Twinkle, twinkle, all the night
Огонь — второй после текущей воды стихийный элемент, рекомендованный для нелимитированного созерцания. Трюизм, заезженный до хрипоты, как старая пластинка — то единственное, что тускло сверкнуло в моей голове. Разум отказывался трудиться, и мне только и оставалось, что созерцать. Утомленному духу моему предначертано было сегодня смотреть на огонь, на пламенный танец Зеленой Феи. Спроси себя. Что в нем такого? За что не жалко отдать бесконечность? Голубоватое, едва заметное колыхание пламени завораживает, кажется, будто оно обладает месмерической силой, кажется, что откроет истины, кажется, что одарит вдохновением. Но, но ведь прекрасно известно — легче не станет, ответов не будет, и разум не будет озарен идеей. Все, что оно даст — колеблющаяся фата моргана. Иллюзия. И только иллюзия. Но отчаяние духа настолько велико, что соблазн иллюзии хочется продолжать. Да ведь и соблазна давно уже нет — дух порабощен иллюзией. И теперь тебе и твоему разуму нужна только Она. Многие несчастные думают, что огонь ослабляет чары Зеленой Феи. Но это совершенно не так. Чары Зеленой Феи не ослабевают, они становятся утонченнее, и последствия её грубой силы намного страшнее. Кристалл, выжатый из сладких тростников, рассыпается, тая от огня и собственной приторной сладости. Как этот кристалл, утонченная и ласковая агрессия Зеленой Феи рушит и плавит угнетенное сознание. Иллюзии нет конца, нет силы ее развеять.
Зеленая Фея прекрасный собеседник, этого у нее не отнять. Она внимательно слушает и пристально смотрит на тебя своей наивной изумрудной прозрачностью. «Обманщица. Твои чары известны всем. А многим ли удалось их избежать?» — столько раз спрашивал я. А она молчала и все так же, как и сейчас, глядела на меня изумрудным переливом. Я же говорил, что она отличный собеседник. «Знаешь, что я тебе скажу. Послушай. Если писатель в произведении делает главным героем писателя, то это беда. А если писатель делает главным героем писателя, переживающего творческий кризис, — то это просто катастрофа». Кристалл почти растворился, и символическая преграда между нами исчезла. «Сама посуди, до чего должен докатиться писатель, чтобы опуститься до такого. Хотя ты прекрасно знаешь, что писателем я никогда и не был. Я был мальчишкой, жаждущим странствий и приключений. Разве я всё это выдумывал? Ведь это всё, всё, что было, всё, что написано мной — всё правда. Ничего не нужно было выдумывать. Всё было правдой». Мои губы чуть коснулись Зеленой Феи, а секунду спустя я почувствовал всю ее обжигающую страсть. О, как мое нутро содрогнулось от ее мерзостной сущности, но секундой позже она проникла в меня волною тепла, и я ослабел и расслабился. И я вновь в ее власти, и вновь укутан пеленой ее иллюзий. Разум мой вальсировал с Феей, и чувство времени было потеряно. Мелькали дни, недели, месяцы. Пролетали года и столетия.
Чары постепенно ослабели. С превеликим трудом веки поднялись, и перед глазами явился мальчик. На нем был фартук, в руках швабра — он мыл пол. Судя по разрезу глаз — китаец. Я попытался сказать, но язык меня не слушался. Необходимо было собраться и сосредоточиться. Так, ну же, давай.
— Эй… малый… какой сегодня день?
— Четырнадцатое февраля, сэр.
Так, вроде все отлично.
— Ла-адно, а не подскажешь… какой теперь год?
— Год Синего Кролика, сэр.
Хорошо, допустим, что так.
— Отлично, а номер года?
— Двенадцатый год сорок седьмого столетия, сэр.
Как в этот момент внутри меня похолодело. Черт, как я испугался. Как же так. «4612 год?» Бред. Глупость. В голове заштормило, как в тайфун у берегов Хоккайдо. «Какого дьявола, Фея, ты со мной сыграла столь злую шутку? Как такое могло случиться? Или это все еще иллюзия? Наверно я сплю, и все это начало бредового кошмара».
— Эй, малый. А мы все еще в Америке?
— Да, сэр.
Внутри меня ожила надежда. «Может быть, все не так плохо, как кажется».
— Но ты китаец?
— Да, сэр.
— Но живешь в Америке?
— Да, сэр.
— И у нас на дворе 4612 год?
— Нет, сэр.
— Ты же сам мне сказал.
— Это в Китае, сэр.
Нутро мое стало закипать.
— Так какого черта ты мне это сказал!
— Сегодня Новый год. Мне показалось, Вам интересно, сэр.
— Так, черт возьми, какой год теперь в Америке?!
— Пятнадцатый год двадцатого столетия, сэр.
— А что ты раньше не сказал! — вспылил я.
— Это всем известно, сэр.
Мною овладела такая ярость, что казалось, сейчас взорвусь. Но через пару секунд меня разобрала истерика. Все это так глупо, и я смеялся как идиот.
— Так, малый, повтори.
— Что, сэр?
Смешно до колик.
— Нет, не год. Принеси еще.
— Сэр, мы уже закрываемся.
От смеха на глазах выступили слезы.
— Давай, давай, я быстро. На чай дам, не обижу.
— Понял, сэр. И сейчас принесу.
— Погоди, если у вас, в смысле у китайцев, Новый Год, то ты почему не празднуешь?
