Троллейбус, который идет на восток

Мое место слева,

и я должен там сесть.

Не торопись читать. Остановись. Прекрати пожирать напряженными зрачками килобайты текста. Отойди от монитора и завари чаю с лимоном. Добавь коньяк по вкусу. Не мучай себя, ты никому и ничему не обязан. Расслабься и получи удовольствие. У этой истории горьковатый привкус хинина. Тебя ждет профилактика ментальной малярии. От той закостенелости сознания, когда прочитано так много, что удержать, осмыслить, разложить, по сути, не получается, и все происходит на апатичном автомате. Превентивные меры против той ужасной библиобулимии, от которой невозможно воспринимать написанное иначе, как чьи-то обнаженные размышления. Стоит заметить, что голые размышления должны быть хотя бы чуть прикрыты мантией воображения, иначе они имеют свойство превращаться в порнографию.

Перед тем, как начать, предупрежу еще об одном. У этой истории есть побочный эффект. После ее прочтения могут выгореть психофизиологические транзисторы доверия к людям. Тебе придется пользоваться антропофобным неймофильтром. Заранее прошу прощения за неологизмы, увы, в Великом и Могучем не для всего есть имена. Но смею надеяться, что неизвестные термины будут понятны тебе интуитивно.

Человек — творец своей судьбы. Тот, кто первым это придумал, был либо полным идиотом, либо чрезвычайно обаятельным циником. Никогда человеку не выпадало шансов на сто процентов управлять своей судьбой. Выражаясь более романтично, с тех пор как Янтарным Королевством стал править Рэндом — мир подчиняется Его Величеству Случаю. Сотни форс-мажоров, тысячи мелочей, миллионы «незначительных» факторов, незначительных для тебя, будут более чем значительны для тех, кто может повлиять на тебя. Миллиарды людей. Триллионы вариантов. Человек своей судьбе — раб. И не более того. И путей из этого немного. Либо будь покорен своей суровой хозяйке, либо будь плохим рабом.

Но у раба есть и третий вариант — судьбу можно убить.

Эта история началась в прошлом, продолжится в будущем, а закончится в настоящем.

Первое клеймо, которое поставит на тебе судьба, будет выжжено твоими же родителями. Это твое имя. Имя — это стереотип поведения, это — знак, по которому определяется сознание человека. Чем более редким будет твое клеймо — тем ярче будет заметно его влияние. Условно говоря, что в общем информационном поле человечества, можно называть это ноосферой или «коллективным-полубессознательным», хранится генетическая память каждого из имен. Мы всегда будем ассоциировать свое поведение с поведением нашего тезки, неважно какого — ровесника, исторической личности или героя произведения. Мы будем сопоставлять наши стереотипы, предпочтения, размышления. И даже бессознательно.

С этого и началась моя мизантропия. Я начал сопоставлять имена. Трех человек с одним именем достаточно для определения стереотипа. Приведу популярные примеры — их истинность оценишь сам. Я ненавижу Валентинов. Валентин, как бы «сильно» с латыни не переводился, в славянской ментальности превращается в «валька». И я ненавижу этих «вальков» — тщедушных, ссутулившихся тихонь-алкоголиков. Я стараюсь не иметь дел с Андреями. Характерная черта — холодная расчетливость и корыстолюбие. Иногда, кроме как лживым и паскудным характер Андрюшек не назовешь. Избегаю Маш — милых и улыбчивых девушек снаружи и злобных, завистливых внутри. Держусь осторожно с Наташами — эти несчастные создания награждены ужасным даром судьбы — поразительным чутьем и интуицией. Они так часто бывают несчастными оттого, что чувствуют любой обман, а тем более измену. Коли и Леши — те люди, на которых нельзя положиться. Подведут в самый ответственный момент. Естественно можно считать, что это не так, но от стереотипа никуда не деться, а, следовательно, в восьми из десяти случаев выпадает именно он.

Вероятность событий, произошедших со мной и моей судьбой — если перемножить все факторы, которые я смог учесть, — равна единице к десятке с двадцатью четырьмя нулями. Иначе говоря, если бы история была тривиальной — стоило ли ее так начинать?

