Эффект Фреголи
Разбегаемся все. Только смерть нас одна собирает.
Значит, нету разлук.
Существует громадная встреча.
Значит, кто-то нас вдруг.
В темноте обнимает за плечи.
Иосиф Бродский
В-ш-ш-ш-ш-ш-ш.
Вы слышите? Шипит пар. Бежит по трубам, вырывается на ржавых стыках, теряет плотность, растворяется в воздухе.
Вы видите? Видите, как раскачиваются под ударами ветра жестяные стены моей обители?
Вы чувствуете? Зловоние отсыревших подземелий. Жар, струящийся из-под котлов.
Это лишь одна из множества паровых подстанций столицы кайзерства, Санкт-Винтербурга.
Города, в котором всегда холодно.
В его небе кружит бурый и черный снег. Эллипсоидные цеппелины лениво огибают шпили небоскребов, опутанных трубами паровых коммуникаций. Сверху — блестящих и ярких. Снизу — покрытых слизью и патиной.
А я — Хранитель Пара, начальник котельной, клакер и оптимизатор стим-систем. И я знаю много историй. Эта — о девушке, которая дождалась.
Ее звали Лиза.
***
Кайзерство всегда воюет. Если нравится стрелять — подавай заявление в Шнифанггиттер. Душа лежит к полетам — в Кайзерфлюгель. А если повезет, то попадешь в цеппелин-десант Шварцевирбель, элиту кайзеровских ВВС. Побываешь в далеких странах — в Санд-Аламуте, в Рейх-де-митте, а то и в самой Великой Равнине. Получишь награду, денежное довольствие. Разве плохо?
У Лизы густые рыжие волосы и карие глаза. Лиза стройная и высокая, словно небоскреб Бредбери-билдинг. Отчаянная и решительная, как зима Винтербурга. Резкая и опасная, подобно кориолисовой буре Санд-Аламута.
Она влюблена в Жана-Доминика, который уже второй год сражается с сандами на юго-восточном фронте.
***
«Здравствуй, милая Лиза!
До приказа сто дней. Мы с ребятами уже отмечаем! Всего сто дней, и я сброшу пальто-реглан, сниму гоглы, сяду в поезд и поеду к тебе. Не подумай, я очень люблю свою форму. Но тебя люблю больше.
Знаешь, тут можно одеваться даже без меховой подстежки! Поверишь ли, моя драгоценная Лизи — надеваю рубашку, тонкую, хлопковую, сверху пальто без подстежки. Все! И жарко, знаешь, ужас. И песок везде, фильтры забивает. Так надоел.
Вчера бомбили высоту. Хотя какая это высота, смех один. Песчаный холм, на нем сандов штук триста. Две пехотных роты и одна инженерная, в общем. Инженеры, значит, ставят винд-трап для бурь, разворачивают станцию. Раз поставили — мы разбомбили. Два поставили — мы разбомбили. Бегают там внизу, ругаются. Смешно!
Посылаю тебе карточку, любовь моя. Это Яков нарисовал, наш виндмейстер. Знаешь, кто такой виндмейстер? Человек, который вместе со штурманом цеппелина воздушные потоки просчитывает, и всякое такое. Это сложно. На цеппелине их несколько, по человеку на сектор. Яков училище закончил. Но в душе художник. В Винтербурге тысячу голых женщин нарисовал. Это он так говорит. Правда или нет — не знаю. Но рисует здорово! На картинке я перед десантированием. С твоим именем на устах!
P.S. Помнишь эти стихи? Мы вслух на чердаке читали.
В брюхе Дугласа ночью скитался меж туч
и на звезды глядел,
и в кармане моем заблудившийся ключ
все звенел не у дел,
и по сетке скакал надо мной виноград,
акробат от тоски;
был далек от меня мой родной Винтерград,
и все ближе — пески.
Искренне любящий тебя, Жан-Доминик»
***
Письмо отправилось в старый комод, где уже лежала пачка посланий от Жана.
Лиза смахнула пыль с мольберта. Холст пустовал несколько недель.
Нет работы. Тяжелое время для художника. Хотя для художника из Винтербурга любое время — тяжелое.
