Приходи на меня поорать

День был неплох, а вот вечер не сулил ровно ничего хорошего. И хотя грозе, будто бы взяться особо было неоткуда, но в воздухе уже с треском сталкивались искры, и пахло порохом.

Его светлость самопровозглашенный князь Изюмской сегодня чаще, чем обычно, заглядывал в которую уже кружку с особым Гелетским пивом и там, в круговерти золотых пузырьков, будто бы искал правильный ответ на досаждавший вопрос. И снова не находя его, с дребезжанием металлического обруча и глухим «шмяк» швырял высоченную посудину на грубый, почти нетесаный стол, все чаще попадал ею на золоченое блюдо с дичью и тремя запеченными в кожуре картофелинами.

По обе стороны орала и ярилась сборная княжеская дружина: вот кто-то схватился на руках, пыхтит, упирается — царский золотой на кону, другие в обнимку уже немузыкально горланят про «меня родная в поход провожала», большинство спокойно, чинно насыщалось чем Бог послал, уже распустив ремни, впрок, про запас.

Всяк занят был своим делом. Немудрено, что не заметил никто, как молодой князь, будто задумавшись пуще прежнего, уронил голову на грудь и сидел вот так недвижимо. Потом приподнял взор исподлобья на окружавших его верзил. Тут бы и подметить сотрапезникам, что в глазах его плещется сейчас одна зеркальная гладь, будто унесло душу его из чрева неведомой рекой, да только заняты они разгрызаньем мозговых костей и душистым хмелем. Краткий миг, и все встало на место: сквозь мерцающую слюду проступили человечьи зрачки, взор осмыслился, князь камнем из пращи подхватился на ноги и рубанул наотмашь кулаком по столу.

И, о чудо, всё и вся замерло в гуляющем, беснующемся вертепе. Все хмельные взгляды в момент выкарабкались из заполненных снедью выщербленных мисок, а рты, жующие и пытающиеся перекричать соседа справа, надежно захлопнулись. Под сводами родового, естественно, доблестно захваченного замка взорвалась и растеклась повсеместно настороженная тишина. Лишь глухо ударилось о каменный пол безвольно сползшее со скамьи в обнимку со славным Дионисием тело. Еще еле слышно, будто боясь обозначить свое присутствие, попискивали совы из тьмы под самым куполом.

Князь стоял во весь свой немаленький рост, обводя пирующую дружину свирепым взором. По-видимому, собрав, наконец, воедино кусочки нужной мысли, он пророкотал зычным баритоном:

— Господа!!!— услышать подобное из его уст не чаяли многие, потому что тут же стали оглядываться по сторонам и высматривать в своих рядах тех самых неведомых «господ».

Проигнорировав такое хамское недопонимание, князь продолжил:

— Я к вам обращаюсь, пьяные морды, внемлите же, рыбьи дети!!!

К такому обхождению здесь видно привыкли, потому что всё удивление с тех самых «пьяных морд» тут же улетучилось, как и не было, оставив подобие внимательного подобострастия.

— Хорошо. Я говорю, крысы, вы слушаете, — и крысы слушали. — Так вот я, что б вы знали, много думал. Я поэтому над вами и поставлен святым вседержителем, что бы думать.

На словах «много думал» с дальнего, темного конца стола послышалось невнятное фырканье, будто кто-то задушил кулаком невесть откуда взявшийся смех.

— Все, что я сейчас скажу, — громогласно вещал владыко, — не должно выйти за ворота этого Светом забытого замка. А кому неймется, и язык за зубами не помещается, так завтрешнее солнце он встретит на этих самых воротах. По гвоздю, черти, на каждую выдающуюся оторосль.

Неодобрительный гул прогулялся из конца в конец трапезной залы и благополучно помер, натолкнувшись на мрачную решимость говорившего сотворить обещанное.

— Добро. Я так понимаю, согласные все. Слушайте тогда, други, слово мое. Завтра, чуть земля росой умоется, мы выступаем походным строем на восток. Я сам, не наместники мои, поведу вас. Потому что лично хочу увидеть, как святое, чистое пламя и честный топор вгрызутся бок о бок и сравняют с землей стены треклятой Зеленой башни.