Однажды мне стало известно имя моей судьбы. Узнать ее имя было необходимо, поскольку я очень хотел ее убить. Мою судьбу звали… впрочем, никому кроме меня, ее имя совершенно неважно. Имя не для миллионов, но для тысяч, и только. Но здесь лишь из чувства противоречия у тебя возникает потребность. Ведь ты хочешь узнать имя? Вдруг у тебя было желание назвать этим именем своего будущего сына. Вот будет совпадение, просто оказия. Не правда ли? Если тебе так интересно — имя ты узнаешь позже.

Теперь я могу подолгу размышлять обо всем. Занятий у меня немного. Основная моя деятельность происходит где-то в глубинах подсознания, там, где основные инстинкты, где первобытная жажда выжить, где существует только ничего непрощающая первичная ненависть к агрессору. Потому что я — овощ. Недвижимый кусок плоти, нашпигованный проводами. Без правой руки и глаза, скальпа и, в аккурат, половины черепа. Одним словом — красавец. Могу с уверенностью сказать, что меня не столько лечат, сколько изучают. От правого полушария мозга в наличии около трех четвертых. Всё, что могли собрать. Мне это известно со слов нейрохирургов, оперировавших меня — в тот момент, как ни странно, я был в сознании. Сейчас я в коме, но какой-то монитор с функцией энцефалографа, подключенный ко мне, временами пишет отрывистые дерганые каракули, сообщая о существенной для моего состояния мозговой активности. Поскольку я хочу жить. Поскольку в моей жизни появилась достойная цель, чтобы продолжать жить. И я должен выжить. Чтобы убить свою судьбу.

Давным-давно я слышал, что правая половина головы ответственна за воображение. Правого у меня на три четверти, видать, история на три четверти и выйдет. Не раз и не два слышал о том, что «мысль материальна». Но, как многие, считал лишь красивым афоризмом, складывая на полочку с синонимичными «Бойтесь своих желаний — они могут исполниться» и подобными греческо-китайскими философичными выражениями. Но кто бы мог подумать, что желание и выраженная мысль могут быть настолько реальными. У меня не было потаенного окна в потаенный сад, и Саттера Кейна в соавторах не было, но… Случилось так, как именно и случилось.

Каждый из нас Нарцисс, и каждый из нас Пигмалион. Наш герой — это мы сами. Идеализированный, перверсированный, нигилированный. Мы себя любим. Если наш герой — не мы сами, то наш герой — Галатея. Та, которую мы любим — всё такая же идеализированная и притягательная. Наши герои таковы, что мы хотим, чего уж стесняться, их трахнуть. «Ага», — скажет Зигмунд. «Мэри Сью», —скажет Диоген. От этого никуда не деться: даже если и находить другие выходы, они будут неинтересны, в первую очередь, нам самим.

Мой фатум ненавидел себя, и ненавидел своего героя. Что-то особенное в этом было.

Его ненависть не была простой ненавистью, она была Ненавистью с большой буквы. Ненависть особого рода, которую не выплеснуть в приступе ярости — путем деструктивной эмоциональной реакции. Его Ненависть была концентрированным потоком, сфокусированным лучом, направленным в цель. Ненависть, материализовавшаяся сама по себе.

На черном дисплее ноутбука задергались цветные пики. «Отчаянно бороться за жизнь». Мне, откровенно говоря, не вполне понятно это словосочетание. Если — отчаянно, то значит — отчаяться. Отчаиваться я не собираюсь.

Кто-то цепляется за малейшую надежду. За каждую соломинку. Я держусь двумя руками за тугую петлю ненависти, ласково рисующую на моей шее странгуляцию.

Я ощущаю плотность ненависти — она режет, как обоюдоострое лезвие. Она прожигает, подобно лазеру. Я держусь за нее. По ней я приближаюсь к нему. Она моя нить Ариадны. Мне больно, но другого пути у меня нет.

Я не знаю, сколько раз мне пришлось пережить. Но каждый раз, когда я тянусь как по оголенному проводу, по этой ненависти к нему, переживаю, как в первый раз. Я не могу к этому привыкнуть. Снова и снова. Я переживаю этот кошмар. Но это единственный способ добраться до него. Это мое безумие.

Будет раннее утро, мы вдвоем сядем в подъехавший полупустой троллейбус. На следующей остановке — здесь будет не продохнуть.

— Давай, садись.

— Там солнце в глаза светит, сам садись, — с легким капризом ответит она.

— Да, пожалуйста, он сейчас налево поворачивает, и солнце светить будет прямо.

