Сто бабочек
Пуля разодрала отворот дорогого кашемирового пальто, вырвала клок из шелковой рубашки, тщательно выглаженной Машенькой, раздробила ребро и вошла в левое легкое. Петр Камень запнулся на нижней ступеньке и медленно осел на асфальт. Он не сразу понял, что произошло. Удивился, почему в один миг побледнело и исказилось приветливое лицо швейцара, отворяющего перед знакомым клиентом дверь ресторана. И почему вдруг дрогнул и поплыл под ногами такой устойчивый и твердый мир, превращаясь в мутный серый кисель.
Петр Камень, владелец банка «Евро-кредит», никогда раньше не чувствовал себя таким беспомощным.
Серый кисель накрыл его с головой, заливаясь в глаза, уши и рот. Асфальт сломался под ногами тонким льдом, и Камень сорвался вниз, в мутную бездонную пропасть. Он еще держался несколько минут, вцепившись в ломкий край полыньи онемевшими пальцами. И даже успел почувствовать, как сквозь серую муть, утопившую весь мир, тянется знакомая рука, хватает за запястье — помочь, вытащить наверх.
— Камень, держись, Камень! — отчаянный крик уходил все дальше, затухал в бессвязное торопливое бормотание: — Камень, прости, не успел...
Ленька, — вспомнил Камень, выныривая на несколько мгновений, и, держась за самую крепкую и надежную руку, которую он встречал в жизни.
В школе они дрались против местной гоп-компании, и выстояли только потому, что были вдвоем. В Афгане Ленька вытащил из окружения раненого тяжелющего Камня на своей тощей спине. В безумные девяностые, когда в стране все перевернулось, и было непонятно, где земля, а где небо, и осталось ли оно вообще — они выжили только потому, что опять дрались спина к спине, как тогда, в школе, вдвоем против всех. Тогда уже Камень однажды вытащил полуживого Леньку из дачного подвала, разметав бритоголовых садистов-любителей. А потом, нырнув в мутную воду бизнеса, полную смертельно опасных тварей, они остались живы только потому, что были вдвоем.
— Ленька, Машеньку береги, — велел Камень, чувствуя, как крошатся под пальцами последние мгновения.
Подумал, что успел сказать самое важное, и успел понять, что в его жизни было самое важное. Ленька и Машенька. Остальное — шелуха.
Попробовал еще рвануться, обратно к жизни — но от жадного вдоха на губах вскипела алая пена, полыхнуло в груди и сквозь пальцы, зажимавшие рану, хлынула горячая кровь.
Камень разжал руки и рухнул в пропасть.
***
— А что так много? — спросил, морщась, Петр Каменный. Ему было душно и мутно. Голова гудела, вязкий воздух застревал в пересохшем горле. Сердце то замирало, то срывалось в бег — как измученный путник, который то останавливается перевести дыхание, то снова поднимает в галоп взмыленного коня. Опаздывая, но, все еще отчаянно надеясь успеть. Удары копыт маленького упрямца иногда отдавались в груди жгучими вспышками и ноющей болью в ребре напротив сердца. «А пить надо меньше», — подумал Каменный, за все тридцать пять лет не болевший ничем серьезнее простуды и похмелья. Припомнил вчерашний ресторан, где обсуждали новый контракт. Ленька, увлеченный новой идеей, сердился и кричал: «Да ты, Камень, глянь какие перспективы! Это ж круче нанотехнологий!». Узкоглазый Синь только улыбался и кивал, ловко наматывая на палочки бесконечную лапшу. Вроде, все было культурно. Никто не дрался, под стол не падал, до беспамятства не напивался. Хотя подробности разговора припоминались сейчас будто сквозь туман. «Это все водка ихняя, китайская, — решил Каменный. И на вкус гадость, и горло жжет, и с ног валит. То ли наш мед да наливки». Каменный вздохнул и украдкой пощупал ребро, за которым то вспыхивала, то остывала ноющая боль. Сейчас бы пива холодненького. И подремать полчасика. И чтобы Машенька положила на лоб прохладную ладошку и нашептала на ухо каких-нибудь нежных заботливых глупостей... Каменный досадливо покосился на собеседника. Несмотря на вчерашние бурные посиделки, Синь был свеж и полон энтузиазма продолжить обсуждение.