Оставалось еще немного денег с прошлого заказа. Тогда Лиза рисовала семью аристократов. Маленького толстого отца семейства, маленькую пухлую мать. И их отвратительного орущего сыночка. До сих пор вспоминать противно. Аристократы, а ведут себя по-свински. Дворянство купили, наверное. Но денег заплатили, хоть и торговались до последнего, как уличные барыги.
Деньги Лиза тратила в основном на больную мать. Лекарства, сиделка, врачи-доктора. Мать парализовало после инсульта. Теперь она только мычит и двигает одной рукой. Но все понимает. Еще может слегка головой кивать.
На стене Лизиной комнаты висит дагерротип. С него улыбается молодой сероглазый блондин. Нос кривой — в драке переломали. Жан всегда любил подраться. Улыбка характерная — сомкнутые губы, легкая асимметрия уголков рта. Дерзкая, отчаянная, с прищуром. Она любила его улыбку.
Черт, да почему в прошедшем роде? Жан скоро вернется. Любила и любит. И улыбку, и все остальное.
***
В дверь постучали.
— Привет, красавица. Не желаешь проветриться? — в дверях стоял Ллойд, бывший однокурсник из художественного колледжа.
— Не желаю.
— А у меня есть два билета на оперу Михая Данцигского, — торжественно сказал Ллойд.
— Я рада за тебя.
— Ну так как? Это же Михай Данцигский, он только неделю в Винтербурге поет, в самом деле!
— Ллойд, у нас хорошие приятельские отношения. Как тебе еще отказать?
— Слушай, долго будешь притворяться затворницей, в самом деле? — Ллойд начал злиться.
— Сколько потребуется.
— Я все понимаю, нужно время, но ведь…отвали, Пенелопа!
Пенелопа, грациозная дворовая кошка-трехцветка, невозмутимо драла когти о вельветовые штаны Ллойда. Лиза расхохоталась.
Жан подарил котенка незадолго до мобилизации. Из мелкого пушистого сопливого недоразумения выросла царственная кошачья особь. Манеры у нее были получше, чем у иных герцогов с Верхних Ярусов. Вот только непрошеных гостей Пенелопа не любила.
— Пока, Ллойд. До встречи, — сказала Лиза, продолжая хихикать.
Ллойд отодрал кошку от брюк, выбросил подальше в коридор. После этого он предположил, что Лиза зажралась, и он найдет сто таких Лиз в самое ближайшее время, потому что у него два билета на самого Михая Данцигского, в самом деле. Ллойд гордо развернулся и ушел. Ему было обидно за брюки, за отказ, и особенно за Михая.
Пенелопа потерлась о ноги хозяйки.
— Одобряешь? — спросила Лиза неуверенно.
Пенелопа одобряла.
***
На набережной Вены мало оригинальных видов. Дома — в основном убогие. Люди — в основном плохо одетые. А открыточный вид небоскребов и сверкающих Верхних Ярусов на фоне припорошенного черным снегом Нижнего Города никому не продашь.
Лиза гуляла по набережной и любовалась серым паром над темной, маслянистой поверхностью Вены. Парогенераторы гудели успокаивающе.
В руке маленький скетчбук для набросков, в кармашке стеганого полупальто — карандаш.
На пересечении Кляйнес-мир и Литейный-штрит она заметила живописного незнакомца. В дорогом светлом пальто, с непокрытой головой. Он курил, глядя на горизонт. Было что-то величественное в его позе. Закат пробил горизонталь, и силуэт незнакомца ярко вспыхнул на фоне перил.
Лиза достала скетчбук и короткими штрихами начала зарисовывать эту картину.
— Милая, вы рисуете меня? — незнакомец выбросил сигарету.
— Да, — ответила Лиза агрессивно. — А что, нельзя?
— Отчего же нет? Можно. Даже нужно.
— Спасибо.
— А знаете, что еще можно? Сходить в ресторан. Вон в тот, видите вывеску?
— «Золотая стрела?» — спросила Лиза недоверчиво. — Знаете, как там дорого?
Одним обедом в этом заведении можно оплатить для матери лекарства на неделю. И сиделку. И еще купить шляпку — видела недавно на Апраксин-ярд такую, с беличьим мехом. Чудесная.