— Мне нужно работать, сэр, — сказал китайский мальчик и ушел. В его голосе, мне казалось, я услышал себя. Я услышал ту же плохо скрываемую тоску и обиду об утерянной юности. Ту обиду на несправедливость жизни, которую испытывает ребенок, вынужденный трудиться с малых лет. Те же чувства испытывал я, когда стоял по десять часов у станка на проклятой джутовой фабрике. Держу пари, что этот малый тут только подрабатывает, «главная радость жизни» у него в другом месте.
Передо мной явилась новая порция коварной дряни. Зеленая Фея куда опаснее Зеленого Змия. Внутренний голос неуверенно попытался протестовать: «Держи себя в руках, не смей пить. Да, заказал. Да, уже стоит. А ты не пей. Просто не пей».
Что же делать, черт возьми, что же делать? Как расшевелить свои мозги? Как распалить огонь? Не настолько же прохудился этот паровой котел, что с него никакого толку? Неужели я спекся, и цена мне грош. Я вздохнул. Знаете, такой типичный вздох отчаяния. А, может, опробовать лирическую тропу? Возьму новый псевдоним — Кардифф, к примеру, и начну писать стихи. Попробовать можно. Надо припомнить, как там у классика. Карандаш в руке застрочил в походном блокноте:
Земную жизнь пройдя до половины…
Так, классику мы помним.
Ну? Продолжай.
В темно-синем лесу, где трепещут осины.
Идиот. Как можно было выдумать такой бред? Лист бумаги, вырванный и скомканный, совершенно не вдохновлял. Даже хуже — он генерировал какое-то отрицательное вдохновение, какое-то электромагнитное поле, на корню губившее любые проявления музы.
Давай еще раз.
Звон серебряной монеты.
Лей еще, ведь нет запрета.
Знаю, мне не даст ответа
Хвост абсентовой кометы.
Что же это все так паршиво?
Хмель все еще держал, но давно было пора уходить. Неужели я это сделал? Неужели сдержался?
Как только встал из-за стола, мой вестибулярный аппарат вчистую проиграл бой с земным притяжением. Нокаут в первые же секунды первого раунда. «Вам помочь, сэр?» — участливо спросил юный официант-китаец. Помотав головой, мне хватило сил промямлить: «Не надо».
Встал, употребив титанические усилия, сам. Расплатился по счету, пару долларов дал мальцу, затем, чуть шатаясь, пошел к выходу. На морозном воздухе головокружение стало ощутимее. Шаг вперед. Второй, третий. Смог удержаться. Но вертиго становилось все сильнее. Я продолжал бороться и идти. Дюжина шагов. Еще одна. Поворот, где меня встретила старая знакомая! Лужа на мостовой. Вот уж, какая радость! Крепким ударом в правую скулу мне дали понять, что я ошибся. Сегодня я неласково встречен ее фригидной сестрицей льдиной. Доктора советуют прикладывать лед к ушибленным местам, так что я решил не вставать.
Трезвел сидя. Кто-то все-таки меня поднял. Не было понятно «что, где и как», но ощущал, что трясло, стучало и было прохладно. Трясло и стучало снаружи, а в голове отдавало безжалостным к моему состоянию эхом. Мозг постепенно начал функционировать. Приоткрыв левый глаз (боюсь, что с правым будет сложнее), понял, где нахожусь. Я в поезде, в купе, а напротив меня сидел крупного телосложения мужчина:
— Как вы себя чувствуете, сэр?
— Могло быть лучше.
— Кажется, Вы поскользнулись и ударились головой, сэр. Доктор сказал, ушиб и легкая контузия глазного яблока, ничего страшного, через три дня пройдет.
Я поднял правую руку к ушибленному месту — на голове повязка. Мужчина протянул мне конверт:
— Прошу, сэр.
Конверт был адресован мне. Внутри лежала коротенькая записка-визитка.
«Чрезвычайно рад буду принять Вас у себя в гостях.
Игнатиус Лойола Доннели
Силвер Форк. Аризона».
Прочитав, я перевел взгляд на личного почтальона.
— А подробности при встрече?
— Да, сэр. Отказ не принимается. Я буду Вас сопровождать.
Не знаю, как бы я отреагировал на такое приглашение, будь я в трезвом уме и твердой памяти. На тот момент, похоже, что подвели оба. Факт первый: меня совершенно не удивило это приглашение. Некое представление об отправителе я имел — мистер Доннели был политиком от республиканцев, как-то там был замешан на мистике и оккультизме и писал крайне популярные книги, это я помню точно, об Атлантиде. Факт второй: в самом главном память в тот момент сдала. Человек, отправивший мне письмо с личным почтальоном-сопровождающим, без малого пятнадцать лет как мертв.
Отстучали колеса поезда, отскрипели рессоры кареты, я проспался и протрезвел, а сознание проясняться не собиралось. Разум мой продолжал смотреть на реальность, как зритель с последнего ряда кинозала. Мой сопровождающий, он попросил называть его Биллом, весьма охотно поведал мне историю здешних мест.
Несмотря на захолустность, Силвер Форк оказался весьма приметным местечком. Конечно не Клондайк, но все же было на что посмотреть. Терракотовые скалы каньона обступали полумесяцем пологий холм. А холм изящной дугой раскрывал, иначе не скажешь, уютнейшую долину, летом богатую на растительность. Серебряная лихорадка началась здесь стремительно, стремительно же и закончилась. Несколько родников, которые должны были быть богаты серебром, разочаровали старателей–пионеров. Ключевые воды, зарождающиеся в скалах, образовали небольшую речушку, которая распадается в лоне долины на четыре ручья, отчего место и зовется Вилкой. Но примечательность здесь была вовсе не в живописном пейзаже. Небольшую долину серебряных родников накрывала исполинских размеров конструкция. Своим видом она напоминала паутину, полусферой нависая над долиной. Размеры были поистине впечатляющие: если прикинуть на глаз, то в высоту она будет футов примерно сто-сто двадцать, а в диаметре около четверти мили. Конструкция была изготовлена из металла светлого цвета. Неужели алюминий? Где ж его столько взяли? Поскольку за кажущейся легковесностью скрывались тонны металла.
