По клатскому счету

Мерный перестук копыт, однообразие хмурого пейзажа и слаженный гул цикад, что взялись отпевать еще издыхающий в духоте и безветрии день, усыпляли. Наводимая ими полудрема была, должно быть, сродни трансу, в который клатские шаманы входили под действием собственных гортанных напевов. Попробовали бы они, правда, в этом трансе еще и козлом править, так ведь жирные поганцы и не ездят верхом. Они даже не ходят на своих крошечных лапках, неспособных и на дюйм поднять эдакую тушу над землей.

Джерри сплюнул козлу под копыта и, чтобы разогнать сонливость, пару раз пальнул из револьвера по зарослям ароха. Вздрогнул мохнатый ствол, и стайка раскормленных птиц тяжело поднялась над ядовитыми кронами. Вслед ночноземельским тварям отправились еще четыре пули, но ни одна не нашла себе жертвы в вечернем небе.

Растревоженный ароховый лес выглядел еще гаже, чем сытый и безмятежный, и одинокий всадник поспешил перезарядить свое оружие. За время пути вдоль кромки проклятых зарослей взгляд стрелка то и дело натыкался на выбеленные кости зверей, людей и клатов, а этот лес простирался на многие мили к северу и вздымался на два, а местами и на все два с половиной, человеческих роста. От него можно было ждать любой подлости.

«Арох» на языке клатов — чужак, и этот чужак, ядовитый гость из Ночных Земель, за последние десятилетия стал подлинным бичом Порубежья. Чтобы понять, насколько неотвратима угроза, достаточно было однажды выбраться подальше за город, подняться на первый попавшийся холм и оттуда окинуть взглядом бескрайнее море раскидистых зонтичных крон, в тени которых ютился первозданный ночноземельский мрак. Там, откуда родом эта холера, никогда не восходит солнце, но арох ненавидят не за то, что под его покровом из того богом забытого края подбирается все ближе к людскому жилью безглазая мерзость. С нею можно сладить, но не с мохнатой травой-исполином, одно прикосновение которой может стоить жизни. В темноте схватишь мясистый стебель — и не заметишь, но стоит солнечному свету коснуться пораженной кожи, и она чернеет от чудовищного ожога. Джерри не понаслышке знал, какую боль может причинить ароховый яд и как трудно его изжить. Скот, пожравший молодые побеги ароха, падет, а выжившие дадут отравленное молоко, и плоть их станет ядовита. Там, где пророс арох, земля уже не даст иных плодов. Рубить и корчевать его без толку, да и не достанет сил, хоть сгони на опасную, даже смертельную, работу все Порубежье. Гореть арох вовсе не горит, покуда не иссохнет, но тогда ему на смену уже будет подниматься живучая молодая поросль.

«Два года, — подумал Джерри отрешенно, вглядываясь в недобро шелестящие заросли. — Ну три, и нужно сваливать из этой дыры за море. Пусть еще большим голодранцем, чем был, когда сигал с парохода, но и самые отъявленные богатеи здесь скоро пойдут по миру. Арох заберет их землю, их скот, их дома, а Джерри Таклер будет все так же гулять, стрелять и пить».

Тут Дюк потянулся было губами к какой-то чахлой травинке у обочины, но получил оплеуху от бдительного всадника и досадливо мекнул, встряхнув роскошными рогами. Ароховый лес был отделен от дороги широкой полосой земли, на метры вглубь выжженной пиромантами, специально выписанными из метрополии, и все же Джерри понимал — это лишь отсрочка, но не панацея. А Дюку, невзирая на размеры, может и одного ростка хватить, чтобы с копыт... Единственные твари, которые с аппетитом жрут арох и не дохнут — слепые ночноземельские козы, черные, как вакса. Местные фермеры просто помешались, покупают этих тварей втридорога, чтобы выедали и вытаптывали отраву. Говорили, помогает, но Джерри что-то не верилось. Отборные маги из метрополии оказались бессильны, а тут какие-то козы...