— Конечно, знаю. Кстати, меня зовут Антиной, — незнакомец сделал жест рукой к голове. Видимо, хотел снять несуществующий головной убор.
— Как промышленника Антиноя Меланти? — спросила Лиза, кутаясь в пальто.
— Не как, а именно Антиной Меланти. Приятно познакомиться. Кстати, это мой ресторан.
Антиной Меланти был довольно известной личностью. Денег у него куры не клевали. Несколько ресторанов, две бумажных фабрики. В «Винтер Геральд» писали, что он недавно развелся — со скандалом, судебными тяжбами и нервами. Считается среди городского демимонда самым выгодным женихом. Лиза колебалась.
— Простите, мне пора идти.
— Я вас чем-то обидел? — удивился Антиной.
— Нет. Но у меня есть молодой человек. Он воюет на юго-восточном фронте.
— Мы просто пообедаем. Потом я вызову для вас стимтакси.
— Я дома пообедала. Спасибо за рисунок, фрайхерр Меланти.
Лиза быстрыми шагами пошла к дому. Словно боялась, что согласится.
Дома ждала Пенелопа.
— Представляешь, кош, меня сейчас звал в ресторан сам Антиной Меланти, — сказала Лиза растерянно. — Я отказалась, представь. Одобряешь?
Пенелопа одобряла.
***
«Здравствуй, дорогая Лиза!
Время бежит, и вот до нашей встречи остался всего пятьдесят один день.
Сегодня на позиции приезжал генерал от авиации Франц Ктесипп. Ну, герцог Ктесипп, ты про него наверняка слышала! Он герой. Мы устроили показательные полеты. Я сделал боевой разворот, обратную петлю, а «бочку» вытянул лучше всех в отряде, за что удостоился личной похвалы от генерала.
Правда, я самую малость вышел за пределы пилотажного куба, но вроде бы никто не заметил.
Вообще-то тяжело, дорогая моя. Тут жарко, как в аду. А санд-аламутский шейх готовит контрудар на нашем направлении, если верить сержантам и слухам. Вполне возможно, что
И вот новая картинка от Якова. На ней генерал жмет мне руку перед строем. Правда, я у тебя красавец?
Бессеребряной сталью мерцало крыло,
приближаясь к луне,
и сандинца в папахе рвало, и текло
это под ноги мне.
Бился льдинкой в стакане мой мозг в забытьи.
Над одною шестой
в небо ввинчивал с грохотом нимбы свои
двухголовый святой.
Я бежал от судьбы, из-под низких небес,
от распластанных дней,
из квартир, где я умер и где я воскрес
из чужих простыней;
от сжимавших рассудок махровым венцом
откровений, от рук,
припадал я к которым и выпал лицом
из которых на Юг.
Люблю тебя. Жан-Доминик»
***
Утром зашел художественный агент Лизы. Он весь сиял, как маленький медный барабан.
— Счастье мое, слушай, не перебивай. Заказ! Портрет дворянский. Герцог! С Верхних Ярусов, самых верхних, а как же! Военный. Золоченое дерево, рама два на полтора метра, холст, масло, лак! Для главной залы.
— Здорово! — обрадовалась Лиза.
Деньги были на исходе. Матери все хуже и хуже. Еще чуть-чуть, и пришлось бы идти в муниципалитет, проситься мести снег на набережной.
— Да не абы какой военный, — подмигнул агент. — Сам генерал от авиации герцог Ктесипп.
Лиза замерла. Пенелопа тревожно махала хвостом.
— А разве он не должен…воевать там?
— В отпуске, видать. В город приехал. Да какая разница, счастье мое! Заказ!
Позже генерал приехал сам. Выбирал время, чтобы позировать. Он был высок и широкоплеч. Утепленный френч скромного кроя блистал воинскими орденами. Бакенбарды вразлет, голос властный. У генерала был интересный фамильный герб — двенадцать колец, пронзенных одной стрелой. Голубое поле, косые кресты, сложная геральдика.
Герцог Ктесипп говорил отрывисто, коротко, словно швырял валуны. Его густой баритон не подразумевал вопросительной интонации. Шли дни. Лиза рисовала портрет.
