Прятки

Дуэйн Уайтвуд вернулся домой необычайно погожим летним днём. Уайтвуд-холл был похож на многие английские поместья: массивное, приземистое здание, тенистый сад, кованые ворота с узором из дубовых листьев. И сейчас, купаясь в лучах полуденного солнца, дом словно приветствовал молодого хозяина, вернувшегося из путешествия длиной в пять долгих лет.

Дуэйн отпустил коляску, поставил чемоданы на землю, положил руку на прихотливо извитые прутья ограды и закрыл глаза. В детстве, когда небо было выше, а ягоды вкуснее, в том самом саду они с сестрой играли в прятки. «Сто. Девяносто девять…» — он точно так же закрывал глаза, прижавшись лбом к стволу дерева, Ава мчалась в противоположную сторону, мимо беседки, клумб и лабиринта, стенами которого служила живая изгородь.

Правило в игре было одно — в дом не заходить. Сады Уайтвуд-холла и без того были достаточно большими, чтобы за все лето Ава ни разу не спряталась в одном и том же месте.

 

Сто.

 

Но сейчас Ава скрывалась от него, конечно, в своей комнате, не подозревая, что брат вернулся. Дуэйн с улыбкой на губах прошел в открытые ворота, потом по вишневой аллее, и поднялся на крыльцо, переступив через какую-то пыль. Неужели некому подмести? Куда смотрят Луиза и старый Джейкоб?

«Пять лет прошло», напомнил себе Уайтвуд. «Может, их здесь уже нет».

Колокольчик у двери зазвенел так же пронзительно, как и прежде.

Дверь открылась не сразу. В этом "не сразу" было что-то особенное, необычное. Что-то, заставившее улыбку погаснуть, а сердце тревожно зачастить. Наконец, дверь открылась и перед Дуэйном предстал высокий, пусть и немного сгорбившийся старик.

— Джейкоб! — выпустив чемоданы из рук, Дуэйн обнял слугу, крепко, но осторожно. — Как я рад!

— Господин, — годы брали своё, и голос дворецкого был едва слышен, — как хорошо, что вы наконец вернулись... В эти дни...

Дуэйн отстранился на шаг, внимательно вгляделся в сморщенное лицо старика, в его поблекшие глаза с красными трещинами сосудов, — глаза, в которых блестели слезы.

— Почему? — он почувствовал, как кровь отливает от лица и внутри становится холодно. — Почему "в эти дни"?

— Госпожа Ава...

Не дослушав, Дуэйн бросился вверх по лестнице.

Дверь в комнату сестры он распахнул почти ударом, забыв о любых приличиях.

— Ава! — его выдох слетел в тяжёлый болезненный полумрак и завяз в спёртом воздухе. Пахло отчаянием, темнотой и увядшими цветами. В глубине комнаты, которую Дуэйн помнил просторной и светлой, на большой кровати что-то шевельнулось.

— Братик, — призраки, и те шепчут громче. — Вернулся...

Раньше их часто называли двумя сторонами одной монеты. Близнецы, они и впрямь были похожи, особенно в детстве. Сейчас же Дуэйн, загорелый, как королевский морпех, поджарый и возмужавший за годы путешествия, смотрел на бледную, чудовищно исхудавшую Аву, едва способную поднять на него взгляд, и видел собственную противоположность. Тень, негатив, отражение в кривом зеркале.

— Что случилось? Ты больна? — ответ был и так очевиден, но произнести его девушка была не в силах. Она слабо улыбнулась и закрыла глаза, погружаясь в тяжкий сон.

Ее брат прислонился к стене и сам не заметил, как начал сползать по ней вниз.

 

Девяносто один.

Девяносто.

 

Дуэйн сидел на полу и ни о чём не думал. Сидел, пока на его голову не опустилась знакомая, как всегда очень мягкая ладонь.

— Вставайте, мой большой маленький господин, — услышал он, и сердце его едва не разорвалось от облегчения. — Откройте глаза и вставайте. Вы вернулись туда, где нужны.