Последних два слова прозвучали уже вовсе в полном безмолвии, лихо отразились эхом от каменных сводов и повторились хором тысячи голосов, дребезжа и нарастая «Башня, башня, Зеленая башня», после свалились до зловещего шепотка и совсем всосались в щели пола.

— Да, все вы расслышали правильно, — мудрено было ошибиться, не услышанное с первого раза доносило услужливое эхо. — Я с верными мне людьми собираюсь осадить и взять приступом цитадель никчемных наук и подлой магии, Зеленую башню. И сейчас спрашиваю я: кто не убоится всех злокозней и хитрости низменной? Кто встанет за дело правое, да вдарит так, чтоб ни дыма, ни пепла, ни памяти не осталось от сборища коварных колдунишек, возомнивших себя чуть ли ни хозяевами мира. Мира, в котором испокон в чести была мужеская, лютая сила и ратная удаль молодецкая.

Он оглядывал знакомые и не очень лица, будто разыскивая в них ту подлую часть, которая сможет противиться его воле:

— Никого неволить не могу, да и не стану. Ни золота с каменьями, ни девиц сладких посулить не в праве. Нет там ни того, ни этого. Идите за мной лишь по зову сердечному да ради славы с доблестью.

Огорошенные люди безмолвствовали. Видать, по старшинству, по негласному праву держать одному за всех ответ, поднялся седой ветеран Бараний бок, прозванный так за неумеренность в еде и в ней же предпочтения:

— Красиво говоришь, светлый, — голос его басил так, будто в пустую стоведерную бочку проревел взбешенный бык. — Да, всем уже Зеленая Башня ровно серпом по носу. И боязно, и не по сердцу она нам, людям простым. Но вот как, скажем, быть нам с пятилетним миром, твоим батюшкой еще выторгованным у их Магистра. А охранные амулеты против нечисти ночной да болотной, клинки заговоренные где брать станем, если не в Башне. От мора и проказы ведь до сих пор ихними порошочками и декоктами спасались. Вот сгинет это все — как дальше жить прикажешь?

Князь ничуть не думал, рубанул сразу, будто только и ждал подобного вопроса:

— Все я знаю, борода грешная, понимаю все. Только вот нельзя и что бы впредь так: ведь аспида же за теплой пазухой пригрели. Придет время, и держись — будет нам всем Зеленое копье иззади, да в зазор доспеха, да в межреберье.

Тут он указал на говорившего перстом, будто ножом:

— Ведь вот ты: ни раз, ни два ухмылку смерти за ус дергал, нет страха в тебе ни перед конным, ни перед пешим. Что летит тварь, что ползет, един твой ответ — на копьё. А вот как при луне влезет к тебе в донжон сквозь стены с затворами эдакий мальчишка маг-чудодей — тут и конец твой. Ну, или вот к женкам твоим в опочивальню — вреда конечно мизер, но и факт неприятный. А то явится этакий господин студиозус или прахвесар, и мальчонку твоего сманит в подмастерья, — тут князь перевел дыхание. — Что замолчал, старый друг? Видишь, везде моя правда.

Ответом было молчание, всяк старался сосредоточиться на одной мысли, но получалось не у всех. Начал, так уж делай, и князь, не медля, поставил все на кон:

— Посему спрашиваю в последний раз. Напасть мы должны, как рысь, тихо, молнией и прямо вражине за шиворот. Кто надумал — клади мне меч на стол. Остальные пей, гуляй, веселись — не было меж нами вражды досель, не будет и впредь.

Все слова были сказаны, пришло время трудных мыслей. В этой скромно освещенной чадящими факелами и пламенем каминов зале каждый муж сейчас решал сам за себя.

Прошло сорок ударов сердца…сто…двести. И тогда посыпались мечи: побогаче, убранные дорогущими, но бесполезными в бою камешками, и попроще из сырого бедняцкого железа со шрамами и кое-где не стесанными заусенцами. Еще две-три заморских секиры и один моргенштерн. Князь удовлетворенно кивал каждый раз, когда очередное орудие смерти с грохотом занимало свое место, складывал добычу в кучи по десять и загибал пальцы.