— У вас нет студии, — удивлялся Ктесипп, поводя золотопогонными плечами. — Это не проблема. Я велю адъютанту. Арендовать.
— Ваша мать больна, и вы не можете отлучаться, — говорил Ктесипп, нахмурив брови. — Это не проблема. Я велю нанять сиделку. На полный день.
— Вы такая красивая девушка. И одна. Это проблема, — замечал Ктесипп, разворачиваясь в три четверти.
— Будьте моей женой, — утверждал Ктесипп.
У Лизы болела голова. В желудке ныло. Ее мучила депрессия и бессонница. Матери нужна была дорогая операция. В Нижнем Городе нужных врачей не было. Жан-Доминик не писал.
— Я согласна, — ответила она так удивленно, будто это решение стало неожиданностью для нее самой.
Хотя… так оно и было.
В этот день куда-то пропала Пенелопа. Убежала. Или ее сбило экипажем во время кошачьей прогулки. Да, скорее всего, сбило — Пенелопа всегда возвращалась. Больше Лиза ее никогда не видела. Новоявленная герцогиня переехала на Верхние Ярусы к будущему мужу. Мать осталась в Нижнем Городе — с прекрасным уходом.
Но Пенелопа вряд ли одобрила бы, это точно.
На следующий день пришло письмо.
***
«Кайзерство не ждет, что каждый станет героем. Кайзерство ждет, что каждый выполнит свой долг.
Я выполняю свой долг, моя драгоценная Лиза. Мы в осаде, любимая. До приказа остался всего один день. Но я его не увижу, этот день.
Корпус мушира Оглая-паши обошел нас с запада, расколол фронт. Санды спереди, санды сзади. Аэродром сожгли энергозалпами. Все-таки развернули свои станции, твари. Мы отстреливаемся, но нас все меньше. Надо продержаться сутки. Мы не продержимся.
Думаю, еще часа три. Лейтенанта сожгли. Очень жарко и хочется пить. У меня осталось полтора магазина для ружья, огрызок карандаша и этот листок. Песок забивает респиратор. Фильтры нужно часто менять.
Вроде затихло. Санды перегруппируются. Спасибо им за это, успею дописать. Не грусти. Ты ни в чем не виновата. Будь счастлива.
Это письмо я передам с Яковом. У нас остался последний целый «Дуглас», сейчас Яков попробует взлететь и прорваться сквозь зенитный огонь. Мы собрали для него документы и письма.
Но ты жди меня, на всякий случай. Кстати, тут очень вкусный виноград, я тебе не рассказывал?
Самое время для поэзии, солнце мое. Продолжу тот стих.
Счастье этой земли, что взаправду кругла,
что зрачок не берет
из угла, куда загнан, свободы угла,
но и наоборот:
что в кошачьем мешке у пространства хитро
прогрызаешь дыру,
чтобы слез европейских сушить серебро
на азийском ветру.
Что на свете -— верней, на огромной вельми,
на одной из шести -
что мне делать еще, как не хлопать дверьми
да ключами трясти!
Ибо вправду честней, чем делить наш ничей
круглый мир на двоих,
променять всю безрадостность дней и ночей
на безадресность их.
Дуй же в крылья мои не за совесть и страх,
но за совесть и стыд.
Захлебнусь ли в песках, разобьюсь ли в горах
или Бог пощадит -
все едино, как сбившийся в строчку петит
смертной памяти для:
мегалополис туч гражданина ль почтит,
отщепенца ль — земля.
Любящий тебя Жан-Доминик»
***
Жизнь на Верхних Ярусах — это нечто особенное. Во-первых, много света. Действительно много. Во-вторых, можно спокойно дышать. В-третьих, герцогиня и генеральская жена может себе ни в чем не отказывать.
Лиза одевалась в лучших бутиках Верхнего Винтербурга. Еду ей привозили ресторанную — под блестящими крышками. Какую захочет. Лиза стала почетной гостьей любого бала. Жену генерала Ктесиппа надо было любить и уважать, все это понимали.
Она продолжала мучиться бессонницей. Но и рисовать продолжала.
