Сотый подбитый
Меня разбудил шум — ритмичные удары стали о сталь: «Бам!Бам!Бам!Бам!»
Пахло керосином, машинным маслом, нагретым металлом, орудийной смазкой, пылью и потом.
«Не дают выспаться…»
Я с трудом открыл глаза, помотал головой.
«Бам!Бам!Бам!Бам!»
Кто-то упорно колотил по крышке люка командирской башенки.
Именно этот стук и разбудил меня, вывел из омута сна о далёком детстве.
«Как только экипаж не проснулся?»
Я оглядел своих подчиненных. Наводчик, сгорбившись на своём сиденьице, уткнулся лицом в сложенные на резиновой подушке амортизатора руки. Заряжающий использовал в качестве опоры затвор орудия, предварительно подложив под голову кирзовый танкошлем. Внизу, в отделении управления, скорчившись на своих креслицах, спали двое: механик-водитель и радист.
«Бам!Бам!Бам!Бам!»
«Кого ещё несет…»
— Кто? — тихо спросил я, чуть приоткрывая одну из половинок люка командирской башенки.
— Товарищ капитан, вас в штаб вызывают, — ответили мне из темноты.
— Срочно?
— Да.
«Вот те раз… Не успели притащить нас сюда, а уже видеть хотят».
Я, ругнувшись про себя, сгрёб пилотку с внутреннего бортика боевого отделения и осторожно, стараясь никого не разбудить, выбрался из своей машины.
Майская ночь обожгла прохладой, ветерок принёс откуда-то из полей запах некошеной травы, а из небольшой деревушки слева, утопавшей в зелени садов — сладкий, медовый аромат цветущих акаций.
«Видимо, фрицы драпали отсюда с такой скоростью, что даже не успели ничего спалить или взорвать…»
Моя рота, а вернее всё, что от неё осталось — четыре машины, приткнулась на окраине.
В окружающем пейзаже танки казались чем-то чужеродным — низкие, приземистые, со скошенными бортами и непропорционально большими башнями, покрытые пылью от многочасового перехода, они, казалось, устали, как и их экипажи, и теперь, спрятавшись под деревьями, укрытые брезентом, набирались сил.
Штаб 37-ой армии расположился в центре деревни, в аккуратном, довольно большом двухэтажном каменном домике, отгородившемся от остального мира густым садом. Несмотря на ранний час, жизнь во дворе шла своим чередом: в свете нескольких костров и пары прожекторов суетились связисты, прокладывая очередной телефонный кабель, скучали часовые, о чём-то спорили офицеры, солдат-повар торопливо разводил огонь под полевой кухней. Постоянно приезжающие машины лишь добавляли людей в эту кажущуюся беспорядочной суматоху.
Хмурый лейтенант неторопливо проверил мои документы и, осведомившись о цели визита, отправил меня на второй этаж.
Нужная дверь была найдена без особых проблем. Постучав в неё, и дождавшись разрешения войти, я перешагнул порог.
Здесь находилось четверо: первый — с кротким выражением лица, взъерошенной чёрной шевелюрой и погонами генерал-лейтенанта на плечах, сидел за столом и торопливо что-то чёркал на листке бумаги карандашом.
Второй — стоял у окна, вполоборота к входу. Прислонившись правым плечом к стене и скрестив руки на груди, смотрел за стекло. В тусклом свете единственной электрической лампочки, висевшей под потолком, неярко сверкнули звёзды на погонах.
«Генерал-майор…»
Третий — сидел на стуле в дальнем углу комнаты и в момент моего появления осторожно поправлял воротник гимнастёрки тонкими пальцами. Разглядеть его звание мне не представлялось возможным, но цепкий, запоминающий и в то же время усталый взгляд, а также характерная манера держаться: некая сосредоточенность — выдавали в нём политработника.
Последним, четвёртым, был мрачного вида полковник, с длинным тонким шрамом на правой щеке, сидевший на табурете рядом с дверью.
— Здравия желаю! Гвардии капитан Ярцев Алексей Дмитриевич по вашему приказанию прибыл! — негромко сказал я в пространство, поднося руку к пилотке.
— Вольно, капитан, — бросил второй. — Проходи, садись.
Первый неторопливо отложил в сторону карандаш.
