Молния

Будь Земля идеально круглой, ученые, наверняка, давно бы уже изобрели целый ворох различных формул. Тех, с помощью которых можно получить власть над воздухом, заставив людей летать, овладеть телепатией, заменив ею уже устаревшую телефонную связь или же научиться контролировать человеческие эмоции, расписав множество судеб подобно романам. У человека сразу бы возникло множество полезных, тщеславных, подчас эгоистичных, а то и вовсе ненужных идей. Но людям не под силу управлять подобными материями, ведь наш мир совершенен в своей асимметричности.

Мы часто даже не задумываемся о том, насколько прекрасна наша планета. Есть ли смысл говорить о другом, казалось бы, более общем, но вместе с тем глобальном и практически недоступном для понимания?

Существуют законы логики и общие математические законы; возможно, за поворотом притаилось бытие и небытие, но здесь, в наших сердцах, всему этому нет места. Совсем. Иначе мы перестанем чувствовать. Разум перейдет в автоматический режим, а люди даже в мыслях станут похожими друг на друга. Хорошо прокрашенная копирка, воронка, засасывающая своими идеальными щупальцами и отточенными движениями.

Шаг влево, шаг вправо.

Пропасть, наполненная поколением Азраку^*.

***

Горячий воздух уже пахнет грозой, а небо заполняется сизыми тучами. Бледно-золотое после жаркого лета поле словно уменьшается в размерах, предчувствуя мощь стихии. Две маленькие фигурки на протоптанной сквозь колосья ленте дороги появляются внезапно: ветер треплет пшеницу, то пригибая ее к самой земле, то бросая детям прямо в лицо.

Тося бегает вокруг мальчика, и на фоне слабых еще раскатов грома ее заливистый смех звучит особенно радостно, а Гриша только хмурится в ответ на ее предложение поиграть в догонялки: он угрюмый и мрачный, идеально вписывается в вечерний пейзаж.

В небе грохочет все сильнее, и вокруг становится темно, когда дети, наконец, добираются до дерева, чтобы спрятаться под защиту его широких ветвей.

— Гришка, ты чего? — беззаботно спрашивает она, плюхаясь на мягкую землю коленками, и уже потом подбирает под себя поношенное цветастое платье. Ее голубые глаза весело следят за тем, как мальчик долго отряхивает свою одежду, прежде чем аккуратно сесть, и снова поджимает губы, слыша, как по крупным листьям начинает бить дождь.

— Ничего, — голос Гриши тих и невыразителен. — Зря мы пошли гулять.

Мальчик отворачивается и чуть дергает головой. Длинная челка падает на глаза и позволяет ему не отвечать на внимательный взгляд подруги. Но та не унимается: она берет Гришку за плечо и пытается заставить его обернуться.

— Что с тобой? — громко спрашивает Тося, надеясь перекричать грохочущее небо. — Почему ты приехал из своей школы таким странным? Ты даже не хочешь со мной играть как раньше…

Мальчик молча смотрит вверх. Туда, где бушует стихия, и яркие росчерки разрывают иссиня-черную тьму, мгновенно исчезая, но не забывая напоминать о себе громовыми раскатами. Молнии слишком красивые и болезненно-острые, чтобы можно было долго любоваться ими, поэтому Гришка переводит взгляд на подругу и задумчиво склоняет голову набок.

— Тося, я всегда был странным, ты разве не знала? — он вдруг криво и по-взрослому горько усмехается, щуря темные глаза. — Хотя чего я спрашиваю. Ты всегда была обычной и даже немного наивной для таких мыслей.

Девочка смешно кусает губы и наворачивает тощую косичку на палец. Тося явно не понимает, о чем идет речь, хотя и чувствует колкую непривычную грубость. Гриша тихонько хмыкает и снова поднимает взгляд к небу, на котором разворачивается настоящая битва. Несколько минут дети молчат, с каким-то почти первобытным страхом прислушиваясь к ярости стихии. А потом, не выдержав напряжения, девочка робко трогает Гришку за рукав дорогой рубашки и шепчет:

— Почему ты такой? — она смотрит в его лицо с той искренней чистой жалостью, на которую способны лишь дети. — Ты не заболел? Знаешь, моя мама делает вкусное малиновое варенье и…

Мальчик обрывает ее неуклюжую речь в самом начале. Просто поднимает руку в повелительном жесте, и Тося замолкает, преданно глядя в его глаза. Гриша привык, что она подчиняется ему, ведь он всегда был главным в их компании.

А сейчас он просто одинок. Его жизнь стремительно меняется, наполняясь цифрами и логикой, но все равно остается пустой. Временами Гриша ненавидит родителей, которые отдали его в школу для одаренных детей, где каждый из них был по-своему особенным, особенным, но одинаково несчастным. Без знаний, которые она ему дала, жить было гораздо легче и проще. Чудеса чудесами, но они вовсе не были волшебными, ведь сейчас мальчик погибает под тоннами мыслей и умозаключений всякий раз, когда за окном шумит гроза или просто моросит дождь.

— Тося, — Гришка хмурится, — мне десять лет, и я сам могу позаботиться о себе. Одна десятая сотни, понимаешь? Магическое число, как и у тебя. Ты знаешь, что сотня — идеальный возраст для человека, тогда как в Библии говорится про триста возможных лет?