— Сто много, а? — удивился Синь. Прищурил узкие глаза и улыбнулся, обнажая кривоватые мелкие зубы.
— Сто — много, — согласился Каменный, с трудом соображая, о чем, собственно, речь. И кстати вспомнил о ста рублях, отложенных на тещины именины. Шевельнул мышкой, покосился на вспыхнувший экран, на верхнюю строку сегодняшних курсов. Американский доллар опять падал. Сто рублей сегодня конвертировались почти в полмиллиона. Можно прикупить теще дачу, скажем, во Флориде. И климат хороший, и расстояние. Расстояние особенно радовало тем, что теща крайне отрицательно относилась к авиаперелетам. Даже отечественная Русь-Авиа, на счету которой за все семьдесят лет не было ни одной катастрофы, вызывала у Машенькиной мамы подозрение. «Нет уж, — говорила теща, мечтавшая вопреки аэрофобии о путешествии через Атлантику — я лучше по старинке, на корабле. Вон Титаник наш уже почти сто лет плавает, и хоть бы что ему. Поди, и со мной не потонет?» «Конечно, мамочка, — подтверждала Машенька, — вот если бы его не у нас строили, а, к примеру, в Америке, была бы некоторая опасность. А наши корабли, ты же знаешь, самые лучшие в мире. Как и автомобили. И по безопасности на первом месте. Вот в Европе все норовят наши машины купить, про Америку я уж не говорю. Хотя у них и пошлины совершенно ужасные. Все пытаются свой дохлый Форд хоть как-то поддержать. А куда им против наших-то».
Машенька гордо улыбалась, будто успехи отечественного автопрома были полностью ее заслугой.
Одним словом, получается, пару недель плавания до союза американских социалистических республик, столько же — обратно. Ну и там...
Не то, чтобы теща очень Каменному надоела. В общем, золотая женщина. И почти ненавязчивая. Звонит всего несколько раз в день. А в гости без предупреждения заходит и того реже. Но все же, дача во Флориде — самое то...
Каменный спохватился, что опять отвлекся, и собеседник выжидающе смотрит на него с некоторой укоризной.
— Хм, — смущенно сказал Петр, — так мы о чем?
Подвинул к себе бумаги, досадливо покосившись на Синя. Медом им тут намазано. В последние годы, особенно с тех пор как программу поддержки малого и среднего бизнеса доработали, не продохнуть от этих иностранных партнеров и инвесторов. Валом валят. Уже не только на востоке, а и в Европе правительства паникуют — мол, массовая утечка мозгов и капиталов. Пытаются запретить — а как тут запретишь, человек все равно будет искать, где лучше. По последним соц-опросам главная цель жизни молодежи — эмиграция в Россию по рабочей или бизнес-визе. Чуть ли не с детского сада русский язык учат и обычаи, родители стараются, чтобы хоть у детей обеспеченное и спокойное будущее было.
— Что, — спросил Каменный, листая договор, — поди, у вас налоги большие?
— Ой, большие! — закатил глаза собеседник.
— А воровать меньше надо, — посоветовал Каменный.
— Ой, надо... — пригорюнился Синь. — А как?
Каменный рассмеялся.
— Что, здесь есть какой секрет? Вот у нас никто не ворует, и... — тут под ребрами опять полыхнуло горячо и больно. Голова закружилась, к горлу поднялась кислая тошнота. В серой мути перед глазами мелькнуло обрывками — швейцар улыбается возле приоткрытой двери ресторана, ступеньки ломаются под ногами, открывая страшную ледяную полынью, от которой тянет холодом и смертью...
Каменный перевел дыхание.
— Так, ладно, — глухо сказал он, не узнавая своего голоса. Отодвинул дрогнувшей рукой бумаги. — Наш банк «Русь-кредит» конечно, организация серьезная, да и поддержка у нас инновационным проектам всяческая оказывается... Но денег много вы хотите.
— Как много? — удивился Синь. Улыбнулся, прижмурился, как кот перед миской сметаны. — Вы же сами говорите, что деньги неважно, а?
— Почему неважно?
— Я учил ваши традиции. Поговорка есть, а? «Не имей сто рублей, а имей сто друзей». А?