Лишь когда цикады мало-помалу уступили аудиторию сверчкам, ароховый лес остался позади и бессильно прошелестел в спину удаляющемуся всаднику неразборчивое проклятье. Дорога забирала на юг, огибая унылое, навсегда застрявшее в поздней осени редколесье, за которым начиналась земля клатов. Предполагалось, что следовать ей безопаснее, чем соваться в глухомань, но солнце уже скрылось за горизонтом, оставив по себе лишь бледнеющий свет. Этого света хватало на пару часов, а после на небе безраздельно воцарялся ночноземельский мрак. Ночевать на открытом месте Джерри совершенно не хотелось, тем более что слепые северные гости обладают поразительным чутьем на мертвечину.

— А мистер Хорст и рад будет выдать нас с потрохами, — со смешком пробормотал стрелок. После часов молчания собственный голос прозвучал чужим и неожиданно хриплым. — Правда, мистер Хорст?

Мистер Хорст не ответил. Он уже много часов никому не отвечал, лишь мерно покачивался поперек козлиного хребта, бесстыдно запрокинув к небу свой зад. Разговаривать с таким собеседником Джерри давно наскучило, но с обществом покойника легче мириться, когда знаешь, что за него тебе причитаются хорошие деньги. И делиться своей добычей с каким-нибудь безглазым выродком стрелок не собирался. А потому решил добираться до города кратчайшим путем, проложить который, случись какая незадача, помогут пара револьверов, винтовка при седле и умница Дюк.

Умница, хоть и давал всем своим видом понять, что не отказался бы от привала, покорно ступил на шелестящий ковер прошлогодней листвы. Под сводами обыкновенного леса Джерри чувствовал себя куда увереннее, но окончательно расслабляться не спешил. Опасался он в первую очередь не зверья, пусть и самого скверного, и тем более не клатов, а людей, не брезгующих пальбой по одиноким путникам и обшариванием мертвецов. По счастью, зачарованный лес не предоставлял мерзавцам почти никакого укрытия, да и шансы нарваться на засаду вдали от дороги были невелики. В худшем случае какой-нибудь ушлый шкуродер решится выстрелить всаднику в спину, но подвергать ближнего своего такому соблазну Джерри не собирался. Впрочем, первый человек, встреченный мистером Таклером за ночь, отличался редкой для Порубежья безобидностью. Джерри даже подмывало пальнуть по бедолаге, но стрелок сдержался — ни к чему шуметь почем зря, да и примета плохая. Подгниет веревка — или шея — сам свалится, если безглазые не отыщут его раньше.

А вот когда впереди, за деревьями, замаячило что-то белесое, стрелок в сердцах пожалел, что его дернуло поминать ночноземельскую мерзость после заката. Дюк с каждым шагом шел все неохотнее, тревожно косил глазом и широко раздувал ноздри, но и его всаднику, чьи предки не жили тысячелетиями на самой границе бессолнечного края, было понятно, что означают деревья, будто бы оплетенные сетью на редкость неряшливого паука. В полном безветрии ничто не выдавало присутствия хозяина этих мрачных угодий, лишь усеивал ветви жуткий урожай из остатков его трапезы, но Джерри решил не испытывать судьбу. Он уже начал разворачивать козла, чтобы до темноты объехать недоброе место, когда среди объедков что-то, очертаниями напоминающее человека в нелепой шляпе, отчаянно рванулось, задергалось, привлекая к себе внимание всадника. И Таклер, опасливо покосившись на все еще бледное небо, вздохнул и направил упирающегося Дюка в сторону недоброй рощи.

«Никто, даже самый паскудный негодяй, не заслуживает такой смерти, — твердо решил он про себя. — Если не смогу помочь, так хоть пристрелю, на это у меня меткости достанет».

Старательно огибая свисающие с ветвей клочья липкой слизи, которую от своего тела можно или отпарить клатским отваром, или оторвать вместе с кожей, и неустанно подбадривая мелко трясущегося Дюка, стрелок пересек границу владений Сонного червя. Револьверы он держал наготове — сомнений, что хозяин дома, почти не осталось. По крайней мере, смрад в роще стоял такой, что насилу удавалось глотнуть воздуха, не отдавая взамен скудный походный ужин, а значит, червь изволил трапезничать сравнительно недавно. Да и чтобы самому попасться в оставленную им сеть и так повиснуть, нужно было родиться идиотом, каких впору показывать в балагане. Выходит, несчастная жертва была поймана и оставлена про запас. Думать о повадках безглазой твари и участи ее жертв Джерри не хотелось до тошноты, как и смотреть по сторонам, но не смотреть было опасно, а не думать трудно. Дюк, разделявший, похоже, настроение всадника, жалобно мемекнул.