Бряцанье и лязг умолкли. Весь стол был завален любимыми мужескими игрушками, князь неторопливо пересчитывал последнюю груду. Отложив последний совсем простенький пехотный тесак, он взял со стола бутыль темного ягодного вина и вылил все без остатка содержимое на собранный арсенал. Вино стекало пенными струйками по отточенным клинкам, и ручейками вражьей крови лилось на пол. Пустая бутыль полетела через всю залу в камин, а князь поднял вверх деревянную кружку с остатками пива и провозгласил:

— Вот, братья, ведь каждый, кто встал со мною обруч, отныне брат мне. Будет нас на поле ратном девять десятков и еще одна десятина без малого! — без одного меча всего. — Да что это я!!!— он стремглав вытащил из-за пояса толщиной в руку бастард, со свистом несколько раз провернул его вокруг обмотанного кожаным ремнем запястья, легко вскочил на стол и с оттягом всадил лезвие в доски, да так, что оно едва не встретилось с каменным полом. — Вот и стало нас ровно СТО. Доброе знамение. Не дал мне Бог брата, теперь сотня нас братьев-кровников.

Он спрыгнул на пол и воздел руки к небу:

— Слушай меня, черти. Всем спать, звезды станут меркнуть, сам все караулки обойду, подниму всех на конь. Идем налегке, споро и скрытно. Тараны и требушет не брать, в Башню так войдем, хитростью да нахрапом. Ну, зеленые, держись у меня, готовь зубы… Живо спать всем, волчья сыть.

Вездесущие и везде орущие до одури петухи застали отряд уже в дороге.

Путь к Зеленой Башне извилистой змеиной тропой вился промеж скал Дарьиного ущелья, вход в которое начинался сразу за Поющим лесом.

Князь нещадно гнал войско, поминая имена и прозвища пращуров, не забывал и простых домашних животных, а так же весь сонм нечистой силы. Нужно было еще до свету добраться до лесной чащи и затеряться там подальше от людских глаз.

Однако на полпути к высоченным соснам, стволы которых гудели на ветру, за что, собственно, лес и звали Поющим, бешеный галоп оборвался на взлете, лошади сгрудились и, нервно перебирая копытами, стали понемногу пятиться. И немудрено: на плохо утоптанной дороге вольготно развалилась огромная человеческая ладонь. Лежа на внешней стороне, она, будто перевернутая черепаха, перебирала пальцами, казалось, дергая невидимые струны огромной лютни.

Спешившись и ощетинившись мечами, вояки, те, что моложе, да кровь горячей, обступили диковинку со всех сторон. Потерянная длань ничем не проявляла враждебности, а лишь продолжала незатейливо ткать ситец из ветряных нитей. Расхрабрившись, люди стали покалывать ее остриями копий, потихоньку пинать носками окованных ботинок. Один смельчак даже вспрыгнул на безымянный палец и тут же соскользнул на землю. Ладонь спокойно продолжала свое дело. Потеряв всякий интерес к помехе, дружинники собрались было вернуться в седла и худо-бедно объехать это место, но тут из-за облаков громыхнул густой раскатистый басище, аж мороз по коже: «А-а-а, так вы баловать вздумали?!!». Тогда ладонь встрепенулась и не спеша собралась в огромный кукиш. Голос хохотнул и добавил: «Ну, так и я пошутю». Ладонь живенько оформилась в кулак и мгновение спустя взлетела вверх, в рассветном небе видно было лишь споро удалявшееся пятно. Люди недоумевали, не зная, что делать, то ли драпать, то ли хвататься за меч.

Тут кто-то поглазастей вскрикнул: «Вертается, мать!!!». В самом деле, еще стремительней, чем воспарила, ладонь свалилась из-под хлябей небесных и врезалась в землю. Удар был такой силы, что почва встала на дыбы, по ней, как по овсяному киселю побежала волна, неся разрушение и смерть всем, кто стоял ближе пяти саженей. Этих людей в мгновение ока засыпало слоем земли, толщиной с избу, остальных обдало фонтаном грязи и дробью мелких камешков.