— Знаешь, кто я?
— Так точно, товарищ генерал-лейтенант. Вы — командующий тридцать седьмой армией третьего Украинского фронта, кавалер четырёх ордёнов Красного знамени и одного ордена Суворова, Шарохин Михаил Николаевич.
— Верно, капитан. Газеты читаешь?
— Так точно, товарищ генерал-лейтенант.
— Газеты он читает…— проворчал себе под нос второй.
— Товарищ Блажей, ваших комментариев в сложившейся ситуации я не просил, — бросил Шарохин генерал-майору, стоящему у окна.
— Действительно, товарищ начальник штаба, давайте не будем задерживать ни себя, ни капитана Ярцева. У нас с вами еще много дел, — заметил третий.
— Верно, товарищ Шабанов. Товарищ Вяземцев, будьте добры, изложите суть дела.— Михаил Николаевич повернулся к полковнику, сидевшему у входа.
— Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант, — офицер подхватил табуретку и, перенёся её поближе, сел напротив меня. В тусклом свете электрической лампочки сверкнули звезды на краповых с синим кантом погонах.
«НКВД…»
— Значит так, капитан. Ты, полагаю, с немецкой техникой довольно хорошо знаком, у тебя на счёту почти сотня танков.
— Девяносто девять, если быть точным, товарищ полковник.
— Не перебивай, капитан. Так вот, разведка сообщает, что в нашем районе действует неизвестный ранее образец. И твоя задача — захватить его…или уничтожить. Выполнишь — весь командный состав фронта будет тебе признателен, да и заслуженный «Сотый подбитый» получишь, а с ним и отпуск полагается, домой съездишь…
«Сдался мне ваш «Сотый подбитый», а уж дома мне сейчас делать нечего и подавно…»
— Товарищ полковник, а почему этой машине такая честь?
— Всё очень просто, капитан. По нашим источникам, это принципиально новая конструкция, и фрицы использовали в ней принципиально новый вид маскировки.
— Товарищ полковник, и что же в ней такого особенного?
— Дело в том, что она практически не видна невооружённым глазом. Впрочем, и через оптику тоже.
— То есть?
— Говоря грубо, она невидима.
Я усмехнулся.
— То есть, получается, что на фронте действует невидимый танк противника неизвестной конструкции?
— Я же говорил, товарищ командующий, — устало сказал Блажей, — что и этот поставит данный вопрос под сомнение. Нас в Москве уже, наверное, сумасшедшими считают…
— Отставить панику, товарищ начальник штаба! — недовольно шикнул на подчинённого генерал-лейтенант. — Пусть Вяземцев закончит инструктаж.
— Так вот, — продолжил офицер НКВД, — он действительно существует.
— Хорошо, но как за ним «охотиться», если он невидим? Остатки моей роты перещёлкает, и всё.
— По свидетельству расчётов противотанковой батареи №315, которым довелось с ним встречаться в бою, он сбрасывает «маскировку» перед стрельбой, видимо, она не позволяет ему открывать огонь. Это твой шанс, капитан. Не зря ведь тебя танковым асом считают…
«Угу, как же! Меня ещё по Курской дуге помнят…
А вы, товарищ особист, не завирайтесь, так и скажите, что ваших танкистов вам жалко, а Ярцева — нет, поэтому последнего можно отправлять воевать с чем угодно…»
— Ясно. Я постараюсь сделать всё, что будет в моих силах.
— Тогда капитан, я тебе советую посетить батарею и расспросить об этой машине поподробнее. Вот это, — Вяземцев положил на край стола несколько листов бумаги, мелко исписанных несколькими различными почерками, — вся имеющаяся на данный момент информация, преимущественно донесения тех, кто с ней лично встречался в бою.
— Спасибо, товарищ полковник, — я неторопливо снял с плеча планшетку, которую всегда носил с собой, убрал документы.
— Вот и отлично. Можете идти…
— И ещё, капитан, — в разговор вмешался Шарохин, — ты и твои люди четыре дня были на марше, поэтому даю сутки на отдых. Но послезавтра — на «охоту».
— Так точно! — я встал со стула, поднёс руку к пилотке и покинул помещение.
Последними словами, которые я услышал, прежде чем захлопнулась дверь комнаты, был диалог генерал-майора и Вяземцева.