— Тише, мальчик. Бери пример с мистера Хорста, если не хочешь нагнать его в стране предков… Ого!

Лишь подъехав почти вплотную к еще живой добыче Сонного червя, Джерри понял, что все-таки ошибся. Перед ним был не человек — в коконе из клейкой слизи жалобно разевала клюв старая хала. Ее мистер Таклер узнал, как узнавал почти любой на Порубежье, по пронзительным синим глазам, в которых жутковатая бессмысленность взгляда мелкой пичуги сочеталась с печалью и мудростью одинокой старухи. Клаты почтительно называли ее Эйре Ла — Смотрящая Сверху. Откуда взялось прозвище старой шаманки и какой смысл в него вкладывали местные, стрелок не представлял, ведь росту она была невысокого, а халы, похожие на нелепую помесь людей и галок, не умели летать на своих слабых руках-крыльях.

— Сейчас, сейчас… — пробормотал Джерри, чувствуя себя почти что рыцарем, спасающим из логова дракона престарелую клювастую принцессу.

Он уже выудил клатский нож, к которому не липла ночноземельская зараза, и привстал в стременах, когда краем глаза заметил неуловимое движение в ветвях над головой. Дюк, как следует получив коленями в бока, не сплоховал — две клейких струи взрезали воздух за самой спиной всадника. Тому, однако, было некогда радоваться успеху — он еле удержался за Дюковы рога, а в грудь больно ударила тощая задница мистера Хорста.

На состязаниях стрелков Сонный червь не знал бы себе равных — он целился быстро, стрелял метко и так молниеносно, что человеческому глазу не угнаться было за его движением. Единственный недостаток этой жирной белесой твари с бахромой мягких мясистых лапок по бокам тела крылся в долгой перезарядке, и тут уж Джерри сполна отыгрывал свои очки.

Впрочем, когда в мягкое, податливое туловище червя ушли без следа то ли восемь, то ли девять пуль, мистер Таклер окончательно уверился, что драконы Старого Света ему все-таки милее. Уже хотя бы потому, что за всю свою жизнь более чем реально не встретить ни одного. Червь сдался не раньше, чем его противник со второго раза попал-таки на скаку из винтовки туда, откуда торчали два гибких мясистых щупика, обшаривающих ветви и воздух вокруг наподобие трости слепца. А может, в каморах его мерзких желез просто закончились патроны, и ночноземельский хищник, недовольно съежившись, ретировался в толстую трубку из слизи в кроне одного из деревьев, служившую ему логовом. На раны ему, верней всего, плевать, единственный верный способ изжить заразу, пока она не оставила потомства — при свете дня превратить ее жилище в огромный факел. Джерри мысленно пообещал себе будущим же вечером вернуться с людьми, и отправился вызволять свою принцессу, пока та не испустила дух, превратив рыцарский подвиг стрелка в бессмысленную авантюру.

— Ничего, мистер Хорст с радостью уступит даме место, — приговаривал он, усаживая халу в седло. Та была очень слаба и немного ожила лишь при виде фляги с водой.

Мистера Хорста стрелок безжалостно ссадил на землю, повязав ему на голову мешок и обхватив ноги мертвеца веревочной петлей. Если повезет, его еще можно будет узнать после пары часов путешествия волоком по земле, но Джерри уже склонялся к тому, чтобы продать бедолагу клатам. Те частенько покупали и выменивали у колонистов трупы, и мистер Таклер не был уверен, что хочет знать, с какой целью, а россказням старожилов не очень-то доверял.