Когда пыль осела, князь не досчитался десятка витязей. Черней тучи, он вспрыгнул в седло и безмолвствовал. На все увещевания развернуть морды коней в обратную сторону и ни с чем возвернуться домой, он лишь мрачнел еще больше и издавал звук, напоминавший рык раненного медведя. Понятно было, что торопиться уже было не нужно, преимущество неожиданности было потеряно.

В это время по ту сторону ущелья, в Зеленой башне, в полутемном лекционном зале полтора десятка человек в различного цвета колпаках и ниспадающих до земли мантиях, одобрительно шушукаясь меж собой, внимательно смотрели в огромный котел. В пенящихся водах котла плясало изображение всего, происходящего на опушке Поющего леса. Когда перед взором все заволокло поднявшейся от удара пылью, седовласый старец с бородой в пол, стоявший ближе всех к котлу, щелкнул пальцами и проскрипел старушечьим голоском, обращаясь ко всем собравшимся:

— Ну, достаточно, я думаю, столько времени удерживать портал — дорогое удовольствие, — вода помутнела, на поверхности рождались лишь вихрящиеся пузырьки. — Обратите внимание, коллеги, насколько эффектно и эффективно применяется частичное заклятие «Голова Святогора», в данном конкретном случае намеренно ослабленное до «Ладонь Святогора». Значительный радиус поражения, эстетическое исполнение и полное последующее разложение следов магического вмешательства делают его просто незаменимым в борьбе с конными либо пешими представителями северо-западных варварских племен. Должен заметить, срабатывание вызывает не первое взаимодействие, а двенадцатое, что всегда оставляет магу возможность для стратегического маневрирования и служит так называемой «защитой от дурака». Правда, имеются и свои ограничения: в случае, если бы противник догадался, не вступая в контакт, элементарно объехать препятствие, заклятие самопроизвольно распалось бы на составляющие в течение суток с небольшим. И еще: в гильдии находились умельцы-кустари, модифицировавшие его до другого органа, за что, собственно, и поплатились цеховой лицензией ввиду социальных и особенно морально-этических соображений. Записывайте, записывайте, молодые люди, я все это спрошу на семинарах.

Чуть потрепанный кавалерийский отряд вступил под своды Поющего

леса. Теперь двигались много осмотрительней, высылая дозоры и шарахаясь собственной тени: то швыряли копьями в белку, буде померещилось, что та слишком пристально смотрела на них и улыбалась, арбалетным бельтом разнесли гриб, вымахавший больше остальных. Князь теперь не лез на рожон, передвигался посередке отряда, дабы беду распознать загодя.

Без особых происшествий добрались до замшелого, заболоченного ручья и спешились перекусить. Нехитрая снедь в узелках растаяла, будто и не было ее. Повытрясав последние крошки из-под нагрудных пластин, что б не расчесывать потом тело молодецкое до крови, солдатня развалилась прямо тут, на траве, мудро пользуясь каждой свободной минутой.

Однако надо было двигать дальше, и по звуку походного рожка люди нехотя поднимались на ноги и в стремя. Самых нерасторопных десятские подгоняли тумаками и затрещинами, а кому перепадало и коленом.

Среди гвалта и суматохи общего сбора не сразу расслышали сдавленные крики, доносившиеся со стороны ручья. Орали в том месте, куда разоспавшиеся сбежали от резвых кулаков начальства, чтоб холодной водой смыть остатки сонного оцепенения.

Наспех похватали оружие и кинулись, было, на выручку, но выручать было уже некого. На самом берегу ручья лежали рядком закутанные то ли в зеленый саван, то ли в паучий кокон искореженные тела. Этот покров шевелился и старался заполнить те немногочисленные участки тел, где его еще не водилось, опадал и вздыбливался, давая понять, что доставшуюся ему щедрую добычу возвращать не намерен.

