Провокатор
На языке вертится таблетка валидола и два-три романа, а сил, высосанных небывалой, долгоиграющей летней жарой, хватает лишь на горстку немудреных строчек перед тщетной попыткой уснуть. Поэтому…
Сергей Тимофеевич и не предполагал, с каким зайцем ему довелось сожительствовать в своем собственном взращенном, выпестованном теле. Безобразие! То ли давление расшалилось и, негодное, заставляло неуверенно подрагивать ослабевшие вдруг верхние и подкашиваться желейные нижние конечности. А воздух при выдыхании стал выходить со звуком, напоминавшим вереницу букв У — предательски не слушалась гортань. Еще противно потели ладони, а одна, к чему не понятно, начинала чесаться между безымянным и средним пальцем, аккурат там, где обитало узенькое обручальное колечко.
Надо сказать, обстановка не очень располагала к самоуверенности. Вот уже битых полчаса он ерзал и отбивал носком левой ноги хитрый, синкопированный ритм в приемной главного редактора толстого литературного журнала со стотысячным тиражом. Ну, знаете, из тех, что вальяжно пролистывают гламурные, ухоженные жены успешных торговцев цветами с нефтяными и алмазными корнями.
Да и сам кабинет был словно специально предназначен для того, что бы попавший невесть какими судьбами и напрочь никому здесь не нужный человек тут же ощутил свою незначительность и эфемерность. Потолочный свод был выложен огромными зеркальными полотнами, глядя в которые, посетитель видел бездонное небо у себя над головой (небоскребы, небоскребы, а я маленький такой). У потолка примостилась грузная, нависающая лепнина, выполненная то ли в виде танцующих в хороводе фавнов, то ли изображавшая финальную сцену сказки «Волк и семеро козлят», когда семь здоровенных оболтусов добивают волка-неудачника, втаптывая беднягу в дорожную пыль. Далее вниз лились стены, местами драпированные пунцовой тканью, в просветах между которой проглядывали фактурные обои чуть менее насыщенного тона, а пол устилало густое, высокое ковровое покрытие, каждая ворсинка которого, казалось, впивалась миниатюрным коготком в обувь, оплетала водорослью ноги визитера и тем самым препятствовала дальнейшему продвижению в направлении логова хозяина кабинета.
Еще одним сдерживающим фактором на пути к Олимпу была секретарша, заняв оборону за массивным, даже где-то грубоватым угловым столом, уставившаяся в плоский девятнадцатидюймовый монитор и не отрывавшая трубу телефона от левого уха. На мочке второго уродливой, стилизованной клипсой обитал хэндс-фри, дополняя картину полной, безоговорочной занятости. Вопреки расхожему мнению о том, как должна выглядеть и для чего предназначена секретарша большого начальника, это была женщина уже, как говорится, «далеко за» тридцать, одетая в светло-серый брючный костюм и жеванную полупрозрачную кремовую блузку. Обилие золотых украшений, коими были увенчаны запястья и шея дамы, навевало мысли о чем-то очень восточном: то ли о «Тысяче и одной ночи», то ли о гареме.
Именно из ее уст (уже, казалось, прошли долгие два-три часа или дня) Сергей Тимофеевич и получил распоряжение сидеть и ждать счастливого момента, когда солнцеподобный снизойдет к его мольбам и позволит наконец предстать презренному пред ясны очи.
Надо сказать, что, вероятнее всего, на этой стадии повествования с Сергеем Тимофеевичем придется расстаться. Да нет, все в порядке, все живы, все здоровы. А дело, собственно, в том, что ну никак не дотягивает до Тимофеевича симпатичный веснушчатый, вихрастый парень лет двадцати двух-двадцати пяти, обычно носящий контактные линзы, но сегодня впервые нацепивший очки в тонкой роговой оправе «для солидности». Для нее же, а может смеху ради коллеги по работе стали добавлять ко вчерашнему Сереге совсем ненужное, несоразмерное отчество. Одним словом, Сергея ему — за глаза.
Наконец свершилось! По каким-то только ей одной заметным и понятным признакам секретарша-трудоголик определила, что момент истины настал, и, нажав клавишу на интеркоме, произнесла в никуда, в пустоту приятным низким голосом:
— Аполлион Карлович, к вам посетитель.
И из нее же, из пустоты, явился немного искаженный средствами связи полубасок смилостивившегося начальства:
— Просите.