Это были мрачные картины. Там фигурировали взрывы, самолеты, кровавые пятна на песчаных барханах, молнии сандинских энергоразрядов, сгорающий человек. Его руки были подняты к небу.
Однажды, когда Лиза по делам спускалась в Нижний Винтербург, ее чуть не ограбили какие-то шальные отморозки. Если бы не полицейский экипаж — все могло закончиться печально.
Герцог был в ярости. Он заперся в кабинете и долго кому-то названивал.
— Ублюдков выловили. Ты в порядке, дорогая, — спросил генерал без вопроса.
— В порядке.
— Завтра привезут телохранителя. Боевой парозомби, последняя стим-прошивка. Отдал денег. Кучу.
— Парозомби — это же биороботы, — поморщилась Лиза.
— Точно. Берут годный труп. Выкупают у родственников. Или из плена. Стимифицируют. Вставляют в него протезов и механизмов тысяч на сорок. Программируют, — с удовольствием сказал герцог.
— Франц, я не хочу, чтобы меня охранял труп, — сказала Лиза умоляюще.
— Не обсуждается. Обычный телохранитель слишком ненадежен. Ты жена герцога. Ты достойна лучшего.
— Ладно, — вздохнула Лиза. — Ты сам говоришь, как парозомби.
— Почему, — растерялся герцог.
— Без интонации, без эмоций. Из тебя слова вываливаются, как камни. Ты когда-нибудь волнуешься?
— Волнуюсь. Вот сейчас волнуюсь. За тебя.
— Ты пробовал стихи писать? — спросила Лиза.
— Нет. Зачем, — удивился герцог.
— Затем, что ты чурбан бесчувственный.
Герцог насупился и замолчал. Обиделся. Долго ходил по зале и пытался курить трубку.
— Я писал в кадетском, — сказал он.
— Правда? Зачитай.
— Не могу. Они плохие, — сказал Ктесипп застенчиво.
***
В кондоминиум вошли двое парней в рабочих синих душегрейках. Они вкатили продолговатый ящик.
— Твой телохранитель прибыл, — сказал герцог.
Рабочие суетились, откручивали крышку, чем-то щелкали.
— Вот, господин герцог, — выговорил один. — Как заказывали. Боевой — сил нету!
Из ящика встал мужчина. Сероглазый блондин, нос с горбинкой. Ровная улыбка. Уже ровная — без той асимметрии, что делала ее неповторимой.
Лиза долго смотрела на него. И бледнела с каждой секундой.
— Нравится, — спросил герцог.
— Нравится, — ответила Лиза.
Ее стошнило, а потом потолок закружился, и Лиза рухнула в обморок.
Герцогу после наврала, что прихватило с давлением.
***
— Понимаешь, у меня не было выбора, — говорила Лиза Жану-Доминику, когда они оставались одни.
Парозомби не реагировал. Продолжал смотреть на хозяйку. Ровно, мертво улыбался и слегка поводил серыми стеклянными глазами.
— Что я могла сделать? — кричала Лиза. — Почему ты на меня так смотришь, Жан? Я тебя ждала до последнего дня!
«Так ли», молчаливо спрашивал Жан. «Уверена? Прямо до последнего?»
— Да чтоб..! — Лиза схватила вазу и разбила ее о стену. Брызнули осколки.
Парозомби вскочил, огляделся по сторонам. Угрозы не нашел и сел на место.
«Ты знаешь, что такое сто дней до приказа? Это радость предвкушения. Это финишная лента, которая все ближе. Это осознание того, что ты — единица, а не ноль. Ты выдержал, вынес, сдюжил, прошел. Это приближающийся горизонт. Мои сто дней до приказа стали вечностью. Спасибо, любимая. Ты знаешь, за что», безмолвно говорил Жан-Доминик.
— Я не понимаю, о чем ты. Почему ты меня осуждаешь? Ты же в письме сам простил и велел быть счастливой, — плакала Лиза.
«Но я не благословлял тебя на брак с мерзавцем, который бросил свой корпус до прорыва сандов, прекрасно зная, что его ждет», говорил Жан-Доминик.
— Уйди, просто уйди из моей жизни! — говорила Лиза хрипло.