Так или иначе, он твердо решил повернуть в сторону клатской деревни, что лежала в лесистой низине к северу. До города Смотрящая могла и не дотянуть, а выхаживать ее там среди ночи взялся бы разве что какой коновал из страха перед гневом местных божков, а то и за деньги Таклера. Клаты же очень почитали старуху, да и в медицине, пусть своеобразной, толк знали. И, чего уж греха таить, в этом случае можно было рассчитывать на благодарность или даже награду, а в городе, кроме насмешек и трат, ничего не дождешься.

Путь до клатского селения Джерри помнил смутно, будто в тумане — усталость и липнущая к одежде и коже слизь превращали минуты в часы. Смотрящая, примотанная веревкой к седлу впереди стрелка и намертво прилипшая и к Дюкову загривку, и к своему спасителю, то и дело заваливалась куда-то вбок. Да и сам Таклер неожиданно для себя начинал клевать носом и, чтобы проснуться, палил из револьвера в воздух.

По счастью, клаты услышали его издалека. Не теряя даром времени и не задавая вопросов, они взяли Дюка под уздцы и отвели в деревню. Эйре сняли с седла и унесли куда-то — Джерри не уследил. Его самого обработали отваром, дали вымыться и даже, кажется, подсунули чистую одежду почти подходящего размера, но мистер Таклер, утомленный ночными приключениями, при виде хижины с лежанкой забыл обо всем. Даже несчастного Хорста он бросил на голой земле. Рядом, правда, стрелок привязал Дюка, так что едва ли стоило беспокоиться за сохранность трофея. Эта мысль была последней перед тем, как сон принял спасителя принцесс в свои объятия.

— Ты хорошо сделал, что спас Эйре Ла, — со значением проговорил шаман, раздувая щеки. Джерри, выспавшийся и умытый, вежливо поклонился, в глубине души надеясь, что этим благодарность племени не ограничится. — Ей рано ступать по тропам предков. Мы все благодарны тебе.

— Не стоит, — вяло улыбнулся стрелок. — Так я могу ехать?

— Погоди, — жаболицый властно вскинул руку. — Эйре Ла хочет сказать.

Смотрящая чуть наклонила голову в подтверждение его слов и, пристально глядя на Джерри, что-то немелодично протрещала на своем языке.

— Эйре Ла тоже хочет благодарить тебя, — перевел шаман.

И прежде, чем Таклер успел удивиться или испугаться, синеглазая шагнула к нему, простерев над головой стрелка когтистые пальцы. Из ее клюва вырвался надсадный клекот, а птичьи глазенки полыхнули неземной синевой, на какое-то мгновение поглотившей зрачки. Магия Эйре была щекочуще легкой и пахла васильками и цикорием, и Джерри расслабился, позволяя шаманке завершить неведомый ритуал.

Наконец, Смотрящая отступила на шаг и уставилась на своего спасителя, совершенно по-птичьи склонив голову набок. Сколь бы жалким ни выглядело ее некогда роскошное оперение после слизи и клатского отвара, было в этот миг в старой хале что-то завораживающе царственное.

— Эйре Ла говорит, ты будешь теперь самый лучший стрелок на Крайней Земле, — объяснил шаман новую трель. — Она говорит, ты будешь разить без промаха, и ни одна пуля не достанет тебя. Она говорит, ветер донесет твое имя до Последнего моря, и сто лет не сотрет из памяти живущих.

Джерри ожидал чего угодно — что его сделают членом племени, наденут какую-нибудь хрень на голову, будут кланяться и петь песни, ну и, может быть, подарят немного золота или, не приведи нелегкая, сосватают дочку вождя. Но к подобному он не был готов.

— Я... спасибо, Эйре, я очень... — начал он ошалело, но Смотрящая строго перебила его.

— Она говорит, будь осторожен, — перевел шаман. — Говорит, твое оружие приведет тебя однажды в Ночные Земли. Когда стреляешь, пуля забирает частицу твоего духа.

«Конечно, — подумалось Джерри. — Так и знал, что не обойдется без подвоха!»

— И... на сколько выстрелов хватит этого моего... духа? — стрелок соображал быстро. Порубежье никогда не жаловало тугодумов. Он не стал спрашивать, что с ним станет, когда последний кусочек покинет тело. «Приведет в Ночные Земли» могло означать лишь одно — «убьет». Рано или поздно.