— Надеюсь, что капитан справится… — чувствовалось, что Блажей нервничает, голос немного подрагивал.
— Не сомневайтесь, товарищ генерал-майор, он справится. Мне его рекомендовал надёжный источник, — сказал особист.
Солнце ещё не взошло, но вдалеке, на горизонте, уже появилась ярко-жёлтая полоса. Освещавшие двор в нарушение всех инструкций по противовоздушной обороне прожекторы сбавили мощность. Трофейные немецкие наручные часы с клеймом «DH» на задней крышке из нержавеющей стали показывали половину пятого.
Из головы никак не шли слова полковника НКВД.
«Мне его рекомендовал надёжный источник…»
Не могу сказать, что я опасался особистов, хотя встречаться с ними до войны мне уже приходилось: в тридцать шестом году какая-то зараза «стукнула» на отца, и того немедленно загребли. Впрочем, держали не долго — через год выпустили по пересмотру дела, восстановив в правах, а воспоминаний о том периоде, когда был сыном «врага народа», у меня практически не осталось. Мать за это время успела люто возненавидеть моего дядю, работавшего в органах, и не пускала его на порог нашего дома, хотя возможности помочь семейному горю у него фактически не было. Да и судьба его сложилась не очень удачно — майор госбезопасности Ярцев Вадим Алексеевич сложил свою голову в летней мясорубке сорок первого года.
К моменту, когда я вернулся к своим машинам, экипажи уже проснулись. Личный состав выстроился очередью к появившейся в моё отсутствие полевой кухне.
Предупредив бойцов, что у них есть тридцать минут на завтрак и отдых, я попросил командиров танков собраться в моей машине после завтрака на небольшое оперативное совещание.
В башне было душно, вентиляторы боевого отделения я не включал, иначе аккумуляторы сели бы слишком быстро. Неяркие лучи утреннего солнца, попадавшие в машину через открытые люки, падали на казённик орудия, сверкали на рукоятках вертикальной наводки, поблескивали на окуляре телескопического прицела.
Помимо меня здесь сейчас находились ещё трое: лейтенанты, командиры танков моей роты, братья Сергей и Николай Скворцовы, а так же поляк по фамилии Ярош.
Оба брата были родом из Белоруссии. В сорок первом попали в пехоту, но поучаствовать в боях тогда особо не успели — их забрали в танковое училище.
Старший, Сергей, был широк в плечах, рыж и, временами, до крайности вспыльчив. Николай, отличался от него более спокойным характером и более заурядной внешностью — темноволос, худощав и жилист. В роте у меня они были командирами двух машин под номерами 101 и 102 соответственно.
Последний танк, под номером 103, был в некотором смысле уникальным. Все члены экипажа, начиная от Яроша, в любой ситуации способного сохранять на лице спокойную вежливую улыбку под тонкой полоской усов, были по национальности поляками, что впрочем, не вызывало никаких конфликтов или недопонимания.
— Значит так, товарищи офицеры, — я неторопливо открыл планшет и, вытащив из него карту, стал разворачивать, — командование армии поставило перед нами весьма необычное задание.
— Товарищ капитан, значит, под Тирасполь мы не пойдём? — спросил Сергей.
— Не пойдём, лейтенант, не пойдём… Всё гораздо интереснее. Экипажам пока ничего не говорите, а меня сейчас слушайте внимательно. Так вот, командование фронтом предполагает, что где-то в полосе вверенных ему подразделений действует танк противника неизвестной конструкции. Наша с вами задача — его «поймать». Проблема состоит только в одном: разведка утверждает, что на нём принципиально новая система маскировки. Машина эта фактически не видна.
Мои подчинённые улыбнулись.
— Отставить! Я не считаю Шарохина, Блажея и прочих идиотами и не думаю, что они будут разводить панику на пустом месте. Поэтому, товарищи офицеры, жду ваших конструктивных предложений по «отлову». А пока что все свободны, пора собирать бойцов и приводить машины в порядок. Вечером я созову вас вторично, поинтересуюсь, кто и что надумал.
Мои подчинённые разошлись, а я стал убирать карту в планшет, когда из него на пол боевого отделения выпала пара сложенных вдвое маленьких листков.