Парой минут позже они сидели с Луизой вместе в гостиной, Дуэйн пил обжигающе-крепкий чай и слушал рассказ о том, что происходило без него в поместье. А за пять лет ничего особенного и не произошло — если не считать болезни Авы. По словам горничной, загадочная слабость проявилась у мисс Уайтвуд неделю тому назад. Апатия и плохой аппетит быстро перешли в неспособность двигаться, принимать пищу и даже говорить. Приглашенные доктора, коих было немало, терялись в догадках и не могли ни объяснить эту болезнь, ни дать ей хоть какое-то название.

— Тогда расскажи мне, — Дуэйн зажмурился, потирая двумя пальцами переносицу, — расскажи, что она делала до болезни. Ее кто-нибудь навещал в поместье? Или, может, она ездила куда-нибудь?

— Молодая хозяйка действительно отлучалась, господин Дуэйн, — был ему ответ, но не от Луизы. В комнату бесшумно, несмотря на возраст, вошёл Джейкоб. — Луиза не знает, потому что спала, а у меня сон чуткий. Я видел, как мисс Ава выходила из дома. И, судя по следам, за воротами её ждали. Утром она была у себя.

Дуэйн, не открывая глаз, кивнул. Он знал, что спрашивать Джейкоба о большем бесполезно. Старый дворецкий никогда не лез в дела хозяев.

— Значит, это всё же могла быть инфекция, — сказал Уайтвуд, открывая глаза и принимаясь расхаживать по гостиной. — Но вы двое здоровы. Джейкоб, как давно Ава отлучалась в последний раз?

— Чуть более недели назад, сэр.

— И вернулась она не одна, — вдруг добавила Луиза. — До утра с какой-то другой девушкой ругались!

— Значит, если бы инфекция, то вы оба уже болели бы, — Дуэйн остановился, сверкнув глазами. — И сестра была не одна... Знаете, что это означает?

— Нет, — нестройным хором отозвались слуги.

— Вот и я не знаю, — плечи Уайтвуда опустились. — Пойду побуду с сестрой. Джейкоб, не вздумай тащить мои чемоданы наверх — сам справлюсь. Луиза — сделай ужин, как в старые времена, хорошо? Вот и отлично.

И медленной, почти старческой походкой он отправился в комнату Авы.

 

***

Самое последнее дело — тревожить больного человека, особенно если болезнь тяжела. В покоях сестры, конечно, делали уборку: смахивали пыль, приоткрывали окно, чтобы проветрить. Но делать что-то большее у Луизы не было возможности. Это означало, что комната в том виде, в каком была неделю назад, нетронута.

И Дуэйн учинил настоящий обыск: выдвигал один за другим все ящики её письменного стола, вынимал оттуда письма, тетрадки, альбомы, перелистывал страницы, вскрывал конверты. Он даже проверил их старые детские тайники и аккуратно простучал стены в поисках новых. Ничего.

Выругавшись на колониальный манер, Дуэйн повернулся к платяному шкафу. Здесь повезло больше — среди многочисленных платьев, он обнаружил ридикюль, а в нём записную книжку. Поймав лунный луч, он пролистал блокнот, но не успел рассмотреть последние записи. На пол, точно под кровать, с тихим шелестом упал белый прямоугольник. Дуэйн вздохнул и опустился на колени, молясь, чтоб не заскрипели половицы — Ава спит, вот она, совсем рядом, он видит ее спокойное лицо, наклоняясь...

Но, протянув руку под кровать, он первым делом нащупал не карточку. В недоумении поднес ладонь к глазам, присмотрелся — это была точно не пыль. То, в чем он испачкал пальцы, походило на угольный порошок, к тому же, с какими-то крупинками, которые хорошо чувствовались на подушечках пальцев. На свету они выглядели почти прозрачными.

Мысленно обругав себя за глупость, которую предстояло совершить, Уайтвуд попробовал "пыль" на вкус. Она оказалась... соленой. Более того, эти крупинки и были солью.

— Что за дрянь? — беззвучно поинтересовался он у самого себя и вдруг вспомнил, что сегодня на крыльце видел нечто похожее.

Такую грязь не принесешь на ботинках. Улицы в городе не посыпают солью.

Со второй попытки он отыскал карточку. Ни имени, ни адреса не было. Только рисунок — глаз с вертикальным зрачком, окруженный исходящими от него линиями-лучами. Уайтвуд невольно моргнул — казалось, что глаз наблюдает.