Жирный клат отчего-то очень развеселился, принялся хлопать ладонями по круглым бокам, квохча, будто несушка. Эйре тоже издала хриплый каркающий смешок и что-то коротко протрещала.

— Сто, — объявил шаман, продолжая потешаться.

— Сто? — недоверчиво переспросил Джерри.

— Сто.

Из хижины мистер Таклер вышел в глубокой задумчивости. Он сердечно поблагодарил хозяина и Эйре, но сам пребывал в смятении, не зная, как реагировать на странный подарок. С одной стороны, мысль о том, что он отныне неуязвим и непобедим, что ему не будет равных на всем Порубежье, горячила кровь — это ли не мечта любого стрелка? С другой, сто — это много или мало?.. Да и сработает ли заговор халы? Наобещать она могла чего угодно...

В своих раздумьях Джерри чуть не споткнулся о стайку клатских ребятишек, игравших посреди деревни в бродячих мертвецов — гонявшихся друг за другом с закрытыми глазами. Стряхнув с себя невеселые мысли, стрелок отправился седлать Дюка, лихо поигрывая револьвером. В любой сказке герой мог произнести волшебное слово лишь трижды, а у него, Джерри Таклера, было в запасе сто пуль, не знающих промаха!..

Их осталось всего тридцать две.

Это Джерри знал совершенно точно — в последние месяцы он вел скрупулезный учет сделанным выстрелам, и не мог ошибиться. Тридцать две. Если позволять себе по выстрелу в день, можно прожить месяц. Выстрел в год — и есть шансы увидеть внуков.

Выстрел в год. Палка, и та стреляет не реже. На Порубежье эдак не то что внуков — детей не видать.

Поначалу все это казалось игрой. Таклер вроде и верил в наговор Смотрящей, а вроде и нет, и, проверяя, лез в авантюры, дрался на дуэлях, ездил на турниры стрелков. И всякий раз он опережал противника на доли секунды, на палец, на волосок — от смерти, которая неизменно проносилась мимо. Слава о непобедимости Джерри Таклера опережала его на мили, по пути обрастая легендами и абсурдными домыслами. Его называли заговоренным, твердили, что он будто бы продал душу мрачным языческим божкам. Четырежды у него крали револьвер, полагая, что тот заколдован, один раз покусились на шляпу. Зарезать во сне в каком-нибудь занюханном пансионе тоже пытались не раз — завистники, сумасшедшие, фанатики. Но Джерри везло и здесь — везло вовремя проснуться и не оставлять револьвер далеко от кровати. Он всегда считал себя не последним стрелком на Порубежье, и вдруг оказался первым — это ощущение кружило голову.

Но выстрелы он все-таки считал. И, когда осталось меньше половины, стрелку вдруг стало не до смеха. Каждый раз, нажимая на спуск, он словно воочию видел, как вылетают из ствола годы его жизни в облачке пороховых газов. Джерри сделался замкнутым и нервным, бросил кутежи и поездки, трясясь над своими оставшимися выстрелами, как последний скупец над скрыней. Теперь он стрелял лишь тогда, когда иного выхода просто не оставалось.

Все это породило еще больше досужих сплетен и слухов. Говорили, что он случайно застрелил своего брата или свою жену, обзавестись каковой Таклер, со всеми его мыслями о внуках, так и не успел; что кто-то ему будто бы явился, что-то будто бы сказал... Правда была страшнее — Джерри, чтобы жить, приходилось рассовывать собственную жизнь по каморам револьвера.

Между тем не проходило недели, чтобы не притащился с другого конца Порубежья какой-нибудь сопляк, жаждущий бросить вызов легендарному Джерри Таклеру. В другое время щенка ждала бы заслуженная пуля — мистер Таклер полагал, что пришедший за шерстью должен быть готов уйти стриженным. Сейчас же наибольшее, на что приходилось рассчитывать забиякам — разбитый нос и пинок под зад.

И все же их осталось тридцать две. Только тридцать две. И это не давало Джерри покоя.