— Я могу уйти, но я не могу отдалиться от вас дальше, чем на десять метров, — спокойно отвечал парозомби. В его механической речи тоже не было интонации. Динамик с синтезатором голоса находился в районе солнечного сплетения.
«А ты скажи мужу», иронично отвечал Жан-Доминик. «Пусть он меня отошлет. Разберет на запчасти. Иди, признайся ему. Давай, чего ты ждешь. Давай, родная, любимая, иди».
— Я не могу так, и ты прекрасно это знаешь!
«Тогда у нас проблема», молчаливо отвечал Жан-Доминик.
«Проблема, которую ты должна решить».
Лиза обняла парозомби за шею и уткнулась носом ему в плечо. Потом резко приподнялась на цыпочках и поцеловала Жана. Лизе показалось, что уголок его рта дернулся вверх, на секунду превратив мертвую улыбку в живую.
«Молодец. А теперь действуй».
***
В спальне герцогини было тихо. Лиза спала. На ее голове белел бинт. На руке был гипс.
В гостиной сидели двое мужчин — генерал Франц Ктесипп и психиатр Одоевский, лучший на Верхних Ярусах, а это значит — лучший вообще.
— Как она, доктор, — спросил герцог Ктесипп.
— Не могу порадовать, мой герцог, не могу. Очень плоха-с девушка, очень. Я успокаивающего вколол, сутки проспит, — психиатр одернул халат, достал трубку, неторопливо раскурил.
— Не тяните. Что с ней. Говорите, — спросил Ктесипп тревожно настолько, насколько мог.
— Для начала — небольшое сотрясение юного мозга. И травма его же. Ушибы. Сломанная рука. Но боюсь, герцог, это есть самая маленькая проблема. Она сошла с ума.
— Как. Когда.
— Давненько-с. В посттравматическом бреду юная герцогиня поведала мне, что парозомби-телохранитель сделан из ее бывшего жениха, по имени Жан-Доминик. Чего быть, конечно, не может.
— Не может. Основой был сандинский инструктор по рукопашному бою. Я труп выкупил. За большие деньги. Еще больше отдал за стимификацию. Звали его Индалла-бей. А Жан-Доминик погиб. Через день после того, как она приняла мое предложение. Она рассказывала, — сказал генерал. Он тоже достал трубку, но так и не закурил. Длинная фраза отняла все силы.
— Не только поэтому, мой дорогой герцог, не только. В первую голову надо сказать, что вы слегка ошибаетесь. Милый ее сердцу Жан погиб задолго до вашего знакомства. Я нашел в бумагах юной герцогини стопку писем и документов, среди которых похоронка на имя Жана-Доминика Августа. Бедный юноша погиб ровно за сто дней до своего приказа о демобилизации. Как вы знаете, сто дней до приказа — очень важная дата для любого солдата. Отмечал, веселился с товарищами. И тут шальной энергоснаряд сандов, такая неприятность. Весь их отряд сгорел прямо в казарме. Я навел справки.
— Я знаю побольше вашего о юго-восточном фронте. Говорите по делу, — генерал нетерпеливо подергал бакенбарды.
Доктор выдержал паузу, выдохнул густой дым. Гостиная герцога тонула в дыму. Сквозь окна пробивался слабый закатный свет.
— А теперь внимание, мой герцог.
Ктесипп напрягся. Пальцы сжали подлокотник кресла.
— Странно то, что Жан-Доминик и после своей смерти продолжил писать невесте письма, где описывал службу и быт, признавался в любви и выражал всяческие надежды на скорую встречу. Считал дни до приказа. Правда, он стал писать другим почерком. Женским. И стал класть письма в конверты без обратного адреса и марок.
— Святой Гибсон и сто проклятых. Не хотите ли вы сказать…
— Не хотел бы, но придется, боюсь, мой дорогой герцог. Ваша жена сошла с ума еще до вашего знакомства. Она писала себе письма от имени мертвого жениха. И даже рисовала картинки — прекрасные, между прочим. И стихи писала — красивые. Такие не стыдно печатать в государственных газетах. Очень талантливая девочка.
— Она художница, — сказал Ктесипп тоскливо.