Девочка округляет глаза, силясь понять, а Гришка встает с земли и снова тщательно отряхивается, боясь, что испачкал выходной костюм, а потом смотрит на подругу снизу вверх, скрестив руки на груди. Ему больно и обидно, что Тося не может ответить, но Гришка привык. В мире мало кто знает о том, что числа — самые настоящие идеальные существа, а их природа еще древнее человеческой, поэтому она позволяет знающим ее людям понимать действительное строение вселенной.

Ему хочется отпустить себя, больше ни о чем не думать, и мальчик борется с собой, чтобы проиграть схватке с разумом, отдаваясь чувствам. Теперь он сможет, наконец, позволить себе то, чего давно уже не испытывал: Гриша снова почувствует себя ребенком.

— Я не понимаю, Гришка, — почти плачет Тося и снова просит: — А давай все-таки поиграем? Помнишь, мы играли в догонялки, и ты так хорошо…

— Давай, — вдруг соглашается мальчик и делает три одинаковых шага вперед. Туда, где бушует дождь и хлюпает под ногами вода; в прошлое, где нет сомнений и борьбы с собой. — Только ты убегай, хорошо? А я буду тебя ловить.

Он видит, как радостно распахиваются тосины глаза, и как легко она встает и бежит навстречу стихии. Гришка зачарованно следит за тем, как мелькают в темноте ее русые косички, слышит ее заливистый смех. Он стоит на месте и не шевелится, чувствуя, как по тщательно отглаженному костюму струится вода, а ботинки намокают и тяжелеют.

Мальчик заставляет себя идти вперед, не обращая внимания на хлещущие по рукам колосья пшеницы, а затем несется вперед, по траве и грязи, с неуверенной улыбкой на лице. Он словно боится спугнуть то, чего давным-давно не чувствовал. Странно, но Тоси нигде нет. Гришка делает по полю большой крюк и, возвращаясь к дубу, опирается на него. Подружка появляется внезапно. Видимо, она скрывалась на краю поля, а теперь идет навстречу, счастливо улыбается ему и сдается, поднимая руки. Гришка смотрит на нее сквозь пелену дождя и тяжело дышит, его легкие сжимаются от непривычной нагрузки, а сердце колотится словно бешеное.

Тося весело смеется, но внезапно ее смех обрывается, а лицо непривычно искажается в гримасе отчаянья.

Она что-то говорит ему, но Гришка не слышит, чувствуя неожиданное жжение, которое начинается с кончиков пальцев и быстро распространяется по всему телу. Оно нарастает, заставляя ребенка дрожать и задыхаться. И Гришка падает на грязную землю, где совсем нет травы, чтобы смягчить удар.

Но мальчику почему-то совсем не больно, только кажется, что на фоне этого злого черного неба двигаются две жалкие цифры: один и ноль. Медленно и идеально ровно они плывут перед глазами.

Какое маленькое число! Ему не хватает всего лишь одного нуля, чтобы стать идеальным. Когда человек окажется на пике физической и умственной активности, будет иметь огромное количество энергии и еще двести лет в загашнике. А Гришке всего лишь десять — какая несправедливость! — и он совсем не собирается умирать.

— Гришка, очнись! — слышится откуда-то сверху испуганный и дрожащий голос.

Мальчик разрывает непонятно откуда взявшуюся корку на ресницах и пытается рассмотреть хоть что-то.

Единица. Ноль.

Возможно, когда-нибудь люди будут жить вечно?

— Я здесь, — шепчет Гришка сам себе и удивленно смотрит на небо. Оно светлеет так же резко, как потемнело до этого, а дождь прекращается, снова унося за собой все тяжелые мысли. — Здесь… Странно, не правда ли?

Он пытается приподняться на локтях и видит испуганное лицо. Тося выглядит слишком бледной, и ее губы дрожат, когда она пытается рассказать о произошедшем.

— Она ударилась в дерево... Такая большая и яркая… — девочка почти шепчет, расфокусировано глядя перед собой. — Молния…

Гришка улыбается Тосе и думает, что все цифры меняются на нули, вот так, за два шага от смерти. Даже ожог на спине кажется теперь ему малой платой за это откровение стихии. Все мысли стираются одним большим взмахом, словно крылья птицы, а в голове непривычно пусто и звонко.

Мальчик чуть улыбается, и в его глазах загорается тот самый, почти потухший, огонек, когда он говорит:

— Все в порядке, Тося. Помоги мне встать, пожалуйста.

Девочка подставляет ему плечо, и они идут медленно, постоянно оступаясь, но стараются не останавливаться. До деревни полтора километра, а дождь прекращается, напоследок мазанув по лицам детей прохладными каплями. Они возвращаются домой. Туда, где их ждут просто так.

— Может, в догонялки? — шепчет Гришка, когда солнце начинает пробиваться сквозь тучи косыми лучами, а вдалеке показываются разномастные крыши домов.

— Давай, — звонкому смеху Тоси теперь вторит другой, тихий и неуверенный. — Только сначала я угощу тебя маминым малиновым вареньем.

_________

^* — «Азраку» (с араб. — ازرق) — синий. Здесь проведена параллель с поколением Индиго, название которого переводится точно так же.