Несомненно, это был символ. Но что он значил?

Дуэйн вышел из комнаты с твердым намерением осмотреть весь дом, от подвала до чердака.

 

Восемьдесят четыре.

Восемьдесят три.

 

Находки распалили его мрачные предчувствия, как ворвань — пароходный котёл. Несколько переплетённых между собой ветвей вяза, которые скрепляла какая-то янтарно-бурая субстанция, нашлись за косяком входной двери. Под всеми окнами первого этажа был рассыпан тот самый чёрно-серый солоноватый порошок, а в саду, напротив окон сестринской комнаты, Дуэйн обнаружил сгоревшую почти до половины свечу.

Когда солнце вызолотило небосвод на востоке, он вновь сидел у постели Авы и перебирал в уме находки. Всё это напоминало ему нечто виденное в путешествии. И это нечто заставляло Уайтвуда хмуриться всё сильнее. Ему было уже ясно, что сестра не больна. Вернее, больна, но источник её хвори — отнюдь не в микроскопических организмах.

— Во что же ты ввязалась, глупенькая? — прошептал Дуэйн, с нежностью и страхом глядя на Аву. — И кто же в нашей просвещённой Англии умудрился проклясть тебя?

Едва различимый ответный шёпот поразил его сильнее любого грома.

— Ба...рон, — сказала Ава, с трудом открыв глаза. — Братик...не...надо...

— Кто? — переспросил он, стиснув хрупкую ладонь сестры в пальцах. — Расскажи мне! Ава, расскажи!

Едва заметно она качнула головой:

— Тебе… не нужно. Со мной… все будет хорошо.

— Нет, нужно! — воскликнул Дуэйн горячо.

Сестра закусила губу и не ответила.

 

***

Итак, она пришла и сюда. Ожившая сказка, от которой дети начинают плакать и боятся оставаться в темноте. Предмет насмешек видных ученых, предмет баловства экзальтированных студенток… и величайшая гордость жителей колоний.

Магия.

Если бы Уайтвуд не видел собственными глазами того, что видел там, за морем, он ни за что не поверил бы в этот бред. Он вызвал бы лучших врачей, притом всех разом, запер бы в комнате Авы и не стал выпускать, пока сестра не поправится.

Но это не болезнь, ее не вылечить. Ее можно только развеять — пользуясь тем же, чем воспользовался загадочный Барон.

Магия, надо же. И кто мог привезти в Империю эту заразу? Кому взбрело в голову играть с дьявольским огнем?

 

Семьдесят.

 

Поиски в домашней библиотеке и собственных дневниках не дали ничего, лишь подтвердили, что плетёные ветви вяза и смесь могильной земли с солью используются в примитивных культурах, и Дуэйн решил действовать иначе.

Эта идея пришла к нему, когда он изучил записную книжку Авы, но была отложена на крайний случай. Адрес, бисерным почерком записанный на последней странице, без пометок, кроме рисунка — того самого "глаза". Скиннер-стрит, дом номер семьдесят. Отправляясь туда, Уайтвуд уже почти не надеялся.

Во вторник (тот же день недели, в который Джейкоб застал Аву покидающей дом), с трех часов пополудни, он занял наблюдательный пост напротив нужного дома. Вывеска на первом этаже утверждала, что перед ним "Литературный клуб г-на Этерингтона, эсквайра (вход по приглашениям) ", к тому же на двери болтался навесной замок. Молодой человек едва не ушел, сочтя, что ошибся, но шестое чувство подсказывало — надо ждать. Дуэйн прогулялся вдоль улицы и быстро нашёл себе место в близлежащем сквере, откуда было видно здание клуба. Тогда-то он и заметил дверь черного хода и весьма странно выглядящий там шнурок дверного колокольчика.

Его сомнения разрешились лишь около девяти вечера, когда начало темнеть и к черному ходу стали стекаться, очевидно, завсегдатаи литературного клуба. Спрятавшись за углом массивной ограды, окружавшей соседнее здание, Уайтвуд разглядел, что каждый, кто подходит к двери и дергает за шнурок, показывает привратнику ладонь — должно быть, те самые карточки.