Прибытие в пункт назначения меня несколько озадачило. Городок был крошечным, скорее даже и не городок, тут на деревню-то не хватило бы размаха. Под сетчатым сводом конструкции, прижавшись друг к другу, скромно ютилось около дюжины зданий и построек. Над постройками горделиво возвышалась гостиница — она была на этаж выше всех. То, что этажей было всего два, ее не смущало, в любом случае она была выше остальных. Помимо того, что гостиница являлась самым высоким зданием, она здесь была вообще центром всего. Она и питейная, и купальная, и все остальное. Хотя, эту мысль я выразил неверно, просто ничего другого и не было, а все, что могло тут быть — всё было в гостинице. Количество людей здесь, видимо, тоже можно было пересчитать по пальцам. Билл предупредил меня о том, что я, будучи гостем мистера Доннели, не должен беспокоиться — все за счет заведения. Затем Билл попрощался и уехал.
Бар в гостинице впечатлил своей пустотой. Бармен и два пожилых джентльмена за столиком в центре. Один весьма пожилой, седовлас и с густыми усами, второй — моложе, но с лысиной и гладко выбрит. Ну, хоть какая компания. В голове вспыхнуло: «Черт возьми, одного из джентльменов, седого и с усами, я точно знаю. Даю голову на отсечение, что это Эмброуз Бирс. Тот самый «Bitter Bierce». Мое знакомство с ним скорее заочно — он читал меня, я читал его. Впрочем, раз или два виделись. А вот лицо второго мне незнакомо, лет на пять старше меня, и по осанке можно сказать, что благородного происхождения.
Я взял три темных пива (Бирс оценит эту шутку) и подошел к сидящим за столиком господам. Ко мне обернулся тот, кого я принял за Бирса:
— А вот и третий, прошу к нам, — старый гринго Бирс, это точно он.
— Добрый вечер, джентльмены, будем знакомы.
— Стоит ли? Мы друг друга знаем, разве что Джек, познакомься. Это сэр Алджернон Генри Блэквуд, — старик явно был навеселе, и, похоже, успел осушить пару-тройку стаканов.
Я протянул руку Блэквуду, и по привычке поприветствовал:
— Прошу сразу, без формальностей, сэр. Меня зовите просто Джек. И добрый вечер.
— Добрый вечер,— он поднялся, пожав мне ладонь, — Очень рад с Вами познакомиться в таком случае тоже, зовите меня просто Авлженрол, — язык Блэквуда заплетался, — зовите меня Генри, или просто Ал.
Что сказать, господа-писатели время даром не теряли.
— Окей, Ал, впрочем, пока я трезв, могу выговорить и Алджернон, — и, подняв кружку, я произнес дежурный тост, — За знакомство джентльмены, это чертовски приятная встреча.
Пинта пива за разговором высыхает почти мгновенно. Мы решили заказать чего-нибудь покрепче — для поддержания удачно начатого разговора. Когда принесли виски, Бирс, как заговорщик, посмотрел на меня: «Спорим Джек, ты не догадываешься, что это за хреновина у нас над головами, и кто ее построил».
Спор, какая же выпивка без него?
Алкоголь позволяет значительно сократить время, необходимое людям для близкого знакомства. И так за пару часов общения с новыми товарищами узнаешь столько всего, что не каждый близкий друг может поведать за полжизни.
Всё в голове удержать трудно, а из письменных принадлежностей у меня оставался лишь похудевший блокнот и карандаш. Писать пришлось мелко и по существу. Только основные мысли и ключевые слова, на которые будет опираться память, когда начну восстанавливать картину событий в целом. Фанфары-софиты и портьеры-канделябры опишу потом — нужно экономить бумагу. Начну с хреновины. Да, как оказалось, она из алюминия и безумно дорогая. И да, я проспорил — хотя мог бы и догадаться. Сконструировал ее (ну кто ж еще, кроме него, на такое мог быть способен?) Великий и Ужасный Гений — сам Никола Тесла по заказу нашего таинственного друга Доннели. Зовется хреновина просто Куполом, для чего она я так и не разобрал.
К тому, что я узнал о джентльменах. Сэр Алджернон Генри Блэквуд — стопроцентный подданный Ее Величества, поэтому он именно Алджернон, через «А» — дает знать о себе аристократический британский выговор, не наш пролетарско-американский «Э», как тот же Эмброуз, а именно Алджернон. Впрочем, вполне возможно, эту чепуху я сам себе надумал — осталась еще социалистическая неприязнь к особам благородного происхождения. Как и следовало бы предположить, Блэквуд также был приглашен загадочным мистером Доннели. Кстати, я заметил, что приплыл Блэквуд в наши края не с Туманного Альбиона, а из Египта — он, определенно, любитель попутешествовать. Здесь Блэквуд уже успел прожить около недели. Похоже, что людям Доннели долго не удавалось меня найти, что в принципе немудрено — на ранчо я не появлялся уже третий месяц. С Бирсом история несколько иная — в Аризоне он уже около года. Как он выразился: «Старый гринго обуза для юной революции, и пользы от него никакой». Поэтому он для всего остального мира был без вести пропавшим и считался погибшим. А старик попросту плюнул на идеалы Панчо Вильи и приехал в Аризону. От себя скажу, что это было верное решение. Самое главное — ради чего мы здесь, пока не ясно. Объединяет нас троих одно — все мы писатели.