Получив высочайшее позволение, секретарша, по совместительству цербер, неизвестно зачем поднялась на резвы ножки и, приглашающе отставив в сторону кабинета ручку ладонью к небу, произнесла, заученно улыбнувшись краешком рта:
— Проходите, пожалуйста, вас ожидают.
Пионер должен быть всегда вежливым, и Сергей в ответ на напутствие буркнул «Большое спасибо», но сам подумал «Скорее бы это все закончилось». Встал, мысленно перекрестился (глядя на него, секретарша почему-то сморщилась, как от зубной боли), и решительно двинулся в логово тигра.
А вот вошел он в него уже один, вся решимость почему-то пожелала остаться с той стороны двери и подождать хозяина за вешалкой для шляп и зонтов.
Лучшая защита…ну, вы в курсе, а нападать здесь видно любили и умели. Рассмотрев входившего, тот самый Аполлион Карлович, подобно чертику из табакерки, сорвался с насиженного места, стремглав бросился навстречу незадачливому визитеру, и, ухмыляясь во все крокодильи шестьдесят шесть, обезоруживающе затараторил:
— Сергей Тимофеевич, дорогой, — росту он был высокого и смотрел на собеседника сверху вниз.— Рад, очень рад личной встрече. Располагайтесь без церемоний, пожалуйста. Не угодно ли чаю? А можем и кофейку придумать.
«Лицемер! — про себя подумал Сергей. — Рад он, гляньте, совсем довели людей Карнеги и корпоративный кодекс». Но виду не подал, позволил радушному хозяину приобнять себя за худенькие плечи, подхватить ловкой ладонью пианиста или карточного шулера за острый локоток и усадить в скрипучее кожаное кресло. А вот от предложенных щедрот с царского плеча отказался.
Но хлебосольный Аполлион Карлович не думал на этом сдаваться. На свет появился золоченый портсигар с треугольником на крышке. Однако и тут вышла промашка, гость не курил, и редактор, для порядка испросив позволения, прикурил от настольной зажигалки в виде фигурки обнаженной девушки и выпустил кольцо едкого дыма к потолку.
После всей этой артподготовки с изучением друг друга Аполлион Карлович решил, что пора и честь знать. Буравя посетителя внимательным взглядом, он начал издалека:
— Пожалуйста, прошу простить за то, что отнял Ваше драгоценное время и заставил ожидать. Дела, знаете ли, дела, дела…Итак, если Вы не возражаете, давайте переходить к сути вопроса. Порадовать Вас хочу, дражайший Серегей Тимофеевич: наш журнал покупает Ваше произведение для последующего издания, включая все авторские и смежные права, так сказать. Сегодня же вечером Вам будет перечислен весь гонорар, плюс еще в случае успешных продаж тиража, вы будете иметь свой законный процент от реализации. Сейчас я дам распоряжение подготовить весь пакет документов. И чего тянуть, ведь верно?
Верно…, а да, конечно, верно — музыка, бравурная, помпезная музыка звучала в душе, сбивая со смысла, мешая и далее адекватно воспринимать окружающую действительность, но приходилось не отдаваться ей целиком, а внимать каждому слову внезапного благодетеля. Видимо, удовлетворившись произведенным эффектом, Аполлион Карлович продолжил:
— Однако, учитывая формат нашего издания, у нас к Вам будет ряд, ну, скажем, не требований, ни в коем случае, а скорее даже пожеланий. Ведь, согласитесь, за те деньги, что Вам предлагаются, мы имеем на это право. Я хочу, что бы Вы сразу поняли, я не собираюсь требовать радикальных изменений сюжета. Дело всего лишь в двух-трех мелочах, так сказать, по ходу пьесы. Уверен, Вам не составит ни малейшего труда выполнить мою маленькую прихоть, да что там, тьфу, просьбишку, каприз, можно сказать.
— Да, да, конечно, — с готовностью забормотал заплетающимися от волнения губами Сергей. — Я переделаю, я все переделаю, Вы только скажите…
— Вот и сла-а-а-вно, — потирая ладонь о ладонь, сыто промычал паук-редактор, и стал затягивать сеть потуже. — Значит так…Вот тут, я себе маркером подчеркнул…— он взял со стола стопку отпечатанных на плохоньком матричном принтере листов, послюнявил палец. — Вот, нашел…Бла,бла,бла…ммм. Он стоит, она обняла, уткнулась лицом,…эээ…слезы, грезы, розы…все, занавес.