— Эйре Ла. Смотрящая Сверху, — терпеливо повторял он. — Она же бывает в вашей деревне. Когда вы ее видели в последний раз? Сколько дней назад?

— Сто, — подумав, ответил старший из троицы клатов. Джерри в деревне принимали, как родного, но сейчас никто не мог взять в толк, отчего «узколицый друг» так взволнован и зол.

А узколицый друг был готов рвать и метать. Сто! Проклятое число как будто преследовало его повсюду. Он, дурак, когда-то давно, в прежней жизни, думал, что сто — это много. Чепуха! Это ничтожно, чудовищно мало!..

Он собирался умолять, рыдать на коленях, приносить любые клятвы, лишь бы Смотрящая забрала свой проклятый дар назад, но Эйре ушла сто дней назад, и одним ее птичьим богам ведомо было, куда она могла отправиться.

В отчаяньи Джерри вскочил в седло. Тридцать две пули — это слишком мало для долгих безнадежных поисков. Оставалось одно — убираться восвояси, за океан, и там положить револьвер на полку, стать каким-нибудь пекарем, аптекарем или куафером... слово-то какое гадкое! Об этой последней возможности он подумывал давно, и не раз решительно собирал вещи, но мысль о пекарской-аптекарской жизни в протухшей метрополии вдруг оказывалась невыносимее ожидания неизбежного — последней пули в барабане.

«А я-то собирался бежать от ароха», — горько подумал Джерри, но проститься с Порубежьем ему не позволили и теперь.

Три всадника перегородили дорогу. Двое грамотно заходили с боков. Все на конях — дорогое удовольствие здесь, в колонии. Дюк ощутимо напрягся, угрожающе пригнул к земле рогатую башку.

— Эйдрос, Джерри. Ходит тут слушок, будто ты намылился за море... — разговоры, начинающиеся подобным образом, никогда не заканчиваются благополучно и при полном составе собеседников. Только не на Порубежье. Таклер узнал говорившего — его звали Джонни, Джонни по кличке Краб. На левой руке, которой Джонни был обязан этим прозвищем, недоставало трех пальцев, но правая вытворяла с револьвером сущие чудеса, уступая, пожалуй, только пятерне самого Заговоренного — так утверждала молва.

Стрелки очень щепетильны в вопросах иерархии. Если ты — второй ствол Порубежья, то сказать тебе об этом может только первый. Таких, как Краб, да и сам Джерри, прежний Джерри, хлебом не корми, дай пострелять по шляпам. Иногда — на головах соперников.

Таклера на Порубежье недолюбливали многие. Но чтобы сразу пять — а если прислушаться к шороху в кустах, то, выходит, и больше — недоброжелателей вопреки суеверию рискнули попробовать Заговоренного на зуб?

— Ты приехал попрощаться? — с нарочитой ленцой осведомился Джерри, непринужденно отводя назад руку и оценивая позицию. Позиция выдалась скверная, но не безнадежная — от безнадежности его все еще отделяли тридцать две пули. — Не плачьте, парни. Я буду писать.

Целых тридцать две. Всего тридцать две.

— Я приехал напомнить, что за тобой должок, — осклабился Краб. — И не один.

Долги. Удивительно, с какой скоростью они накапливаются, стоит перестать расплачиваться по счетам свинцом.

— А ты, никак, законником заделался? Что, нынче и увечных берут? — пальцы на рукояти. Пальцы Джонни — тоже, а коротышка тянет с плеча винтовку. Медленно так тянет.

— Берут. И сто заговоренных пуль выдают, — очень нехорошо улыбнулся калека. — Но как отстреляешь, приходится платить за удовольствие.

«Вот оно что», — с какой-то странной отрешенностью подумал Джерри. Как они узнали? Сам ли стрелок проговорился с пьяных глаз, или выдал кто-то из плоскомордых?

Так или иначе, Краб и его молодцы явно были настроены добыть голову Таклера не мытьем, так катаньем. Или даже взять его живым. Если так, то шансы еще есть...

Тридцать два из ста.

— Тридцать один, — прошептал Джерри себе под нос, и воздух вокруг взорвался грохотом и бранью, а Дюк тугой пружиной рванул с места, распугав породистых скакунов.