Выждав некоторое время, Дуэйн последовал примеру завсегдатаев. Когда привратник клуба смерил Уайтвуда странным, отрешённым взглядом, тот протянул правую руку ладонью вверх, показывая карточку с глазом, в точности как несколько молодых людей получасом ранее.

— Впервые у нас? — ровным металлическим тоном спросил привратник.

— Это так, — глухо ответил Дуэйн, не знающий, как себя вести и потому всё время смотрящий не на собеседника, а в сторону.

— Позвольте шляпу. Наденьте это и проходите, — привратник забрал его котелок, взамен сунув ему полосу бархатной чёрной ткани. Маска.

Уайтвуд закусил губу, скрыл лицо и шагнул вперёд, в неизвестность, прячущуюся между двух тёмных штор. Небольшая прихожая, обставленная так, чтобы выглядеть предельно нежилой и заброшенной, привела его в комнату, которая каждым дюймом пространства кричала: "Здесь занимаются тёмными делами!"

Стены задрапированы чёрным и багряным шёлком, вдоль них тянутся полки книг, уставленные зловещего вида фолиантами, хаотично перемежающимися хрустальными шарами, черепами и странного вида тиглями. Освещена гостиная была свечами, которых, наверное, было не менее сотни. Сейчас в ней было человек семь, большинство — молодые девушки, старательно скрывающие свой возраст и старающиеся выглядеть инфернально. Это напоминало собрание экзальтированных студентов, играющих в нигилистов и отступников от религии, и было бы смешно, если бы не мысль о том, что Ава пришла сюда, чтобы вернуться бледной, медленно умирающей тенью.

Дуэйн прикрыл глаза, усмиряя гнев, и шагнул в гостиную.

 

Шестьдесят три.

 

— Так вы здесь впервые? — послышался справа тихий, бархатный голос. Девушка, совсем молоденькая. — От кого же вы получили приглашение? Или хотите сохранить это в тайне?

У нее были темные, чуть вьющиеся волосы до плеч и синие глаза. Верхнюю часть лица, позволяя лишь угадать черты, скрывала такая же маска.

— Скажем так, приглашение мне подбросила сама судьба, — отвечал он ей в тон. — И я думаю, судьба не ошиблась, потому что я чувствую себя на нужном месте.

— Это интересно, — оценивающим тоном заметила девушка. Протянула руку: — Королева Червей.

— Это тоже интересно, — усмехнулся Уайтвуд, запечатлевая поцелуй на изящных пальчиках. Секунду помедлил, размышляя, как представиться. — Я — Палач.

Почему-то ему стало холодно после этих слов. Очень холодно, будто он умер много лет назад.

Новая знакомая склонила голову к плечу, разглядывая Дуэйна. Её губы уже разомкнулись, чтобы что-то сказать, но тут по гостиной разнёсся переливчатый звон, и из-за драпировки вышел ещё один завсегдатай клуба. В отличие от остальных, он не был похож на экзальтированного студента. Высокий, широкоплечий мужчина в строгом костюме и с совсем узкой маской на мужественном лице, пропорциями и строгостью черт напоминающий греческое изваяние.

— Рад приветствовать вас, адепты Истинного Знания, в эту прекрасную ночь, — сказал он глубоким баритоном. — И счастлив сообщить вам, что Барон доволен. Он просил передать, что духовное совершенствование младших адептов — это тот фундамент, на котором строится судьба и истинного мага, и нашего Храма Потаённого Зрения. Будьте же благословенны сегодня под взглядом духов Тьмы!

Поначалу Дуэйн хотел даже усмехнуться тому пафосу, что сквозил в речи незнакомца, но мышцы лица словно свела судорога, а сердце билось всё чаще. Ощущение Тайны, и предвкушение открывающихся секретов наполняли его вопреки всем законам здравого смысла. Незнакомец продолжал:

— Я вижу, один из вас привёл нового аколита.

Его взгляд пал наДуэйна и тот, по своей природе никогда не бывший пугливым, вдруг понял, что дрожит от иррационального ужаса и каждое следующее слово бьёт, как кнутом.

— Что ж, это хорошо. Трудись над собой, дитя, приучай свою душу к мраку. И когда ты будешь готов впустить в себя ледяные ветры Бездны, мы будем рядом с тобой, чтобы указать тебе путь. Добро пожаловать!