Это были старые, выцветшие предвоенные фотографии: на первой, датированной 1936 годом — моя семья в полном составе: мать, отец, дядя, сестра, а на второй — улыбающаяся невысокая хрупкая девушка в летнем платье, черноволосая, голубоглазая, с чуть вздёрнутым носиком.
Я осторожно убрал их в нагрудный карман гимнастёрки.
Осмотр танка — занятие довольно муторное. Даже являясь командиром роты, я всё равно принимаю в нём участие, если нет более важных дел, недаром ведь среди танкистов в ходу старое присловье: «Это в бою ты — командир, а гусеницу тянуть или пушку чистить — такой же как все член экипажа».
— Что скажешь, Васильев? — спросил я.
— Скажу, что ГКБ-34[1] опять не рассчитало, — донеслось из танка.— Прошу прощения, товарищ капитан, но чёрт вас дёрнул брать эту экспериментальную дуру с завода. Никаких пружин не напасёшься.
Моя машина действительно необычна. Сотня — это не только порядковый номер, это еще и официальное наименование модификации машины, Т-34-100. Последняя цифра обозначала калибр орудия.
— За всё надо платить, товарищ старший сержант.
— Да кто бы спорил, товарищ капитан, — мехвод выбрался из люка на корме машины.— Менять будем?
— Да, пока время есть. — Я снял сапоги и торопливо натягивал поверх летней формы танковый комбинезон. — А то полетит ещё во время боя…
— И то верно, — Васильев утёр с лица пот. Невысокого роста, коренастый, добродушный и при этом крайне азартный в опасных ситуациях, уроженец одной из деревенек на Урале, механик-водитель был настоящим мастером своего дела. В экипаж моей машины он попал довольно давно, пару лет назад. С тех пор Васильев Михаил Дмитриевич успел вместе со мной не по своей вине сменить три машины и трижды попасть в госпиталь, но всякий раз возвращался в строй.
— Товарищ капитан, снаряды привезли… — донеслось сзади.
— Позволь мне угадать, Куваев, — я застегнул комбинезон и, натянув сапоги, повернулся к заряжающему — плечистому детине с наивным выражением лица. — К нашему орудию они, как обычно, отсутствуют?
— Так точно, — ответил тот.
— Видимо, придётся нам с тобой, Илья, тащиться на противотанковую батарею. Там у меня к командиру пара вопросов есть, а заодно и снарядов одолжим…
— Действительно, товарищ гвардии капитан, съездите, пока у вас есть свободное время, — от остановившегося у обочины дороги «Виллиса» к моему танку шёл полковник НКВД Вяземцев, в сопровождении двух солдат и давешнего хмурого лейтенанта. — Я вам свою машину одолжу. Только соберите личный состав, я проведу инструктаж.
— Так точно, товарищ полковник.
— Вот и славно.— Вяземцев чуть улыбнулся. — Мещеряков, сопроводи капитана до батареи и проследи, чтобы ему выдали снаряды.
Визит к артиллеристам противотанковой батареи принёс два десятка ящиков со снарядами и описания вражеской машины. Уже на обратном пути в роту нас нашёл посыльный из штаба армии, передавший мне теоретические выкладки по системе маскировки противника. На вопрос, откуда они, выяснилось, что Шарохин сумел убедить руководство третьего Украинского фронта в существовании «невидимки», и теперь этой машиной заинтересовались на самом высшем уровне. Запросили консультацию у крупнейших отечественных учёных-физиков — Курчатова, Иоффе, Алиханова. Универсального рецепта по демаскировке те не дали, но опредёлённые выводы из имеющейся информации я для себя сделал.
Вечером в небольшой комнатке, в «отвоёванном» у пехотинцев домике, собрались подчинённые мне офицеры.
— Товарищ капитан, значит, чтобы он стал видимым, достаточно вывести из строя двигатель или накрыть фугасом? — поинтересовался Скворцов-младший.
— В принципе, ты всё правильно понял. Так или иначе, этот фокус с невидимостью требует огромного количества энергии и излучателя. В первом случае мы выводим из строя её источник, а во втором — есть вероятность повредить сам излучатель. План действий таков, — я развернул карту, — обычно он появляется в районе батареи №315. Обратных путей отхода у него два: здесь — через небольшой лес, и здесь — через холмы около деревушки Киркэешть.