— Все равно садись там.

— Уже сажусь.

Я сяду к окну и передам ей сумку, она вынет из кармашка проездные. Перед нами на передних сиденьях, через один, будут сидеть две мамаши с детьми. У одной будет девчушка лет четырех, светленькая и кудрявая. У другой женщины чумазенький кареглазый мальчуган четырех-пяти. Девчонка будет строить мальчишке глазки, мальчишка будет смущаться, но не будет отводить от девочки внимания. Мамаши, глядя на детей, будут улыбаться. Троллейбус доедет до следующей остановки и откроет двери, впустив в себя десятки спешащих пассажиров.

Она поправит юбку, сядет поудобнее, перекинет сумку на плечо. Я крепко обниму ее и прижму к себе. Она скажет: «Знаешь, мне так нравится, когда ты меня так обнимае...»

В ту секунду я оглохну и ослепну. Мне не будет понятно, что произошло.

Пройдет пять, а может быть десять секунд, а может быть и много больше. Я очнусь, я с удивлением пойму, что видимое мной вполовину сузилось. Я поверну голову направо, и не увижу её. Я увижу, нечто неестественное, нечто пугающее. Пройдет еще несколько мучительных секунд, среди гари и смрада и всепоглощающего звона в ушах. Пройдет еще несколько секунд, прежде чем я пойму, что развороченная масса плоти — это она, эта та, которую я только что обнимал. В эти секунды я не смогу пошевелиться, я не смогу поверить, что это она. Мне будет страшно, мой страх невозможно будет представить в мыслях. Меня будет трясти, но я не смогу отвести взгляд от ее тела, разодранного в клочья дикой силой.

Мой дикий страх мне придется пережить раз за разом. И каждый раз будет страшно, как никогда. И к этому не привыкнуть.

Но я буду ползти по бритве ненависти и страха, переживая свой кошмар, я буду ползти по ней, чтобы залезть в его голову. И как первый раз я вновь увижу строчки на экране, строчки, выходящие из-под его пальцев, строчки, описывающие мою судьбу. И его страх, и его ненависть никуда не денутся. Ему не избавиться от своей трусости, ему не избавиться от ненависти к самому себе. Его ненависть будет держать нас крепче цепей. И я буду царить в его кошмарах. И я увижу свою судьбу его глазами. Теперь я буду автором своей истории от третьего лица.

Он не убил меня, он оставил меня подыхать…

Мое первое вторжение в его голову было спонтанным, мое первое вторжение было попросту бегством из собственного кошмара. И путь был только один. К истоку.

Тебе известно, каково это — попасть в чужую голову? Нырнуть в чужие мысли, секреты и желания? Интригует? Увы, ничего такого стоящего ты не найдешь. Это равносильно собственному разуму, за исключением некоторых совершенно незначительных особенностей. Осторожно начинаешь рыться в чужих воспоминаниях — таких же, как и твои, но только осознаешь чужеродность их происхождения. Нельзя увлекаться, но нужно изучать и учиться. Я действую тихо и аккуратно. Мне кажется, что он может осознать мое присутствие в его разуме, если я не буду осторожен.

Я прихожу в его голову по ночам. Когда он спит. Я изучаю его. Я ищу его слабости. Я учусь его уничтожать. Я существую и живу в его снах. Но когда он проснется — он не будет помнить обо мне. И каждый мой визит стоит мне пытки кошмаром. Этот путь страшен и безумен.

Я многое узнал о нем. Его темперамент, его привычки. Его комплексы. Самым интересным были его комплексы. Из них я многое узнал, как ни странно… О себе. Я был его фетишью, его тотемом, его куклой вуду. Он в мельчайших подробностях знал обо мне. Он создал в своей голове для себя абсолютного врага. Он создал реальный образ, идеальный объект своей ненависти. Он наделил своего врага качествами, которых у него самого не было, он сделал своего антипода. И им был Я.

Он никогда не брался за дело, если не был уверен в собственном триумфе — я всегда был готов к спонтанной драке, даже зная, что могу проиграть. И это его сжигало изнутри. Отсутствие простого, незатейливого человеческого качества — не бояться жить и совершать ошибок. Его жизнь должна была быть идеальной. Без ошибок и поражений.