— Хорошая поговорка, — согласился Каменный. Боль отпустила, дышать стало легче. Синь, заискивающе улыбаясь и вздернув узкие плечи, напряженно смотрел на собеседника — как сиротка, который надеется, что его заберут из детдома в семью. Захотелось хотя бы сказать ему что-то утешительное или полезное. — Правильная поговорка. Вот тут, может и есть наш секрет. Понимаешь?
— Понимаешь, — закивал Синь и снова подвинул ближе документы.
«Вот смешной, — подумал Каменный, — старается. Выучил поговорки. Компанию назвал «Сто бабочек» — несерьезное, кстати, какое название. Чем он так Леньке приглянулся-то?»
Ленька кстати вчера что-то объяснял про этих бабочек. Бред... А, не, Бред-бери. Его вроде еще на родине не печатали — цензура, противоречие американскому соцреализму, все такое. А потом наши ему политическое убежище дали, гражданство, тиражи, гонорары. Ну, обычная история. А Ленька сам не свой от всяких таких книжек.
А насчет бабочек Ленька вчера очень сильно обрадовался. Еще орал: «Гениально! Конечно же, не одна! Мало одной! А вот если на всем диапазоне откорректировать нужные мелочи — получится самое то, прогнозируемое идеальное будущее!» И еще Синя по плечам так хлопал, что тот едва не упал. Но именно тогда у Петра первый раз кольнуло под ребрами, и поплыла голова — поэтому подробностей он не запомнил...
— Вот что, — сказал Каменный. — Ленька... Э, Леонид Егорыч появится, тогда мы с этим документом и решим. Без него подписывать или отказывать не буду.
И неожиданно для себя добавил:
— Потому что Ленька не только мой партнер в бизнесе, но и друг. Такой друг, который один лучше ста рублей. И вообще дороже всех денег. Понял?
Синь закивал, заулыбался — на этот раз печально. И вдруг опять полез в свой дипломат. Положил перед Петром новую пачку бумаг и тонкую пластину И-Блокнота — самый новый компьютер, последнюю отечественную разработку «Яблока».
Каменный вздохнул, взялся было за бумаги, пролистал бегло, зацепился удивленно за знакомую подпись в конце — да так и застыл с раскрытым договором в рукам.
На экране пошла запись. Чуть вздрагивая, любительская камера показала снаружи загородный дом Петра Каменного. Он узнал цветы, за которыми так тщательно и любовно ухаживала Машенька. А потом увидел и ее саму. Подвязавшись длинным фартуком, жена увлеченно высаживала на клумбу цветочную рассаду. Аккуратно и нежно укладывала на землю маленькие саженцы, разглаживала нежные листочки и улыбалась. Камера увеличила изображение, показала совсем близко Машенькины задумчивые глаза с пушистыми ресницами, ловкие руки, перепачканные в земле.
Петр залюбовался. Потом, спохватившись, сердито посмотрел на Синя. Строго спросил:
— Это что?
Тот торопливо кивнул на экран.
А там появилась новая фигура. Подошла к Машеньке из-за спины — тень улеглась возле ее ног. Петр напрягся. Чья-то рука опустилась на Машенькино плечо. Улеглась по-хозяйски, легонько погладила пальцами шею.
Петр вскочил, смахнув И-Блокнот на пол. И уже сверху, застыв, больно упершись кулаками в стол, и забыв дышать, досмотрел.
Как, улыбнувшись, оборачивается Машенька, и, вздохнув, с нежной улыбкой ныряет в раскрытые Ленькины объятия. Как Ленька подхватывает ее на руки и целуя, уносит в дом.
Дом, который Петр построил специально для нее, по смешным детским рисункам, которые они чертили вдвоем. Легкая Машенька сидела у него на коленях, и, уложив маленькую руку поверх его могучего кулака, вела по бумаге карандаш. А Петр смотрел, как неровно, но уверенно, ложатся на рисунок разноцветные линии, и боялся дышать — потому что ему казалось, что сейчас Машенька рисует их общую судьбу...
— Тут есть дополнение к вашей поговорке, — издалека, будто сквозь туман сказал Синь. — Вот, еще бумаги.
Лицо Синя расплывалось, таяло в сером мутном киселе, заливавшем все вокруг. Стало трудно дышать, будто кисель залился Петру в горло и нос, перекрывая воздух.
