследуешь», как кролика? Нет, точнее, как «человекообразного среднего уровня»?
Она не ответила. Но и не отвела глаз — своих печальных и добрых глаз, которые вызывали из глубин памяти сцену, причиняющую боль.
— Я хочу подарить тебе мой прибор. Мне это запрещено, но я буду делать это для тебя, — сказала Бэта. — Ты можешь сам взять виртуальную женщину. И ты будешь всегда счастлив. А мне пора возвращаться домой. Мы улетаем сегодня...
Я помотал головой. Мне не нужна виртуальная женщина, тем более виртуальная Алла.
Бета, постояв в нерешительности, вышла из моей комнаты. Я встал, подошёл к книжной полке и достал томик Достоевского. Настало время закончить мой Список.
Я долго смотрел на пустую строку, обозначенную цифрой 100, не зная, как обозначить имя той, с которой я провёл последнюю ночь; вывел: «Алла, которая меня любила». Потом, усмехнувшись, зачеркнул и написал: «Та, которая, увы, не была Аллой». Получилась опять какая-то глупость.
Мне стал противен список, и эти столбцы женских имён, которые теперь ничего не значат. Никто из них меня не любил... Разве что та, которая значится под номером 100 в моём списке. Но её не существует...
Я медленно рвал листок до тех пор, пока на столе на осталась горстка крошечных, похожих на конфетти, бумажек. Потом швырнул обрывки в окно, наблюдая, как они красиво, снежными хлопьями осыпались вниз, в пустоту.
На душе было мерзко, хотя мой список теперь доведён до конца. Сбылась мечта идиота...
«Интересно, какой же я по счёту в списке подопытных Бэты?» — мелькнула шальная мысль, но внезапно другая идея смягчила укол ревности.
— Бэта! — завопил я, врываясь в комнату.
Слава Богу, она ещё была здесь.
— Ты могла бы в последний раз сделать этот свой... виртуальный образ? Я объясню, что нужно!
...Мне шесть лет. Я стоял в пустом школьном коридоре, и бабушка протягивала мне плюшевого слона. Она была очень красивая и ещё не старая — ей всего сорок шесть лет. Я взял из её рук игрушку и прижался к ней щекой — слон был мягкий и тёплый. А потом, улыбнувшись, побежал в свой класс...