— Сейчас мы с вами наблюдаем за актом нападения на человека так называемой Змей-травы, иначе Muscus Serpentis. Деструктивный механизм этого безобидного с виду растения следующий: при попадании на тело незначительной его массы, Змей-трава ничем не выдает присутствия и не отличается от иных представителей местной флоры. Когда же площадь поверхности тела, пораженная этим безжалостным хищником, превышает критическое значение, механизм поведения координально изменяется. Переплетаясь между собой тончайшими и очень прочными отростками-жгутиками, колония Muscus Serpentis образует сплошной живой ковер, надежно обволакивающий жертву. Затем мгновенно происходит натяжение вновь созданных связей, и вначале асфиксия, а затем комплексная деформация тела жертвы. По окончании механического воздействия наступает фаза медленного переваривания, длящаяся, в зависимости от объема добычи, от двух до четырех недель. Данный вид выведен искусственно, и в окружающей среде не произрастает, нашими селекционерами намеренно подавлена функция вегетативного размножения.

Временами казалось, что огромные, длиннющие стволы и переплетающиеся где-то высоко вверху пришепетывающие на своем неведомом наречии кроны — это все, чем заполнен этот, по сути, совсем не маленький мир. Но любая нить истончается и рвется, дай срок. Поющий лес нехотя уступил свое место на сцене мрачным скалам Дарьиного, или, как чаще звали его жители близлежащих хуторов, Дашкиного ущелья.

Дальше волей-неволей пришлось поменять построение: узкая тропка только и вмещала, что двух разъезжающихся седоков, причем в этом, самом пиковом случае они могли шпорами оцарапать брюхо встречной коняги. И вот так, завившись узкой змейкой, дружинники, переложив короткие копья на локоть, потащились по негостеприимной, петляющей расселине.

Лошади прядали ушами и опустили шеи, чувствовалось, что земля здесь особая, напоенная непредсказуемым, злокозненным чародейством. Переговаривались шепотом, всякое слово срывалось с уст и уносилось вверх, многократно отражаясь и приобретая по пути невиданное многообразие оттенков. Несколько раз впереди и сзади цепочки солдат с шуршанием и перестукиванием сползали неопасные ручейки мелких камней и песка, будто огромный расшалившийся ребенок, издевки ради, швырял в грозных дядек пригоршню за пригоршней.

Это баловство продолжалось до тех пор, пока где-то вверху, за гребнем, не присвистнуло и не громыхнуло, а миг спустя оттуда рванулись к земле тяжелые валуны. Подскакивая на гребне, они уходили в свободный полет, который оканчивался ударом оземь вблизи княжеского войска. Единственное неприятное отличие: самые крупные из камней после падения не катились вниз по склону, как это положено их нормальным собратьям, а опять взлетали вверх, и снова вниз, и снова. Этот смерч играющих в чехарду валунов пронесся по растерявшимся рядам варваров, оставляя за собой дорожку из распростертых и размазанных по земле тел.

— В основе данного метода истребления живой силы противника лежит целое направление классической колдовской науки. Базируется оно на подмене привычных физических законов взаимодействия тел на нестандартные аналоги. Допустим, в результате схода импровизированного камнепада есть возможность удаленно направить поток так, что бы противник попадал в зону поражения. Хорошо, но недостаточно хорошо. Многократно увеличить урон позволит замена в области камнепада неупругого соударения практически идеально упругим. Говорю «практически» лишь потому, что сила заклятия затухает с течением времени, и части горной породы в конечном итоге опадут на землю. В противном же случае, найди мы возможность подпитывать формулу энергией извне, измененные глыбы, постоянно упруго отражаясь от поверхности, распространялись бы во всех направлениях, что, согласитесь, чревато серьезными последствиями для всей экосферы.

Понесшее значительные потери войско незадачливого князя Изюмского наконец вырвалось из объятий цепкого каменного мешка и толпой подгулявших, непрошенных гостей ввалилось в уютную Солнечную долину, в дальнем конце которой примостилась вожделенная Зеленая башня. До заката оставалось не так много времени, поэтому действовать нужно было незамедлительно — атаковать укрепление, сверху донизу пропитанное злобной магией, ночью, когда вся нечисть набирает силу, было бы полнейшим безумием. Бить решили с неудобной, а поэтому менее укрепленной северной стороны, лихостью и напором прорваться к воротам, спалить их «греческим огнем», а дальше дело плевое: бей, круши, таскай за косы по земле визжащих, упирающихся студенток и прислужниц, да распихивай по карманам все, что дороже кружки пива.