Когда он снова скрылся за драпировкой, Уайтвуд проводил его взглядом и обернулся к «Королеве Червей».

— Кто это был?

— Я вижу, слова Серафима тронули и твою душу, — сказала она с улыбкой. — Жаль, что ты еще не понимаешь всего, но скоро ты разделишь наши знания в полной мере. Если приложишь некоторые старания и не будешь пропускать встреч.

— Ни одной, — заверил Дуэйн. — Но какие знания я должен разделить с вами? О чём была эта речь и кто этот темный пророк?

Королева указала ему кивком на два кресла у столика, в едва освещенном углу. Расположившись в одном из них, напротив молодого человека, она повела свой рассказ о Храме Потаённого Зрения и его иерархии.

Сейчас они находились в малой гостиной, дальше которой младшему адепту была пока закрыта дорога. Здесь проходили собрания совершенно различного толка — иногда читали стихи, иногда обменивались альбомами, иногда просто приходили сюда изучать библиотеку редких (и, как говорят, запрещенных Церковью) книг. Но темой встреч всегда было потустороннее, мистическое…

Он ждал, когда Королева произнесет это слово. И она произнесла.

— Магия. Ты не удивлен? Не напуган?

— Когда осуществляется твое сокровенное желание, разве впору пугаться? Но я удивлен — тем, что на мои мольбы судьба ответила так скоро.

— Это не судьба. Это нечто большее. Слушай дальше.

За юными посвященными всегда наблюдали старшие адепты — приближенные Барона (при упоминании его Дуэйн сосредоточился, стараясь не упустить ни слова). Талантливых — имеющих талант к магии, — новичков выделяли, поощряли и начинали целенаправленно учить, а по достижении определенных успехов допускали до ритуалов. О сути ритуалов Королева Червей распространяться не стала, сообщив, что эта тема запретна для тех, кто ни разу еще не принимал в них участия.

— То есть, ты — не принимала? — уточнил он.

— Ты — не принимал, — строго отвечала она. — Пока что. Но у тебя, мне думается, хорошие задатки, и, возможно, скоро мы с тобой вместе окажемся во внутреннем круге, Палач. Барон приближает к себе самых лучших — тех, у кого достанет сил выдержать ритуал, и они помогают ему вершить наше великое дело. Талантливейшие же перерождаются, становятся иными. Как Серафим — ты же и сам это почувствовал, да? Но бывает и так, что адепты разочаровывают и огорчают Барона…

— И что с ними случается? — Дуэйн резко подался вперед, оказываясь с Королевой Червей почти лицом к лицу. От неожиданности она отпрянула, а потом засмеялась.

— Только плохое. Но тебе-то к чему знать об этом? Ты пришел сюда не для этого, верно?

Он усмехнулся, оставляя ей право истолковать этот ответ на своё усмотрение.

 

Сорок девять.

Сорок восемь.

 

В следующие несколько недель жизнь Дуэйна разделилась на две части. Днём он занимался текущими делами: работал над дневниками, распоряжался относительно перераспределения активов семьи и, конечно же, сидел с Авой, держа сестру за руку. Та, как мошка, попавшая в янтарь, застыла между жизнью и небытием. Большую часть времени она спала тяжёлым, дурным сном, но всегда просыпалась, когда приходил брат, и смотрела на него с нежностью и печалью, иногда пытаясь что-то сказать — но сил на это не хватало. Дуэйн знал, чего она хочет — отговорить, остеречь от беды, навстречу которой он двигался. Уайтвуд и сам прекрасно всё понимал: интуиция подсказывала ему, что он уже вошёл в логово зверя и тот пробудился. Но тайна болезни и выздоровления Авы была именно в этом логове и нигде более.

Поэтому на склоне дня Дуэйн шёл в свой кабинет и там при свете керосиновой лампы всё чаще поднимал голову тот, кто звал себя Палачом, тот, кто каждый вторник ездил на Скиннер-стрит, тот, кто был необходим, чтобы проникнуть в настоящий мрак, крывшийся за бутафорией Храма Потаённого Зрения. Ночами этот Дуэйн-Палач учился, совмещая собственные дневниковые записи с фолиантами из библиотеки, доступной младшим аколитам.