Тут он бросил на Сергея многозначительный взгляд поверх бумажной кипы и почти ласково, вкрадчиво произнес:
— Как мне кажется, здесь напрашивается бурная эротическая сцена. Читатель это любит, и читатель это, без сомнения, купит. Поэтому, мне бы хотелось, что бы Вы переписали это место, превратив его в животрепещущий фонтан сладострастия плоти и даже, не побоюсь этого слова, похоти. И сочнее красками, больше, знаете, там всяких «тугих бутонов» и «бархатистых изгибов». Ну, не мне Вас учить. Дайте читателю пищу для грязненьких фантазий. Согласитесь, это вкусно, это съедят, нам спасибо скажут и еще попросят.
Возможно, кому-либо может показаться, что для диалога двух людей творческого, литературного рода деятельности, в нашем случае один из них постоянно сыплет словами, а другой многозначительно молчит. Так вот, вероятно, вы редко захаживали в подобные кабинеты, и уж точно не пытались перемолвиться словечком с их хозяевами. Это, граждане, естественный отбор такой: подобные места — ареал обитания людей, способных любой диалог на корню превратить в монолог Гамлета с редкой подачей реплик из массовки. И, уж, будьте уверенны, массовкой себя здесь ощущает каждый второй.
Яркий, искрящийся огонек безграничного счастья тут же стал угасать, понемногу уступая место разочарованию, а позже справедливому, как казалось, негодованию. Однако, не давая опомниться, а тем более ляпнуть какую-нибудь глупость, после которой все дальнейшие переговоры становились бы бесполезной тратой времени, Аполлион Карлович, будто не замечая произошедшей в собеседнике перемены, продолжил увещевать:
— Да, вот еще что. Хотелось бы привнести в действие больше драматизма. Ну, что, скажите на милость, за красивая сказка о любви, если в ней напрочь отсутствуют отрицательные персонажи. Дайте, дайте мне, как пресыщенному, искушенному зрителю, пусть плохонький, но любовный треугольник. Предположим, у нее любовник, у него, для колорита, любовница…ммм, или нет, политкорректнее — у нее любовница, у него любовник. Ну, или соседа-драгдиллера, завалящую драку в подъезде с подвыпившими тинэйджерами, на худой конец. Дорогой мой, вспомните историю: толпа во все времена будет стонать и завывать, когда первые, несмелые капли крови падают на песок Колизея. Мы же с Вами взрослые люди, все понимаем. Ваш талант должен в первую очередь поднимать наш тираж.
Все, достаточно, больше так продолжаться не могло, и Сергей, мысленно сосчитав до десяти, решил парировать:
— Но, мне кажется, как бы это не пафосно звучало, автор должен отвечать за каждое написанное, а тем более изданное слово. Иначе, воля ваша, на что ему этот самый талант. Думаю, в этом случае тот, кто его дал, обязан его непременно отобрать. Ну, или передать другому, как используемый не по назначению и не в полной мере. Мол, пусть тогда девушка Оксана из соседнего подъезда попытается наваять что-нибудь стоящее, раз уж этот охламон-бумагомарака растрачивает себя на всякую непотребщину. Не знаю, я бы на его месте поступил именно так.
Прослушав весь демарш целиком, давая, так сказать, возможность выговориться, Аполлион Карлович с видом умудренного опытом человека, разговаривающего с непонятливым, набедокурившим сорванцом, всплеснул в ладони и загудел:
— Отец родной! Не нам с Вами решать, как в каждом конкретном случае должна и могла бы поступить эта грандиозная созидающая сила с сотнями лиц и тысячей имен. Могу с уверенностью сказать, что нашу с Вами проблему будем решать мы, здесь и сейчас, без сверхъестественного, постороннего вмешательства.
— Но, как же…,— слабая попытка еще что-то изменить, подавленная на корню. В голосе лукавого главного редактора проявились неведомо откуда взявшиеся стальные нотки, не подразумевавшие инакомыслия и несговорчивости:
— Сергей,… могу я Вас так называть? — невыразительный кивок. — Сергей, Вы есть хотите? Ну, не на данный момент, а вообще, в принципе? А супруге Вашей шубку с голубым отливом из «Мира меха», извиняюсь, на какие шиши купить изволите?
Залихорадило: «Ради бога, откуда он знает про шубу?»
— А кредит не тяготит? Нет, ну это, конечно, Вам решать. Тем более, я же не душу Вашу требую, а всего лишь поправить два-три абзаца. Ну, что Вам стоит? Решайтесь. Но решайтесь быстрее. Мое время, видите ли, денег стоит.