— А в деревушке немцы, товарищ капитан? — поинтересовался Ярош.
— Разведка утверждает, что нет. Разрыв между фронтами составляет около двадцати километров, фрицы откатываются стремительно, мы за ними не поспеваем. Мне нужны добровольцы: осмотреть лес на предмет засады.
— Мы пойдём вдвоём, — ответил Скворцов-старший.
— А если «невидимка» уже там?
— Не будем ввязываться в бой. Откатимся, прикрывая друг друга.
— Хорошо, Сергей, но смотрите у меня. Полбеды, если машины погубите, хуже — если сами сгорите…
— Не сгорим, Алексей Дмитриевич… Головой ручаюсь.
На выходе меня окликнул Ольгерд.
— Хорошее задание, Алексей Дмитриевич. В самый раз для «Сотого подбитого». Отпуск домой получите…
Счастье, что лейтенант не видел, как при слове «домой» меня передёрнуло.
— Нет, лейтенант, ничего хорошего я в этом не вижу… Я бы лучше эту машину тебе отдал или братьям — ни ты, ни они дома за всю войну ни разу не были.
— До моего дома далеко, товарищ капитан, да и под немцами она, Варшава, — поляк невесело усмехнулся.
— Ничего, наступит день, и пройдёшь победным маршем по улицам своего города, — я махнул командиру машины №103 рукой и закрыл дверь.
Заняв своё место в танке, я раз за разом перечитывал описание внешнего вида «невидимки»: «Чёрный приземистый корпус с рациональными углами наклона брони, чуть ближе к корме — белая цифра «100». Шахматное расположение катков — по схеме Книмпкампфа[2], сферическая башня со скоплением антенн на тыльной её стороне и нетипичной для немецких машин формой маски орудия, металлическая сетка над крышей корпуса».
« Где-то и от кого-то я уже слышал подобное описание, но где, и когда…»
Ничего не надумав, я прислонился спиной к боеукладке и задремал.
Деревушка превратилась в скопление печных труб. На одинокой, чудом уцелевшей кирпичной стене висела покосившаяся табличка, вероятно с номером дома, но сейчас — закопченная до того состояния, что разобрать написанное не представлялось возможным.
Ветер лениво бросил в лицо хлопья снега…
«Ты зря надеялся, Ярцев. Чем ты отличаешься от других, чтобы тебя дома ждала иная встреча?»
— Алексей Дмитриевич, Алексей Дмитриевич!
— Да, — я обернулся. Утопая в снегу по пояс, ко мне шёл старичок, в котором я с трудом узнал своего соседа, в сад к которому лазал за яблоками ещё в детстве.
— Владимир Алексеевич, что случилось?
— Алексей Дмитриевич, пройдёмте со мной, у меня здесь неподалёку землянка, всё там и расскажу…
Потрескивал огонёк в печке-буржуйке, выхватывая из темноты осунувшееся, заросшее, постаревшее лицо соседа.
— Всех жителей согнали в амбар, родные твои среди них были…
— И Аню?
— И Аню твою…
Утром, проснувшись, я обнаружил, что машины под номерами 101 и 102 ушли.
А ближе к обеду меня ожидало неприятнейшее известие.
— Товарищ капитан, сгорели они. «Невидимка» их спалил, с короткой дистанции. Выживших, вероятно, нет… — докладывал мне хмурый Ярош, первым получивший донесения разведчиков.
— Жаль…хорошие танкисты были, — ответил я устало.
— Надо их помянуть будет, — задумчиво обронил Ольгерд.
— Помянем лейтенант, помянем…когда я эту штуку в металлолом превращу.
Днём мы остались без обеда: едва только к полевой кухне выстроился экипажи двух оставшихся машин, из штаба к нам примчался давешний хмурый лейтенант из НКВД, с сообщением, что батарея №315 подверглась безрезультатной атаке «невидимки» и, согласно донесениям артиллеристов, необычная вражеская машина отступает в район Киркэешти.
Развернув карту, я замерил расстояние, провёл необходимые подсчёты и убедился, что мы успеваем его перехватить. Объявил пятиминутную боевую готовность.
Недовольно ворча, экипажи торопливо сворачивали свой нехитрый скарб и торопливо «грузились» в танки.
