Центифолия

«Крепость Солтак* обширна, и в пределах ее стен помещается до десяти тысяч жителей. Она была построена генуэзскими неверными и стоит на скале, с одной стороны отгороженной морем, с другой — ущельем. Толщина и протяженность ее стен достойны удивления. Милостью Аллаха она снабжается водою из горных источников, которая течет по трубам в большой резервуар, находящийся под землей.

Храм неверных стоит на месте той мечети, что была построена по приказанию Ала ад-Дина Кей-Кубада в 617 году**, а вокруг храма цветет множество роз».

Говорят, что, восходя по лестнице в ночное небо, Магомет устал, устал и сопровождавший его архангел Джибраил, и птица-кобылица аль Борак, и что выросли из капель их пота разноцветные розы — белые, красные и желтые.

Когда июньским днем 1475 года Кедук Ахмет Паша на плечах многотысячного войска янычар ворвался в Солдайю*, он приказал вынести трупы из церкви и омыть ее от крыши до фундамента розовой водой, чтобы можно было превратить ее снова в мечеть.

Для розовой воды взяли белые розы, и красные розы, не пренебрегли и розами желтыми, как испод вечерних облаков.

Много, много понадобилось роз, чтобы отмыть всю церковь. Это были Rose damascena — те, из которых делают драгоценное ароматное масло, но были среди них и малиновые полумахровые цветы с того куста, что привезен был в Солдайю прямо из Генуи, и назывался также Rose gallika — галльской розой.

Пышные розы любили не только во Франции — от сумрачной Германии до солнечной Италии полны были ими сады. Мадонны и инфанты, умело выписанные кистью на холсте, держали их в своих тонких пальцах.

На смену готическим Rosa canina, Rosa alba и Rosa cinnamomea — тех, что именуют у нас шиповниками, и изображения которых так хорошо годятся для виньеток, постепенно приходили розы с множеством лепестков. В семнадцатом и восемнадцатом столетии излюбленной розой художников стала роза о ста лепестках».

Привычкой читать из середины и наискосок я обзавелась еще в детстве, когда хотела поскорее узнать, что будет дальше. Глотала строчки, как голодный птенец — корм, или отбирала те, что повкуснее.

Иные книжки много теряли от такой непоследовательности. Но растрепанная, с отрывающейся обложкой, с полустершимся названием «Центифолия»***, книжица в четверть листа, что я купила от скуки в поезд, позволяла читать себя с любой страницы. Она была про розы, и сама, как рассыпающаяся роза. Как роза, у которой оторвали наружный слой лепестков. Я надеялась разобрать и сложить в правильном порядке ее помятые и перепутанные листы.

Я читала ее после обеда, на берегу моря, лежа под тентом, потому что наш Мастер просил не вести праздных разговоров в пространстве для занятий.

Если рассказывать сначала, то утро на Меганоме начиналось с криков ласточек у обрыва. Нет, не так — наверху скал, на самой «крыше», была антенна, и когда она начинала крутиться со скрипом, то начинали метаться и ласточки. Чуть выше ласточек, но ниже кромки скал, скрывался родник, на который я ходила, как только просыпалась. Изгибы крутой дорожки украшали дикий виноград с вырезными листьями и закрученными в спираль усами, розовая, как пух, акация, белые, с зеленой серединкой и множеством тычинок, цветы каперса, а у самого родника рос стрельчатый тростник, сквозь который было видно далеко лежащую внизу сапфировую зелень моря и концентрические круги храма Шивы.

Родник медленной прозрачной струйкой сочился из-под камня в каменную же чашу. Вода после подъема на гору была очень вкусной и холодной.

С утра мы занимались йогой, радостно заплетая тело в асаны и развязывая узлы души, а после, одуревшие от безжалостного крымского солнца, купались в холодном море. Бесконечной чередой прибоя, яростного в шторм, море подмывало и перемалывало берега Меганома, щедро выкладывая на пляж то абсолютно круглый, сверкающий белизной шар из кварца, то кусок красной шелковой яшмы, то молочно-мутный аметист, то безымянную веселую гальку в цветных полосках и перевязочках.

Вода проявляла суть камней, как фотографическую пленку, а высыхая, они становились тусклыми и скучными.

Такими же — тусклыми и скучными — по мнению нашего гуру, старались казаться друг другу люди в своей повседневной жизни.