Так он бодрствовал до рассвета, и лишь когда усталость окончательно брала своё, отправлялся ко сну.

Порой он задумывался, верный ли путь спасения сестры избрал? Ведь всё чаще он ловил себя на ожидании ночи, когда можно отринуть Дуэйна Уайтвуда и стать Палачом. А ещё — Королева Червей. Эта совсем юная девушка, невесть где подхватившая заразу нигилизма и излишне серьёзно увлёкшаяся образом адептки запретных искусств, увлеклась им слишком серьёзно, для юного сердца. Разумеется, она всеми силами старалась этого не выдать, но Дуэйн прекрасно понимал, к чему всё идёт, и умирал от ужаса и отвращения к себе, потому что вместо того, чтобы объяснить ей, куда это ведёт, вернуть запутавшееся дитя к нормальной жизни, он пользовался её заблуждениями и чувствами. Привязывал к себе, с чудовищной, ужасающей его до слёз планомерностью, готовя её к чему-то. Он ещё не знал, зачем, но чувствовал — в битве за сестру ему понадобится союзник. Только вот пока у него получалось заручиться скорее оружием.

У него был только один способ узнать, кто и как именно проклял Аву — один, потому что участникам этого действа Барон раздавал указания лично. Однако тот, кто был милостиво «допущен» до ритуала, конечно, всё это знал. Обряды, заклинания, или что там делают называющие себя магами.

 

Тридцать.

 

— Если ты не расскажешь мне, как это происходит, значит, я зря сюда пришел и мне лучше уйти.

Королева Червей вздрогнула, словно от удара.

— Не говори так! Такие, как ты, ни в коем случае не должны уходить, — Дуэйну показалось, что за этими словами крылось не только радение об их общем деле. — Что, медленные пути не для тебя? Смотри-ка, ты здесь едва месяц, а тебя уже выделяют из нас.

— Да, — эхом отозвался он, — медленные пути не для меня. И знаешь, моя дорогая Червонная Королева…

— Скорее, Червивая, — поправила та, но он не улыбнулся мрачной шутке. Шагнул к ней, танцевальным движением скользнул ей за спину.

— …я сделаю всё, чтобы узнать как можно больше, — Дуэйн положил руки ей на плечи, совсем рядом с шеей, коснулся пальцами тонких ключиц. — Понимаешь?

— Да, — прошептала она. — Я всё тебе расскажу. Но не сейчас, а позже. Может, нам встретиться не здесь?

— Может, — обронил он, отходя в сторону.

 

Двадцать пять.

Двадцать четыре.

 

Спустя два дня, на закате, Дуэйн сидел у себя в кабинете и беззвучно плакал над тонкой стопкой густо исписанных листов. Утром того же дня он встретился с Королевой Червей в Риджентс-парке. Без маски и в простом скромном платье она выглядела обычной девушкой, напуганной и окончательно запутавшейся во всём. Дуэйн же привычно вошёл в образ Палача и держался холодно. Разговор прошёл в точности, как он предполагал, и от этого сердце болело лишь сильнее. Королева, настоящее имя которой было Сьюзен, поминутно краснея, смущаясь и разрываясь между ураганом чувств и преданностью, рассказала ему такое, чего Дуэйн и представить не мог. За неделю до его появления в Храме Серафим позвал её во внутреннюю гостиную. Там, в свете единственной свечи, она говорила с самим Бароном, который, впрочем, остался невидим в огромном кресле, и лишь рука в чёрной перчатке, поигрывающая сигарой, благословила её на прощание. В виде особого благоволения и ради укрепления её решимости, Королеве было дозволено тайно присутствовать на ритуале для тех, кого посвящали во внутренний круг. И обряд свершился! Сьюзен не могла удержать слёз и мелко дрожала, вспоминая пережитый ужас и не умея найти слов для того, что там творилось. И лишь одно видение она смогла пересказать.

 

Молодая девушка, назвавшаяся Серебряным Цветком и совсем недавно приглашённая Бароном на беседу, корчится в постели. Её лицо искажено мукой, она пытается открыть веки, царапает простыни, рвясь из кошмара, но над ней стоит высокая тень, от которой пахнет сигарами и смертью. Тень касается тонкими и бледными пальцами начавших было подниматься век девушки, и та падает, обессилев. Потом тень принимается сыпать из мешка какой-то порошок. Земля мертвецов, соль, уголь — ничего особенного, но мощь ритуала напитывает этот состав ужасной силой.