Насчет пива. На самом деле я его терпеть не могу. И Бирс тоже. Насчет той шутки он сказал, что она и в первый раз не была особо смешной, и в пятидесятый, и в сотый услышанный им раз в эту шутку не удалось привнести ничего нового. Конфуз, в общем. Рассказать джентльменам увлекательнейшую историю о том, что стало с моим глазом, я пообещал завтра.
Заметка: Бирс сказал, что мое тесное общение с Зеленой Феей до добра не доведет.
Иногда утро бывает стремительным до безумия. Только встал с постели (а как я в ней оказался?), а солнце уже успело пройти половину дневного пути. Видимо, единственная в этой гостинице официантка-горничная будто бы ждала моего пробуждения — через пять минут она принесла горячий завтрак. По времени, конечно же, стоило уже ожидать ленча. Но у писателя, точнее, у такого писателя, как я — завтрак, это когда проснулся. Насытившись и приведя себя в порядок, я вышел прогуляться. Серебряные ручьи меня просто очаровали своей безмятежностью и безразличием к мирской суете. Ну да, отметил я про себя, первый стихийный элемент, рекомендованный к нелимитированному созерцанию. Прохладный воздух и журчание воды, признаться, настроение поднялось выше обычной унылости, и я решил совершить прогулку вдоль ручья. Пройдя где-то с милю вверх по течению, я наткнулся на небольшое индейское поселение. Жилища, выбитые в бурых скалах, создавали ощущение некой заповедности места. Несмотря на то, что оно казалось заброшенным, рисковать мне не хотелось. Быть незваным гостем у недоброжелательного навахо я не стремился и поспешил вернуться обратно в гостиницу.
Зайдя в бар, я взглянул на часы, они показывали четверть шестого. По всем нормам этикета можно было позволить себе расслабиться. Блэквуд и Бирс уже были тут и с аппетитом трапезничали. Подумал, что неплохо было бы присоединиться к компании. Мы поприветствовали друг друга, и я сел за столик. Обслуживала нас та самая единственная официантка, что принесла мне «завтрак». К ее чести могу сказать, что она расторопна и весьма недурна собой.
Покончив со своим стейком и запив его виски, Бирс внимательно меня осмотрел и как-то задумчиво проговорил: «Готов спорить Джек, что это место, где мы имеем удовольствие столь комфортно проводить время, названо в вашу честь».
Мой разум не сразу осознал изощренность ответного удара. Я поглядел на Блэквуда — он тщательно пережевывал кусок мяса, с трудом сдерживая улыбку. Черт возьми, теперь я понял и захохотал. Обозвать меня Сильвером, одноглазым пиратом, Эмброуз умудрился весьма тонко.
Вдоволь похохотав, мы пообщались на какие-то весьма незатейливые темы. По случаю, я вспомнил об индейском поселении, ранее встреченном на прогулке. Эмброуз оказался весьма об этом уведомлен.
— Здесь земля хопи, их бояться нет причины. Хотя навахо тут время от времени тоже появляются. Эти могут. Не имеют желания дружить ни с белым человеком, ни с хопи.
Об индейцах говорили много, почти весь вечер. Бирс весь этот год с ними и общался. Я узнал весьма занятные вещи, и блокноту пришлось несладко. Хопи — народ таинственный и загадочный, оборот, конечно, избитый, но по-другому и не выразить. Важно, к примеру, будет сказать, что другие племена индейцев не считают хопи за своих. Ближайшие соседи навахо откровенно недолюбливают хопи. Особенно меня поразил рассказ Бирса об их языке и культуре: «У них совершенно иное мышление. Мы воспринимаем мир с точки зрения материи: вот Я, вот Джек, вот Алджернон, вот стол, вот выпивка. Хопи мир воспринимают, как бы грамотнее это выразить, с событийной точки. Они видят, в первую очередь, не предметы, а цепочку событий — и взаимодействуют с ними. Живут в постоянном движении от одного события к другому. Постоянно к чему-то готовясь. Шаманы хопи постоянно что-то предсказывают, постоянно готовятся к встрече предсказанного события. Они живут между мирами, общаются с духами, шаманы хопи называют этих духов — качинос. Хопи абсолютно уверены в том, что Земля до сих пор вертится лишь потому, что они все верно делают. Такой вот своеобразный тип мышления очень ощутимо отражается в их языке. К примеру, есть забавные моменты касательно временных рамок. Они не говорят «через семь дней», они говорят «на восьмой день», важный аспект в числительных между количественными и порядковыми».
В общем, Бирс говорил об индейцах и языке вперемешку и очень много. Когда же я спросил, верит ли он предсказаниям шаманов, Бирс ответил: «Год назад буквально, как только я тут появился, шаман Предсказывающий Бурю (Бирс говорил мне имя и по-индейски, но запомнить я его не смог) предсказал мне три вещи. Первая, что в Старом Свете разразится Мировая Война. Вторая, что спустя год мне предстоит важная встреча с собратьями по перу. И третья, что один из собратьев спросит о правдивости этих слов». Ответ Бирса меня, естественно, смутил. Шутка это или правда — в глазах Бирса была абсолютная и убежденная серьезность.
Заметка: По поводу языка — Бирс просил напомнить о лингвисте Августе Шлейхере.
Вторая заметка: Бирс сказал мне, что Зеленая Фея давала многим, затем обирала каждого до нитки.