Подгоняемые шкурным интересом и законной жаждой мести, воины серпом промчались по самой бровке долины и развернули коней, собираясь в клин с громадным гнедым жеребцом князя во главе. Закончив перестроение, всадники без команды рванулись в сторону Башни.

Уже миг спустя князь переместился из головы колонны поближе к хвосту: самые ярые любители подраться с места припустили так, что только свист в ушах. Только вот сюрпризы этого дня еще не съелись до донышка. У судьбы было еще, чем удивить бывалых вояк. Не добравшись до стены самую малость, ряды наступавших смялись, перекрывая задним путь к воротам. Лошади и всадники наталкивались на воздух и на глазах разваливались на части, причем все это происходило без единой капли крови, будто рушился собранный из черепков глиняный кувшин. Задние ряды наваливались на передние и также становились добычей глумящейся силы, легко рвущей закованные в железо людские и лошадиные тела.

В этой чудовищной мясорубке никто не заметил, как несущийся в общем людском потоке князь на всем скаку нелепо отпустил поводья, поднял руки и лицо к небу, и растворился в вечернем остывающем воздухе

Солнце совсем село, но перед стенами Зеленой башни было светло. Ночная иллюминация переливалась всеми мыслимыми цветами, превращая ночь в день. У самых ворот безвольно распласталось тело настырного варвара, приведшего с запада свое воинственное племя и оставшегося на этом пути в гордом одиночестве.

Рядом, скрестив ноги и запихнув глубже руки в полы расшитого золотом балахона, с закрытыми глазами, восседал седовласый старец. Он терпеливо дождался, когда развалившиеся мощи подадут первые, несмелые признаки жизни, а затем помог воину перевернуться на спину и полулечь, опираясь на локоть. Так они посидели еще малость, до тех пор, пока поверженный князь окончательно не пришел в себя и смог говорить. Правда, первый вопрос, собственно, совсем не отличался оригинальностью, обстоятельства не те. Пресветлый только и нашелся:

— Ради отца-прородителя, где я?

— Сегодня ты привел свое войско к стенам Зеленой Башни, дабы разрушить ее до основания, — был ему неутешительный ответ.

— Статься этого не могло!!! Все, что я помню, старче, это вечернюю трапезу в моем замке. Я еще подумал: «Как то сегодня больно шумно». И все, как отрезало.

Услышав это, старик хитро улыбнулся и резво, не по-стариковски совсем, поднялся на ноги. Поклонившись медленно, он сказал:

— Позвольте представиться, верховный Магистр ордена Стихийных сил Школы Колдовских наук и Естествознания Сурен Акопян. А что касается ваших загадочных провалов в памяти, так это, собственно говоря, моих рук дело. Примите мои искренние извинения. Воля провидения, как говорится, попали под горячую руку ни больше, ни меньше…

— Что ты мелешь, книжный червь? — негодование клокотало и искало выхода.

— Право и не знаю, как вам объяснить, что бы вы, наконец, уяснили, — «червь» поднял в ночное небо взор и подпер рукой подбородок. — Скажем так, вы помимо своей воли, являлись со вчерашнего вечера пешкой в непостижимой для вас игре более могущественных сил. Про шахматы хоть слышали у себя там, в Медвежьем углу? — короткий кивок. — Ну, так вот, пешка она сама по себе по клеткам скакать не станет. Необходимо, что б ею кто-то двигал. Так что считаете, что это я вами так подвигал в своих, уверяю вас, весьма благородных целях.