Он должен быть победителем. Но, есть одно «но». Он был трусом. И ненавидел себя за это. Он жил, скрывая свою трусость, бравадой и показной героичностью. Но ни разу в жизни не смог избавиться от своей трусости. Его комплекс не был какой-либо фобией, боязнью чего-либо. Трусость — была главной чертой его натуры. Борьба с ней помогла ему добиться многого, но трусость остается трусостью. Трусость была куда сильнее. И эта трусость породила ненависть. К себе. К собственному Я. К своей жизни. Он покончил бы с собой — но даже для этого нужна хотя бы какая-то смелость. Суицид — удел отчаявшихся и глупых. Трусы на это не способны. Трус также не способен бесконечно долго ненавидеть себя, поскольку знает, что это его убьет. Поэтому он придумал меня. Кто бы мог подумать, что я существую и так?

И теперь он мог жить. Его ненависть была удобным инструментом. Она была его силой и смелостью, отвагой и честью. Его ненависть была настолько сильна, что, в конце концов, она меня нашла. Я стал приходить ему во снах. Не как теперь — по собственной воле, а скорее наоборот. Он видел мою жизнь в своих снах. И Я — человек, которого он видел — не был им самим. Этим человеком был его идеальный антипод.

Теперь Его ненависть накапливала потенциал термоядерной бомбы. Если Ненависть смогла создать. Если Ненависть смогла найти. Значит ей вполне по силам и уничтожить.

И в своем сне — он меня взорвал. Не раз. А каждую ночь Он засыпал с желанием меня убить. Он просыпался с жаждой моей смерти. И он написал о ней.

Мразь! Но даже там он проявил свою аристократическую трусость.

Он не убил меня, он оставил меня подыхать!

Я вижу ее. Но я не верю, что это она. Эта изуродованная плоть не может быть ею. Я не верю. Израненную щеку обжигают слезы. Слезы затуманивают то, что видит уцелевший глаз. Мне не хватило бы сил увидеть ее двумя глазами. Это не она! Это не с нами! Это не мы!

С каждым моим троллейбусным кошмаром я развиваюсь. Каждое мое адское путешествие из комы в чужую голову стоит того, чтобы его совершить. Мое сознание растет, я уже понимаю ту структуру, в которой я путешествую. Условно говоря, ее можно назвать ноосферой, психическим эфиром или имматериумом, если хотите. Ее суть раскрывается в том, что мысль представляет собой много большее, чем нейронные импульсы в мозге. Ее суть в том, что фанатичная мысль, идея — это инструмент для созидания или же оружие для разрушения. А эмоции, сравнимые с Его Ненавистью — это стихийное бедствие. Я продолжаю расти. Питаясь его чувствами, эмоциями и, самое главное, его памятью. Я ощущаю, что скоро Мне будет подвластна Его Ненависть.

Теперь я уже беспредельно властвую в его снах. Теперь — это кошмары. В Его снах, Я вместе с Ним вижу его будущее. Каждую ночь его ждет новый вариант событий.

В самый первый раз я перестараюсь. Я увижу его же глазами, как он пойдет на свидание к ней, будет старательно собираться и от этого чуть опоздает — их любимое кафе взлетит на воздух секунд за десять, как он к нему подойдет. Ему не хватит смелости приблизиться к горящим останкам кафешки.

Второй вариант будет трио тет-а-тет. Всё то же свидание. Всё то же кафе. Он зайдет внутрь и взглядом будет искать ее, но одинокой фигуры ни за одним столиком не будет. Он вновь осмотрит все кафе. Теперь он заметит ее. Рядом с ней будет сидеть какой-то парень. Калека без руки и с обезображенным лицом. Его глазами я увижу собственную ипостась живьем. Он подойдет и сядет напротив. Я спрошу: «Узнал?» Он онемеет. Резким движением единственной руки я рассеку ему обе щеки. Гибким, длинным, зубчатым ножом для карвинга. Затем вцеплюсь зубами в щеку его подруги и перережу ей горло.

Третий вариант. Хм, готов спорить ты уже размышляешь о том, как бы поступил на моем месте. О том, насколько искусно отомстил бы ты, насколько изощренно.

Насколько богата твоя фантазия? Как много вариантов мести ты можешь придумать? А сколько осуществить? Уверяю тебя, я испробовал много больше. Но… Но ни один меня не устроил. Я убивал его и калечил, сводил его с ума и доводил его до самоубийства. Но этого было мало. Этого недостаточно. Я знаю, что все эти варианты возможны, но порой мне кажется, что это лишь кошмары. Кошмары, которые реальны, но на утро эта мразь их даже не вспомнит. Этого слишком мало.