На третий день случайного отпуска в Силвер Форк ко мне явился Билл с посланием. Из короткого письма стало известно, что Доннели задерживается на несколько дней и сердечно просит его извинить за неудобство.
Рано или поздно это должно было случиться. И в этот вечер в баре писатели завели разговор о языке и литературе. Бирс начал с того, что обещал рассказать.
— Джентльмены, а слышали ли вы об Августе Шлейхере. Этот лингвист предложил весьма занятную теорию о языке, очень похожую на труды Дарвина. Но тут ему надо отдать честь — Дарвина он опередил лет на пять. Суть теории в том, что язык, это живое существо, которое живет, приспосабливается, эволюционирует, процветает или же, будучи не способным конкурировать, — вымирает. Теория, в самом деле, хороша — если провести такую наглядную аналогию с дарвинизмом. Но соль вот в чем: Шлейхер, в буквальном смысле, считал, что язык — это живой организм.
Блэквуд улыбнулся, я засмеялся, но минуту спустя, меня прорвало. Я жалился, как обиженный ребенок. О том, что который год не могу выдать ни строчки.
— Стоит ли печалиться, мой друг, — чуть насмешливо сказал Бирс. — Муза обязательно появится у нас этим вечером. На сотню миль вокруг, здесь самая высокая концентрация писателей на один стол. Даже воздух здесь потрескивает от нереализованного вдохновения. Всё витает в воздухе, успевай хватать. Смотри, как это просто.
Бирс попросил у меня карандаш, взял салфетку и написал что-то, затем придвинул её ко мне.
— Считай, что это твое вдохновение. Расскажи нам, что ты видишь.
Я взглянул на салфетку и усмехнулся.
Twinkle, twinkle, little star,
How I wonder what you are!
Up above the world so high,
Like a diamond in the sky!
Закрыв глаза, я откинулся на спинку стула. Эту колыбельную мне напевала моя няня. Я помню ее наизусть.
Ты сияй звезда ночная.
Где ты, кто ты, я не знаю.
Высоко ты надо мной,
Как алмаз во тьме ночной.
— Ну, так что ты видишь, Джек? — спрашивает Бирс.
— Что я вижу? — мне пришлось сосредоточиться. — Я вижу «Летучего голландца». Корабль-призрак, или вернее, корабль мертвецов. Вся его команда погибла. И корабль не простой. Он не в море. Он. Он плывет в сплошной темноте. Он в космосе.
Раздался смех Бирса:
— Хе-хе, тебе лавры Верна спать не дают?
— Но смею заметить, идея не так уж и плоха, — поддержал мою мысль Блэквуд. — При должном внимании можно раскрыть ее потенциал.
— Черт возьми, Эмброуз, вы гений, я даже придумал ей название.
Вырвав из блокнота лист, я на нем написал «Star rover». Оба, Блэквуд и Бирс, глянули на листок.
— «Звездный странник». Весьма поэтично, Джек, — отметил Бирс, будто пробуя название на вкус.
— Но, только если это не название корабля, выйдет как-то… — Блэквуд с брезгливой гримасой покачал головой. — Как-то некрасиво.
Следующий после литературных экзерсисов день ознаменовался появлением в Силвер Форк мистера Доннели в компании с мистером Тесла. Вечер в баре обещал быть щедрым на впечатления. Я познакомился с Доннели. Он представлял собой статного и солидного господина. Впрочем, лицо выдавало черты индейца и белого англосакса-протестанта, полукровки. Тесла впечатлил больше. Высокий и худощавый, его взгляд — пронзительный, бесспорно, отражал натуру гения. Поздоровавшись, руки он не подал. Бирс позже объяснил мне, что Тесла патологически брезглив и боится микробов.
Вечер. Банкет на четверых, Тесла изволил откланяться. Доннели, наконец, раскрыл суть того, чего мы все ожидали: «Я расскажу, почему пригласил именно вас. Три известных писателя, три выдающихся ума. Кто, как не вы, способны рассказать миру об Атлантиде. Об Атлантиде, увиденной собственными глазами. Я хотел бы и сам, но мой талант меркнет в сравнении с вашими блистательнейшими способностями. Я предлагаю вам самое невероятное на Земле путешествие. Путешествие в иной мир».
Доннели говорил очень много и очень долго. По большей части это была смысловая чепуха и красивые фразы. Существенного для себя я извлек лишь то, что, представить только, Атлантида — это не погибшая цивилизация. Атлантида — это мир, который существует рядом с нашим. Мир, скрытый от наших глаз. Как выразился Доннели, «Нижний Мир». В общем, Доннели предложил нам туда отправиться, набраться впечатлений и написать об этом. Не скрою, я отнесся к этому скептически, после того как узнал, каким образом это путешествие собираются совершить — через Купол. Здесь остановлюсь поподробнее. Купол — это «устройство для транспортировки», Тесла собрал сию исполинскую машину по чертежам Доннели, которые он, в свою очередь, получил из нижнего мира. «Разумеется, это все безопасно, ведь я перед вами и уже трижды испытал ее на себе». Даже после этих слов я особого желания не высказал. Доннели этого ожидал и сказал, что не торопит нас с принятием решения.
Утром мы опять сидели втроем и обсуждали вчерашние новости. На сухом и невыразительном лице Блэквуда проступали желваки, отчего он становился похожим на Мефистофеля.
— А что вас смущает, Ал?
На лбу Блэквуда прорезались глубокие морщины:
— Выразительная речь мистера Доннели. Он высказывает далеко не собственные мысли, за исключением пары мыслей, все сказанное сильно напоминает труды одного русского ученого, Константина Циолковского.