Каменный моргнул, вгляделся. На бумагах, в договоре с ООО «Сто бабочек» стояла знакомая Ленькина, с длинной закорючкой, подпись.
— А дополнение такое, — пояснил, улыбаясь, Синь. И-Блокнот он торопливо выключил, потому что дальнейшее клиенту показывать было ни к чему.
...Как Машенька шепчет, отвернувшись в сторону: «Прости, Леня, я все думаю, если бы Петя не погиб...» «И я, — вздохнув, отвечает тот, отводя руки, и гладит вдову друга по голове. Петька велел ее беречь. Он бережет. Пытается сделать счастливой. Как может. Вот если бы можно было как-то по-другому...
Кривозубая улыбка Синя теперь показалась Петру не жалкой, а страшной.
— Бабочка сейчас сидит на вашей ладони, господин Петр. А правила таковы, что нам нужно ваше согласие... А именно — ваше желание и решение.
— Чтобы ее убить? — глухо спросил Петр.
И дрогнул, припомнив вдруг некстати, как, перевернув листок с чертежом будущего дома, Машенька рисует на обороте разноцветную бабочку. А, поймав удивленный взгляд мужа, поясняет смущенно:
— Петечка, вот все оттого, что ты книжек не читаешь. А у Пушкина такое стихотворение есть. Он его после несостоявшейся дуэли с Дантесом написал. Ну, это ты хоть знаешь?
Машенька рассмеялась, ткнулась лицом в его шею, зашептала щекотно и нежно:
— Каменюка ты необразованная. Это же одна из загадочных историй в его биографии. Как он сам намекал в мемуарах — мол, пришел мой серый человек. А после этого разговора Пушкин стал совсем другой. И стихи такие писал... Такие... В общем, все, что до этого — как Тредиаковский перед ранним Пушкиным. Понимаешь?
Петр невнятно хмыкнул, трогая губами теплую впадинку Машенькиного виска, потом лоб, щеку, маленькое ухо...
— А бабочка-то что? — шепнул он.
— Я тебе потом стихотворение прочитаю, — тоже шепотом ответила Машенька, поворачиваясь навстречу его губам, — а еще бабочка — это душа по некоторым верованиям... ну я тебе тоже потом расскажу...
Забытый бумажный рисунок будущей счастливой жизни цветной бабочкой слетел им под ноги...
***
— Ну, над чем вы замечтались, господин Соломенный?
Петька Соломенный вздрогнул, подняв взгляд на экран. Господин Синь, хмуря брови, строго смотрел на подчиненного.
«Вот, пропасть, — подумал Петька, — ни секунды задуматься не дают. Работаешь, как на конвейере». Собственно, на конвейере он и работал. В этом штате Китая считалось, что более экономически целесообразно использовать на однообразной работе людей, не пытаясь внедрить на производства автоматизацию. Да еще заодно можно снимать заводские реалити-шоу в режиме эконом.
— Это, — неуверенно сказал Петька, — я хотел бы подумать, прежде чем...
— Вам не нужны деньги? — удивился Синь.
— Нужны, конечно. Но... — робея от собственной дерзости, продолжил Петька: — А что, нельзя без этого? Ну, этого соц-голосования «Слабое звено»?
— Как же без этого? — удивился господин Синь, — вы не хотите принимать участие в жизни своего предприятия? Не хотите вносить свой голос в зачет решения кого уволить в этом месяце? Или, может, боюсь предположить, — тут господин Синь изобразил насмешливую улыбку: — может, этот, сегодняшний кандидат Ленька — ваш друг?
— Да вроде нет, — пожал плечами Соломенный, вдруг смущенно вспомнив о камерах. Говорят, у таких заводских реалити-шоу есть свои поклонники. Вот, небось, Синь на них сейчас и работает, изображая демократичного начальника.
— И совершенно верно, — улыбнулся господин Синь. — Помните вашу национальную поговорку? Ну, как же, господин Соломенный, свои корни надо знать. Вот эту: «Не имей сто друзей, а имей сто рублей». А?
«Вот еще мудрость, — сердито подумал Соломенный, — Да и сто рублей — те еще деньги. На них теперь и чаю в заводской столовке не купишь. Хотя, кажется, что-то тут не так. А?»
Пытаясь припомнить или понять — что — он задумчиво уставился на почему-то напрягшееся лицо господина Синя...