Я даже повторил то, что он сделал со мной.

У этого мерзавца не хватило смелости сесть в троллейбус. Так жаль.

Но я продолжаю расти. И я уже способен на многое. Я могу отомстить. Каллиграфия кошмаров, создаваемых мной теперь, лишь побочный эффект. Всего лишь развлечение. Мне подвластно большее. Я овладеваю его телом. Но лишь пока он спит. Я могу управлять его телом. Сомнамбула-марионетка в руках однорукого кукловода.

Я открываю глаза. Мне видна темная синева потолка. Я попытался пошевелить пальцами, и мне это удалось. Его тело подчиняется мне. Встаю с постели. Подхожу к окну, поворачиваю ручку оконной рамы, залезаю на подоконник. Я слышу ночную бурю, шум ливня, шорох листвы под дождем. Это первые звуки за долгое время, которые я слышу по-настоящему. Наяву. И тут резким внезапным порывом ветер хлещет кленовой веткой и брызгами в лицо.

Его тело охватывает испуг, и в тот же момент он просыпается. Мое сознание разрывает на части. Нет! Мой разум рвет на куски диким импульсом страха. Он взрывает меня. Изнутри. Он взрывает мой разум. Ненавижу. Нет! Нет! Так нелепо! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!

Не-на-ви-жу…

Вижу… Смотрю… Думаю… Я могу думать… Я мыслю… Я все еще мыслю… Существую… Жив.

Полиграф моего замечательного мозга подтверждает эту истину. Он рисует ее мелкой оструганной щепой, загоняемой под ногти. Оттого истину и зовут подноготной. Десятки пустых ночей. Ночей бездонной тьмы. Но я еще жив. Мое растерзанное сознание медленно собирается по кусочкам. Разум лоскуток за лоскутком шьет полотно воспоминаний. Я есть, но, но пока не совсем понимаю, кто я есть. Полотно не цельное, слишком многое утеряно. Да, черт возьми, потеряно почти все, кроме. Кроме моего неизбежного кошмара. Кроме бесконечной пытки одним единственным воспоминанием. Полиграф безмолвным криком оглашает суть моего существования, яростным штрихом выводя частокол, на котором я кое-кого повешу.

Я вновь ищу путь в его голову. В чью голову? Хм. Но я помню. В его голову, в его разум. Я помню маршрут. Тут выбора нет. Маршрут единственный. Путь знакомый. «Кондуктор, у меня вечный проездной».

Меня охватывает ужас, который немногим выпадет несчастье ощутить. Я уже не помню ее лица. Я не помню, как мы были близки. Ее образ расплывается и ускользает от попыток вспомнить. Я не помню и себя.

Всё, что я хорошо помню. То, что в моей памяти выжжено ужасом.

Нет! Нет! Нет! Это не она. Эти клочья изувеченного мяса. Повсюду кровь и вывернутые кишки. Так мерзко! Так противно! Так страшно! Меня бьет дрожь. Моя челюсть стиснута так, что крошатся зубы. Я не вытерплю это. Это! Это не она!

Я должен выжить. Я должен стерпеть. Я должен ответить.

Тебе удалось это дважды.

Первый раз ты взорвал мое тело.

Во второй ты взорвал мой разум.

Теперь я знаю, мразь, как тебе ответить.

Я знаю Главное…

Я не убью тебя…

Я оставлю тебя подыхать…

На этом всё…

О чем ты думаешь, узнав мою историю? Что я слетел с катушек? Я с тобой полностью согласен. Чтобы быть вменяемым, пережив всё это — надо быть чокнутым на обе полусферы серенького. Что же еще? Ах да. Имя. Ведь тебе нужно узнать имя. Лишь ради этого ты всё еще здесь. Тебе нужно услышать имя. Тебе… Тебе? Ты? Почему — Ты?… Почему — Ты?! … Почему — не Я? … Ты… Откуда Ты? … Ведь, это, действительно, Ты? … Нет, не может быть. Неужели это Ты? Нет. Нет. Нет. Кто ты? … Кто ТЫ? … Как же тебя зовут? Как тебя зовут?! Твою мать, назови свое имя!