— Вы читали работы Циолковского?
— В переводе.
Аргумент Блэквуда желания участвовать мне не добавил. Алджернон осушил двойную порцию виски и решился.
— Скажу вам честно, джентльмены, меня смущает наш гостеприимный хозяин, но его предложение, на мой взгляд, весьма заманчиво. И я готов рискнуть.
Расклад был такой: старику Бирсу терять было нечего, Блэквуд, уставший от ожидания, готов был рискнуть. «Да» или «нет» — решение оставалось за мной. Трусил самый молодой. Ну чего уж теперь — куда пропал искатель приключений? Да. Я готов.
Заметка: Бирс сказал, что чертов абсент ко всем чертям расплавил все мои мозги, и в целях гуманности меня лучше пристрелить. Здесь я очень смягчил высказывания Эмброуза. При попытке записать оригинальные выражения Бирса, грифель карандаша неизбежно ломается от смущения. Точил уже трижды. Выражусь так, от красноречия Бирса англосакс залился бы пунцовой краской, навахо стал бы бледнее поганки, а мексиканец позеленел и удавился бы от зависти.
После недельного ожидания и подготовки день икс наступил. Все лишние люди — Билл, бармен и официантка покинули Силвер Форк. За это время я успел подробно расспросить Доннели о путешествии. Он обрисовал путешествие в виде достаточно пространной аналогии: «Представьте, что наш мир — Земля — это один берег, а Нижний Мир — это другой берег. Чтобы попасть с одного берега на другой, нужно пересечь реку. А река — это течение времени. Пересекая реку, Вы увидите свое будущее».
Заметка: Доннели, раньше с жаром говоривший об Атлантиде, перестал вообще употреблять это слово. Теперь он говорит только — Нижний Мир.
Для организации путешествия в Нижний Мир потребовалась целая церемония. Участников и сопровождающих было достаточно: Доннели — организатор, Тесла — управляющий транспортировкой, шаман Ожидающий Бурю и помощники — эти должны были обеспечить «концентрацию на цели», ну и, собственно, три писателя — три пассажира: Я, Бирс и Блэквуд.
Наступила ночь. В центре Купола втроем мы сели рядом по углам равнобедренного треугольника. Футах в сорока от нас стоял Тесла. Он находился «у пульта», в центре витиеватого металлического обруча. Обруч сильно походил на увеличенный в разы индейский амулет — ловец снов. Шаман Ожидающий Бурю дал мне какой-то кактусовый плод, похожий на маленькую сплющенную тыкву. Плод нужно было съесть. Плод был горек и ужасен на вкус, но, по крайней мере, меня это не смутило. Пятилетний опыт общения с Зеленой Феей выработал стойкость. Бирс и Блэквуд жевали с трудом. Доннели говорил нам о концентрации на цели — мы должны мыслями были полностью сконцентрироваться на Нижнем Мире.
Ожидающий Бурю и два других шамана начали ритуальный танец. Кружась вокруг нас, они ритмично били в бубны и говорили что-то нараспев. Я пытался думать о Нижнем Мире, но ритмичные удары пробудили в памяти ту колыбельную.
When the blazing sun is gone,
When he nothing shines upon,
Then you show your little light,
Twinkle, twinkle, all the night
Колыбельная окончательно оккупировала мое сознание.
Только солнышко зайдет,
Тьма на землю упадет, —
Ты появишься, сияя.
Так мигай, звезда ночная!
Тесла включил машину. Кругом загудело. Воздух наполнился озоном, волосы на моем затылке поднялись от статического электричества. По телу поползли гусеницы электрических разрядов. Над нашими головами образовались шаровые молнии. Увеличиваясь, они поглотили нас. И все, что я видел, исчезло в яркой вспышке.
Белая мгла сменилась удушающей чернотой. Вдалеке что-то свернуло. Засияло. В бездонной черноте моего воображения всюду засверкали идеи-светлячки. Зеленоватые, они летели к свету. Я побежал за ними, я хватал их и прятал в карманы, и мне казалось — вот оно, мое вдохновение. Я не сразу заметил, что как только мои ладони хватали светлячка, светлячок гас и умирал. Я остановился, сунул руку в карман и выгреб. На ладони лежали десятки мертвых идей. Могила светлячков, кладбище вдохновения, всё это показалось бессмысленным и безнадёжным. Я перестал хватать светлячков и пошел к свету. В голове вновь заиграла песенка.
Then the traveler in the dark,
Thanks you for your tiny spark,
He could not see which way to go,
If you did not twinkle so.
Колыбельная придала мне уверенности, и я почувствовал себя лучше.
Тот, кто ночь в пути проводит,
Знаю, глаз с тебя не сводит:
Он бы сбился и пропал,
Если б свет твой не сиял.
Сияние было похоже на летящую комету изумрудного перелива. Тьма уже отступила, я шел по пустынной равнине. Впереди меня были следы. Недалеко шел человек, он тоже шел к сиянию. Я побежал и окрикнул его. Это был Бирс. Он остановился подождать меня.
— Не похоже на Атлантиду, да Джек?
— Это точно. А где Блэквуд?
— Не знаю, ты первый кого я здесь увидел.
— Тогда идем?
— Идем.
Только мы двинулись вперед, нас окрикнул Блэквуд. Теперь компания была в полном сборе.
— А вот и он. Алджернон, где Вы пропадали?
Вид у Блэквуда был озадаченный и подавленный. Он спросил.
— Вы видели будущее?