Джерри Таклер давно не испытывал такого упоения и азарта. Он вновь ощутил себя заговоренным, неуязвимым, бессмертным. Он вышел один против девяти — теперь уже семи — головорезов, и на нем не было ни царапинки. Он вел со счетом два-ноль: два смирно лежали в пыли, а ноль тем временем, петляя и отстреливаясь, уводил погоню все дальше на север.

Дюка стрелок отпустил, едва спешившись, и очень надеялся, что смышленый козел не полезет за хозяином под пули. Теперь Краб и его дружки гнали пешего одиночку, и все равно не чувствовали за собой превосходства. Один, отчаявшись достать проворного беглеца и, видимо, уверившись в его неуязвимости — или, что вернее, попросту струсив — с проклятьями развернул коня. Вместе с бранью недавних товарищей его настигла и неумолимо вырвала из седла пуля — Джерри не сумел удержаться при виде удобной мишени. Его очередное укрытие было обнаружено, и гонка возобновилась.

Он уже не помнил, когда перестал считать. Невозможно было не сбиться, паля из нескольких стволов и на бегу подхватывая чужое оружие. И все-таки он был еще жив, и сердце не то в груди, не то в горле, отплясывало последний бешеный танец.

Десять? Пять? Одна?

Каждая пуля, покидающая ствол, казалась Джерри той самой, последней, и это то дразнило, то пугало до тошноты.

Для долговязого, что на долю мгновения замешкался на склоне, эта — точно последняя. Теперь бы добраться до его карабина...

— Эй, Таклер! Не глупи! Выходи с поднятыми руками, и считай, что хотя бы до заката твоя последняя пуля останется в барабане. Даю тебе слово.

До заката еще уйма времени. Но что, если вот эта — последняя? А ведь наверняка последняя, ведь их оставалось так мало... Рискованно высунулся вон тот, в черной шляпе, но тратить свою последнюю пулю, свою жизнь, на ублюдка, которого даже по имени не знаешь?..

С ужасом Джерри понял, что руки его предательски дрожат — впервые за многие месяцы. Он убил четверых. Сколько же раз он промахнулся? Десять? Нет, больше. Двадцать? Двадцать семь?

Это было хуже, чем держать дуло у собственного виска. Хуже, чем играть в урдскую рулетку. Что, если участь, на которую обрекает проклятого стрелка сотая пуля, много хуже смерти? Что сталось со всеми «частичками духа», со всеми кусочками Джерри Таклера, вылетевшими из револьверного ствола? И что будет с последним?..

— Эй, Таклер! Тебе некуда бежать! Бросай оружие!

Некуда. Стая гончих прижала зверя к самой кромке арохового леса. И зверь, хотя еще мог огрызаться, с молчаливой обреченностью отступал к финальной черте. Джерри не мог, не хотел в последний раз нажать на спуск собственной рукой.

Они стояли напротив, в дюжине шагов, и нагло ухмылялись, держа его на прицеле. Он нервно поигрывал револьвером во вспотевшей ладони. Этот револьвер мог выстрелить еще как минимум раз, и стереть поганую ухмылку с лица Джонни.

За спиной тревожно шелестело бескрайнее море ароха. Револьвер глухо стукнулся о землю.

— Вот и умница, Джерри, — двухпалая рука потянулась за веревкой. — Когда об этом дне будут слагать красивую легенду, обязательно соврут, что ты дрался до конца и всех уложил. Выше нос.

Таклер диковато улыбнулся в ответ. И, придав себе решимости яростным, отчаянным воплем, бросился во мрак арохового леса. Предостерегающе вздрогнули под градом пуль мохнатые стволы, и, мгновение спустя, воцарилась мертвая, нездешняя тишина. Никто не оспаривает у ароха его добычу.

Ни один лучик света не мог проникнуть в царство колдовского мрака под ароховыми сводами, и все-таки Джерри осмелился приблизиться к краю леса не раньше, чем уверился, что на небе зажглись первые звезды. Все тело стрелка, не защищенное одеждой, покрывал узор невидимых ожогов. Единственный луч солнца мог обратить его в пепел, словно вампира, и даже призывное, протяжное меканье старого друга не заставило мистера Таклера рискнуть. Мгновенный порыв давно отхлынул, но глупо теперь было о чем-то жалеть. Джерри Таклер выбирал из трех смертей. По крайней мере, он выбрал самую эффектную.