Мимо меня промчалась моя четвёрка — Васильев, Рябов, Тюфяков и Куваев.
Механик-водитель, пропустив радиста вперёд, уцепился за орудие и ловко забросил себя на своё место. Наводчик и заряжающий заняли место в боевом отделении через главный люк башни.
Последним в машину влез я, захлопнув за собой створки командирской башенки.
— Выступаем!
К деревушке мы прибыли спустя полтора часа. Киркэешть расположилась на вершине холма. Яроша я отправил в засаду на обратный склон, который был ближе к немецким передовым позициям, приказав в случае выхода «невидимки» на меня обеспечить прикрытие. А свою машину поставил за полуразвалившийся, заросший кустами сруб под деревом.
— Есть где разгуляться, товарищ капитан, — Васильев был удивительно спокоен. — Холмистая местность, прячься да маневрируй — не хочу…
— Главное, чтобы таким же образом не накрыли… — я опустил ручки стереотрубы.
Потянулись томительные минуты ожидания. Весь экипаж приник к приборам наблюдения.
— Товарищ капитан,— сообщил заряжающий,— на десять часов на холмике… как будто что-то через кусты ломится.
— Ветер? — я повернул стереотрубу, пытаясь разглядеть место, о котором говорил Куваев.
Да, кусты выглядели несколько потрёпанно. Пара валунов, лежавших рядом, вдруг вздрогнули и покатились вниз по склону….
«Показалось?»
Поваленное деревце, лежавшее рядом с кустами, треснуло.
— Куваев, осколочно-фугасный! Виктор Васильевич, на десять часов, три с половиной метра упреждения!
Сухо клацнул орудийный затвор, принимая снаряд. Защёлкали рычажки наводки.
— Огонь!
Грохнул выстрел, натужно взревели вентиляторы боевого отделения, вытягивая из машины кислый пороховой дым, заметалась по дну раскалённая гильза.
На холмике распустился огненным цветком разрыв, и перед нами предстал наш противник — низкий, приземистый корпус со скошенной бронёй лба, бортов и кормы, сферическая башня с кучей непонятных антенн на макушке, длинный ствол орудия. Металлическая сетка на крыше корпуса была перемолота нашим фугасом, на месте оставались только отдельные куски. На борту, чуть ближе к корме явственно виднелась цифра «100».
— И Аню?
— И Аню твою…
— Как?
— Да танк подогнали, и пустили его на амбар.
— А какой танк был?
— Не знаю, я ж в этом не разбираюсь…
— Так опиши… может я знаю?
— Большой, чёрный, корпус со всех сторон скошенный, башня по форме — словно половина шара, да куча антенн на макушке, а на борту цифры… не помню я их…
Два года я ждал этого момента. Два года грязи, крови, смертей. Ждал даже тогда, когда перестал верить в то, что найду. И дождался.
«Вот уж действительно «Сотый подбитый…»
«Тридцатьчетвёрка» взревела мотором и, ударом опрокинув остатки сруба, понеслась вниз по склону.
— Бронебойным! Быстрее, Куваев, быстрее, мать твою!
Опять клацнул затвор, машину ощутимо тряхнуло — это Васильев притормозил буквально на мгновение, и вновь грохнул выстрел.
— Попадание в корпус без ощутимого результата,— гаркнул я, отрываясь от перископной стереотрубы. — Михаил Дмитриевич, давай за холм!
— Есть!
Танк противника развернулся к нам фронтом, зашевелился длинный «хобот» орудия — вражеский выстрел я фактически почувствовал: «тридцатьчетвёрка» вздрогнула. Рукоять стереотрубы вырвалась у меня из рук, а в боевом отделении стало немного светлей.
— Неужели разбил, сволочь... — я поймал непослушный прибор наблюдения и обнаружил, что ничего через него не вижу.
Потянув за рычаг подъема сиденья, я очутился на своём положенном месте — в командирской башенке.
Болванка противника прошла вскользь по боевому отделению — и смахнула всю выступающую часть стереотрубы, а затем, угодив в командирскую башенку, выдрала из неё половинку люка.
— Ярош докладывает о появлении численно превосходящих танков противника. Вынужден вступить в бой, — донеслись до меня слова радиста.