Честно говоря, иногда мастер производил на меня впечатление шизофреника — особенно, когда дергался, закатывал глаза, и чуть ли не пускал пену, подпрыгивая в шезлонге. Смущала меня и утомительная — по нескольку часов — ловля «положительных аспектов созвездия Скорпиона» растопыренными руками, и воображаемые полеты в мире драконов. Все это называлось «многомерными практиками». Чуть более понятными были медитации, на которых положено было отстраниться и наблюдать все со стороны — что я делала, вслушиваясь в шум волн и в ритм собственного дыхания, оставаясь на границе яви и стараясь не соскальзывать в забытье.

На самом хребте мыса Меганом, на скамейке, сидел смотритель маяка, и наблюдал за дельфинами, загоняющими косяки пеламиды. Дельфинов было много, и они из любопытства подплывали к катерам и моторкам. Однажды особенно заинтересовала их тяжело шлепающая по волнам резиновая лодка, но, убедившись, что это странное «животное» не ранено и не нуждается в помощи, они снова занялись своими делами.

Вокруг расстилалась Таврика, с ее кипарисами, можжевельниками, выгоревшей рыжей травой, скалами и тропинками среди них. Безумные ветряки крутили треугольными лопастями, новый маяк ослепительно белел на солнце, а у старого маяка рос куст Rosa taureae, усыпанный мелкими душистыми цветами. Я подумала, что, возможно, этот куст рос здесь с тех пор, как Ифигения превратилась из жертвы в жрицу. Возможно также, что мимо него безучастно прошел Орфей, выйдя из расщелин Аида без Эвридики.

«Роза сорта «Йорк-и-Ланкастер» лишь иногда дает отдельные цветки чисто белого или чисто красного колера на одном кусте, а, в основном, приносит пестро-розовые с белым цветы, каждый из которых немного отличается от соседа. Но даже будь противники вынуждены выбирать розы с этого куста, они все равно бы не примирились, потому что совсем не в цвете лепестков причина распри…

…Происхождение роз сорта Centifolia до сих пор неясно, так как все дикие, исходные формы имеют достаточно небольшое количество лепестков, у центифолии же их великое множество. Цветок центифолии плоский, широкий, и так плотно набит лепестками, что похож на половинку капустного кочана. Достоверно, что появились центифолии еще в средние века. Некоторые селекционеры считают, что R. Cetntifolia является результатом спонтанной или индуцированной мутации, но причина мутации неизвестна. Во многом внезапное появление центифолий похоже на появление человеческого рода, возможно, происходящего от бессмысленных тварей — переходные звенья утратились за давностью веков…

…Множественные миры можно изобразить в виде цветка лотоса, или же розы. Все лепестки соприкасаются в чашечке и своей нижней части, а кончики лепестков, хоть и находятся близко друг к другу, но не имеют точек пересечения…

…Сколько существует человечество — столько существуют розы. Если в доме нет живой розы — поищи ее изображение, и, скорее всего, найдешь».

Книжка-растрепка оказалась совсем не о ботанике, как я думала, и странным получался этот взгляд сквозь «розовые очки».

А ночью было лунное затмение. Чем дальше темная тень находила на луну, тем ярче сверкали звезды, тем сильнее шумело море. Неверный гаснущий свет дрожал и преломлялся в глазах, казалось, у обломка луны выросли ноги-весла, как у жука-плавунца, и что вокруг него вбиты гвозди, сверкающие металлическими шляпками. Потом небо всё заволокло тучами, и началась сухая гроза — с молниями, но без дождя.

Утром легкая дымка лежала на горах, а солнце было окружено как будто роем сверкающих точек.

Гуру спустился от палатки в задумчивом настроении, и начал занятие не с йоги, а с беседы, точнее, со странных вопросов. Он спросил нас, найдется ли сейчас в Судаке сотня праведников.

Мы подумали, и решили, что сейчас — вряд ли. Курортный сезон, «сенокос» для местных жителей, задранные цены, обман и обсчет. Да и сами курортники — беспокойные создания, кому роман, кому напиться…

— А пятьдесят? А десять? Вот представьте, что некие селекционеры побывали в незапамятные времена на земле, оставили, так сказать, материал — размножаться. И если они сейчас проверят результаты, что окажется? Кто выжил? Самые сильные? Самые хитрые? Самые бессовестные? Или просто те, кто забыл, с какой целью они пришли в этот мир?