Несмотря на то, что не все слова в извинениях старца были понятны, основной смысл все же легко угадывался — его грубо использовали, а уж этого гордый дух воина снести не в силах. Князь, собрав остатки сил, как разъяренный тур, рванулся на старика, пытаясь то ли схватить, то ли растоптать его — решится в процессе. Но маг оказался удивительно проворным для своих лет, он умудрился стрелой взлететь вверх аршина на два, там зависнуть и плавно опуститься на траву уже за спиной у проскочившего под ним визави. Этого оказалось явно недостаточно, что бы охладить наступательный пыл: варвар развернулся и снова ринулся в бой, но был остановлен элегантным ударом колена в подбородок и повержен на землю вторым, уже рукой в область шеи. Он рухнул на землю, как мех с крупой, и лежал уже недвижимо, только порывисто вздымалась мощная, бугристая спина.

Старик удостоверился, что соперник не слишком пострадал, и, отойдя на безопасное расстояние, виновато затараторил:

— А что, что вы прикажете мне делать? Искусство боевой наступательной и защитной магии просто так в лаборатории не освоишь. Для того, чтобы студенты, так сказать, прочувствовали предмет, нужен…нет, просто необходим вот такой вот факультативный практикум. Поэтому мы и привлекли вас в качестве своеобразного наглядного пособия, за что, кстати сказать, я уже имел честь извиниться.

— Извинения? Какие, к бесу, извинения? — промычал, все так же продолжая лежать на животе, князь. — Ты что, шкура, с моими людьми сотворил?!!

— А, вы про последнюю, с позволения сказать, демонстрацию? Тут все до смешного просто. Эта защита могла сработать только лишь на объектах, движущихся с высокой скоростью, что и имело место быть. Они, ваши соратники, если хотите знать, сами себя так изувечили. Мы лишь немного подработали физику пространства.

— Сами, значит, вот так себя и лошадей поразрывали от чресл до шеи?!!— заорал князь и махнул рукой в сторону свершившегося побоища.

— Ну да, натурально сами. Дело в том, что я произвел лишь небольшой локальный сдвиг осей координат нашего четырехмерного пространства. Объект на скорости врезался в эту область, и часть его продолжала двигаться в первоначальной системе, а часть в сдвинутой относительно первой на небольшой угол, но и его хватало, что бы разорвать связи между молекулами организма.

— Тварь, коварная тварь!!! — сквозь зубы прошипел князь, слова выходили вместе с кровавой пеной. — Какие системы?!! Погляди, сколько ты народу угробил лишь для того, чтоб твои выкормыши поупражнялись в подлости и жульстве!

— Ну, все, довольно, — видно было, что маг уже начинает терять терпение. — Далее объясняться с вами не вижу смысла.

Он достал из-за полы одежды чудные, переливающиеся всеми оттенками золотого четки и произнес со сталью в голосе:

— Я все это сделал, мне и исправлять, хотя надо было бы оставить все, как есть, что б закрепить для вас материал лекции.

Затем он провел морщинистой ладонью по четкам и что-то неслышно зашептал. С первыми его словами мир перед княжеским взором стал меркнуть, и, потрепыхавшись немного для очистки совести, он нырнул в спокойную обволакивающую тьму.

Время умерло и вновь смогло возродиться из пепла.

Разбросанные по траве искалеченные тела людей собирались воедино. Лошади, не поворачивая морд, неестественно, крупом вперед, смешно взбрыкивая задними копытами, несли седоков на запад. Через злополучное ущелье, где каждый сорвавшийся камень взмывал вверх, и отдавал свою честную добычу, тут же сращивались проломанные лбы и раздробленные кости. Через мрачный Поющий лес, все дальше и дальше от Солнечной долины, от злополучной Зеленой башни.

В тот вечер его светлость самопровозглашенный князь Изюмской чаще, чем обычно заглядывал в которую уже кружку с особым Гелетским пивом и там, в круговерти золотых пузырьков, будто бы искал правильный ответ на досаждавший вопрос. И снова не находя его швырял высоченную посудину на грубый, почти нетесаный стол. Затем, задумавшись пуще прежнего, уронил голову на грудь и сидел вот так недвижимо. После приподнял взор исподлобья на окружавших его верзил, еще раз протянул руку за кружкой, хорошенько приложился и, мертвецки пьян, уронил голову в миску.

Прошло еще немного времени, и оттуда, из миски, загремел достойный, богатырский храп, немного приглушенный тремя картофелинами, запеченными в кожуре.