— Как только сможет — пусть придёт нам на помощь. Васильев, выгляни из-за холмика! Тюфяков, «угости» фрица в маску,— приказал я.
Сухо лязгнул затвор орудия.
Машина рванулась с места, чтобы через несколько секунд притормозить.
Грохнул выстрел.
— Резиновый ты, что ли, скотина, — ругнулся я, наблюдая, как стомиллиметровая болванка соскальзывает по броне башни противника.
Наш мехвод дёрнул машину назад, но немного запоздал.
Очередной удар, скрежет стали, лязг, тошнотворный треск, вспышка… Вентиляторы боевого отделения взвыли и смолкли, а по танку распространился запах жжёной проводки и другой, сладковатый, мясной запашок. Свет пробивался через открытый люк… и еще откуда-то сбоку.
— Да что за… Куваев, подкалиберный!
Заряжающий не обратил на мои слова никакого внимания, просто продолжал спокойно сидеть на своём месте. Что-то в его фигуре мне показалось неправильным, неверным…
Спустя несколько секунд, я понял, что именно: рваная дыра с разлохмоченными красными краями посередине спины…
— Виктор Василич…
Наводчик повис на телескопическом прицеле. Спрыгнув со своего места, я перевернул его и выругался — свет, падающий из люка, отразился в застывших, стеклянных глазах.
— Товарищ капитан, у вас там всё в порядке?
— Нет! — гаркнул я, опрокидывая Тюфякова на центральную боеукладку и занимая его место.
Болванка противника вошла в башню чуть правее маски орудия, повредила спаренный с ним пулемёт, разбросала диски из крепления на стене, прошла через Куваева, ударилась о верхний край ниши боевого отделения, и, окончательно разбив мою стереотрубу, убив наводчика и прошив распределительный щиток вместе со стенкой башни, вышла наружу.
«Зараза…»
Я спешно вытер кровь с оптики и затвора орудия своей пилоткой, выдернул из хомута на правом борту башни подкалиберный снаряд, затолкнул его в казённик орудия.
— Михаил, подай вперёд…
«Тридцатьчетвёрка» рванулась с места, чтобы тут же остановиться.
Я, чуть довернув рукоятку механизма поворота башни, рванул рычаг спуска.
Вновь заметалась по боевому отделению стреляная гильза, пороховая гарь теперь уходила только в открытый люк, и в танке сразу стало жарко.
В оптику было видно, как снаряд ударился о землю правее машины противника.
Механик-водитель сдал назад, и в этот момент мою «сотку» настиг очередной удар, вновь заскрежетал металл. «Тридцатьчетвёрка» продолжила своё движение, но как-то вяло…
— Твою ж мать…— выдохнул я, глядя вниз. Васильев опрокинулся впёрёд, на люк, повис на рычагах. По дну отделения управления медленно расползалась красная лужа.
Я торопливо спустился вниз. Рябов был жив, и сейчас с каким-то удивлением смотрел на собственную руку, вывернутую под неестественным углом.
— Вывих и перелом,— констатировал я, останавливая машину, — тебе повезло, что после Михаила болванка сместилась, да и изрядно потеряла скорость.
Торопливо откинул люк мехвода, и, выбравшись, осмотрел борт.
«Ничего серьёзного, катки не задеты… Разбит стартёр — регулятор сжатого воздуха».
Вновь взобравшись по скобам на башню, я нырнул в свой люк.
— Товарищ капитан… давайте вы поведёте, а я за орудие.
— Отставить, ефрейтор, ты с одной рукой с ним не справишься. Лучше лезь в башню, будешь подавать снаряды.
Я вновь спустился на место механика-водителя и бросил машину вперёд, остановив её так, чтобы из-за холма торчала только башня и часть борта. Вновь вернулся на место наводчика.
«Коли оптика сбита, наводить будем через ствол…»
Я припал к затвору, наблюдая за тем, как ствол орудия медленно, но верно ползёт к чёрному силуэту вражеской машины.
— Подкалиберный!
Рябов с трудом, одной рукой, дотолкнул снаряд в казённик, после чего я рванул рукоятку спуска и, как только отзвучал выстрел, приник к оптике орудия.