Подумалось затравленно: «Знает, черт, чем зацепить!».
— Пока Вы ищете там в себе, что такое «хорошо», а что такое «нужно», позволю заметить: через этот кабинет ежедневно проходит СТО таких же как Вы молодых, талантливых, целеустремленных. И каждый из этой «казачьей СОТНИ» настаивает на собственной гениальности и избранности. А получает ангажемент в лучшем случае один из многих сотен. Посему, стоит Вам всего лишь встать из кресла, и на этой, не остывшей еще коже, с удобством рассядется кто-то более решительный и сговорчивый. Итак?
Мысли взбешенно вращались вокруг видавшего лучшие времена драпового зимнего полупальто жены, недовольного тещиного взгляда, в котором, подобно бегущей строке в передаче «Новости», читается «Тоже мне, кормилец!», соседского, свежедоставленного из литовского порта джипа-американца и еще тысяч и тысяч мелких раздражающих и гнетущих поводов с причинами. Вся эта пестрая, гудящая на все лады масса слилась в яростный, бушующий смерч и обрушилась на несчастное, измученное сознание, заставляя принять единственное, казавшееся правильным на тот момент, решение.
— Я согласен, — слабым, бесцветным голосом почти прошептал раздавленный тяжелой пятой главного редактора горе-писатель и быстро, почти не глядя на ловко подсунутый ему ярко разукрашенный реквизитами лист договора, поставил неразборчивую закорючку подписи.
Хищник получил все, что ему было нужно, и теперь, убрав бумаги в несгораемый шкаф, сыто расхаживал по комнате, заложив руки за спину:
— Ну, вот и хорошо. Уверяю Вас, Вы не пожалеете: наш журнал гордится своей безупречной репутацией щедрого мецената, поддерживающего начинающих одаренных авторов. Надеюсь, что и впредь Вы будете доверять нам возможность донести ваши будущие произведения до благодарного читателя. А теперь, не смею дольше задерживать. Исправленную рукопись будьте любезны переслать не позднее, чем через три дня, дабы успеть все сверстать к выходу следующего номера.
Присев на край стола, он заговорщицки подмигнул невзвидевшему света Сергею:
— Знаете, а не тяпнуть ли нам коньячку за успех и взаимовыгодное сотрудничество. Прикажите, я распоряжусь…
— А, нет, нет, что Вы, как-то неудобно.
Осунувшийся и посеревший, Сергей невнятно попрощался, безвольным касанием пожал протянутую холеную редакторскую ладонь и, вымученно кивнув секретарше на входе в кабинет, растворился в длинном, сумеречном коридоре.
Минуту спустя Аполлион Карлович, не скрывающий радости, отворил дверь кабинета и, победно взглянув с высоты своего немаленького роста на секретаршу, проблеял:
— Вуаля, и этот спекся. Думал, крепкий тип, сознательный, придется повозиться. А он за полчаса сдался, даже неспортивно как-то.
— И что, все перепишет? — с неподдельным любопытством поинтересовалась та.
— Ха, обязательно перепишет, — горделиво провозгласил чинуша. — Условия контракта, знаешь ли. Сейчас будет у меня «…» и «…» через слово клепать, куда денется? Наш он, дорогуша, со всеми потрохами наш.
— А что там на нем?
— О, занятный образчик. Через четыре года, если бы не зашел к нам на огонек, родил бы в муках роман «О новом человеке». А через десять лет его бы, заметь, при жизни автора, включили в общеобразовательную программу. Еще через четыре года — пятьсот миллионов последователей во всех странах мира. Появление многочисленных колоний апологетов на манер хиппи и сквоттеров. И несть числа литературным и политическим премиям. Воооот, смотрите и учитесь, какого фрукта обезвредил. Ай да я!
— Ну, кто бы спорил…, — обворожительно сподхалимничала секретарша.
— Так может по пятьдесят капель на радостях? Я ему предложил, он не поддержал моего энтузиазма.
— А я что, я всегда, — с грудным придыханием произнесла та, поднялась, поправила прическу, что-то нарисовала на лице блеском для губ и повесила на двери кабинета оградительную табличку «Обед».
Еще раз взглянув на себя в зеркальную панель, она, почти неприлично повиливая упругими бедрами, проследовала в кабинет босса, захлопнув изнутри медленно закрывающуюся дверь элегантным раздвоенным копытцем.