 

Больше она ничего не помнила. Глядя заплаканными, полными ужаса глазами, она просила Дуэйна помочь ей обрести силу. И он согласился, но взамен, чувствуя себя последним подлецом, потребовал точное описание ритуала. Сьюзен написала. Дважды ему пришлось пользоваться нюхательной солью, чтобы привести её в чувство, но теперь у него был ключ к спасению Авы.

 

Десять.

 

Спустя трое ужасных суток Дуэйн сидел на краю кровати сестры, сжимая в руках драгоценное сокровище, доставшееся ему ценой подлости. Расстановка оккультных предметов, начертания на полу, расположение свечей и прочие указания, — он уже успел составить нужную схему, воспользовавшись библиотекой Храма. Не хватало только самого важного — деталей; теперь они у него были. Ценой лжи, предательства доверия и насилия над чувствами невинной девушки, но были.

"И чем я только занимаюсь? Обманываю, творю подлость за подлостью, и собираюсь пойти еще дальше — ведь ценой жизни может быть только другая жизнь, и в этом с магией не поспоришь. Магия... ниже падать некуда".

Ава открыла глаза.

— Дуэйн, — неожиданно она произнесла это в голос, а не обычным для нее в последние месяцы шепотом. — Отпусти меня. Не нужно заходить так далеко. Сохрани себя, а меня — отпусти, пожалуйста...

Он крепко зажмурился, отворачиваясь. Он хотел ей сказать, что слишком долго искал способ спасти ее, чтобы теперь отказаться, хотел сказать, что всё уже готово для обратного ритуала, и завтра он с Королевой Червей проведёт его прямо здесь, в Уайтвуд-холле, и всё вернется на круги своя.

Но он вышел, не сказав ни слова и не видел, как на лице Авы засеребрились слёзы.

Сьюзен приехала следующим вечером; Дуэйн, заранее предупредив прислугу, чтобы они не покидали своих комнат, сам открыл ей ворота и помог выбраться из коляски. Она была в своем обычном черном платье, которое надевала на собрания "Литературного клуба", и в маске. Как и он сам.

— Почему-то мне кажется, — задумчиво сказала она, входя вместе с Дуэйном в дом, — что я здесь уже была. Видела раньше это место.

— Возможно, это еще один знак того, что всё неслучайно, — они спустились по каменной лестнице в подвал; Уайтвуд уже подготовил всё для ритуала — свечи, которые осталось только зажечь, начертанные знаки, чаши, расставленные по своим местам. — Послушай, Сьюзен, это важно, я должен предупредить тебя. Мы собираемся получить великую силу. Я знаю, что делать, но обряд все равно опасен, поэтому откажись, если хочешь. Ты можешь сойти с ума или погибнуть, если что-то пойдет не так.

Одна за другой загорались свечи, глаза-огоньки пристально следили за Дуэйном из каждого угла.

— Я не отказываюсь, — твердо сказала Королева Червей. — Ты сам сказал, я сильная. И я готова.

— Ты доверяешься мне?

— Я верю тебе больше, чем кому бы то ни было. Даже... — она судорожно вздохнула. — Даже Барону.

И, стянув маску с лица, она приблизила губы к его губам, оставляя на них поцелуй, горячий, но краткий.

— Я тебе верю, — повторила она.

— Это самое главное, — кивнул Палач.

Он почти перестал сомневаться, но отчего-то всё ещё повторял про себя слова, которые так и не сказал Аве. Уже нельзя отступить. Исцеление — так близко, только руку протянуть. "Сейчас или никогда" — вот все молитвы, что у него остались.

Сьюзен зажгла последнюю, самую высокую свечу в центре сплетающихся на полу узоров. Ритуал начался, но Сьюзен не успела увидеть даже этого начала — Дуэйн ударил ее в спину спрятанным в рукаве ножом, на два пальца ниже левой лопатки.