Танк противника, не видя меня, в момент срабатывания ударно-спускового механизма пушки катился вперёд, и выстрел оборвал ему гусеницу. Теперь «невидимка» стоял, развернувшись к нам бортом с нарисованной на нём цифрой «100».
Я опять взялся за рукояти, наводя орудие, когда в нас прилетела очередная болванка.
Характерное потрескивание вкупе с потом горячего воздуха из отделения управления подтверждали простой, не вызывающий сомнения факт — горим.
— Ефрейтор Рябов, покинуть машину!
— А как же вы, товарищ капитан?
— Ефрейтор, тебя не учили, что приказы не обсуждаются, они — выполняются?
— Но...
— Никаких «но»! — гаркнул я.
Роман стал торопливо вылезать из башни, а я вновь зарядил орудие подкалиберным и чувствуя, как воздух начинает обжигать, спешно вращал маховик вертикальной наводки.
На холм вскарабкалась «тридцатьчетвёрка» Яроша. «Невидимка» стал поворачивать башню к ней, видимо посчитав меня уничтоженным.
«Раз горит — значит всё? Неет, хрен тебя, зараза…Я два года ждал этого момента, два долгих года…»
Грохнул выстрел.
В оптику было видно, как снаряд входит в борт фрица, аккурат в нарисованную сотню, и из-под радиаторной решётки начинают неспешно вылезать языки пламени.
Я глянул вниз, в отделение управления, на дне которого горящее масло мешалось с кровью, и всё понял сразу.
«Не успею…»
Моя рука сама скользнула в нагрудный карман гимнастёрки. Мать, отец, дядя, сестра и Аня смотрели на меня и улыбались, словно одобряя принятое мной решение.
2 часа спустя.
— Что скажете, товарищ лейтенант? — Вяземцев наблюдал, как бойцы НКВД собирают остатки разлетевшейся сетки, стоя у побитого невидимки.
Из распахнутого настежь люка немецкой машины выбрался Ярош.
— Товарищ полковник, никогда раньше такого не видел. Нет ни одного члена экипажа, танк полностью механизирован, и подозреваю, действовал почти автономно, без вмешательства человека. Все узлы повреждены пожаром.
— Ярцев всё-таки выполнил задание, — полковник горько усмехнулся. — Пусть и не оригинально, но выполнил. Все они, Ярцевы, такие…
— Почему все, товарищ полковник? — полюбопытствовал Ольгерд.
— Мне его родственник под Москвой жизнь спас. Тоже задание выполнил… а сам погиб,— Вяземцев вдруг ссутулился, сжался, словно постарел, и, сняв с головы фуражку, зашагал к догорающей «тридцатьчетвёрке» с бортовым номером «100».
Неделей позже
— Товарищ гвардии ефрейтор, к вам приходил какой-то офицер, велел передать вот это,— санитарка протянула худощавому, чуть сутулому бойцу с рукой на перевязи коробочку и листок. — И ещё, он просил передать, что представление ушло наверх, но результат будет, увы, не скоро.
— Хорошо, спасибо.
Сестра ушла, а солдат осторожно открыл коробочку.
На красном бархате, поблёскивая в свете керосиновой лампы, лежала пятиконечная серебряная звезда, с символическим изображением танка Т-34 в центре, на лобовом листе которого была выгравирована цифра 100, а на верхнем луче — изображение наушников.
Отложив знак в сторону, ефрейтор развернул листок, и, скользя по строкам взглядом, грустно улыбнулся.
Это была выдержка из приказа, гласившая:
«За выполнение особого задания командования фронтом объявить членам экипажа танка Т–34–100 благодарность и вручить заслуженный знак отличия — «Сотый подбитый» гвардии ефрейтору Рябову Роману Викторовичу.
Гвардии сержанту Васильеву Михаилу Дмитриевичу, гвардии сержанту Тюфякову Виктору Васильевичу, гвардии ефрейтору Куваеву Илье Николаевичу и гвардии капитану Ярцеву Алексею Дмитриевичу присвоить знак отличия «Сотый подбитый» посмертно».
(1) Главное конструкторское бюро на заводе №183 в Нижнем Тагиле, отвечавшее за внесение изменений в конструкцию танка Т-34.
(2) Размещение катков машины в два «слоя» — второй относительно первого смещён на радиус катка.