— Дюк, дружище! Нашел меня, старый ты башмак... Не поранили тебя эти сволочи?

На старого башмака Дюк нисколько не обиделся, лишь уперся крутым лбом всаднику в грудь, радуясь воссоединению и требуя похвалы. Хвалить было за что — козел не только отыскал Джерри, он привел с собой помощь, пусть и запоздалую.

Мистер Таклер помнил этого молодого охотника. Парня звали Руа Ксан — Узнающий Зло, или что-то в таком духе. Вот и сейчас парнишка безошибочно узнал притаившееся до рассвета зло, и на плоском лице его была написана такая искренняя скорбь, что Джерри едва не расхохотался. Нервно и невесело.

— Не плачь по мне, малыш, — стрелок ободряюще похлопал клата по плечу. — Моя песенка еще не спета. Эйре говорила, эта штука приведет меня в Ночные Земли — видно, так тому и быть. Скажи, далеко ли идти, если напрямик?

— Не ходи, добрый Джери, — жалобно пробормотал Руа. — Там плохо. Там жить нельзя.

— Здесь мне тоже нельзя, — горько усмехнулся стрелок. Он и сам понимал, что порет чушь — с одной пулей в Ночных Землях не выжить, легче сразу пустить ее себе в висок. Наверное, так и стоило поступить, только парню это знать ни к чему. — Так сколько идти? Дней десять, небось, не меньше?

— Сто, — тихо ответил Узнающий, и отпрянул, увидев, как Джерри переменился в лице.

— Как ты сказал?..

— Сто, — повторил охотник. — Сейчас ровно, потом гора. Наверх, потом вниз. Очень долго. Сто дней.

Таклер медленно наклонил голову и вдруг спросил, глядя на мальчишку исподлобья:

— Скажи, Руа, сколько звезд на небе?

— Сто, — отвечал тот после короткой паузы, недоверчиво глядя на стрелка, который вдруг рухнул на колени и не то расплакался, не то расхохотался, сотрясаясь в истерике всем телом.

Сто звезд на небе. Сто лет существует мир. Сто раз дурак Джерри Таклер, принявший пророчество не то за благословение, не то за проклятье. Сто частичек духа — ведь слышал же Джерри и раньше, что халы не любят огнестрельного оружия и не одобряют убийства!

Когда на базаре говорят «сто», это значит «Тебе, жабья морда, не по карману». Очень много. Бесконечно много. И ни один хренов миссионер не догадался выучить клатов аллийскому счету иначе как на пальцах, сто иголок им в задницу!

— Не плачь, добрый Джери, — осторожно и жалобно проговорил Руа. — Ты хороший. Когда умрешь, будешь в хорошем месте.

Но «добрый Джери» не слушал, давясь смехом и рыданиями. Предсказание Эйре сбылось. Он стал знаменитым стрелком — сам, без всяких чар. И похоронил себя тоже сам. Сам, собственной глупостью, привел себя в Ночные Земли.

— Скажи мне только одно, парень. Рассвет скоро? И не вздумай ответить «сто» — пристрелю!

Люди, сгинувшие на границе Ночных Земель или в самом проклятом краю, порой все-таки возвращались. С закрытыми глазами. Они могли вести себя, как прежде, так, словно ничего не случилось, но — не открывая глаз. Их называли бродячими мертвецами.

Дважды мертвец Джерри Таклер вошел в салун с закрытыми глазами и парой револьверов, а вышел с открытыми и умиротворенной улыбкой. И отправился будить гробовщика, чтобы заплатить вперед за пять добротных изделий. Никто и не подумал его остановить.

Лишь верный Дюк изо всех сил пытался удержать хозяина на самой границе арохового леса, но там, куда отправлялся Джерри, старому приятелю не было места, а рассвет наступал на пятки.

Джерри Таклер шел на север. И с собой у него было лишь сто патронов. По клатскому счету.