Мы пожали плечами. Вряд ли то, что я видел, было грядущим. Бирс промолчал.
— Мне, кажется, я его видел. Это похоже, вот как говорят, что будто за мгновенье до смерти перед глазами пролетает вся жизнь, — задумавшись, Блэквуд замолк.
— Не молчите, Алджернон, прошу Вас, не молчите. Расскажите нам.
— Вот так же в одно мгновенье я видел собственную жизнь в будущем. Будто я прожил долгую счастливую жизнь. Но наше общее будущее, будущее человечества, — эту фразу он произнес с особенной горечью, — оно ужасно. Двадцатый век — век непрекращающихся войн. Весь прогресс, вся культура — всё ради войны, войны, войны.
Дальше мы шли молча, больше ничего не хотелось расспрашивать и узнавать. Блэквуд спросил:
— А куда мы идем, джентльмены?
— Что Вы видите вон там впереди?
— Какое-то колеблющееся сияние. Оно мерцает, похоже на свет маяка.
— А какого цвета? — спросил я, подозревая неладное.
— Желтый, ближе к оранжевому, если быть точнее.
Тогда я спросил Бирса.
— Эмброуз, а Вы что видите.
— Только я хотел сказать, что мы, как три древних волхва идем к Вифлеемской Звезде, сияющей прелестной синевой, как Ал огорошил меня этой фразой.
— Здорово, — решил я заключить мысль, обратившись к Блэквуду, — А вот, на мой взгляд, это выглядит зеленой хвостатой кометой. Эмброузу это кажется синеватой Вифлеемской звездой, а Вам оранжевой лампой маяка. Хорошо, что хоть направление одно.
— Не только это, — заметил Бирс, — Мы сейчас никуда не идем, мы стоим, но сияние становится все ниже по горизонту, и как будто все ближе и ближе. Вам так не кажется, или это мне одному мерещится.
Теперь заметил и я.
— Ну что, вперед. Других дел на сегодня никто не планировал?
И мы пошли навстречу. Наше движение с каждым шагом становилось все быстрее и ближе. Хвост моей зеленой кометы заметно колебался, и, казалось, что она будто уже на земле. Теперь мы увидели, что это.
— Джентльмены, Вы видите то же, что и я?
— Это зависит от того, что ты нам скажешь, Джек.
— Я вижу горящую свечу, стоящую в бутылке зеленого стекла, письменный стол, за столом старик, от света свечи его борода кажется зеленой, и думаю, пытается что-то написать.
Первым мне ответил Эмброуз:
— Ну, Джек, что я тебе говорил по поводу Зеленой Феи. Делай выводы. Теперь, что вижу я: стол есть, свеча есть, бутылки нет, за столом юнец, который что-то пишет. Ваша очередь, Алджернон.
— Стол, свеча, мужчина средних лет, явно расстроен, на столе чистый лист. Подойдем поближе?
Старик-юнец-мужчина, подняв голову, пристально посмотрел мне в глаза. Точнее, нам в глаза. Каждому в отдельности. Он написал книгу. Не знаю почему, но мне это ясно по его взгляду. Он не может дать ей название. У его книги нет имени.
На титульном листе неразборчиво было написано имя автора и крупным размашистым вензелем «AGONIA». Греческое слово, предсмертная борьба. Автору не нравится это название, ему нужно другое — его пристальный взгляд просил у нас помощи.
— Как назовем книгу? — спросил я у сотоварищей.
Бирс потер подбородок, и морщинки на его лбу стали отчетливее.
— Название интересное, но что-то в нем лишнее. Какая-то буква.
— Может убрать последнюю «A», — выдал я самый банальный вариант.
— AGONI? Глупо. Не кажется?
— М-да, возможно. Может тогда убрать «I»?
— AGONA? Нет тоже не то.
— Тогда обе долой: и «A», и «I»?
— AGON?
— Мне нравится.
— Определенно. Звучит неплохо
Блэквуд, молчавший все это время, улыбнулся и обратился к нам:
— Джентльмены, забавная ситуация. Мы тут вместе. Будто бы сродни не трем волхвам, а скорее, как три мушкетера. А перед нами…
— Д'Артаньян, — ответил я, — а значит…
— А значит D'AGON, — покрутив ус, заключил Эмброуз.
Лицо старика-юнца-мужчины просияло, на чистом листе он написал «DAGON», капелькой чернил изобразив апостроф.
Воздух опять наполнил запах озона и начало потрескивать статическое электричество. По нашим телам вновь забегали извилистые разряды. Сверкнуло, через мгновенье шаровые молнии вернули нас назад. Мы вновь оказались под Куполом в Аризоне. Но то, что мы увидели, повергло меня ступор. Все индейцы, шаман Ожидающий Бурю и его помощники, которые участвовали в процессе, лежали кругом в странных позах. Смотря на тела, я никак не мог разобрать, что же с ними случилось. Когда же я понял — меня вырвало. Спазм, согнувший пополам, спас мне жизнь. Томагавк широким замахом рассек воздух на полфута выше моей головы. Это был Доннели. Или то, что выдавало себя за Доннели. Он походил на марионетку, двигаясь резко и неестественно, будто бы не сам управлял своим телом. Его лицо было обезображено, похоже, что индейцы успели лишить его зрения. Он ориентировался на слух.
— Врассыпную! — услышал я голос Теслы, и мы разбежались.