Гуру смотрел требовательно, и хмурился. Мы сошлись на десяти праведниках — уж десять-то точно найдется, если свет клином сошелся на Судаке.

Закончив с подсчетом праведников, наставник обрадовал нас сообщением, что «к Земле приближаются космические объекты». Причем если астрономы то ли видят, то ли не видят три штуки крупных, то он «на тонком плане» видит их не меньше сотни — целую эскадру. «И, — сказал он, — мы до последнего момента не будем знать, легионеры к нам летят, или селекционеры. Проверять они будут результат эксперимента, или просто очистят пробирку».

Мы только переглядывались и вздыхали — разве ж поймешь, когда он говорит серьезно, а когда шутит?

— Ладно, работаем. Представьте, что вам надо подняться по лестнице, по длинной лестнице в небо. Не спешите. Призовите наставников прошлых жизней, настройтесь. Таня, ты подбираешь тех, кто отстанет.

Таня, ведущая медитации до-дзен, только кивнула. Ее вообще сложно было чем-нибудь удивить.

Волна с шелестом и плеском бежала на берег и все никак не могла добежать.

«Лестница в Новом Кучук-Кое состояла из ста ступеней и называлась «лестницей Иакова» не столько в честь владельца усадьбы Якова Жуковского, сколько в честь его небесного покровителя. Она соединяла все три уровня поместья. Внизу, у ее подножия, находился естественный амфитеатр, окруженный туями, в центре которого стояла скульптура юноши. Верхний марш лестницы не подходил к крыльцу усадебного дома, а был направлен выше — в горы и к небу. По обеим сторонам ее росли кипарисы — тогда, в начале 20 века, они были едва в метр высотой. По бокам открывался вид на гроты, скульптуры и цветники, где карликовые абрикосовые деревья соседствовали с глициниями и резедой. Ирисы окаймляли бассейны и пруд, где нежились голубые нильские лотосы. Были в парке и акации, и платаны, и вековая роща олив, и молодые ливанские кедры. И, конечно же, всюду царили розы: по шпалерам и перголам — плетистые, желтые «Lufescens» и «Marechal Neil», белые и розовые «Adelaide d'Orleans», красные «Flammentanz». На клумбах благоухали розы чайно-гибридные и полиантовые, всех оттенков. Но среди них не было голубой розы — символа недостижимой и неземной красоты.

Поэтому одна из клумб — в форме раскрывающегося розового бутона — заполнена была голубыми, фиолетовыми, лиловыми цветами, которые в сумерках и при лунном сиянии становились единой переливающейся розой.

Разная судьба была предназначена творцам, столь тщательно украшавшим свой дом скульптурами и майоликой, изразцами и орнаментами, росписями и занавесями. Один утонул в Териоках, другой сбежал в Париж, третий умер от тифа; но были и оставшиеся. Пока удавалось — жили.

И призраком былых времен смотрится теперь картина «Цветы и фарфор», где несуществующие голубые и лиловые розы выписаны среди живого букета».

Розы свешивались с забора любопытными головками, дышали, подставляли переливчатый шелк лепестков судакскому солнцу. Тетя Соня — старуха лет семидесяти — вышла из дома, чтобы сесть в такие же древние «Жигули» и ехать на автовокзал. Там она со своими товарками ждала приезжих, сдавала жилье. Во дворе ее дома стояли морские контейнеры, оклеенные обоями в смутную розочку, с пыльными занавесками, с вытертыми покрывалами на двухъярусных кроватях.

Зимой в Судаке мертвый сезон, кто не заработал сейчас пару гривен — положит зубы на полку. За свет — плати, за воду — плати, пенсия с гулькин шиш.

Под ногами тетя Соня обнаружила какой-то растрепанный комок. Подняла. Соловей задышал, безвольно свесил головку на сторону. То ли кошка принесла, то ли Кнопка — маленькая собачка — поймала, помяла, да бросила. Надо позвать внучку, отдать ей. Тетя Соня была караимкой, дочка вышла замуж за татарина, и внучку звали Абаль****.

— Абаль, Абаль, ты где ходишь?

Пора ехать на вокзал, сейчас вот только внучка придет, присмотрит, чтобы все было хорошо.

-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Солтак, Солдайя — г. Судак

** По календарю хиджры. По григорианскому — приблизительно 1221 год.

*** Centifolia — сорт розы со ста лепестками. Возможен и перевод «сто страниц».

****Дикая роза