— Еще какая, мой герцог, еще какая.
— Оставьте этот глумливый тон.
— Простите. Дальше — мои догадки и размышления, хорошо? Так сказать, посильная реконструкция истории болезни. В общем, генерал, психическая нестабильность продолжала расти. Выйдя замуж за вас, Лиза как бы предала свое сумасшествие — предала призрак Жана-Доминика. Вероятно, ее мучила совесть. В общем, началась следующая фаза — бред Фреголи.
— Уточните. Я не понимаю ваш жаргон.
— Бред Фреголи. Был такой актер. Иначе говоря, синдром положительного двойника. Вернее, одна из вариаций этого синдрома. Лиза видела вместо парозомби-санда своего мертвого жениха, который явился к ней живым — или, пардон, уже не совсем живым — укором. Думаю, что сам факт гибели в этот момент, когда до приказа оставалось сто дней — праздник, радость, веха — тоже изрядно ее подкосил. Сначала она страдала. Я думаю, просила у этой паровой биожелезки прощения, или что-то в этом духе. А потом решила его уничтожить.
— Уничтожить. Не в ее духе. Сомневаюсь.
— Другой вариант — решила совершить двойное самоубийство. Прыгнула с небоскреба в обнимку с парозомби. Девушке повезло — она пробила стекло оранжереи вашего соседа Герберта Стерлинга и рухнула в молодой плющ. Растение смягчило падение. Парозомби разбился, герцог. Пролетел метров сто, прямо до Нижнего Винтербурга. Придавил там внизу пару торговцев гашишем около Церкви Святого Гибсона. Плевать на них, но механизмы восстановлению не подлежат.
— Жаль.
— Вот что такое настоящая любовь, мой герцог.
— Заткнитесь. Уходите. Гонорар почтой.
— Как будет угодно, — доктор обиженно встал.
— Постойте. Что будет дальше с ней.
— С вероятностью в тридцать три процента — пространная ретроградная амнезия. Если судить по тому участку мозга, который она повредила при падении. Я проверил сканером. Это лучший вариант, мой герцог, из всех возможных, поверьте мне. Тогда все будет хорошо. Худший вариант — синдром Фреголи будет прогрессировать. И она будет видеть мертвого жениха в каждом встречном. Молите Гибсона, чтобы ваша жена проснулась с чистым листом вместо памяти. А теперь разрешите откланяться.
Доктор ушел.
Лиза ровно дышала. Ктесипп присел на краешек кровати. Он будет ждать до рассвета, а потом до заката, и снова до рассвета, пока она не проснется.
— Скажи, что видишь меня в первый раз, — попросил генерал. — Спроси, где ты находишься. Спроси, какой сейчас год. Спроси, кто я такой.
***
«Привет.
Но услышишь, когда не найдешь меня ты
днем при свете огня,
как протяжно на старте грохочут винты:
это — помнят меня
зеркала всех радаров, прожекторов, лик
мой хранящих внутри;
и — внехрамовый хор — из динамиков крик
грянет медью: Смотри!
Там летит человек! не грусти! улыбнись!
Он таращится вниз
и сжимает в руке виноградную кисть,
словно бог Дионис.»
***
Слышите? Слышите, как капает вода? Как ветер шумит за стенами моей подстанции, разгоняя пар, сбивая прохожих с ног?
Я слышу это уже много лет. До сих пор не надоело.
Вы можете спросить — Хранитель Пара, почему в твоих историях всегда нет финала? Почему мы так и не узнали, вылечилась Лиза или нет?
Потому что в жизни никогда не бывает финала, дорогие мои. И, в общем, не так важно, сойдет ли Лиза с ума окончательно или выйдет из пламени обновленной.
Важно то, что в итоге она дождалась, несмотря и вопреки.
Вы можете спросить любого на набережной Вены — эй, парень, не подскажешь хорошего художника? Вот прямо самого лучшего в Нижнем Винтербурге? Вам ответят — жила тут девушка Лиза, рисовала восхитительно, да переехала, кажется. Жаль, красавица была.
Не знаю, победит ли она в итоге свою болезнь. Но ведь невозможно побеждать всегда?