Купол извергал электрические разряды. Каждые несколько секунд в землю ударяла молния. Грохот от ударов молнии почти оглушал. Я увидел, как Бирс вынул револьвер. Когда очередной раз грохнуло, он дважды выстрелил Доннели в ногу. Доннели взвыл, изогнулся дугой, и пополз, опираясь на три конечности. Черт возьми, это был не человек. Бирс, отойдя в сторону, со следующим грохотом выпустил две пули в другую ногу. Существо, выдававшее себя за Доннели, выло и беспомощно махало томагавком, надеясь кого-нибудь ударить. Эмброуз махнул нам рукой: «Уходим отсюда».
Спустя полминуты, как мы выбрались из-под купола, шаровая молния разрослась на всю его площадь, в одно мгновение она настолько ярко сверкнула, что мне пришлось зажмуриться, чтобы не ослепнуть. Затем грохнуло, нас повалило наземь. Все исчезло. Исчез Купол, исчезла долина, исчез Силвер Форк. На его месте появилась огромная, идеально круглая яма.
Прошло около получаса, прежде чем к нам вернулся дар речи. Все это время мы смотрели в яму. Серебряные ручьи неторопливо заполняли дно.
Бирс прокашлялся и сказал.
— Мистер Тесла, Вы неподражаемы. Сдается мне, Вы отправили Силвер Форк в тартарары со всеми потрохами.
— Определенно, это так, — сухо отметил Тесла.
Блэквуд перевел взгляд с ямы на нас, в его глазах я видел какое-то глубокое понимание всей сложившейся ситуации. Я, в свою очередь, выглядел деревенским простофилей.
Алджернон буквально сверлил глазами Бирса и Теслу.
— Джентльмены, я думаю, теперь уже пора рассказать все.
Бирс потер переносицу и, тяжело вздохнув, начал:
— Теперь-то, уж точно, пора.
Я сидел на земле и слушал. С каждой фразой старика мой вид становился всё глупее и глупее.
Бирс начал издалека. Конечно, заблаговременное его появление в Аризоне было совершенно не случайным. Здесь постарался тот самый шаман хопи — Ожидающий Бурю. Никогда не знаешь, чего ожидать от этих индейцев. Бирс нужен был шаману, для того чтобы отправить одного недоброго духа обратно в Нижний Мир. Дальше проще, этот дух — качинос использовал тело Донелли (хотя вряд ли это было его тело, скорее это был какой-то несчастный полукровка навахо), чтобы открыть дорогу своим сотоварищам из Нижних Миров. Шаман предусмотрел (или предвидел) всё: и наше путешествие, и короткое злоключение, и собственную гибель. Тогда я спросил у Бирса.
— Я не понимаю, Эмброуз, зачем было стрелять по ногам? Почему сразу не в голову?
— Убив, — здесь он запнулся, — Доннели, я бы освободил качинос, и мне не хотелось бы знать, в кого из нас он успел бы вселиться. Духа нельзя убить, но что мы могли сделать, мы сделали — отправили его обратно.
С вопросом обратился и Блэквуд.
— А нас использовали как наживку?
Бирс повел плечами. Тут его вины не было, нас он не заставлял.
— Качинос — хитрый дух, если бы все знали, в чем дело, то перехитрить его было бы невозможно. Да, и вас никто не заставлял — все были добровольцами.
Блэквуд усмехнулся.
— Теперь ясно, почему шаманы играли эту песню.
Дошло и до меня: значит, мне не показалось, шаманы, действительно наигрывали мотив колыбельной.
— Выходит, что, — продолжил Блэквуд, — поскольку, никто не думал об Атлантиде Нижнего Мира, соответственно, попали мы в другое место.
Бирс кивнул. Тогда продолжил я:
— И, черт возьми, нам лучше не знать, куда бы мы попали, если бы думали об Атлантиде Нижнего Мира. Да, Эмброуз?
Бирс кивнул и во второй раз.
В голове была кукурузная каша, но кое-какие истины стали до меня доходить. Теперь я убедился, что хопи действительно спасают наш мир. Еще, к сожалению своему, я понял почему не видел своего будущего.
Оставив в покое Бирса, Блэквуд переключился на Теслу.
— Благодаря колыбельной песне, мы втроем оказались, — он задумался над фразой, — в месте, где некий неизвестный нам писатель черпал вдохновение. Я хочу спросить, куда, мистер Тесла, Вы отправили Купол, качинос и кусок земли, размером с футбольное поле? Впрочем, не это главное, меня больше интересует — вернется ли все это обратно.
Выражение лица Теслы хранило тайну.
— Моя задача была обеспечить безопасную транспортировку. Маршрут вы выбирали сами. Предполагаю, что если бы вы действительно сконцентрировали свое внимание на цели, которую предложил мистер Доннели — думаю, вы попали бы туда, куда он хотел. Что же до Купола и его содержимого, я не имею ни малейшего представления, куда это все отправилось. Но в одном можете быть уверены — это был билет в один конец. Нет Купола — никто не вернется.
— Замечательный финал, — ухмыльнулся Эмброуз, — Деус экс Тесла.
Определенно, Блэквуд понимал куда больше, чем я. Я же не понимал ничего. В тот момент всё, что случилось, мне было абсолютно неважно. В моей голове рылись мысли совершенно иного плана. Я думал о своем путешествии, о себе. Будто в этот момент я понял то, что все время от меня ускользало. Ведь я, вы, мы все — лишь прах и пепел от пламени светил. Лишь жалкая звездная пыль, гонимая солнечным ветром. Вот поэтому нас так тянет обратно. К нему. К пламенному сияющему истоку.
Теперь у меня была отличная идея для будущей книги. Нет, конечно же, не о мертвом корабле в межзвездном пространстве, о другом. Но вот название, название оставлю. «Звездный странник», звучит?