Девушка вздрогнула, её лицо исказилось гримасой невыносимого страдания, и больше для неё уже ничего не было. Дуэйн держал её обмякшее тело на руках и, глядя, как в её глазах тухнет искра жизни, чувствовал, как что-то навсегда умирает у него в груди. Слева. Там, где сердце.

А потом ритуал вошёл в полную силу, и весь мир сжался до границ высыпанного солью круга. Из тёмных углов налетел ветер, ледяной, потусторонний, он пронизывал до самой души, вымораживая её, убивая. Свечи потухли, чтобы вспыхнуть адским огнём, между пальцев Дуэйна просочилась кровь, первая капля упала на соль, и насилие над миром свершилось.

 

Семь.

Шесть.

 

Палач, некогда бывший Дуэйном Уайтвудом, видел не глазами, но темнотой, что прячется за ними, лица. Пятеро молодых людей. Шестой — Серафим. Он протянул к ним руки и ощутил, звериным нутром ощутил, что может сделать с ними всё. С хриплым хохотом Палач мял и корёжил ненавистные ему тела и лица, рвал их невесть откуда взявшимися когтями и бросал, бросал в огненное торнадо, бушующее вокруг него. И одновременно с этим он видел, как попадает под кэб девушка в кокетливом платье. Копыто лошади опускается ей на лицо так медленно, что она успевает закричать. Вот молодой парень с ужасом смотрит на собственную руку, которая с чудовищной неторопливостью вырезает ему язык и губы портновскими ножницами. Последнее, что он видит, — направленные прямо в зрачки лезвия.

Ещё трое с умопомрачительной яростью набрасываются друг на друга. Побоище жестоко, но коротко. Брызгает кровь, летят выбитые зубы. Торжествующе хохочущая девушка выгрызает у своей лучшей подруги кадык и валится замертво.

Серафим сражается. Он борется за свою жизнь отчаянно, он отталкивает от себя руки Палача, он бьёт по ним серебрящейся тростью, но все его усилия тщетны. Преодолев сопротивление, Палач берёт его образ за голову и сжимает, пока между его пальцев не потечёт кровь. Серафим падает на землю и бьётся в страшных судорогах, разрывающих его мышцы. Когда констебли, привлечённые криками, ломают его дверь, он ещё жив. Ещё целых две вечных минуты жив.

Все причастные к проклятию Авы были мертвы. Все, кроме Барона-Тени, кроме самого главного врага.

Палач упал на колени прямо рядом с остывающим телом. Долгое, тягучее мгновение в подвале стояла мертвящая тишина. А потом он засмеялся счастливым, леденящим кровь смехом. Он хохотал до изнеможения, обратив лицо к потолку и раскинув руки. Он был счастлив, как никогда в жизни.

 

— Сестра! — Луиза и Джейкоб в своих комнатах прервали свои полные ужаса молитвы, чтобы возобновить их с новыми силами. Такого голоса у хозяина, громкого, уверенного, торжествующего и начисто лишённого человеческих чувств, они никогда не слышали.

— Сестра, я спас тебя! — дверь распахнулась от лёгкого мановения руки, и Палач замер на пороге. Потом медленно подошёл к кровати.

Ава, лежащая на ней, была прекрасна. Все следы измождения и чудовищной муки чудесным образом исчезли с её чела. Она лежала, разметав свои великолепные русые волосы по подушке и сложив руки на животе. Она была, как солнечный луч в тёмном подземелье, только вот лицо её было глубоко печально, а грудь была неподвижна.

Палач подошёл к своей мёртвой сестре в совершенном молчании. Он смотрел на неё и не чувствовал ничего. Не знал, что важнейший в его жизни бой безнадёжно проигран.

Затем он наклонился, чтобы поцеловать её в лоб...

Вспышка сотни солнц отшвырнула Палача от сестры и ударила об стену так, что дом содрогнулся.

Он поднялся на ноги, отряхнул рубашку от осыпавшейся штукатурки и недобро усмехнулся.

 

Что ж, сестрёнка, если не хочешь, то я не навязываюсь. Ты иди, куда шла, а я останусь здесь. Есть, знаешь ли, недоделанное дело. Помнишь, как мы в детстве играли в саду? Вот я теперь с некоторыми людьми и сыграю! Все готовы?

 

Три.

Два.

Один.

Я иду искать!